Текст книги "Рассказы и стихи"

Рецепт по-турецки

Белкыс лежала, подобно некоторой выпуклости, на широкой кровати, свернувшись калачиком под голубым шёлковым одеялом. Утром она снова уладила ссору со своим толстокожим мужем. Сейчас она плакала, как будто у неё сдали нервы, ныло сердце, и разрывалась голова. Она подумала про себя:

– Я умираю?

Ей хотелось броситься на пол, кричать и раздирать на куски свою ночную рубашку. Однако она ничего не могла поделать с тяжёлым кошмарным оцепенением. Стиснув зубы, Белкыс дрожала крупной дрожью и жалобно стонала. Её стоны были слышны внизу у Элен, которая прибежала на помощь, отвернула одеяло и спросила:

– Моя бедная госпожа, что с вами?

– Я умираю, девочка…

– Ох… Замолчите!

Стоны Белкыс повторились:

– Я умираю. На этот раз я умираю…

– Замолчите и крепитесь…

– Я умираю, Элен…

– Хоть бы мне растереть вашу грудь одеколоном… Нет, нет… Вот бы побрызгать водой на ваше лицо…

– Нет, нет… Беги к телефону! Вызови доктора Шерифа… «Скажи, моя госпожа на последнем дыхании!» Найдёшь коляску, лошадь или машину? Будь птицей, лети, пусть он придёт! Если он опоздает хоть на минуту, то он увидит моё бездыханное тело. Вот так…

– Хорошо, моя бедная госпожа!

– Давай беги, я говорю!

Служанка выпорхнула так стремительно, что задребезжали стёкла закрытых окон и зеркала гардероба. Белкыс всё ещё лежала, свернувшись колечком. Она начала стонать ещё острее и ещё жалобнее.

Доктор Шериф был её дальним родственником. До этого времени она ему не показывалась. Но она слышала о нём самые лестные отзывы. Он был специалистом по «женским болезням». Он закончил учебное заведение два года назад и уже заработал большое признание. Все говорили: «Он очень благожелательно разговаривает с людьми…». Белкыс ждала недолго. Не прошло и получаса, как в дверь вошёл крупный весёлый молодой человек. Он сел в кресло, стоявшее рядом с кроватью. Белкыс всё ещё стонала. Не стесняясь, он поднял одеяло.

– Что с Вами, госпожа Белкыс?

– Ах, доктор, это Вы?

– Да, я у Вас.

– Посмотрите, я умираю…

– Я вижу, что Вы живы и здоровы, как бутон розы, раскрывающийся вновь, сильны, как зуб тигра, розовы, как весеннее утро!

Белкыс чуточку выпрямилась. Нахмурила брови и сказала:

– Пожалуйста, оставьте стихоплётство, я больна. Дайте мне лекарство.

Доктор рассмеялся:

– Ах… так! Выпрямись немного, я посмотрю.

– У меня ничего не получается!

– Постарайся!

– Ах, ах…

– Давай я помогу тебе.

Вежливый доктор под дьявольскими взглядами Элен старался выпрямить больную, не прикасаясь руками к обнажённым частям её тела. Он втиснул подушки под её спину и бока. Он сделал это довольно хорошо, чтобы она удобно сидела на кровати, как в кресле. Доктор сказал служанке, как хозяин дома:

– Давай, моя девочка, сделай каждому из нас кофе с сахаром!

Потом достал позолоченную сигарету из золотого портсигара, который вытащил из кармана, и протянул Белкыс:

– Возьми вот это, я посмотрю.

– Я не курю, доктор.

– Вы не курите, а только зажгите.

Он сам зажёг сигарету и начал говорить о разных вещах. Пока не принесли кофе, они зажгли две сигареты. Белкыс приободрилась. Доктор болтал точь-в-точь, как женщина. Все сплетни последних дней… Любящие друг друга и влюблённые… Разведённые и живущие в ладу… Пытавшиеся покончить жизнь самоубийством… Мысли о правах женщин… Белкыс говорила: «Мы самые несчастные из женщин Европы. Есть много прибежищ для утешения их большой душевной боли!»

Доктор спросил:

– Где это прибежище?

– Монастырь! Там женщина, которая была несчастной, находит вечное утешение в объятиях церкви.

Доктор рассмеялся:

– Пожалуйста, выкиньте это из головы, такой душевной боли быть не может. Это живьём идти в могилу!.. Наоборот, эти душевные страдания нашим женщинам так приятны!

– Где же место нашим душевным страданиям?

– А Вы не знаете?

– Нет.

– В Швейцарии.

Белкыс расхохоталась, сотрясаясь белыми обнажёнными руками, которые были покрыты густыми каштановыми волосами. Они поговорили об одной из женщин, которая была оторвана от мира и отправлена в Швейцарию, после того, как была несчастной в Турции. Во время болтовни, длившейся целый час, он заставил Белкыс забыть об её страданиях.

Доктор сказал, рассмеявшись: «Вами невозможно насладиться!» и попросил разрешения уйти. Поднялся. Когда он целовал руку больной, она сказала:

– Однако принесите мне лекарство!

– Слушаюсь!

Сказал он и поклонился. Доктор вырвал листок из сафьяновой тетради, которую вытащил из кармана. И задумался с ручкой в руке.

– Но, доктор, оно не должно быть горьким.

– Хорошо.

– Это не должна быть таблетка, пилюля и так далее, я питаю к ним отвращение.

– Хорошо.

– Это не должен быть порошок, он может попасть в дыхательное горло.

– Хорошо.

Я также не желаю принимать иноземное лекарство. Я не могу переносить его запах.

– Хорошо… Тогда я выпишу такое лекарство, которое не оставит у Вас и следа от страданий. Не оставит ни боли в голове, ни спазмов внутри, ни мучений в сердце!

– Ох…

– Да…

* * *

Не турецкий ли это рецепт?

– Почему нет?

– В таком случае Вы один из фанатов турецкого языка?

– Нет.

– А почему Вы пишете на турецком языке?

– Потому что аптекарь не сможет прочесть рецепт, написанный на французском языке, чтобы приготовить лекарство…

Размышляя, он выписывал рецепт очень медленно. Белкыс смотрела издалека, однако прочитать его не смогла. Её взгляд не зацепился ни за что, похожее на цифру, обозначающую какое-то количество грамм. Строчки были длинные-предлинные.

– Если нет, господин Шериф, значит это знахарское снадобье?

– Нет, наоборот это лекарство молодой женщины…

Доктор, поставив подпись на рецепте, протянул его больной:

«Госпоже Белкыс нездоровится из-за нервного расстройства! Чтобы прошли боль в голове, тошнота в желудке, ломота в теле, непременно исполнять следующее предписание:

* Каждое утро умывать лицо и руки холодной водой!

* Немедленно заказать портному два женских костюма по последней моде!

* Дорогое манто из нутрии…

* Немедленно купить гарнитур из алмазов и жемчуга, как минимум из семи частей, в последнюю поездку в магазин «Бабаян».

* Каждый день двухчасовая прогулка на арендованном и чистом автомобиле!

От лица науки я возвещаю, если не следовать этой программе от пункта к пункту, то расстройство будет очень серьёзным и будет причиной очень опасных осложнений!

Специалист по женским болезням.

ШЕРИФ ЗЕКИ»

– Каково?

Белкыс рассмеялась, посмотрела в глаза доктора и сказала:

– А что я?

Молодая женщина ещё собиралась сказать: «Чуткий учитель, чувствительный мужчина!..» Она поднесла к своим маленьким алым губам рецепт. Слегка замялась:

– Кое-что ещё от доктора!

– Что?

– Лекарство! Дорогой мой эликсир! Вы – маленькое лекарство! Я порекомендую Вас всем своим нездоровым, как и я сама, друзьям!

Туйра – монограмма султана

Я сказал официанту:

– Ещё одно пиво.

Это было уже четвёртое. Я думал, что мои мысли и чувства сохраняются в гармонии. Я не был уже ни счастливым, ни печальным. Работая по двенадцать часов в день, зарабатывал на жизнь, как будто был вынужден получать деньги на хлеб. Стать же богатым законными или незаконными способами у меня возможности не было. Я составлял свой баланс, счета своей жизни с неопределённой быстротой, как человек, который не задумывается. Я не был ни голодным, ни бедным. Сейчас в этой пивной я смотрю из окна на панораму улицы, на это приходящее и проходящее богатство и изобилие, находящееся в моём воображении. Если я прогоню из своего ума естественное желание, которое я чувствую к женщинам, имеющим в моих глазах более белые и пухлые руки, более широкие и ладные бёдра, более изящные и длинные шеи, более красные губы и более невинные лица, то я останусь совершенно спокойным. На мой взгляд, что может быть важнее самой красивой женщины. Поскольку моя голова, разболевшаяся от чрезмерной работы и разговоров, после самого тесного любовного поглаживания, после страстных поцелуев, разрываясь, так сильно болит, то в течение недели внутри неё остаётся боль и пустота! Необходимости в богатстве также нет. Поскольку я не мог примириться с животным «сексуальным контактом», имеющим целью добиться согласия и получать непрерывное удовольствие и наслаждение, то, как я собирался делать деньги? Я не был такой уж невежественный, чтобы мне причинялось беспокойство от платонических объятий… Я выпил залпом большой бокал пива, находящийся передо мной, и опять позвал официанта:

– Ещё одно пиво…

Это было уже пятое. Снаружи я видел эти общественные, бесконечные ленты непрерывно проходящих людей лениво темнеющим вечером. Машины, красивые женщины, пары, семьи, одиночки, офицеры, сотрудники безопасности, продавцы… Кто-то шёл развлекаться, кто-то – работать, кто-то – отдыхать. Однако все они бежали к выгоде, к деньгам, к вещам, которые я считаю, не дают мне возможности услышать самого себя. В этом не было сомнения! Долг, благодеяние, добродетель, самопожертвование… Вдобавок отказ от всего даже от покрывала в виде тонкой тюлевой занавески, которая не может скрыть золота, находящегося напротив одного видящего глаза. Под этой занавеской всегда были деньги и личный интерес. Только я! Несчастный и больной я не живу ради золота и личного интереса, ради этого. Однако для чего я долго и много работал до сегодняшнего дня?! Я улыбнулся. «Для науки и для того, чтобы всё знать!», – говоря это, я убегал в непрерывную тьму и невежество. В конце концов, подобно простому деревенскому оболтусу, что я узнал от Дарвина, сознавшегося, что он волей-неволей становится бессилен после удовлетворения? «Ничего, ничего, ничего…» Я должен признаться, что, как и все, я тоже невежественен! Я более невежественен, чем все, потому что у них есть мысли и убеждения, переданные генетически из поколения в поколение. Между тем как у меня они совершенно несостоятельны. Они рухнули. Я ничего не смог расставить по местам. Я потерял своё здоровье. Сейчас я носитель больного и ненормального тела. Моя постепенно растущая неопределённость и растерянность делает это существование более тяжёлым. Я должен признаться, что был раздавлен. Я не хочу думать…

Вдруг я выпил залпом полный большой бокал пива, находящийся передо мной. Кто знает, что официант подумал, посмотрев на меня, но я опять сказал официанту напротив:

«Ещё одно пиво…»

Это было уже шестое. Я уже не могу пить! Я не найду себе покоя и говорю про себя:

– Так как есть смерть, стало быть, что может быть важнее здоровья?

Нет, нет. Нужно встать или сидеть и пить… Я вытащил из кармана серебряную монету в двадцать курушей, чтобы расплатиться по счёту. Это был белый и запачканный, круглый и блестящий серебряный кусочек! Ах, деньги! Символ силы! Я приблизил этого маленького бога к своим глазам. Я видел его как будто в первый раз. Это был круг, сложенный из прикасающихся друг к другу острыми краями полумесяцев. На внешней и обратной стороне монеты внутри этих полумесяцев были расположены относительно большие звёзды. Посередине находилась туйра (монограмма султана). Я вдруг подумал, что означает именно эта туйра? Какой же я необразованный! Я не знал её толкования. Я смотрел со странным любопытством на туйру, которая в памяти воспринималась, как неизвестная вещь. Был ли это один рисунок? Изображены две задние и три передние ноги. Птица? Нет. Насекомое? Нет. Курица с выщипанными перьями? Нет. Вставший на дыбы конь? Нет. Нет ни головы, ни хвоста. И ног больше. В таком случае что? Произведение искусства? Гениальное направление искусства? Нет. Совсем не красивый и не гармоничный рисунок не оказывал влияния и не волновал душу. Он не мог считаться произведением искусства. Интересно, что могли бы подумать люди, имеющие «превосходный ум», отпуская шуточки по такому поводу, когда ни одно слово не может быть истолковано? Что думали, когда каллиграфически разрисовывали странные вещи, давая им вечную жизнь в качестве произведений культуры на земле? Без сомнения, ничего… К тому же разве все люди не были больны, бестолковы, без понятия о вечном искусстве? Я опять задумался. Сейчас я думал о причине нарисованного изображения и о толковании туйры. Разве это не похоже на невинное любопытство и неведение, которые чувствовали маленькие дети перед «накрученным и наверченным» алфавитом в старом букваре? Разве я был невинным ребёнком, ища истинную причину и понятный смысл в вещи, которую я постоянно видел? Нет, нет, нет… Никакого времени, ничего в вещи, никакой причины, никакого смысла не было.

Я опять положил в карман жилета монету, чтобы не видеть туйру, стоявшую наготове, как будто выскочившую к моему лицу с вопросом: «Что есть я, с вытянутыми ногами на этой маленькой металлической поверхности? Узнай!» Человек, вынужденный не раз возвращаться к металлической инертности и растительной тишине, имеющей природу не думать, заслужил выпить много пива. Официанту, стоящему в дверях буфета и смотрящему с удивлением и изумлением, как будто наблюдающему за каким-то неожиданным событием, в котором я пью без закуски, я крикнул:

– Ещё одно пиво!

Ужасное наказание

Хасан Ага не был таким, как другие его земляки, и вместе со своей женой отправился в Стамбул. Подзаработать денег – вещь хорошая, но его душа не лежала к одиночеству. Проживая многие годы в холостяцких комнатах, ему, действительно, не было дела до того, чтобы вернуться на родину со славой. Человек пришёл в мир один раз, а его молодость, как весна. Открытые глаза отказываются закрываться.

Хасан арендовал дом в Фатихе. По соседству был магазинчик, в котором он наладил производство халвы. Для торговли он выходил на улицу. Каждый месяц он велел делать два набора-цепочки из сладостей «пять в одном» на толстую шею своей жены Гюльсюм… Таким образом, она могла всего переносить на своей шее до пяти тысяч штук этих «пять в одном». На его взгляд ценность Гюльсюм возрастала, когда он видел, что стамбульские женщины проходят перед его магазинчиком. Эти женщины, с узкими чёрными чаршафами (покрывало мусульманской женщины) были подобно полевым мухам, вставшим на ноги и имеющим тонкую талию, тонкую шею, тонкие ноги и руки. Одна нога Гюльсюм была более ценна, чем три ноги стамбульских женщин. Её талия была тверда, как мельничный жёрнов, а толстые руки свисали, как кабачки. Брови же были похожи на ручки котла… Если Хасану Аге приходили в голову другие места его жены, он говорил:

– Радость глаз моих…

Приходил в возбуждение, сразу бежал в свой дом, чтобы полежать и отдохнуть, и очень долго потягивался.

Однажды земляки собрались устроить пиршество на курином рынке и пригласили его.

Он ответил:

– Невозможно, я не приду! Моя жена останется одна!

Его друзья настаивали:

– Что случится за одну ночь! Пусть её защитит маленький человечек!

Они давили на него. Наконец, он не смог противиться и согласился. Он пришёл в обед домой и сказал своей жене:

– Я дал согласие своим землякам, что приду к ним на эту ночь. Найди маленького человечка. Ляг с ним и не бойся…

Он вышел из дома и ушёл.

Гюльсюм в первый раз собралась остаться в доме одна с тех пор, как её нога вступила в Стамбул. Она почувствовала озноб. Как она одна будет спать этой ночью? Она сразу же выскочила на улицу. Он сказал ей: «найди маленького человечка», чуткого товарища. Она спросила первого встречного:

– Ты маленький человечек?

Все смеялись. Вероятно, они считали её сумасшедшей. Прошло два часа. Гюльсюм искала на улицах, но никак не могла найти маленького человечка. Наконец, когда она очень грустная возвращалась домой, увидела грабителя, идущего ей навстречу. С последней надеждой она также спросила и его:

– Эй, милок, ты маленький человечек?

Грабитель окинул взглядом Гюльсюм. Рассмеявшись, спросил:

– Что ты будешь делать с маленьким человечком, госпожа?

– Мой муж ушел пировать этой ночью. Он не придёт. Чтобы я не осталась одна, он сказал мне найти маленького человечка.

Он ответил:

– Вот как раз я и есть этот маленький человечек. Это, ей-Богу, я!

Он стал по-всякому клясться. Гюльсюм поверила и взяла грабителя с собой. Привела его в дом и накормила досыта. Напоила кофе. Уложила в постель, и сама улеглась рядом с этим маленьким человечком!

Хасану Аге совсем не понравилось на пиршестве со своими земляками. Весь его ум был занят Гюльсюм. Подсевшая к нему соседка соблазняла его, приглашая к себе в гости. Вероятно, она собиралась увести чужого мужа. К тому же он достаточно хорошо помнил, что когда он уходил из деревни, Айан Муса сказал:

– Сын! Нет правила брать с собой жену в Стамбул, но ты делаешь это…

Хасан не мог веселиться из-за своих дум:

– Одна лиса целый курятник оставляет пустым…

Он не мог заснуть ночью.

Утром он проснулся уже в три часа. Его терпение иссякло. Он вскочил на ноги и вышел на улицу, ведущую к дому. Тихонько открыл уличную дверь в свой дом ключом, который всегда носил с собой. Он побежал в объятья своей Гюльсюм. Войдя в комнату, он увидел, что она спит в объятьях кудрявого парня. Кровь ударила ему в голову. Он заорал во всю глотку. Он так кричал, что затряслись стёкла в окнах, загремели небеса и засверкали молнии.

– Неверная жена! Кто это?

Гюльсюм, от страха ещё больше укрывшись в объятьях спавшего парня, ответила:

– Слушай, что происходит? Вот это маленький человечек. Разве не ты сказал мне найти его и лечь спать вместе с ним?

Хасан Ага пришёл в себя. В плохие минуты он всегда вспоминал одну пословицу: «Встающий с гневом садится с убытком!» Понизив свой голос, он опять спросил:

– Разве я сказал тебе найти маленького мужчину? Разве ты не могла найти маленькую женщину?

– Откуда я могла знать! Ты не говорил мне, что это женщина.

Хасан Ага, как и все его земляки, очень любил справедливость.

Он, подавляя свой гнев, по совету пословицы, приказал грабителю:

– Эй, вставай! Одевай свою одежду!

Несчастный повеса сразу же повиновался. За одну минуту оделся. Расчесал свои волосы. Завернулся в кушак. Водрузил на голову феску «отмежевавшись от возлюбленной». Хасан Ага обратился к своей жене, до сих пор не вылезавшей из кровати:

– Принеси сюда туфли для негодяя!

Гюльсюм принесла туфли. Она прошла перед бледным грабителем, стоявшим безмолвно у края кровати. Наклонилась и сказала:

– Подлец!

Грабитель опять повиновался. Хасан Ага вытолкал грабителя и вышел вслед за ним за дверь комнаты дома. Ещё была ночь. Сторожа и полицейские смотрели утренние сны. Они пошли по пустынной улице. Грабитель ощущал, что маленький человечек, находящийся на его спине дрожит, как осиновый лист. Они прошли по Аксараю и Алтымермеру. Грабитель так трясся от страха, что не мог выдавить крика о помощи. Он знал, что этот тип его зарежет за то, что спал с его женой… Интересно, он перережет загривок? Или горло?

Он произнёс форму исповедания ислама, прочитал молитву «Аллах велик».

Уже послышались крики петухов.

Рассвет начинался голубым и розовым светом над Феджиром и Саматьей.

Из ворот крепости вышли люди. Грабитель подумал:

– Интересно позволит ли он мне перед тем, как зарезать, прочитать два рекята (элемент намаза, состоящий из четырёх обязательных движений)?

Хасан Ага бросил туфли, находящиеся в руках, на землю. Тряс его за спину и кричал:

– Подлец!

От страха у грабителя не осталось сил. Ни руки, ни ноги его не держали. Он упал на землю:

– Пощади, мой господин, помилуй. Горе моей вере! Два рекята… Пощади, мой господин! Я не хочу умереть безбожником…

От ужасного страха несчастный грабитель забыл, как нужно совершать полное ритуальное омовение, чтобы совершить намаз. Хасан Ага снова загремел, как весеннее небо:

– Сволочь! Что ты выступаешь? Смотри не приди в мой дом ещё раз. Я не отвёл тебя в Йедикуле, чтобы ты не получил наказание за эту выходку. Если я схвачу тебя ещё раз в своём доме, то, ей-Богу, я отведу тебя в Чекмедже… Ты понял?

Не дожидаясь ответа, он удалился, вытирая пот на лице и затылке красным платком, который вытащил из своего кушака.

Грабитель ничего не мог понять.

Когда Хасан Ага очень быстро входил в дом, погасив огонь гнева, он подумал о страхе, который перенесла его жена:

– Бо!

Однако было ли это подходящее наказание двум разным особам за их единственную совершённую вину? Когда он пришёл домой, от гнева не осталось и следа. Вдобавок к этому он с радостью скалил зубы, словно забыв о случившемся, когда он одной рукой стучал в дверь металлическим кольцом, а другой рукой поправлял свой кушак, как будто он мог развязаться.

Новый подарок

После ужина прошёл, может быть, один час. Как всегда супруги пили свой кофе на балконе виллы. Месяц, похожий на натёртый и отчищенный, а потом прибитый к небосводу серебряный поднос, освещал всё вокруг, и оставлял длинное серебряное отражение на рассерженном море. Уставшие горы, неосвещённые виллы, рощи без соловьёв были покрыты прохладной лиловой дымкой. Господин Сади выкурил третью сигарету. Это был тощий молодой человек, которому не было и тридцати, но который выглядел на шестьдесят. От его волос, начавших выпадать до достижения среднего возраста, сейчас не осталось даже и одного волоска на макушке. Его лысина блестела под светом месяца, как тыква, а глаза устремились в дали, в дальние дали…

Его жена госпожа Джеврие, назло своему мужу, имела крепкое, полное, молодое и здоровое тело. Ей было двадцать пять лет. Но она выглядела настолько свежо, что… Все, кто знакомился с ней делали вывод: «Ей всего лишь четырнадцать…» К тому же она была поэтессой. Рифмы и народный стихотворный размер воздействовали на неё, как эликсир жизни. Она воодушевлялась, по мере чтения новых стихов, веселела, как будто ела мороженое «Фрамбоазлы» Токатлыяна в нестерпимую жару этого лета. У неё просыпался аппетит. Она чувствовала голод двенадцать раз в день и говорила:

– Ах, какой благородный пейзаж!

– …

Господин Сади не подал голоса. Вероятно, он не слышал. Госпожа Джеврие съёжилась и отошла на край балкона. Положила одну руку на сердце. Часто задышала и глубоко вздохнула:

– Ох, я умираю!…

Господин Сади, как будто очнувшись от сна, с ошалелым изумлением спросил:

– Почему, моя жёнушка?

– От горя!

– От какого горя?

– Ты не видишь моё состояние?

– Вижу.

– Что ты видишь?

– Ты очень много съела. Небольшое несварение…

– Ох, эти мужчины!..

Госпожа Джеврие начала рыдать.

Она бурно выражала свои чувства, делая движения ногами, как будто вращала педали воображаемого велосипеда и говорила:

– Ох, Сади! Ты меня совсем не понимаешь!

Господин Сади по правде говоря не понимал свою жену хорошо. Несмотря на её способность к печали и такой чувствительности, она каждый день полнела, а не худела. Господин Сади был очень серьёзным и реалистичным. Он обдумывал всё хладнокровно. Когда такое снова случалось вначале ссоры, у него холодели пальцы, который он вынужден был сжимать в кулак под поясом. Когда-то его воротник был тридцать девятого размера. Сейчас его шея влезала в воротник тридцать второго размера. Раньше он мог делать даже самые трудные упражнения из шведской гимнастики.

Его жена опять спросила:

– Это состояние от переедания?

– Я не знаю.

– Если ты не знаешь, то, что же ты клевещешь?

– …

Господин Сади не ответил. Он опять погрузился в себя. Однако гнев его госпожи Джеврие не прошёл. Неприязненно посмотрев на своего мужа, она сказала:

– У тебя, как у сороки, нет чувств… Все твои мысли по поводу еды… Ты что, зазывала на рыбий рынок? Цены на рис, пшеничную крупу, масло, сыр… Думайте, мой отец, думайте… Может быть с вашими мыслями цены соберутся упасть… Тогда как моё горе так чувствительно, так духовно… Я наблюдаю за месяцем, блестящим на этом небосклоне. Сейчас месяц смотрит на половину улыбающегося мира. Кто знает, сколько картин любви и взаимоотношений между людьми он наблюдает.

Господин Сади нервно съёжился и спросил:

– Нам что? Пусть себе наблюдает…

Госпожа Джеврие посмотрела на мужа. Потом подняв руки к месяцу, воскликнула:

– Послушай, Божий образ! Ты понимаешь, сколько животных находится под твоими смеющимися глазами?

Единственный видимый на беззвёздном небе месяц, как будто говорил: «Понимаю, понимаю…», и может быть, ещё больше улыбался. Слабый ветерок на море долго усиливался в обратном направлении.

Господин Сади сказал:

– У меня нет времени тратить много усилий на чужие любови…

Госпожа Джеврие ответила:

– Но у тебя есть время хладнокровно заниматься рыбным рынком…

Супруги посмотрели друг на друга.

Господин Сади спросил:

– Ты знаешь, о чём я думаю?

– Знаю.

– О чём?

– О мясе.

– Нет.

– О рисе.

– Нет

– О масле.

– Нет.

– О пшеничной крупе.

– Нет.

– Ах, о фасоли же.

– Нет.

– О сухой фасоли.

– Я говорю: нет, моя дорогая.

Госпожа Джеврие не представляла, о чём бы мог подумать её муж.

– Ты, несомненно, на час погрузился в поэтические мечты?

– Верно… Но не поэтические…

– В таком случае скажи, о чём ты думаешь…

– Как ты считаешь? О новых расходах…

– Каких?

– Расходах, которые перевернут наш бюджет… В этом месяце я куплю третий подарок.

Госпожа Джеврие сразу не поняла.

– Какой подарок?

– Дядюшкины дети прошли обряд обрезания. Мы приглашены на завтрашний вечер… Какой подарок нам принести? В этом месяце мы уже принесли подарки по пять лир двум нашим родственникам, у которых была свадьба.

Госпожа Джеврие сказала:

– Разве подарок обязательно должен быть материальным? Давай принесём им подарок духовный. Бесплатный, но очень дорогой…

– Какой?

– Я напишу стихотворение. Мы отнесём его.

– Не паясничай.

– Жаль, что ты видишь стих недостойным подарком…

– Моя дорогая, видишь ли…

– Что?

– Возможно ли это?

– Почему нет?

– Потом нам…

– Что они скажут?

– Они скажут – сошли с ума…

– …

Супруги спорили полчаса. Как и в любом споре, они не пришли ни к какому результату. «От столкновения их мыслей – поистине чуть ли не сверкали молнии». Месяц, чтобы они видели его ещё лучше, потихонечку выплыл на середину небосвода, оторвавшись от холма. Госпожа Джеврие рассердилась на мужа и сказала:

– Ты своим пустословием убиваешь мои поэтические фантазии!

С горя она ушла обратно в спальную комнату. Господин Сади, оставшийся один на балконе, задумался о подарке, который купит завтра, в этом благородном в высшей степени эффектном виде, с которым будет переносить вредность своей жены: «Что же мне купить? Что мне купить…»

Два ребёнка были обрезаны… Если купить каждому из них наручные часы… По три лиры будет шесть лир… Если каждому чернильный набор… По пять лир будет десять лир. Он спросил о цене ножа для химической бумаги в Пигмалионе и отпрыгнул на два шага назад, как будто смелый спортивный конь испугался гонга. Он думал, думал… В целом мире не осталось ни одной дешёвой вещи. Может быть, он не может дать десять лир на подарок в этом месяце. До конца месяца ещё восемнадцать дней. Он опустил глаза с неба на море. Он прошёлся по чёрному пятну на отражении луны в море. Внимательно присмотрелся. Какая-то торпеда…

– Месяц на небе… Отражение месяца в море… Бессловесная геройская торпеда, плывущая, рассыпая звёздные серебряные буруны, внутри отражённого месяца… Если бы он был художником, то сошёл бы с ума от этого вида. Когда господин Сади так подумал, то стал сумасшедшим, как художник.

Его жена всё ещё не уснула. Высунув из окна спальни голову с распущенными волосами, спросила:

– Что, нашёл?

– Мы купим подарок…

– Какой? Какую-нибудь дешёвую вещицу?

– Или дешёвую, или дорогую…

– Дорогую… Сколько курушей? Тысячу?

– Нет, один миллион курушей…

– За одну штуку?

– Да.

– Ты что, сошёл с ума? Где ты собираешься найти эти деньги?

– По цене в один миллион курушей, но штуку за лиру…

– Что?

– Давай-ка посмотрю счёт…

– Ты издеваешься надо мной…

– Нет, я, ей-Богу, говорю правду.

– Скажи ради любви к Аллаху!

– Не скажу, ты тоже подумай и найди…

– Я говорю: скажи. Сейчас моя голова растрёпана…

– Моя дорогая, разве ты не можешь быстро соображать?

– Это ты не можешь быстро соображать.

Господин Сади расхохотался на балконе. Ладно, у меня нет быстроты соображения. У тебя есть. Тогда я вот что скажу тебе. Один подарок стоимостью в один миллион курушей! Однако когда мы будем покупать, то купим за одну лиру. Как это? Подумай…

– Ты издеваешься надо мной…

– Нет, не издеваюсь.

– Это съедобно? Или не съедобно?

– Конечно, несъедобно… Вещь за тысячу лир разве может быть съедобной?

– Большая или маленькая?

– Размером с ладонь.

Госпожа Джеврие, свесившись из окна по пояс, как будто собиралась спрыгнуть на балкон, смотрела на мужа, думала, думала, но никак не могла найти ответ.

– Мягкая или твёрдая?

– Мягкая, но не похожа на вату. Похожа на бумагу.

– Скажи главную букву.

– Даль (арабская буква «д»)…

Госпожа Джеврие стала перечислять слова, начинающиеся на эту букву: «мороженое, большой барабан, шашки, бубен, племенной баран, настенные часы, колдовское зеркало, просо, шёлковая ткань, железо, воркующий голубь, швейная машина… и т.д.» Когда она всё это перечисляла, господин Сади смеялся. «Это стоит миллион курушей?», – огорчил он свою жену. Госпожа Джеврие не смогла определить, что это за подарок. Ей так это надоело, что… В конце концов она закричала:

– Скажи, что это, или я, ей-Богу, сброшусь вниз!

Господин Сади так покатывался от смеха, что его блестящая лысина сотрясалась:

– Не нужно выбрасываться, скажи-ка мне: «У меня нет быстроты соображения!»

– Ладно, нет…

Господин Сади поднялся со своего стула. Посмотрев на лицо своей жены, извертевшейся от любопытства, радостно и весело захохотал и сказал:

– Это же расцвеченная лотерея!

Освободившись вдруг от непомерных расходов, он с особенно искренней радостью нуждающегося в деньгах, потирая руки, вошёл внутрь дома и в ту ночь заснул очень спокойным сном.