Текст книги "Дом железных воронов"

Глава 21

Мой взгляд скользит по комнате в поисках источника дискомфорта. Распластанная птица ужасна, но это нечто большее. Нервирующий, жуткий гул будоражит мою кровь и сводит желудок.

– Кто-нибудь умер в этом хранилище?

Или в нем что-то живет? Как призрак. Мой взгляд обшаривает каждый темный угол в поисках движения.

Феб выпрямляется и внимательно изучает мое лицо, уголок его рта приподнимается.

– Пока нет, но ты выглядишь пугающе бледной, Фэллон. Слишком много богатства?

Мой взгляд возвращается к птице, к черным шипам, торчащим из ее металлической груди…

Santo Caldrone. Это один из… один из?..

Моя рука скользит к руке Феба и сжимает ее в поисках поддержки.

– Ты пытаешься оторвать мне руку? Конечно, она отрастет, но я к ней очень привязан.

– Золото. Акольти. – Моя голова безумно кружится, кажется, еще чуть-чуть – и она оторвется от тела.

Я не осознаю, что повторила мамино бормотание вслух, пока Феб не прищелкивает языком.

– Да. Много золота. Я предупреждал тебя. Ты собираешься упасть обморок? Выглядишь определенно нездоровой.

Бронвен наблюдает.

Найди пять железных воронов.

О боги, о боги, о боги. Мама послала меня к Фебу не за монетой, а за вороном. Она знала! Как? Неужели Бронвен прошептала это ей на ухо? Невозможно. Бронвен призналась, что знает местонахождение только одного.

Я не осознаю, что отпустила руку Феба и шагнула в глубь комнаты, пока не оказываюсь прямо под металлической птицей.

– Ах! Так вот что вывернуло тебя наизнанку. – Он подходит ближе ко мне. – Ни одно животное не пострадало при изготовлении этой вызывающей статуи, Пиколина.

Мурашки пробегают по моей коже от яркого блеска цитриновых[32]32
  Цитрин – вид кварца, отличающийся лимонно-желтым цветом.


[Закрыть] глаз птицы.

– Она так похожа на живую, правда? – Феб скользит взглядом по раскрытому хвосту птицы.

Я задерживаю дыхание – даже не уверена почему. Не то чтобы статуи могли начать каркать или кусаться.

– Чрезвычайно, – бормочу я, пораженная четкостью, которой добился художник. Будто бы настоящая птица была замурована в металле. От одной только мысли об этом к горлу подступила желчь. – Как ты думаешь, что это за птица? – Мой язык трепещет в такт сердцебиению, и это в свою очередь заставляет дрожать мой голос, потому что я знаю ответ до того, как Феб произносит:

– Ворон. – Без колебаний.

Я поднимаю на него глаза.

– Моя мать рассказала мне. Я последовал за ней в хранилище, когда был ребенком. Должно быть, я был очень маленький, потому что помню, как она посадила меня к себе на колени, чтобы я мог поближе рассмотреть этого гада. Боги, какие истории она рассказывала! Это заставило бы даже тебя призадуматься при всей твоей любви к животным.

Данте действительно будет королем, а я его королевой. Я не знаю, радоваться мне или негодовать, что в конце концов не мне управлять моей же судьбой.

– Я слышала эти истории. – Мой голос все еще искажен из-за того, как колотится сердце. – Я сидела рядом с тобой в классе, помнишь?

– Директриса Элис рассказала нам смягченную историю. Поверь мне. – Он указывает на блестящие загнутые когти, затем на птичий клюв. – Эти птицы были обучены убивать и любили вкус сердца фейри.

Я прижимаю ладонь к животу:

– Зачем кому-то понадобилось создавать изображение этой птицы?

– Чтобы напомнить нам о том, через что мы прошли? О том, что мы пережили? – Он пожимает плечами, будто на самом деле не уверен. – Очевидно, конечности были отрезаны у настоящих птиц.

– Что за извращенный человек отрезает клюв и когти у животного?

Феб прищуривается:

– Я только что сказал тебе, что эти хищники выклевывали сердца фейри, а ты поражена отрезанием их конечностей?

Я на секунду закрываю глаза. Он прав. И сейчас он тоже внимательно изучает меня. Если я должна уйти отсюда с этой птицей, которая определенно не карманного размера, нужно заслужить его доверие.

Сердце подскакивает к горлу. Неужели я действительно жду, что Феб позволит мне снять птицу со стены? Могу ли я отцепить ее и засунуть в сумку, пока он стоит ко мне спиной? Что, если шипы так глубоко вонзились в камень, что мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы их выколоть?

У меня есть два варианта: либо вернуться, чтобы забрать статую позже, в одиночку, если я смогу пройти мимо всех слуг и вспомнить танец пальцев Феба на защелке, либо сказать ему, что это как-то поможет Данте занять трон. Данте такой же его друг, как и он мой. Конечно, он помог бы мне украсть статую. Но как насчет того, что это обречет на гибель кучу людей?

Уф. Уф. Уф.

– Тебя, похоже, вот-вот стошнит завтраком.

– Я сегодня еще ничего не ела.

– Это такое выражение, Фэл. Почему ты так расстроена?

Мой взгляд останавливается на его обеспокоенных зеленых глазах.

– Ты знаешь меня и как я отношусь к животным.

– Верно. Что ж, почему бы тебе не выйти из хранилища? – Он нежно обхватывает меня за плечо, сжимает. – Я возьму пару монет, и мы…

– Эта статуя не является частью твоего наследства, да?

Его пальцы не отрываются от моего плеча, но замирают.

– Ты не смогла бы продать ее без того, чтобы не узнали мои родители.

– Ой! Это не… я бы не стала ее продавать.

Уголки его рта снова приподнимаются.

– Ой!

Мое собственное сердце колотится о ребра.

– Ой?

– Я только что понял, что ты будешь с ней делать.

Я сильно сомневаюсь в этом, но приподнимаю бровь, чтобы подтолкнуть его к раскрытию своих мыслей, прежде чем мои слетят с губ словами.

– Ты собираешься выбросить ее в канал, чтобы никто ее больше не увидел?

Я сглатываю. Заманчиво.

– Переплавить в оружие, которым можно угрожать распускающему руки командору?

– Хм. – Я всерьез задумываюсь об этом, поглаживая подбородок, и Феб улыбается шире.

А что, если именно так Данте захватит трон? Переплавив статуи в оружие для убийства короля? Очень бы хотелось, чтобы Бронвен была конкретнее. Книжка с инструкциями пришлась бы весьма кстати.

– Итак?

– Я даже не знаю, куда пойти, чтобы расплавить железо. – Не могу же я залезть в кузницу Изолакуори или засунуть птицу в печь.

– Уверен, что в Раксе есть много кузнецов, которые были бы более чем готовы забрать ее из твоих рук и щедро заплатить за нее. – Глаза Феба блестят, как у ворона, когда он говорит: – Знаешь что? Давай сделаем это!

Следующий выдох застревает у меня в горле, и я кашляю.

– Это бесконечно разозлит моих родителей и избавит меня от воплощения моих кошмаров. Своего рода очищение. – Его руки поднимаются к черному колышку, а я моргаю, будто меня ударило волной по лицу.

Он собирается отдать мне птицу. Это слишком просто. Ничто хорошее никогда не дается так легко. Бронвен, должно быть, манипулирует этой пророческой охотой.

Я поднимаю руки к другому черному шипу, но замираю, когда Феб шипит:

– Обсидиан. Он ядовит для людей.

– За исключением того, что я не человек.

– Ты наполовину человек, так что убери лапы. – Феб стоит одной ногой на стене, и, судя по тому, как краснеет его лоб, я понимаю, что ему нужна опора.

– Когда твоя семья возвращается из Тареспагии?

– В следующем месяце.

Еще одно послание Котла. Или послание Бронвен.

– О, и ворон полностью сделан из железа, так что не вздумай прикасаться к нему, иначе он опалит твою кожу. Я бы не хотел, чтобы твои руки пострадали так же, как и ноги, перед твоим предстоящим свиданием.

Мое предстоящее свидание с моим будущим мужем. Невероятно. И все же… и все же железный ворон существует.

– Как глубоко залез этот шип? – бормочет Феб, пот стекает по его лбу.

Он, вероятно, не может его вытащить, потому что собирать воронов назначено мне. Я смотрю на шип, испытывая желание обхватить его рукой. Но что, если… что, если он действительно отравит меня?

Феб кряхтит и стонет.

– Ты пыхтишь, как совокупляющийся кабан.

Он становится таким тихим, что я проверяю, не потерял ли он сознание от напряжения.

– Совокупляющийся кабан, – повторяет он, фыркая.

Я улыбаюсь, и это рассеивает пелену, которая накрыла меня при входе в хранилище.

– С другой стороны, если Гвинет пройдет мимо, то решит, что мы занимаемся этим. Идеальное прикрытие.

Спустя еще целую минуту, в течение которой я осматриваю хранилище в поисках инструмента, чтобы отрубить шип, Феб бормочет:

– Алли-блин-луя.

Он вырастил виноградную лозу толщиной с мое предплечье, и шип выскочил из стены, как пробка.

Птица, которую чудесным образом ни погнуло, ни поломало в процессе, летит на меня с дротиком черного дерева, пронзившим ее растопыренное крыло.

– Берегись! – Феб ахает как раз в тот момент, когда железные когти ворона врезаются в мое обнаженное предплечье, а кол царапает костяшки пальцев.

Глава 22

Я отпрыгиваю назад, но вред уже нанесен, и я не о крови, пенящейся на поверхности раны.

Лицо Феба светится мертвенно-бледным под блеском пота. Он смотрит на мою разодранную кожу, на ручейки крови, стекающие по руке, которую я подняла, чтобы остановить кровотечение.

– О боги. Нужно отвести тебя к целителю! – Его голос пронзителен от нервов. – О боги. – Его глаза сияют так же ярко, как и лицо, полные слез, потому что он считает, что только что подтолкнул меня к смерти. – Фэллон… О боги. – Его виноградная лоза падает на каменный пол, как мертвый змей, прежде чем вернуться обратно в его ладонь, а железный ворон продолжает раскачиваться, как маятник часов, отмечающий мой последний час.

– Феб, ш-ш-ш. Все нормально.

– Все не нормально. Все не… – Рыдание вырывается из него вместе с хрипом. – О Пиколина, мы ни за что не доберемся до целителя вовремя. – Он убирает белокурую прядь с глаз, затем хватает один из палашей, висящих на стене.

Я делаю шаг назад.

– Что ты задумал?

– Я отрублю… я отрублю твою… твою руку.

– Нет. Никто ничего не будет рубить. – Я выставляю поднятую руку так, чтоб он не дотянулся, если все же решит замахнуться.

– Железо… если оно достигнет твоего сердца… И обсидиан. О боги, обсидиан! – Он с хрипом втягивает воздух. – Это всего лишь рука, Фэл, пожалуйста. Я не могу потерять тебя.

Я совсем забыла об обсидиане.

Я проверяю свои костяшки пальцев. Хотя они и поцарапаны, но не кровоточат, и пальцы не почернели. Возможно, такой диагноз несколько поспешен, но не думаю, что обсидиан вреден для меня.

Когда губы моего друга начинают дрожать, я решаю признаться в том, что Нонна велела мне никогда никому не рассказывать. В конце концов, теперь у меня есть еще один секрет – более ужасный, – а большое количество секретов в итоге отравит меня посильнее железа.

– У меня иммунитет. – Я говорю тихо, но мне кажется, что я прокричала это с крыши Люче.

– Что? – Острие меча со звоном падает на камень.

– У меня иммунитет к железу.

Его рыдания прекращаются.

– У тебя имм… – у тебя – у – тебя – иммунитет? Но ты… ты… – Выражение полного поражения на его лице сменяется выражением крайнего замешательства. – Как? – Его глаза становятся такими же круглыми, как у Минимуса. – Ой.

Должно быть, у него в голове вертятся какие-то странные размышления, потому что ни я, ни Нонна не имеем ни малейшего представления, почему я устойчива к металлу, который смертелен для фейри, так же как невосприимчива к соли, которая развязывает языки фейри.

– Ты… ты… человеческий подменыш.

– Что? – Я выхожу из себя, потому что… что? Нонна сама принимала роды. Она видела, как я вышла из матери. Но теперь, когда он сказал это… что, если?..

Нет. Я похожа на своих маму и бабушку. Конечно, мой цвет лица другой, мои глаза немного не того оттенка.

Кровь отливает от моего лица и падает вниз.

– О боги, что, если это так? – Мой взгляд снова устремляется к костяшкам пальцев. Но если я человек, то почему обсидиан на меня не действует? Или действует?

– Это объяснило бы, почему у тебя нет магии.

– Но у меня голубые глаза, – бормочу я.

– Фиолетовые. Если подумать, я никогда не видел такой цвет глаз у фейри.

– Но я похожа на маму и Нонну.

– Не так уж и сильно.

– Подменыш… – Я прикасаюсь рукой к уху, комната перед глазами плывет, то появляясь, то исчезая.

Человек.

Это значит… это значит, что я умру через семь десятилетий. Или раньше.

– Может быть, именно поэтому твоя мать потеряла разум. – Феб затягивает нити до тех пор, пока полотно его гипотезы не сплетается так плотно, что не остается дыр.

А Нонна знает? Тот факт, что я вообще задаю себе этот вопрос, поражает меня. Как я могу так легко смириться с тем, что меня, возможно, подменили при рождении?

На его щеках появляются ямочки.

– Может, что-то было в высшей степени не так с настоящей Фэллон, поэтому твоя бабушка украла тебя у Ракса.

– Если не считать того, что Нонна была так же шокирована, как и ты, когда поняла, что у меня иммунитет к железу и соли.

– У тебя иммунитет к соли? Все наши клятвы…

– Мне не нужна соль, чтобы выполнять свои обещания, Фебс. Тем более те, которые я дала друзьям. – Ледяной холод стекает по позвоночнику, как тающая сосулька. – Ты все еще мой друг, верно?

Он закатывает глаза, покрасневшие и опухшие.

– Что за бессмысленный вопрос?

Мое сердце издает мягкий стук облегчения.

– Не могу поверить, что у тебя иммунитет к соли. Боги, Сиб будет… Подожди. Она знает?

Я качаю головой:

– Никто, кроме Нонны, не знает. Ну, кроме мамы, но не уверена, что она это осознает.

Феб продолжает смотреть на мою кровоточащую руку, а потом прищелкивает языком и развязывает узел шарфа на воротнике. Он отрывает кусок ткани и вытирает мою руку, затем туго перевязывает ее, чтобы остановить кровь.

– Благодари Котел, что я не позволил тебе прикоснуться к обсидиану.

– Он задел мои костяшки пальцев.

Его лицо едва успело немного порозоветь и тут же снова бледнеет.

– Как быстро, – я облизываю губы, – он влияет на организм?

– Делает человеческую кровь черной за считаные минуты.

Он поворачивает мою руку то в одну, то в другую сторону. Проверяет между каждым из моих пальцев.

– Я… – Он сглатывает. – Я не думаю…

– Что я человек?

– Я не знаю. – Его глаза задерживаются на моих на несколько ударов сердца. – Если только… Да, должно быть, так и есть. Должно быть, это не обсидиан. Должно быть, это черное дерево или мрамор. – Он пожимает плечами. – Они все выглядят одинаково.

Это на самом деле так? Разве нет разницы между камнем и деревом?

Пока он ухаживает за мной, я откладываю свои заботы в сторону и концентрируюсь на том, как мне повезло, что у меня есть такой друг, как Феб.

Он заправляет конец ткани под импровизированную повязку, на гладкой коже между его светлыми бровями появляется морщина.

– Может быть, мы ошибаемся, и ты не человек.

– Кем бы я тогда могла быть?

Он смотрит на меня из-под длинных светлых ресниц.

– Дитя змей?

– Дитя… – Я усмехаюсь: – Ты думаешь, у моей матери были сексуальные отношения с долбаным животным?

– Может быть, Агриппина была такого рода извращенкой. – Уголок рта Феба приподнимается.

– Фу, Фебс. Фу. – Мерзкое изображение змея, занимающегося этим с человеком, появляется в моем сознании. Я вздрагиваю.

Феб хихикает:

– Ты бы видела свое лицо.

Я хмурюсь:

– Ты только что намекнул, что моя мать совокупилась со змеем, тупица с головой котла. Как именно, по-твоему, я отреагирую?

Он хохочет, откинув голову назад, а я качаю своей головой, отчаянно пытаясь забыть образ, который он вызвал в воображении.

В перерывах между приступами веселья Феб выращивает новую виноградную лозу, которая обвивается вокруг оставшегося колышка. Как и в прошлый раз, он раздувает лозу до тех пор, пока она не выпустит шип. Он успокаивается ровно настолько, чтобы сказать:

– Преимуществом того, что ты наполовину змея, была бы более долгая продолжительность жизни.

Прежде чем птица ударяется об пол, я ловлю ее за крылья – осторожно, чтобы не задеть шипы.

– Я не наполовину змея.

– Это было бы не самой худшей вещью в мире.

Я опускаю ворона, чтобы мой сердитый взгляд точно достиг цели.

– Моя мать не совокуплялась с животным.

– Хм…

– Перестань. Перестань представлять это. – Я тащу тяжелую реликвию к двери. – Не забудь золотую монету, – бормочу я.

Феб подходит к полке, хватает горстку монет, среди которых много золотых, и засовывает их в карман.

– Слишком много. Думаешь, никто не заметит?

Он указывает на полки:

– Что ты об этом думаешь, picolo serpens?[33]33
  Picolo serpens – маленькая змейка (в пер. с лючинского).


[Закрыть]

– Что я думаю, так это что лучше тебе не настаивать на этом прозвище.

– А то свистнешь своему папе и попросишь его столкнуть меня в разлом?

Честно говоря, я не думаю, что состою в родстве со змеем, но я поднимаю подбородок и невозмутимо говорю:

– Я свистну своему брату-змею и велю ему утащить твою задницу.

Он ухмыляется, просовывает ногу в дверь и пинает сумку. Потом широко ее открывает, чтобы я могла положить птицу внутрь.

– Ты же не думаешь, что я наполовину змея, правда?

– Нет. Не думаю.

– Итак, человек?

Он вздыхает:

– Надеюсь, что нет. Без тебя жизнь и вполовину не была бы такой захватывающей.

– Потому что твои дни разграбления хранилищ подошли бы к концу слишком рано?

Его глаза блестят, как у статуэтки, которую мне удалось втиснуть в сумку.

– Вот именно. – Он надевает ремни на плечи, затем широко распахивает дверь и придерживает ее для меня. – Воровство гораздо приятнее à deux[34]34
  à deux – вдвоем (фр.).


[Закрыть].

Я чуть не говорю ему, что мне нужно собрать еще четырех воронов, но вовремя сдерживаюсь. Я уже вовлекла его, и хотя его заостренные уши подтверждают, что он полностью фейри, даже чистокровные могут быть ранены. Я бы не смогла смириться, случись с ним что-нибудь из-за моего желания сидеть на троне рядом с Данте.

– Не могу поверить, что ты был готов отрубить мне руку, – говорю я ему, когда наши шаги стучат по полированным полам его нелепого особняка.

– Не напоминай. – Сморщив орлиный нос, он обнимает меня за плечи и притягивает к себе. – Но я бы сделал это, потому что очень тебя люблю, Фэллон Росси, из какого подземного мира ты бы ни была.

Из какого подземного мира я могла бы быть?

Глава 23

Когда мы приближаемся к пропускному пункту между Тарекуори и Тарелексо, Феб плотнее прижимает сумку рукой, чтобы защитить то, что лежит внутри. Хотя мы накинули на ворона объемное синее платье и пристроили мои ботинки вдоль крыльев, чтобы скрыть странную форму, пот стекает по моим вискам и затылку.

Если бы я переходила мост одна, отягощенная сумкой с красивой тканью, меня бы остановили и обыскали. А вот Феб чувствует себя тут как рыба в воде.

Или, по крайней мере, я на это надеюсь.

Он наклоняется к моему уху:

– Фэллон, я знаю, что признался, что без раздумий отрезал бы тебе руку, если бы она была заражена, но я был бы очень признателен, если бы ты, в свою очередь, не оторвала мою.

– Что?

– Твоя хватка, Пиколина. – Он кивает на руку, сжимающую закатанные рукава его блузы.

Я тут же разжимаю пальцы:

– Прости.

– Я бы с удовольствием пригласил другого мужчину разделить с нами постель сегодня вечером, моя сладкая. У тебя есть кто-нибудь на примете?

Я озадаченно смотрю на него, пока не замечаю огонек в его глазах.

Все тот же охранник перед нами, его серые глаза прикованы к сумке:

– Быстро вы пообедали. – Несмотря на то что моя раненая рука обвита вокруг руки Феба, окровавленная повязка выглядывает наружу. – И яростно.

Феб одаривает мужчину натянутой улыбкой:

– Продолжаем следить, не так ли?

– Часть моей работы. – Глаза охранника блуждают по бугристой форме кожаной сумки.

– Если тебе обязательно знать все, то, как оказалось, вся моя семья уехала в Тареспагию и забыла сообщить мне, поэтому вместо обеда я повел мою девочку за покупками, и она задела ржавый крючок, и… Хм. – Феб осматривает мужчину от позолоченного воротничка-стойки до начищенных ботинок. – Может, тебе будет интересно присоединиться к нам сегодня вечером? Мы искали кого-нибудь оживить обстановку.

Внимание охранника переключается с нашей объемной сумки, и румянец крадется по его щекам.

– Я не… я… – Он трясет головой, будто пытаясь избавиться от наполняющего ее жара. – Просто переходите.

Феб посмеивается над замешательством мужчины и подмигивает ему, когда тащит меня мимо него.

Кажется, я не дышала с тех пор, как охранник встал у нас на пути.

Феб, должно быть, тоже это понял:

– Глубокий вдох, Фэл.

Мои губы приоткрываются, и я едва не задыхаюсь.

– Без обид, но из тебя получился ужасный вор.

Я толкаю его локтем:

– У меня не острые уши.

– Верно, но твой язык может быть таким. Ты должна им воспользоваться. И не только для того, чтобы облизывать грудь Данте.

Я не могу сдержать прерывистый смех, когда напряжение наконец спадает с моих плеч.

Мы переправились.

Мы действительно сделали это.

Когда мы поднимаемся по лестнице в мою спальню, Феб предлагает помочь мне найти способ переправиться до Ракса, чтобы немедленно расплавить ворона. Я заставляю его замолчать, прижимая указательный палец к губам, и качаю головой.

Нонны нет дома, но мама есть. Она крепко спит в своем кресле, прижав шею и голову к потертой подушке, которой там не было, когда я уходила. Должно быть, Нонна пришла и ушла.

Я рада отсутствию бабушки. Это дает мне время привести руку в порядок и решить, как поступить с добычей.

– Если передумаешь, ты знаешь, где меня найти. – Феб бросает мне золотую монету – она летит в воздухе по дуге и переворачивается. Я складываю ладони чашечкой, едва успевая ее поймать. – И не возвращай мне деньги. – Он направляется к двери, но затем его взгляд падает на мои ноги. – Merda, мы забыли о сапожнике.

– Никакого сапожника. Ты сделал все возможное и невозможное. Что касается монеты…

Он затыкает уши, когда я настаиваю на том, чтобы вернуть ему деньги, затем посылает мне воздушный поцелуй и уходит.

Когда входная дверь захлопывается, сотрясая наши расписанные фресками стены, я иду в ванную, чтобы смыть засохшую кровь с руки чистой водой из ведра. Мы наполняем ведро каждый день. Я быстро перевязываю рану марлевой повязкой, которую нахожу в плетеной корзинке для мазей и масел из целебных трав, затем бегу обратно в свою спальню и закрываю дверь.

Сумка лежит на моей кровати, голубое платье ниспадает пенистыми волнами. Я подкрадываюсь ближе и срываю платье с ворона, который мерцает, как блестящая приманка, в темных глубинах. Избегая его когтей, я хватаю птицу за крылья и выуживаю ее, затем сажаю на свое выцветшее покрывало в цветочек и смотрю вниз на ее объемное тело и широкий размах крыльев, на правый коготь, который поблескивает медью там, где моя кровь покрывает железо.

– Один есть. Осталось четыре.

Я прикусываю губу, пробегая кончиком пальца по зазубринам, его шее и идеальной форме головы. Я прослеживаю форму его глаза, замечая черный укол, который художник добавил под цитриновым кабошоном, чтобы создать иллюзию зрачка.

– Как статуя и ее копии могут помочь принцу занять трон? – Я размышляю вслух, нежно проводя кончиком пальца по выпуклой груди птицы.

Замираю, когда неглубокая вибрация покалывает мою кожу. Что, во имя трех королевств?.. Я отдергиваю руку и отступаю. Мое сердце прилипает к позвоночнику, который стал таким же твердым, как крылья ворона.

Это был пульс?

Невозможно.

Я фыркаю от собственной глупости, разум лихорадочно перебирает объяснения этого импульса. Самое вероятное – должно быть, что-то заперто внутри статуи. Оружие, механические часы или что-то еще… что-то волшебное.

Я подкрадываюсь к птице, хватаю за крылья и переворачиваю на живот, затем обыскиваю ее спину в поисках шва толщиной с лист бумаги или крошечной защелки. Ничего. Я наклоняюсь, чтобы заглянуть между ее лапами, и мой пульс учащается, когда я замечаю небольшое углубление. Я тыкаю в нее пальцем, затем отпрыгиваю назад, ожидая, что статуя взорвется.

Я почти разочарована, когда ничего не происходит. Я снова подкрадываюсь вперед, осматривая крошечное углубление. Кровь приливает к моим щекам, когда я понимаю, к чему я, должно быть, только что прикоснулась.

Я, Фэллон Росси, только что ощупала промежность статуи.

Это низко даже для меня. Слава каждому богу фейри, что Феба не было рядом, чтобы засвидетельствовать эти ласки.

Глубоко вздохнув, я решаю, что, должно быть, мне померещился этот импульс. Я тыкаю большими пальцами в то, что осталось от черных шипов. Поверхность твердая и холодная, слегка шероховатая. Достаю один шип и роняю на простыню. Другой требует больше усилий, но тоже вылезает.

Я как раз собираюсь перевернуть ворона обратно, когда большие отверстия в его крыльях уменьшаются, прежде чем полностью исчезнуть.

Святая мать всех Котлов… Я тру глаза, а когда опускаю руки, не только исчезают впадины, но и железное тело наполняется цветом. Статуя полностью черная, за исключением блестящих серебряных когтей и клюва.

Тихий шорох разносится по моей спальне, когда растопыренные крылья ворона собираются подобно вееру.

Я отшатываюсь назад, спотыкаясь о собственные ноги, и тяжело приземляюсь на пятую точку. Ворон вонзает когти в мою кровать, чтобы выпрямиться, затем поворачивает голову и смотрит на меня своими холодными золотыми глазами.

О…

Боги…

Когда он взмахивает крыльями, из моего горла вырывается крик, но ударяется в стиснутые зубы и выходит шипением.

Все, что я знаю о воронах, проносится в голове, усиливая бешеный стук в груди. Держа существо в поле зрения, я отползаю назад, как жук, пятки цепляются за платье, заставляя снова упасть на ушибленную задницу. Я неправильно рассчитываю расстояние и ударяюсь затылком о дерево.

Ворон отчаянно хлопает крыльями, взбивая воздух в комнате и кислород в моих легких. После безумного круга по моей маленькой спальне он взлетает на более высокую площадку и садится на шкаф.

Мои пальцы медленно приближаются к дверной ручке, когда птица смотрит в мою сторону.

Я сглатываю, медленно поднимаясь на ноги.

Существо склоняет голову набок, наблюдая за мной, будто я веду себя странно. Будто это я только что изменила цвет и ожила.

– Какого подземного мира? – я шиплю.

Здорово. Теперь я разговариваю с этим… существом. Конечно, я разговариваю с Минимусом, но Минимус реален.

Ворон не каркает. Просто продолжает наблюдать за мной с этой нервирующей интенсивностью.

Я поворачиваю ручку.

Птица расправляет крылья.

Я хлопаю дверью, запаниковав, что ворон выскочит и влетит в мамину комнату или, что еще хуже, в Люче.

Что я выпустила?

Что я наделала?