Текст книги "Живая книга. Фрагменты автобиографии. Том 1"

3. Варна – на берегу чёрного моря

В том местечке Македонии, где я жил свои первые годы, я естественным образом учился открываться природе. Окружавшие горы с такой чистой атмосферой, огромные деревья, река, маленький источник, за созерцанием которого я проводил целые часы, оставили во мне неизгладимые следы. Но вот однажды, нам пришлось бежать, и это было настоящее потрясение.

В те времена граница между Македонией и Грецией была ненадёжна: с той и с другой стороны совершались нападения. Однажды вечером мы увидели, как полк греческих солдат приближался к нашей деревне, – часть жителей убежала и укрылась как могла. С моей матерью, некоторыми членами нашей семьи и соседями мы провели ночь в реке, прячась в камышах, и оттуда мы выдели, как горит наша деревня. Мне было семь лет и я никогда не забуду эту ночь. На следующий день мы нашли одни руины и трупы людей, которые пытались защитить деревню. От нашего дома не осталось ничего. Тогда мама решила уехать к отцу в Варну.

Варна не была большим городом, особенно в те времена, но всё-таки какая разница по сравнению с той маленькой деревней, из которой мы только что уехали! Для меня всё было ново. Мы жили в турецком квартале на окраине города. Это был очень бедный квартал с очень грязными улицами, которые поднимались и опускались, и как только шёл дождь, они превращались в ручьи из глины. Зимой, когда шёл снег, земля замерзала, и подниматься по заледеневшим склонам было очень трудно. Чтобы не опаздывать в школу, я должен был очень рано выходить из дома.

Мой отец выбрал этот квартал потому, что это было удобно для его торговли древесным углём: все дела по купле и продаже угля производились именно там. И пока он не мог найти ничего более подходящего и комфортабельного для нас. Особенностью домов в этом квартале было то, что везде внутри их были двери, через которые можно было пройти к соседу, а от соседа к другому соседу… Невозможно было узнать, докуда можно было так пройти, но благодаря этому люди, которых преследовала полиция, убегали от неё. Вот так мы там и жили среди турецких семей: каждый день мы встречались и поэтому я немножко научился говорить по-турецки. Теперь Варна превратилась в очень современный город, который притягивает туристов со всех концом земли, благодаря своим пляжам, и этот квартал, конечно же, был полностью видоизменён.

Мне было тяжело от того, что мы уехали из деревни и оставили там бабушку и всех тех пожилых родственников, которых я так любил, но я был счастлив вновь быть с отцом. И он тоже был счастлив и поэтому он очень снисходительно относился ко мне. Например, у него была привычка оставлять на столе пару мелких монет, зная, что я их возьму и куплю себе мороженое или конфеты.

Мама не была с ним согласна и упрекала его в этом, говоря, что так воспитывать неправильно…

Мало-помалу я начал привыкать к детям из этого квартала: они не были похожи на детей, которых я знал в своей деревне, – они были более агрессивными и хитрыми. Когда ты мал, ты не очень-то выбираешь себе товарищей. Ходишь с соседскими ребятами и даже родители ничего тут не могут поделать. Вы даже представить себе не можете, среди каких мальчиков я рос. Я оказывался в драках, которые могли очень плохо кончиться: болгарские мальчики против турецких, потому что мы, естественно, на своём уровне воспроизводили враждебность взрослых. А поскольку я был немного наивен, мечтателен, мои товарищи этим пользовались. «Идём в «экспедицию», – так они говорили, и, бывало, мы что-то портили. Как только прибегали разозлённые взрослые, все разбегались в разные стороны, а я оставался пригвождённый к месту. Я не находил, что ответить на поставленные вопросы, и часто меня здорово отчитывали. Сам не знаю почему, но я никогда не оправдывался. А потом, когда мама узнавала о происшедшем, она меня тоже наказывала.

И вот однажды, решив, что я слишком часто оказываюсь жертвой несправедливости, я ушёл из дома. Я не знал куда идти, и пошёл по направлению к вокзалу. Там я стал наблюдать за приездом и отъездом пассажиров. Для меня это было вновинку и мне было очень интересно. Но через несколько часов я стал ощущать, что такое быть одному: вдалеке от дома и родителей. Я решил, что я не буду есть. Но наступала ночь и где спать? Возле вокзала я нашёл маленький домик – он был пустой и я мог там лечь. Но солнце его так раскалило за весь день, что воздух там был удушливый, и я ушёл оттуда в поисках другого укрытия. Я ничего не нашёл и, в конце концов, лёг на кучу сена, которая лежала на дороге. Я чувствовал себя свободным и был доволен. Я рассуждал про себя: «Теперь родители не смогут меня найти. Они не понимают меня… Ну и пусть – они будут наказаны, а я буду отомщён». Я знал, что мама будет ужасно волноваться из-за моего исчезновения, но в первый раз я получил удовольствие, представляя, что она будет мучиться. Потом от усталости, накопившейся после многих часов ходьбы и голода, я уснул.

На следующее утро я проснулся от пары лёгких пинков. Это был вокзальный работник. Удивившись, найдя спящего мальчика на куче соломы, он спросил: «Что ты тут делаешь? Почему ты тут спишь? У тебя что нет дома? – Я ушёл от родителей. – Как? Ты ушёл от родителей? А ну-ка быстро возвращайся домой, а то я отведу тебя к жандармам». Я встал и пошёл с опущенной головой. Вернувшись домой, меня встретили с возгласами: «Ну вот наконец! Где ты был? Мы тебя везде искали…» И по маминому выражению лица я понял, как она за меня переживала. Теперь я уже совсем не гордился. Этот побег не имел никаких тяжёлых последствий, но то, что со мной случилось, заставило меня задуматься: я понял, что мне нигде не будет так хорошо, как у родителей, и я больше так не поступал.

Но я продолжал ходить за своими товарищами. Они всё время искали новых приключений и нехватки идей у них не наблюдалось. Однажды они решили снять флаг, который висел над входом турецкой дипломатической миссии в Варне. На самом деле, нам мало что было известно о господстве оттоманской империи в Болгарии, которое длилось на протяжении нескольких веков, но мы прекрасно понимали, что болгары не считали турок своими друзьями. Итак, наш маленький отряд пошёл снимать флаг… И нам это удалось! Конечно, нас быстро нашли и приехали жандармы. Как всегда мои товарищи разбежались, а я оказался один с флагом в руке!

Снять флаг с иностранной миссии, а тем более турецкой, конечно, было серьёзным нарушением и жандармы отвели меня в полицейский участок. В те времена они перемещались на лошадях. Итак, мы отправились: я шёл пешком с флагом в руках и с двумя жандармами на лошадях с обеих сторон. Так мы прошли через весь город и все прохожие останавливались, чтобы посмотреть на нас. Когда мы пришли в полицейский участок, я, естественно, немного переживал и думал, что они со мной сделают: в очередной раз именно меня будут наказывать, а может и плохо со мной обойдутся. Но я видел, как жандармы перешёптывались между собой и даже немного улыбались. Я ждал… В конце концов, после того, как они строго со мной поговорили и заставили пообещать, что я больше не буду так делать, они мне сказали, чтобы я возвращался домой. Вполне возможно, что они даже гордились тем, что мы с товарищами осмелились предпринять, несмотря на наш совсем ещё юный возраст.

Однажды я начал понимать, что я должен отходить от этих мальчиков и даже если я всё-таки ещё пару раз давал себя втянуть в их затеи, им уже не удавалось меня привлечь в свои преступные авантюры: воровство, нападения… Долго они ещё пытались это сделать, но, к счастью, что-то внутри меня останавливало – я чувствовал, что не должен больше за ними идти. Время от времени я вам рассказываю о тех шалостях, которые я совершал, но это ничто по сравнению с тем, что я мог сделать, если бы остался с ними. Так или иначе все эти мальчики плохо кончили: попали в тюрьму, были убиты или расстреляны.

Конечно, не стоит пренебрегать силой влияния, но влияния всё не предопределяют. Если кто-то даёт себя втянуть в плохие поступки, то это потому, что он носит в себе те элементы, которые как бы магнетически притягивают его в эту сторону. Поэтому, как я часто вам говорил, то, что мать через свои мысли и чувства вкладывает в своего ребёнка в период беременности, исключительно важно. А потом есть ещё сила примера, и тот пример, который мне показывали родители, был самым лучшим. С этой точки зрения, я находился в привилегированном положении.

В то время мы ни в чём не нуждались, хотя жили очень скромно. У своих родителей, которые были настолько честными и порядочными, я учился, что нужно работать, выносить трудности и тяготы, бороться. Таким образом, я всегда был готов прикладывать усилия, и меня удивляло, что некоторые мои товарищи были воспитаны совсем иначе. Именно благодаря полученному воспитанию, позже я смог пройти через большие испытания: в каком-то смысле я был к ним подготовлен, и я не упал под их натиском. Это было до такой степени, что когда положение улучшалось, я не мог в это поверить. Как только приходило облегчение, улучшение, я задавался вопросами и находил, что это не совсем нормально.

Когда я думаю о воспитании, которое получил, я благословляю небо за то, что оно позволило мне родиться в семье, которая привила мне такое представление о жизни. Я уже тогда знал, что испытания и трудности неизбежны и то, что было хоть чуточку проще, легче, становилось для меня настоящим благословением. Как я удивлялся, когда окружающие не только не радовались, но ещё и находили способы жаловаться в тех ситуациях, в которых я был настолько счастлив и благодарен! Мой отец беспокоился о моём будущем, у него были большие планы на мой счёт, но, даже если он работал очень тяжело, он никогда мне не говорил, что главное – это преуспеть, главное – много зарабатывать, и мать тоже. В этом, по крайней мере, на меня никто не оказывал давления, как на других детей, которых с самого раннего возраста родители готовят к прибыльным и престижным профессиям, повторяя им без конца, что они должны к ним готовиться. А если дети хоть немного проявляют идеалистические склонности, родители возвращают их к реальности. Мои же родители давали мне возможность расти свободно.

Прошел только год с небольшим, как я уехал из Македонии, и внутренне я мало изменился. Я всегда был немножко сонный, мечтательный и чувствовал себя защищённым со своими обоими родителями. Потом родился младший брат, и мы все были очень счастливы. Но внезапно мой отец тяжело заболел и умер. Я получил очень сильный удар, который ускорил моё внедрение в реальность. Осознание ситуации было жутким. Моя мать, измученная печалью, заболела, а к её грусти ещё добавилась тревога о том, как выживать с двумя детьми.

В то время у женщин, как правило, не было профессии. Моя мать ничего не понимала в делопроизводстве и была совершенно неспособна заниматься делом отца, которое приходило в упадок. Много тех, кто был ей должен, устроились так, чтобы не платить, а те, кому мы ничего не были должны, стали требовать выплаты. Мы потеряли практически всё и вынуждены были уехать из дома, в котором жили, и переехать в ещё меньший и менее комфортабельный домик в том же самом квартале. Потом, несколько лет спустя, мы получили небольшой участок возле парка, находившегося над пляжем. Вид был восхитительный. Мы там построили маленький домик из материалов старого дома, который мы должны были разрушить. А пока мы жили в запущенном доме, мама болела и нам едва хватало на пропитание. Я осознавал серьёзность положения, но мне было только восемь лет, и что я мог сделать? С помощью одной соседки я ухаживал за мамой и заботился о младшем братике.

Через некоторое время для того, чтобы вырастить меня с братом, мама согласилась выйти замуж второй раз. Это был очень несчастный брак и наше положение ещё больше ухудшилось. Я помню, как ходил в дырявых башмаках и одежде, купленной у перекупщика, которая не всегда подходила мне по размеру. Иногда ночью мне снилось, что я нашёл пару монет или кто-то мне подарил прекрасный карманный ножик. Но когда утром я просыпался, какое разочарование – не было ни монет, ни ножика.

Я, конечно, ходил в школу, но часто без завтрака – мы были слишком бедны. Поэтому на уроках практически всегда я был сонным. У меня была только тетрадка, так как мама не могла купить мне книгу. На переменах я быстро один-два раза прочитывал урок в книгах своих товарищей, которые соглашались мне их отдолжить. Когда меня спрашивали, мне приходилось долго думать, прежде чем я вспоминал, что я прочитал так быстро. И я начинал молчать, а мои товарищи смеялись надо мной, в то время как учитель ходил туда-сюда по классу, ожидая, когда же наконец я скажу пару слов. Через какое-то время, видя что я продолжаю молчать, он посылал меня на своё место и именно тогда я наконец открывал рот… Учителям было невдомёк, что если я так долго отвечал, то это из-за того, что я так странно выучивал уроки. Поэтому они решили, что я очень медлительный, и приучились меня ждать.

Такое обучение не могло не принести вреда моей нервной системе, с которой я так плохо обращался. Да и как меня могли заинтересовывать те предметы, которые я так плохо изучал? Поэтому школу я не любил и, когда я мысленно возвращаюсь к годам, проведённым в колледже, у меня оказывается очень мало воспоминаний о том, что я тогда учил. Больше я помню некоторых учителей и некоторые события, которые мы пережили с моими товарищами.

Это было во время войны 1914–1918 гг. Большинство наших учителей отправилось на фронт и поэтому к нам на уроки приходили их заместители. В один год у нас было двое учителей по математике подряд. Первый был такой, что едва он заходил в класс, как поднимался оглушительный шум, ученики начинали смеяться, подшучивать… Как он ни старался установить тишину: кричать, жестикулировать, угрожать, – всё было бесполезно. Он даже ходил за директором, но как только директор уходил, шум, гам и смех начинались снова. А ведь он был добрым, и мне его было очень жалко, я не понимал, почему мои товарищи были так жестоки. Однажды меня настолько всё это возмутило, что, пока его ещё не было, я заговорил с ними, чтобы упрекнуть их за такое поведение. Они согласились изменить его, и два-три дня всё было хорошо. Но потом они опять начали безобразничать. На самом деле, можно было сказать, что из-за своей манеры держаться, этот учитель сам провоцировал такую реакцию у учеников: в нём было что-то такое, что вызывало этот шум и смех.

Однажды он ушёл от нас и ему на смену пришёл совсем маленький человечек, который тихонько вошёл в класс, даже не посмотрев на нас. Но стоило ему только появиться, как ученики молча садились по местам и больше не двигались. Он клал свой журнал на стол и спокойным голосом начинал урок. Он никогда не злился, никогда не угрожал, никогда не наказывал. Он прекрасно владел своим предметом, был уверенным и ученикам ничего не оставалось как быть внимательными. На меня это произвело большое впечатление, и этот маленький человек, внешне ничего из себя не представлявший, остался в моей памяти. Дело было не только в его знании, но также и в его присутствии духа, в том, что от него исходило, что задавало тон ученикам и даже другим преподавателям. Я не находил этому объяснения, не понимал, но видел и это заставляло меня задуматься.

Признаюсь, я не всегда был примером для подражания, не всегда с пониманием относился к преподавателям. Случалось, я сам над ними подтрунивал. С тех пор как существуют учителя и ученики, ученики всегда смеются над учителями – редко в глаза, конечно, но во время переменок они воспроизводят их жесты, их манеру разговаривать, их мании, их походку.

У нас был один такой учитель по религиозному воспитанию и он как раз был предметом всех наших насмешек. Господи, какой он был смешной! Он всегда ходил в одной и той же изношенной, мешковатой одежде, никогда её не менял и даже его шляпа и зонтик давно потеряли свой цвет. А какие у него были ботинки!.. Когда он спрашивал какого-нибудь ученика, он просил его подойти к нему и задавал какой-нибудь вопрос о библейских патриархах: Аврааме, Исааке, Иакове… Если мальчик не мог ответить, он начинал говорить с ним медленно, тихо, степенно, как будто хотел помочь ему найти ответ… или он начинал что-то рассказывать на совершенно другую тему, а потом, когда ученик меньше всего этого ожидал, он ^ВДРУ^Г ударял его линейкой по рукам. И поскольку мы знали его методы, ученик, который отвечал возле него, был начеку: он знал что его ждёт, если он неправильно ответит. Но как бы он ни осторожничал, в какой-то момент, его заставали врасплох и – стук: он получал линейкой по рукам. Сколько раз мы смеялись над этим учителем! Сколько раз мы его имитировали!

Однажды к нам в школу приехал один заклинатель змей продемонстрировать своё искусство. Он был одет во всё жёлтое и носил с собой сумку со змеями и все они были ядовитыми. Чтобы доказать это, он брал какую-нибудь зверушку, которую кусала змея, и несчастное животное тут же погибало. Потом он доставал из сумки несколько змей, которые ползали по сцене… Подчинял он их себе взглядом и этот взгляд был действительно потрясающим. Он приближался к ним лицом совсем близко, смотрел на них неотрывно, и змеи уползали назад. Мы тоже были зачарованы и испуганы… Но через какое-то время мы узнали, что этот человек умер от укуса одной своей змеи. Я долго думал о нём: какую ошибку он допустил? Он произвёл на меня такое впечатление своим взглядом и самообладанием! Может, он на какое-то мгновение отвлёкся?

В 1909 году Блерио, французский лётчик, пионер авиации, впервые совершил перелёт через Ла-Манш. Конечно, новость об этом удивительном подвиге донеслась и до Болгарии… Какое возбуждение поднялось в нашем колледже, когда мы узнали, что он приедет в Варну на показательный полёт! Наши учителя отвели нас в то место, где он должен был произойти – это было то же место, где позже мои родители получили разрешение построить дом. Я никогда не забуду, с каким любопытством и с каким волнением мы с товарищами наблюдали за тем, как самолёт отрывался от земли и взлетал в воздух…

Я очень любил гулять по берегу моря. Для меня это зрелище было в новинку. Я не знаю, какое оно теперь, но тогда это побережье было восхитительным. Там же находилось кладбище, на котором был похоронен мой отец. Я ходил туда с мамой. Когда она приходила помолиться на его могиле, она приносила с собой масло и зажигала лампадку. Особенностью этого кладбища было то, что там росли фруктовые деревья. Я запомнил, что никогда не ел таких вкусных фруктов, как те, что я собирал с этих деревьев. Иногда я ходил туда один и тогда никто меня хотя бы не упрекал за то, что я воровал фрукты с деревьев.

Вы, наверное, подумаете: «Есть фрукты, выросшие на деревьях, которые растут на кладбище – какой ужас!» Но откуда, по-вашему, растут фрукты, которые едите вы? На протяжении многих тысяч лет сколько поколений людей сменилось на земле?.. И где по-вашему находятся их тела?.. Вся земля – это сплошное кладбище. Куда бы мы ни ходили – везде одни трупы, и основная наша пища вырастает на трупах. Только секрет в том, что растения – это великие алхимики и они преобразуют абсолютно всё. Что бы им ни давали: химические удобрения, отходы или трупы, – они делают из них цветы и плоды. И если теперь я так люблю смотреть на персиковые, сливовые, абрикосовые деревья, когда на них созревают плоды, то это потому, что я думаю об этой работе по трансформации, которую они способны совершать и которую я тоже хочу совершить в себе, чтобы давать прекрасные вкусные и ароматные плоды. Поэтому я подхожу к ним, разговариваю с ними и прошу их мне помочь стать таким, как они. И вы тоже поступайте так время от времени.

Моя мать предоставляла мне полную свободу ходить по Варне и, благодаря этому, я познакомился со многими интересными людьми. Тогда в Болгарии было очень много цыган, и цыганки гадали на будущее. Однажды я проходил мимо одной такой женщины, и она остановила меня. Она мне сказала, что у меня много врагов. Можете себе такое представить в девять лет! Я удивился и спросил её: «Но почему? Что я такого сделал?» Она добавила, что у меня также много друзей. Потом она посмотрела на мою руку и заявила, что она там видит девушку красивую, но толстую, которая любит меня. Я опять удивился и спросил: «Что совсем толстая?» Тут она мне рассказала, что утром упала с осла и теперь не может видеть ясно. А потом сама мне протянула руку, чтобы я ей дал пару монет! Что касается болгар, то они предпочитают гадать о будущем по кофейной гуще, и я помню одну женщину в Варне, которую все приглашали к себе на кофе, чтобы потом она изучила кофейную гущу на дне чашки.

В центре Варны стоит высокая башня с часами. Когда они отбивали время, это было слышно по всему городу. И на этом месте поселился один человек, которого все знали. В прошлом он был дирежёром довольно известного оркестра, но после трудных испытаний он потерял разум. Он жил в крайней бедности и не делал ничего, кроме того, как напевал что-то себе или блаженно улыбался. Было слышно как он повторял: «Он даёт, даёт, даёт…» Он был мягким, безобидным и никогда не кричал на детей, которые иногда бегали за ним по улицам и смеялись над ним. Взрослые же, конечно, жалели его и приносили ему еду и одежду, но он отдавал всё это другим людям, которых находил ещё более несчастными, чем он сам. Себе он почти ничего не оставлял и поэтому многие отказались ему помогать.

Временами я навещал этого человека. Иногда я находил его сидящим возле часов и что-то поющим. Мне особенно запомнилось, как он пел «Голубку», и это пение производило на меня почти волшебный эффект, я переполнялся романтическими, даже мистическими эмоциями. Я понимаю, что определённая музыка делает людей сентиментальными. Даже теперь, когда я слышу «Голубку», я вновь вижу того несчастного сумашедшего, и дни моего детства всплывают в памяти. Он был такой добрый и великодушный! Поскольку когда-то он был дирижёром, он знал много опер. И я его просил петь мне некоторые арии из «Трубадура», «Аиды» и т. д. Благодаря ему, я многое узнал о музыке. Он закрывал глаза, искал вдохновение, его лицо начинало светиться и он запевал… Поскольку он почти ничего не ел, спал где попало без матраса и одеяла даже зимой, он простудился. Я видел как его трясло, но ничем не мог ему помочь, так как был слишком маленьким, и мы были тоже очень бедны! К тому же он, действительно, раздавал всё, что ему давали. Но он пел, и я ходил к нему и общался с его душой.

Был ещё один нищий, который, как правило, стоял у церкви Святой Троицы. Вместе с одним моим другом мы ходили к нему время от времени. Он нам рассказывал много красивых историй и поэтому, несмотря на то, что он был очень грязным, с всклокоченными волосами, бородой и усами, мы с удовольствием его слушали. Однажды мы решили, что не можем оставить этого доброго человека в таком чудовищном положении: нужно было что-то для него сделать.

Я знал одну женщину, которая по своему положению могла обратиться в администрацию. Кстати сказать, именно она перевела на болгарский язык книги французского астронома Камиля Фламмариона. Итак, мы с другом направились к ней, чтобы объяснить ситуацию, и она обещала что-то сделать для него. Таким образом, вскоре этот бездомный обрёл пристанище, стал чистым и нормально одетым. Его определили в городской приют, где было всё необходимое, и мы были очень рады этому хорошему поступку. Но каково было наше удивление, когда мы узнали, что он сбежал из приюта, чтобы продолжать просить милостыню перед церковью! И какой это был урок для нас – ведь мы считали, что он будет счастлив от того, что больше не нужно попрошайничать, чтобы выживать!

Важно, чтобы дети с самого маленького возраста открывались миру, накапливали как можно больше впечатлений, так как этот ранний опыт обогатит их понимание других людей и жизни в целом. Следя, безусловно, за тем, чтобы они не подвергались опасности, родители должны им показывать то, что происходит вокруг них. Дети ходят в школу, в которой они начинают получать определённый багаж знаний. Это необходимо, но недостаточно. Важно также, чтобы они питали свой разум и чувствительность, встречаясь с максимально возможным числом людей.

Конечно, я не был всё время занят помощью обездоленным. Я отошёл от хулиганов, живших в моём районе, так как почувствовал, что общение с ними может быть опасным. Но и без них у меня было достаточно идей, чтобы нарушать спокойствие соседей, и если уж я и делал всевозможные глупости, то предпочитал делать это в одиночку. У вас во Франции был один великий химик Бертоле, который из хлора вывел формулу взрывательного вещества, которую потом назвали «бертолетова соль». Мне удалось достать её, и с каким же удовольствием я устраивал взрывы! При этом ничего не повреждалось, но шум был чудовищный и все соседи в ужасе выбегали из своих домов. Я их не дожидался, а быстро убегал и прятался. Это не было очень смело с моей стороны, но если бы я не убегал, от меня бы не осталось ни кусочка.

Когда я возвращался домой, к маме уже, конечно, приходили соседи. Сколько раз они приходили жаловаться на меня! Они говорили ей: «Ваш сын – хулиган, разбойник». Но она им отвечала: «Нет, он не плохой мальчик, вы его не знаете. Вот увидите – он изменится, он будет делать много добра». Конечно, иногда она меня наказывала, но я начинал всё сначала… Почему во мне сидела такая потребность делать взрывы, которые встряхивали людей? Мне рассказывали, что много лет спустя жители этого района всё ещё помнили эти взрывы.

Я никогда не совершал непоправимых шалостей, но я знаю, что такое быть ребёнком, энергии которого не направлены в нужное русло. Поэтому, когда родители приходят и рассказывают мне о трудностях со своими детьми – а это случается довольно часто – я им говорю, что тут не стоит так сильно переживать. Им нужно найти для своих детей такие виды деятельности, которые позволят перенаправить их энергию в лучшую сторону. Даже если родителям так легче, они не должны желать себе слишком покладистых и послушных детей, которые всегда будут с ними согласны, так как часто такое послушание является признаком пассивности, и даже если потом эти дети не совершат ничего дурного, то и ничего хорошего они тоже не совершат. Бывает даже, что такие совершенно пассивные дети или подростки, впоследствии оказываются опасными преступниками.

Детей не нужно притеснять, но следить за ними, и, если нужно, корректировать их поведение, а главное – всегда им показывать, что они способны на лучшее, что вы верите, что они способны на лучшее. Именно так поступала моя мать. Доверие, которое она испытывала по отношению ко мне, несомненно повлияло на меня и я ей за это чрезвычайно благодарен. Чтобы быть лучше, детям обязательно нужен хотя бы один человек, который бы выказывал им своё доверие.

Мне, безусловно, не хватало отца – было бы неплохо, если бы я чувствовал авторитет. Моя мать была сильной женщиной, но её сила шла не от воли, а от любви и самопожертвования. Меня воспитала её любовь, а не воля – она заставляла себя слушать благодаря своей любви. Её поведение всегда трогало меня и мне было стыдно перед ней. Я осознавал, что доставлял ей немало хлопот, и мне хотелось броситься ей в ноги, чтобы попросить прощения. Я не делал этого, потому что был слишком горд, но зато потом подолгу плакал. Я делал правильные выводы, решал меняться в лучшую сторону, но это было так трудно сделать!

Однажды я шёл по улице, которая вела к варновскому парку, и я обратил внимание на приезжего продавца, который продавал дешёвые книги и брошюры. Я остановился возле него и увидел брошюру, в которой рассказывалось о жизни святого Афанасия. Я перелистал её и был очарован: конечно, я ничего не понимал в богословских спорах, в которые он был втянут, но я открыл для себя удивительного человека, который одержал победу в стольких испытаниях. Я хотел купить эту брошюру, но она стоила один лев. Один лев – это ничто, но для такого, как я, у которого вообще денег не было, это была огромная сумма. Тогда я помолился: «Господи, помоги мне найти один лев, чтобы купить эту книжку!» И так вышло, что продолжая свой путь по улице, я вдруг увидел на земле один лев. Я быстренько взял его и с огромной радостью побежал покупать брошюрку! Я её читал, перечитывал, и мне она так понравилась, что я тоже решил стать святым. Я начал каяться во всех своих грехах… которые казались мне очень большими! Несколько дней я вёл себя хорошо, но этот период «святости» длился, конечно, недолго…

В другой раз в школьной библиотеке я взял книгу Притчей Соломоновых. Как и почему именно это заглавие притянуло меня, я не знаю. Я открыл и прочитал: «Слушай, сын мой, наставление отца твоего и не отвергай завета матери твоей». Я был поражён. То, что написано в этой книге ребёнку понять трудно, но эти слова должны были пробудить во мне нечто превосходящее всякое понимание и вернуть воспоминание прошлого.

В первый раз я прикоснулся к мудрости. Я читал и перечитывал эту книгу и не хотел возвращать её в библиотеку. Она мне показалась настолько ценной, что никто кроме меня не был достоин обладать ею. В конце концов, я её когда-то всё-таки отдал, но держал её долго. Я её перечитывал всегда с одними и теми же эмоциями, горько сожалел о своих ошибках, плакал, прося у Господа прощения, и обещал Ему исправиться. И в этот раз моя готовность исправиться, конечно же, длилась недолго, и я никак не мог взять в толк, почему это было так сложно сделать. Притчи были всегда со мной, я часто к ним возвращался, и, по крайней мере, какое-то время вёл себя хорошо.

Несомненно, может показаться удивительным, что эта книга сыграла такую большую роль в воспитании ребёнка, но всё было именно так. Через много лет я открыл для себя Amphiteatrum Sapientiae aetemae (Амфитеатр извечной мудрости) Кунрата, который представил Притчи как вдохновенные комментарии к каббале, в них он увидел аналогии с приготовлением философского камня. Тогда я вновь погрузился в эту книгу и сделал очень интересные открытия, но они не перечеркнули те эмоции, которые у меня возникли при первом чтении.

Немного позже, во время школьных каникул, рабочие, хорошо знавшие моего отца и оставшиеся друзьями нашей семьи, взяли меня с собой в лес, в котором они производили древесный уголь. Мне тогда должно было быть двенадцать лет. Там я с ними провёл один месяц. Я смотрел за тем, как они изготавливают уголь и иногда им помогал. Они построили для меня маленький шалашик и даже лесенку, чтобы я мог подниматься на дерево, стоявшее рядом. Однажды один из этих рабочих дал мне почитать Евангелия. Я их читал в первый раз и делал это очень внимательно. Вокруг была такая тишина, такой покой!