Текст книги "Живая книга. Фрагменты автобиографии. Том 1"

Я никогда не забуду тот огромный лес с прекрасными деревьями. Там я мог спокойно читать Евангелия – мои товарищи не приходили за мной, чтобы драться с турецкими детьми из нашего квартала, и я уже не думал о взрывах. В том возрасте в Евангелиях меня больше всего поражали чудеса, которые совершал Иисус: как он вылечивал больных, изгонял демонов и т. п. И я постоянно возвращался к истории об одержимом, с которым никто не мог сладить: как его ни связывали, он всё равно разрывал цепи и бегал повсюду голым и спал в могилах. Но вот пришёл Иисус. И он спросил его: «Как тебе имя?» И тот ответил ему: «Легион», – так как, говорится в Евангелии, в него вошло много демонов. Тогда Иисус приказал им уйти из этого человека и, освободившись от них, он обрёл свой нормальный облик, согласился одеться и сел у ног Иисуса, обретя разум.

Как меня поразил этот образ! Человек, который всего лишь пару минут назад вёл себя как безумный, внезапно обретал разум. Я себе так ясно представлял, как он сидел рядом с Иисусом с успокоившимся лицом, как в его взгляде лучился другой свет, и с какой любовью он смотрел на Иисуса. Почему на меня это произвело такое впечатление? Потому что каким-то образом я себя с ним отождествлял… Попробуйте понять, что происходит в душе ребёнка!

Когда я осознавал свои ошибки, я считал себя самым большим преступником. Поэтому я был настолько поражён историей этого человека, которого Иисус спас столь чудесным образом. Как мне хотелось, чтобы он сделал то же самое со мной! И тогда я плакал, плакал и просил, чтобы меня тоже избавили от моих «демонов». Иногда мне казалось, что я как тот одержимый вразумился, умиротворился и сижу у ног Иисуса… Это впечатление длилось определённое время, и хоть оно оставляло во мне глубокие следы, но всё-таки оно понемножку стиралось: я не преображался так быстро, как того хотел.

Я, разумеется, ходил в церковь с матерью. Но религиозные службы не совсем рассчитаны на детей, особенно, если им ничего не объясняют. Поэтому они там скучают, и потом у них в памяти остаётся одна скука и несколько живописных сцен. Я любил праздник Рождества из-за пений и огней, но, конечно, больше всего мне было интересно, когда праздновался первый день года.

Утром первого января на пляже собиралась огромная толпа. Священники с архиереями во главе тоже были там для проведения службы. Однако цель этого собрания не была чисто религиозной. Священники с архиереями садились в одну лодку, а в другие лодки усаживались мужчины. Они были завёрнуты в тёплые пальто, но под ними у них были одни кальсоны. Священники молились и пели… Эта служба, как всегда в православной церкви, длилась очень долго… Под конец архиерей бросал в море крест Христов и мужчины снимали пальто и ныряли за ним в воду. Крест получал тот, кому удавалось найти его первым, и ему полагался приз: он проходил по городу с котлом в руках, который мы называли «котелче». С этим котлом, как правило, чугунным, победитель проходил по городу и все давали ему монетку.

Если в городе не было моря, такая же церемония проходила на реке или на озере. Изначально в основе этой традиции скорее всего лежал ритуал очищения. Я не знаю, существует ли она ещё, но во мне о ней остались добрые воспоминания.

Также я любил Пасху, которая в православии длится три дня. Накануне Пасхи соблюдалась другая традиция: с наступлением весны каждый прицеплял себе на одежду два помпончика: один – красный, другой – белый. Однажды я вам объяснял символический смысл этого обычая, который теперь никто не знает¹.

Утром на Пасху вся церковь была полна: священник зажигал свечу, от неё он зажигал свечу своему помощнику, стоявшему рядом, а тот в свою очередь зажигал свечу соседа и т. д. От вида этих свечей, которые зажигались по очереди, казалось, что огонь распространяется повсюду… Так вся церковь загоралась от огромного количества маленьких огоньков. Это было так красиво! Но потом начиналась служба, которая продолжалась очень долго! Конечно, там пели, но, главное, священник бесконечно долго читал тексты из Ветхого и Нового Завета, а также молитвы. Он читал их всегда монотонно и это наводило скуку! Только вот насколько внимательно он их читал?..

Я там, конечно, тоже стоял с детьми моего возраста. Мы с нетерпением ждали, когда всё это закончится, потому что нас, детей, интересовало только одно – яйца, которые у нас лежали в карманах. Эти сваренные вкрутую яйца нам давали мамы и мы их выкрашивали в разные цвета – мы должны были быть очень внимательными, чтобы у них не потрескалась скорлупа, так как выйдя из церкви, мы начинали играть, а это мы очень любили. Каждый брал яйцо и бил им по яйцу, которое держал другой ребёнок. Какое это было сражение!.. С каким удовольствием мы доставали яйца из карманов и били ими по яйцам, которые держали другие дети! Победитель был, конечно, тот, у кого яйцо оставалось неразбитым дольше всех.

Да, мы были детьми, а в Пасху дети играют в крашеные яйца. Если бы только им объясняли, что собой представляют эти яйца, они бы, по крайней мере, начали приучатся к чтению великой книги, которой является природа, и праздник воскресения стал бы для них чем-то иным, а не просто церемонией, конец которой все ждут с нетерпением².

Я должен сказать, что в то время, моему воспитанию благоприятствовала не столько религия, сколько поведение и пример моей матери. У неё была такая трудная жизнь! Но она никогда не жаловалась и когда она, бывало, плакала, она всегда делала так, чтобы её никто не видел. Я часто видел, как она плакала, но она не знала, что я её видел. И если в этот момент к ней приходила соседка, чтобы рассказать о своих трудностях, она быстро вытирала лицо от признаков своей печали, спокойно выслушивала, как та описывала своё положение, которое, часто, было менее тяжёлым, чем её собственное, и добрыми словами ей удавалось приободрить и вдохнуть веру в соседку. Именно мама первой научила меня, что такое любовь. Иногда я чувствую себя раздавленным под горой трудностей, но ради любви, даже если бы умирал, я всё-таки скрою свою боль. И именно эта любовь позволяет мне всё преодолеть. За любовью всегда последнее слово и она воскрешает меня. Любовь и есть истинная сила. Моя мать была мудрой женщиной, но, главное, у неё было много любви.

Однажды, когда я должен был выйти из дома, она мне сказала: «Съешь хлеб, который я тебе приготовила». Она открыла печку, оттуда достала круглую булочку и дала её мне. Она была очень вкусной, но, что было интереснее всего: съев её, мне уже весь день не хотелось есть и у меня было много энергии. Я у неё спросил, что она положила в неё. И она ответала: «Всю свою любовь. Когда я её готовила, я молилась, чтобы она накормила тебя и дала тебе много сил». Поэтому матерям я советую самим, как можно чаще, готовить пищу для своих маленьких детей, вкладывая в неё всю свою любовь.

И ещё, именно в любви моя мать черпала силы и работала не покладая рук. Она всегда была готова сослужить службу и никогда не останавливалась. И если я её уговаривал: «Мама, сядь, успокойся, отдохни», – она отвечала: «Я не могу. Если я начну отдыхать, я заболею». А когда она заболевала, то, чтобы выздороветь, она поднималась с постели. С самого раннего детства я видел, что она так поступала, – такова была её философия. Когда мы вновь увиделись в 1964 году в Югославии, она не изменилась. Вокруг неё было много родственников, особенно молодёжи, но, чтобы накрыть на стол, чтобы за кем-то поухаживать, поднималась именно она… Я ей заметил, что таким поведением она сделает всех вокруг ленивыми, что это неправильное воспитание, и она мне ответила: «Иначе я не могу». Поэтому, поверьте мне, если всю свою жизнь к женщине я отношусь с самым большим уважением, то это благодаря своей матери.

Итак, после пожара в нашей родной деревне, я уехал с матерью к отцу в Варну, но через два года он скончался, и с тех пор мы жили очень бедно. Конечно, я был несчастным, конечно, я страдал, но у мамы я научился не возмущаться, не завидовать другим детям, гораздо более благополучным, которые приходили в школу, кушая булочки, тогда как у меня на завтрак не было и крошки хлеба. Как будто во мне, в глубине души было что-то такое, что превосходило моё детское понимание, как будто уже в том возрасте я знал, что так должно быть. Когда теперь я думаю об этом, я считаю, что те жёсткие условия, в которые я был поставлен, были самыми благоприятными для формирования моего характера. Я не мог получить ни малейшей выгоды от социального положения своей семьи. Я сам должен был предпринимать все усилия, чтобы доказать себе, на что я был способен. Теперь я чётко знаю, почему у меня было такое детство.

Если человек вырос в бедности и даже нужде, то он потом всю жизнь понимает, как страдают голодающие люди. Мы говорим на болгарском языке: «Сытый голодному не верит». И когда однажды он оказывается в лучших условиях, то, глядя на бедняков, ему всегда кажется, будто он им что-то должен. Богатства, социальное положение не производят на меня никакого впечатления, наоборот, – я бываю очень строг с теми, кто считает, что их внешние привилегии сами по себе должны вызвать симпатию и уважение, тогда как за незначительным внешним видом людей, я ищу скрытые добродетели. Когда человеку предписано однажды просвещать человеческие души, их вскармливать, лучше научиться распознавать их ценность как можно раньше и не принимать в расчёт те критерии, которые котируются в данный момент в обществе: семейное происхождение, богатство, социальный статус, профессиональный престиж. По сравнению с истинными ценностями души и духа это стоит так мало!

Примечания

1 «Тайны книги природы», Собрание сочинений Извор № 216, гл. IX: «Красное и белое».

2 «Кто такой сын Божий?», Собрание сочинений Извор № 240, гл. VIII: «Рождество и Пасха: две страницы из книги жизни» и «Философский камень: от Евангелий до алхимических трактатов», Собрание сочинений Извор № 241, гл. XI: «Возрождение материи: крест и горнило».

4. Учёба

Есть дети, которые не любят школу, потому что там им скучно, но они увлекаются чтением и находят то, что им интересно в других книгах, а не в школьных учебниках. Я был таким ребёнком. С двенадцати до пятнадцати лет я перечитал огромное количество книг, особенно романов. Это было моё самоё большое удовольствие и в то время у меня не было никаких других устремлений – я хотел только читать, и мне казалось, что это дело всей моей жизни.

В Болгарии у нас не так много великих писателей, но в переводе можно было найти авторов со всего мира. Я не знаю, каково положение сейчас, но в те годы болгары переводили очень много и благодаря этому я прочитал столько замечательных произведений английских, американских, немецких, русских и других писателей. Тогда же я стал приобщаться и к французской литературе: Виктор Гюго, Бальзак, Александр Дюма, Жюль Верн, Эжен Сю… Я прочитывал не по два-три романа, а практически все их произведения. Книги эти я находил в школьной и городской библиотеках, или мне их отдалживали.

В школе я продолжал брать учебники у своих товарищей и просматривать уроки перед занятием. Я к этому уже привык и находил, что этого вполне достаточно. На тех учеников, которые так долго сидели и зазубривали уроки, я смотрел даже с некоторым презрением. Они получали наилучшие оценки, хотя не все из них были самыми умными, и мне совсем не хотелось быть на них похожим. Стоило ли так стараться ради какой-то там оценки? Я был не против, но они учили урок не всегда, потому что им был интересен материал, а потому что они хотели быть первыми.

Часто, пока учитель вёл урок, я делал так, чтобы читать другие книги, и не только романы, но и биографии, исторические произведения, пьесы, поэзию. И я продолжал читать, возвращаясь домой. Поэтому, когда меня спрашивали на уроке, я рассказывал о фактах и объяснял такие вещи, о которых не говорилось в тех книгах, которые я должен был изучать. Но поскольку это более-менее соответствовало теме, учителя, озадачиваясь тем, откуда я мог всё это взять, чаще всего ставили мне 3, что в то время в Болгарии означало среднюю оценку. Самая высокая оценка была 6.

Я очень хотел учиться, но по-своему. А когда подросток сам решает что ему учить, это может дать довольно необычные результаты. Однажды мне в руки попала книга по химии, и я вбил себе в голову, что мне нужно делать опыты. В доме, в котором мы жили, была старая конюшня. Мне нравилось это место, так как там рос зизифус и со временем его ветки разрослись так, что выходили за окно. Именно там я, с разрешения мамы, устроил свою «лабораторию». Я так её просил, что в конце концов, она купила мне несколько пробирок. Однажды я приготовил своего рода хлороформ, потому что меня увлекла идея об усыплении людей: я представлял себе, что я смогу сделать пока они спят! Но реализовать этот план было непросто, поэтому я от него быстро отказался.

На самом деле, я, скорее всего, был не способен понять те объяснения, которые давались в той книге, что я нашёл. И однажды я, видимо, ошибся в дозировках или смешал те вещества, которые нельзя было смешивать – … и всё взорвалось! Многое поломалось, и я получил достаточно сильный ожёг на лице. Что пережила моя мать – лучше не говорить… Но как она меня лечила! Благодаря её лечению, новая кожа, к счастью, появилась достаточно быстро.

В то время у меня был друг моего возраста, который увлекался механикой: он изготавливал моторы, собирая то там, то сям самые разные запчасти в городских гаражах, и его моторы работали. Я смотрел, как он это делал и мне это очень нравилось. Но мне не было интересно собирать моторы – я был химиком… И каким химиком!

Ничто меня так не интересовало, как проводить опыты в самых разнообразных областях. Я читал книги об индийских практиках, автор которых настаивал на важности развития силы воли. Очень хорошо – и я решил развивать силу воли, так как я находил, что у меня её было недостаточно. Я начал делать кое-какие упражнения. И однажды, чтобы показать одному своему товарищу, на что я был способен, я взял хорошо наточенный ножик и в месте, откуда растёт большой палец, я его зажал. Потекла кровь, я почувствовал, что бледнею, но виду не подал. Мой товарищ был поражён – он смотрел на мою окровавленную руку и не знал, что думать. Мне, безусловно, удалось произвести на него впечатление, но то, что я сделал, было по-настоящему глупо.

Именно в то время я начал пробовать себя в разных профессиях. Мне это нравилось: мне было интересно видеть, над чем и как люди работают. Но эти практики не длились долго: несколько дней или несколько недель, так как это происходило в основном во время школьных каникул. Часто прогуливаясь я останавливался у мастерской кузнеца. На меня производило огромное впечатление, как он ударял молотом по куску раскалённого металла, чтобы придать ему форму, а потом как он опускал его в холодную воду, чтобы форма застыла. И поскольку меня всегда притягивал огонь, я попросился к нему на работу. Он дал мне её. Я должен был раздувать огонь и, когда он бил молотом по металлу, я тоже бил вместе с ним. От этого разлеталось море искр и меня это приводило в восторг. Иногда эти искры попадали мне на ноги, а они были голые, потому что сандалии я не носил, и от этого у меня появлялись волдыри… Но я был слишком горд, чтобы жаловаться, да и потом я же должен был упражнять свою силу воли!

А знаете ли вы, сколько я получал за свою работу? Сумму, соответствующую двадцати сантимам в день. По тем временам двадцать сантимов было много, и я был счастлив приносить эти деньги маме. Она бы не стала просить меня работать – я это делал по собственной воле. Все те часы, которые я проводил у кузнеца, смотря на огонь, я учился и размышлял.

В другой раз я устроился к производителю конфет¹. Меня удивило, что хозяин разрешал наедаться досыта, и сколько же я съел в первый день! Остальные рабочие смотрели на меня с улыбкой, а я спрашивал себя: почему? Просто они знали, что долго это продолжаться не будет, и в самом деле, желание у меня очень быстро прошло.

Когда наешься конфет день-другой, потом от этого так плохо, что месяцами не хочется ни одной конфетки. Скорее всего именно поэтому хозяин разрешал, чтобы мы их ели, тогда как если бы он это запрещал, каждый рабочий украдкой брал бы себе каждый день дюжину конфет, и под конец не доставало бы целых мешков.

Также я работал у портного. Но там мне совсем не понравилось. Единственная приятная особенность этой профессии – это позиция «сидя по-турецки», со скрещеными ногами, немного как у йогов поза лотоса. Но я там засыпал, потому что шитьё не увлекало меня – это длилось бесконечно долго! К тому же я постоянно прокалывал пальцы иголками, и от этого текла кровь. Если бы я испачкал ткань, за это меня бы отодрали за уши. Поэтому я решил, что эта работа не для меня и через день оставил её к огромному сожалению хозяина, который хотел сделать из меня настоящего портного. Но всё-таки, проведённый за шитьём хоть и один день, не прошёл без следа. Я научился вставлять нитку в иголку, делать узелки и с тех пор я умею пришивать пуговицы и обрабатывать кайму.

Я работал и у плотника. Потом на сигаретной фабрике… Целый день я закручивал сигареты! Меня также взяли на фабрику по производству пастели. Там, поскольку я любил работать быстро, я придумал одну систему, благодаря которой всё шло быстрее, и все остальные рабочие и хозяин вознаградили меня за это.

Я уже не помню какие другие «профессии» я перепробовал. Ах да! Во время войны 1914–1918 гг. я был уже старше и работал в администрации. Я занимался отправкой писем. Работа была сидячая, было жарко и меня охватывала лёгкая дремота…

Видите, будучи ещё совсем молодым, у меня уже был богатый опыт и, наверняка, это было необходимо, нужно было, чтобы я через всё это прошёл. Мне известно, что иногда вы думаете, что в Братстве меня оберегают от всего, что я защищён, и поэтому не отдаю себе отчёт в тех трудных условиях, в которых люди могут жить. На самом деле, я отдал себе в этом отчёт гораздо раньше вас и в большей степени, чем многие из вас. Я не только познал бедность, но и жил среди очень бедных людей. Я видел, как они мучились на работе и как дорого стоят деньги, заработанные в поте лица.

Также мне было интересно анализировать впечатления, которые я испытывал, гуляя по улицам Варны или по паркам, находящимся над морем. Постепенно ко мне приходило осознание того, что если у человека есть пять органов чувств, ему важно их развивать, чтобы обогащаться разнообразными ощущениями и эмоциями. И я в этом упражнялся. Я относился очень внимательно ко всему, что видел, слышал, чувствовал. Какое богатство, например, ароматы! Тому, кто не знает, как пахнет тубероза или жасмин, чего-то не хватает.

Восприятие окружающего тонкого мира открывало мне поэзию. В то время я читал много стихов и выучивал их наизусть. Я чувствовал, что они открывают мне доступ к духовным истинам и намного лучше, чем то, что я слышал в церкви. Столько лет прошло с тех пор, смогу ли я что-то вспомнить? Да, может быть…

 
Лазурно, урна моята душа
Лазурно урна в имортели бели
Спи нейната душа.
 

Что означает:

 
В моей душе, как в лазурной урне,
Вся в белых бессмертниках спит ее душа
 

И я тоже однажды стал писать стихи и давал их читать своим товарищам. Что вы хотите – творец всегда хочет показывать свои сочинения. Это были мистические впечатления, видения, пророчества. Я исписывал целые тетради пока не почувствовал, что такого рода поэзия делает меня слабым: она делала меня чересчур чувствительным, а потому уязвимым. И я понял, что настоящую поэзию я должен находить в себе самом и переживать её в своей жизни². Куда делись эти тетради, я не знаю. Я вижу, что вам было бы любопытно с ними познакомиться. Но, может быть, я попробую сочинить для вас какую-нибудь небольшую поэму… Хотя бы четыре – пять строф.

О поэзии много что можно сказать и о том эффекте, который она производит на чувствительность подростков. Нерваль, Бодлер, например, гениальные поэты, которым удалось прикоснуться к исключительно тонким реальностям и выразить их в своих произведениях. Но некоторые их ощущения, которые они интерпретируют с таким талантом, приводят тех, кто их читает, в сумрачные регионы астрального плана. Понятно, что эти регионы обладают определённой красотой, что они очаровывают, благоприятствуют мечтательности и позволяют уходить от грубости материального мира. Но задерживаться там опасно, так как они затуманивают ум, парализуют волю, а это вредно для подростков, характер которых только формируется.

Одна молоденькая студентка рассказывала мне однажды, что в экзаменационной программе ей нужно было выучить сюрреалистических поэтов, но она их совершенно не понимала. Мне, конечно, не хватает некоторых элементов, чтобы высказываться на этот счёт, но она дала мне прочитать поэмы Тристана Цара, и, действительно, в каком-то смысле это совершенно непонятно. Но вместе с тем, даже если это было непонятно, как только я начал читать, я понял, что проникаю в мрачные и хаотичные регионы подсознания: использованные им образы были для меня очевидными. Когда знаком с языком символов, всё это ясно как божий день, а потому это очень поучительно для тех, кто хочет изучать подсознание. Но я это поэзией не называю и совсем молодым людям опасно захаживать в этот мрачный мир. Я уже рассказывал вам об этом, когда я показывал два аспекта, низший и высший, сефиры Иесод³.

В молодости, когда интересуешься разными персонажами, отличившимися большим талантом, хочешь быть на них похожим. Я прочитал, что Бальзак пил очень много кофе, чтобы ночью бодрствовать и писать романы. Так вот я тоже пил кофе, и пил его очень много, чтобы читать допоздна, и подражал Бальзаку. Я хотел быть похожим на Жана Жореса, потому что он был чрезвычайно красноречив. Я прочитал биографию великого актёра-трагика Тальма, и мне казалось, что если бы я играл в театре, то я бы мог, как он, овладевать массами людей. Когда ты молод, так много хочется и совсем не знаешь, для чего именно ты создан!

В то время у меня, как раз, были друзья, которые собирались вместе играть спектакли. Однажды они предложили мне присоединиться к их труппе, и я у них сыграл маленькую роль в пьесе Чехова. Героя, которого я должен был играть, все принимали за молчуна, но на самом деле он был болтун! Вот я и был этим болтуном… И мне кажется, что я продолжаю играть эту роль. Я вижу, что во Франции любят пьесы Чехова – я тоже очень люблю этого автора. Он настолько умён, настолько оригинален, особенно в том, как он переплетает комические и драматические стороны жизни.

Через какое-то время я почувствовал, что не создан для того, чтобы учить роли и их играть. Поэтому я оставил эту небольшую труппу, но навсегда остался их другом, мне очень нравилось ходить к ним и смотреть, как они играли. И благодаря связи с этими моими товарищами, я начал интересоваться актёрской игрой. В Варне, конечно же, был театр, и меня так тянуло ходить на спектакли! Но поскольку у меня не было денег, я изощрялся, чтобы проходить в театр бесплатно. Я не понимал, что поступаю плохо. Когда ты слишком молод, когда так любишь театр и кино и когда у тебя нет денег, нравственное понимание как-то не приходит на ум. Мне всегда удавалось проходить незамеченным и тогда – какое это было удовольствие смотреть на актёров! Когда я мог, то ходил на спектакли несколько вечеров подряд, и хоть я и смотрел одну и ту же пьесу, но это мне не надоедало – наоборот. Я обнаружил, что каждый вечер актёрская игра не производила один и то же эффект, несмотря на то, что они произносили один и тот же текст.

Тогда, посещая театр, я начал осознавать силу, которой обладает слово: я понял, что слова – это своего рода сосуды, которые нужно наполнять своей собственной жизнью. Я увидел, что некоторые актёры очень старались, чтобы задеть зрителей своими гримасами, жестикуляцией, голосовыми приёмами, но это не производило никакого эффекта. А от других актёров, без каких-либо движений и голосовых эффектов, у меня шли мурашки по коже. Особенно мне запомнился один армянский актёр Чартуни, который меня поражал, – это был актёр исключительного дарования. Стоило ему было появиться на сцене и что бы он ни делал: говорил или молчал, смотрел на публику или поворачивался к ней спиной, – от него исходило что-то живое, вибрирующее. И как только он открывал рот, всё внимание направлялось к нему.

Конечно, я не мог дать этому явлению объяснения – я был слишком молод. Мне достаточно было испытывать его на себе. Позже я наблюдал подобное у других людей и у себя тоже. Бывают дни, когда малейше произнесённое вслух слово вибрирует, звенит и трогает тех, к кому оно обращено, а бывают дни, когда самые прекрасные речи, произнесённые звучным голосом, не производят никакого впечатления. Это же огромный мир для размышлений! Потому что слово для меня тоже – инструмент, и я знаю, что меня по-настоящему услышат, только если каждое произнесённое мной слово будет наполнено моей собственной жизнью. Такая способность передавать жизнь зависит от солнечного сплетения. Перечитайте то, что я вам говорил по поводу притчи о разумных и неразумных девах и вы поймёте, что я хочу сказать. Да, масло, которым девы должны были пополнить свои лампы, – это символ флюида, содержащегося в нашем солнечном сплетении⁴.

Я, конечно, также очень любил кино. Как и в случае с театром, я делал так, чтобы пройти в зал незамеченным, и часто смотрел второй показ фильма. В нём я искал другую жизнь, отличную от моей собственной, которая казалась мне такой неинтересной, и всё, что я видел на экране, я переживал с сильными чувствами. Я отождествлял себя с героями фильма, их страданиями, их радостями. Они казались мне такими же живыми, как люди, которые мне встречались в жизни, и даже больше того. Может быть поэтому, много лет спустя, у меня была такая реакция, что, когда я думаю об этом, то корю себя за неё.

В Париже я посмотрел только что вышедший фильм «Мост реки Кван». И вот однажды я сел в метро и случайно оказался в одном вагоне с актёром Сесью Хаякава, который сыграл в этом фильме роль японского генерала. Он сидел напротив меня… Не знаю, какая собака меня укусила, но в моих глазах он вдруг перестал быть тем человеком, который просто сидел напротив, а стал тем жёстким, непреклонным персонажем, которого он сыграл, и я не мог сдержаться и грозно посмотрел на него. Он, конечно же, заметил этот взгляд и обеспокоился: он не знал, куда ему деться, он почти что остолбенел. А я продолжал на него вот так смотреть… Через какое-то время поезд подошёл к станции, я должен был выходить, и я ушёл. Это трудно объяснить, но я всё же получил определённое удовлетворение, выразив возмущение, которое вызвал во мне этот персонаж японского генерала.

И вот на следующий день, что я слышу? Одна наша сестра рассказала мне, что прошлым вечером Сесью Хаякава был приглашён на один званый ужин с другими актёрами, и никто не понял, почему у него был такой поникший вид: он всё время сидел поодаль, в одиночестве и не проронил ни слова. И я подумал: «Господи Боже! Может это из-за меня! Зачем я на него так посмотрел?» Я очень расстроился. Особенно я сожалел, что не заговорил с ним: я хотя бы выразил своё восхищение его актёрским талантом, благодаря которому я на мгновение принял его за сыгранного персонажа. К тому же я ведь был уже не тот мечтательный подросток, который иногда путал реальность и вымысел. Именно тогда я понял, что должен следить за своим взглядом.

Каково было моё удивление, когда через несколько лет я узнал, что Сесью Хаякава всё оставил. А ведь он был очень известным и чрезвычайно богатым, он ушёл в монахи и жил вдали от всех в одном буддистском монастыре в Японии.

Я не смогу перечислить все книги, которые я прочитал в те годы. Я читал практически всё, что находил. Однажды мне попала книга «Хиромантия» Дебароля. Она меня очень сильно увлекла и я начал изучать руки разных людей. Я даже останавливал на улице знакомых, чтобы посмотреть на их руки. Не очень хорошо разбираясь в этом, я быстро смотрел на руку и предсказывал. Сам не зная каким образом, но люди говорили, что эти предсказания сбывались. Однако когда знаний у меня стало больше, я совсем перестал предсказывать.

В другой раз я нашёл книгу, в которой рассказывалось о силе мысли и как её обрести. И я опять стал в этом упражняться, проделывая всякие опыты с друзьями. Не посвящая их в это, я забавлялся тем, что концентрировался на них, чтобы внушить им определённые мысли: одному я приказывал снять с головы берет, другому – искать какой-то предмет на земле или остановить какого-то прохожего на улице. Я ставил эти опыты просто так, только ради того, чтобы посмотреть, как всё это работает.

Когда я ходил гулять в парк над морем, случалось, что я не находил свободного места на скамейке. Тогда я становился в сторонку, сосредоточивался на каком-нибудь человеке, который сидел на скамейке, и думал: «Вставайте, давайте, вставайте-же!» Через несколько секунд он вставал и уходил, а я, как ни в чём не бывало, садился на освободившееся место! Однажды, увидев на улице одного своего друга, я сконцентрировался на его правой ноге, чтобы он не мог идти дальше. Он остановился возле дерева, прислонился к нему, а я подошёл к нему как будто случайно. «Ой, Михаил, – он мне сказал, – не знаю, что со мной случилось, но я не могу идти». «Не переживай, это точно скоро пройдёт» – ответил я ему, не признаваясь, конечно, что я сам был тому причиной. И я опять сконцентрировался, чтобы освободить ему ногу.

Иногда, отойдя на небольшое расстояние, я начинал интенсивно смотреть на кого-нибудь. Он не знал, что я на него смотрел. Я хотел только увидеть, будут ли у него какие-то реакции, показывающие, что он что-то чувствует. Я был очень доволен, когда он направо и налево поворачивал голову, чтобы увидеть, откуда к нему поступал этот сигнал. Это была такая игра… Естественно, я уже давным-давно не играю в такие игры, но бывало, что на улице, в метро или ещё где-нибудь я незаметно смотрел на некоторых людей, чтобы послать им лучи света и запечатлеть в них что-то хорошее. Я до сих пор так иногда делаю и вижу, что некоторых людей это трогает и они реагируют. Они не знают, что это, но они что-то чувствуют. А кто-то ничего не чувствует.

А тем временем материальное положение нашей семьи продолжало ухудшаться. Становилось очевидным, что по меньшей мере один человек пользовался неопытностью моей матери в делах и вёл себя бесчестно, но нам не удавалось узнать кто это был. Тогда в один прекрасный день я очень сильно сосредоточился и подумал: «Нам, наконец, надо узнать кто виновник… Я хочу, чтобы у того, кто с нами так поступает, завтра обездвижилась рука!» И на завтрашний день в нашем окружении, действительно, у одного человека отняло руку, только я вам не скажу у кого. Каково же было моё удивление!