Текст книги "Клин клином"

– Если я пойду на дно, – Мурат злобно усмехается, – то потяну тех двоих за собой. За себя я не боюсь, и в тебе я уверен. Кроме тебя и меня, никто ничего не знает и не узнает, если те сами не подставятся.

На крыльце кто-то устало бормочет, затем раздается тяжелый топот, и дверь отворяется, задребезжав стеклом. Толин отец сразу поднимается на второй этаж, на ходу снимая рабочую куртку, а Сашка заворачивает в туалет. Никто из них не обращает внимания на молчаливые фигуры в полутьме зала.

Когда спустя какое-то время Мурат возвращается в комнату, там пахнет бензином и смазкой. Источник запаха – одежда Саши, брошенная комом в корзину для грязного белья. Сама девчонка немало удивляется, обнаружив на соседней кровати не своего старшего брата, а его лучшего друга:

– Ты случайно дверью не ошибся?

– Случайно не ошибся. Не ссы, подглядывать не буду. Там и глядеть не на что.

Если бы сестра Толи привлекала его в том плане, в каком привлекает Славку, он бы ни за что не согласился ночевать с ней рядом. Ребята, с которыми она гоняет мяч, воспринимают ее как свою, то есть девушку в ней не видят. Если вдруг случится, что кто-то вздумает некрасиво клеиться к ней, она двинет так, что у нерадивого еще долго будет болеть между ног.

Сашка хохочет, сверкая брекетами во рту, и кидает в Мурата подушку через проем между стеной и шифоньером.

– Ну ты и су…

– Супа захотела? – Тот возвращает подушку прицельным ударом. – А за луком сходила?

Она взъерошивает свои короткие волосы и ложится на кровать, закинув ноги на стену. В ее руках бульварная книжка в розовой обложке. Мурат не упускает возможности добавить:

– Это что, женский роман? С каких пор тебя тянет на розовые сопли?

– С каких пор тебя это волнует? Вообще, это не роман, а научпоп. Видишь, розовое – не всегда женское. Раз пришел, не мешай.

– А синее – не всегда мужское, по твоей логике?

Саша поворачивает лицо в его сторону:

– Это не моя логика. Если у человека широкие взгляды, он не будет делить мир на розовое и синее. Это глупо и скучно. Ведь есть столько замечательных оттенков: красных, зеленых, оранжевых. Понимаешь, о чем я?

– Нет. Мы же говорили про мужское и женское. При чем тут другие цвета?

Должно быть, его лицо выражает сейчас абсолютную тупость, потому что Саша глядит на него с жалостью.

– Ты бревно, Мурат. Не хочу с тобой разговаривать.

– Хорошо-хорошо, ладно. Какой я цвет по вашей прогрессивной теории?

Она переворачивается на живот и сканирует его дотошным взглядом исследователя. Голос, которым Саша отвечает, полон непоколебимой уверенности:

– Фиолетовый.

Проходит несколько мгновений полный тишины, прежде чем до Мурата доходит, что к чему, и это его не на шутку злит.

– Хрень несешь.

Та пожимает плечами и возвращается к книге. Отвернувшись от света к стенке, он слышит ее обидчивое:

– Кто-то застрял в текстурах. Ой, то есть в прошлом. Рефлексия в помощь.

* * *

Утром Мурат просыпается с намерением доказать Толику и Сашке, что он не зациклен на своих проблемах. Нет приятнее чувства, чем знать, что ты прав, а остальные нет. С такими мыслями он отправляет емкое смс Цареву.

«Назови причину, почему я не должен жать тебе руку» – выглядит как что-то невозможное, но лучше решить все лично.

Мурат поднимает голову, готовый пробить товар очередного покупателя, и тут видит перед собой Пегова Кирилла. Тот стоит у кассы без единой покупки.

– Я бы хотел закупиться оптом, можно? – Весь его вид сочится самовлюбленностью и гордыней. Даже напускная вежливость в голосе ни к чему – слишком уж высоко задран подбородок.

– Смотря чем, – едко, сквозь зубы.

– Ящик лимонного «Гаража». Штук двадцать бутылок колы ноль девять. «Хаски» поллитровых столько же. Потом чипсы…

Мурата от неожиданности чуть не подводит бдительность: очень хочется спросить, знает ли отец Кирилла об этих покупках. Сомневаться в том, что алкоголь покупается втайне, не приходится: Пегов оплачивает наличкой, а не картой, с которой легко себя разоблачить, и добавляет, что все купленное позже заберут его друзья. Мамкин конспиратор.

– Слушай, я тут…

Мурат зыркает в его сторону весьма определенно.

– …Предложу тебе кое-что.

– Чего? Быстрее говори.

– Завтра у меня выпуск. Тебя ведь на своем не было, я знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты… Ну, в общем…

Удивительно, но в его голосе чувствуется мольба. Весь показной лоск, которым Кирилл так любит кичиться, слезает с него, как облупившаяся эмаль. У Мурата на языке так и вертится: «А на хер сходить не хочешь?». Но для всего того, что совершил Пегов, любой матерщины будет мало. Конечно, Кирилл в курсе, что Мурат не присутствовал не только на своем выпуске, но и на вручении аттестата, ведь сам и приложил к этому руку.

– Я не приду. Это все?

– Приходи. Было бы неплохо, вернись все назад, а?

– В те дни, когда ты еще не угрожал мне? Я молчу про тебя не потому, что великодушный до усрачки.

Голубые глаза Кирилла превращаются в лед.

– Я сделал это вынужденно. Я не хочу доходить до крайностей.

Кто бы сомневался. Мурат уничижительно хохочет:

– Своему дружку ты тоже это говоришь? Хотя не отвечай. Мне плевать на вас. Проваливай.

– Я скоро уеду в Москву. Ты ничего не потеряешь, если завтра повеселишься. Смирнова и Банина тоже пригласили. – К кассе подходит покупатель с доверху полной корзиной, так что Кирилл разворачивается к выходу. И перед тем, как окончательно уйти, бросает напоследок: – Приходи, Котов, не ломайся.

Мурат все же не сдерживается и едва слышно цедит:

– Убейся к хуям.

Покупатель, опешив, выпучивает глаза.

Слова Пегова – последнее, о чем стоит думать. Выпускной? Отличная шутка. Кирилл, видно, совсем крышей поехал, раз решил, что может подобным загладить вину. Мурата на этом празднике жизни ждут в последнюю очередь. Появись он там, никто не побрезгует напомнить ему, кто он сам и кто его мать. Приглашение Кирилла – очевидная попытка унизить, и дружелюбию его грош цена.

День подкидывает еще достаточно мелких неудач. От звонков разрывается телефон. Снова неизвестный номер, с которого отец посылает сообщения с просьбами встретиться. Голодный и злой Мурат расставляет товар на полку и решительно не понимает, чем он это заслужил.

Главное, не терять надежду на лучшее. Все ведь проходит, и это тоже рано или поздно пройдет. Подождать, перетерпеть, и можно жить дальше. Мама обязательно поправится, и эти непростые времена они вместе забудут, как плохой сон. Милана скоро пойдет в школу. Надо будет обязательно записать ее в кружок по рисованию. Он и сам не прочь научить ее основам, но период сейчас напряжный – не до уроков.

Полы наконец домыты и чистящие средства убраны в подсобку. Мурат устало мажет взглядом по настенным часам – его смена окончена. Дернув ручку стеклянной двери, он клянется себе, что, когда будет увольняться отсюда, обязательно вырвет с корнем этот раздражающий колокольчик.

Улица встречает его успокаивающей ночной свежестью и горсткой тусклых звезд на дымчато-синем небе. Вчерашний жук-плавун потерял лужу и теперь слепо тычется по сторонам. Мурат смотрит на него и тоскливо думает: «Вылитый я».

Он хочет привычно закурить, уже зажимает губами сигарету, как за спиной доносится резюмирующий голос:

– Курить сейчас не круто, чел.

Мурат разворачивается. На него неловким взглядом смотрит Денис Царев.

Жить в моменте

Денис стоит с накинутым на голову капюшоном, скрестив руки на груди, неловко топчется на месте и намеренно не смотрит в упор. Вокруг него вьется редкая мошкара, от которой он то и дело отмахивается. Фонарный свет осветляет его карие глаза до красновато-коричневого. Гречишный мед такого же цвета.

Мурат закуривает и молча кивает в сторону дороги. Денис идет за ним следом, тоже молча. Сигаретный дым поднимается над их головами тонкой струйкой. Они поворачивают на плохо освещенный переулок. Черные кроны талины[1]1
  Талина – местное название ивы.


[Закрыть] зловеще шелестят от ветра. Сквозь сплетения веток выглядывают кусочки белой луны. Чья-то собачонка лает сквозь заградительную сетку. К дому лучше идти по безлюдным дорогам и заднему полю, чтобы никто левый не увидел их, гуляющих в ночи.

Мурат – инициатор встречи, поэтому обязан начать разговор первым, но он уже давно позабыл, как люди общаются. В момент, когда молчание становится давящим, Денис без особой надежды тянет:

– Ну-у-у, э-э-э… – Он нервно кашляет, затем спрашивает: – Как дела у Елены Ануровны?

Обычная ли это вежливость или искреннее беспокойство – неважно. Денис сымпровизировал, дал мало-мальское начало диалогу. Вместо раздражения, которое Мурат привык чувствовать рядом с ним, внутри появляется что-то похожее на укор совести.

– Все хорошо.

В его голове по пустыне катится унылое перекати-поле. Денис не спешит спрашивать о чем-нибудь еще, наблюдает за Муратом исподтишка. Ждет.

Тот фантастическим образом находит соломинку, за которую можно ухватиться:

– Спасибо, что не так давно привел мою сестру домой. И сладости к чаю… были довольно неплохие. Вкусные, короче.

Денис улыбается, и его круглое лицо становится еще круглее.

– Всегда пожалуйста. – Его кулак крепко сжимает рукав в районе локтя. Он чувствует себя не в своей тарелке рядом с Муратом. – Но за сладкое не меня стоит благодарить, а Катюшку. Готовит она просто отпад, правда.

Мурат знает невестку Риммы Аркадьевны только заочно, по маминым рассказам. Мама когда-то работала с ней в детском саду.

– Поблагодарю ее, когда встречу. – Его кивок прибавляет к уверенности Дениса еще несколько очков.

Тот отвечает расслабленно, словно все те разы, когда Мурат пассивно агрессировал в его сторону, сейчас перестают иметь хоть какой-то вес:

– У меня с готовкой большие проблемы. Я, как сюда приехал, не особо к плите приладился и однажды случайно сломал конфорку. У меня дома, ну, в городе, газ вообще-то, а здесь все совсем непривычно. Бабуля меня чуть не убила.

Да уж. Такими темпами парень однажды просто с голоду помрет, раз элементарно сам себя обслужить не может. А потом с горькой ухмылкой Мурат вспоминает, что Царев из богатеньких.

На этом моменте диалог скатывается в никуда. Минут десять они идут, не разговаривая совсем. Денис расстроено обкусывает корочку на губах, должно быть обдумывая, что и где сказал не так. За это время Мурат решает, что докуривать не будет: очень ноет желудок.

Темный переулок выводит их вниз, к шершавой гравийке, сбоку от которой стелется тихое поле. Денис останавливается перед старой автобусной остановкой – единственным освещенным местом на задворках. По этой стороне транспорт ходит нечасто, а настырные школьники из года в год портят бетонные стенки. Здесь едва ли найдешь чистый клочок: красными, черными, белыми баллончиками обрисован каждый сантиметр, а на месте сорванных объявлений – только желтоватые слои застывшего клея.

– Посидим? – Денис, не дожидаясь ответа, опускается на лавочку, под конус фонарного луча.

Мурат оглядывается по сторонам. Лишь бы никто не шатался здесь в такое время. К слову, о времени.

– Сейчас полдвенадцатого. Как бабушка тебя отпустила?

Он садится рядом и ненароком замечает, что под светом волосы Дениса пушатся, как птичьи перья.

– А она и не отпускала. Я тайком ушел. Вместо меня под одеялом рюкзак, но я не думаю, что Катя пойдет проверять мою комнату. Они спать ложатся в десять.

Мурат хмыкает: поглядите-ка, какой авантюрист. Денис, заметив его улыбку, вновь храбрится и задает следующую тему для разговора. Диалог трудно идет, не потому что ни у того, ни у другого нет точек соприкосновения (нет, Мурат уверен, что-то общее у них точно есть), просто для них в новинку общаться в таких экстремальных условиях.

Денису не нравится тишина: она сковывает его, такого общительного и гиперактивного. Поначалу он долго обдумывает каждое слово, затем ловчится быстро и трещит без умолку. Благодаря его болтовне грань между ними постепенно тает. Денису все равно, что его собеседник порой глух к ответам. Мурат чувствует, как тот бросает на него короткие взгляды, как в запале разговора подсаживается ближе, задевая своей ногой его.

Лицо Дениса подвижное, полное яркой экспрессии. Тени от ресниц ложатся на его щеки веерами. Если Милана нашла в нем причину улыбаться и смеяться, тогда, может, и Мурату попробовать поискать что-нибудь весомое?

Слова Толика звучат в его мыслях набатом:

«Перестань отталкивать всех от себя. Да, люди – «хэ» на блюде, но и хороших полно. Хоть кому-то шанс дай».

Мурат устало поднимается на ноги. Может, Толя прав. А может, и нет.

– Пошли.

Они спускаются по угору вниз, в самую гущу трав. Денис сколько бы ни щурился, не видит протоптанную дорожку и путается в анисовой паутине.

– Ух ты! Тут даже звезды есть! – Он смотрит вверх с открытым ртом, как пятилетка, а в его руке сорванные стебли пижмы, мышиного горошка и иван-чая.

Июльские созвездия, мелкие и сияющие, как алмазная крошка, не сравнятся со звездопадами, которые жители Ручейного наблюдают каждый август. Однако Денису, как истинно городскому, достаточно этих редких вкраплений у горизонта. Ему достаточно незначительных мелочей, чтобы начать носиться кругами по полю и собирать на одежду репейные колючки.

Его смех – смех человека, что открывает для себя нечто потрясающее в заурядных вещах. Его смех отзывается внутри Мурата и чем-то непривычным, и чем-то приятным одновременно. Умиротворение, теплая леность в теле, а в голове – росточек счастья проклевывается сквозь сорнячное уныние. Гнус, поднятый беготней, кружит над головой и лезет в глаза. Мурат бьет себя по щеке, размазав парочку кровососов. «Я что, действительно все это время таращился на Царева, как дурак?»

Какое облегчение, что в своем смущении он не одинок. Денис заметно тушуется, поймав на себе его взгляд. Потемки в какой-то мере им на руку: они не видят лиц друг друга, только общие черты профиля на фоне индигового горизонта. Мурат думает, что видеть себя со стороны, смущенного и нервного, он бы точно не захотел.

– Спасибо, кстати, что нахер меня не шлешь, как тогда. На берегу, помнишь? Сейчас, конечно, твои ответы можно пересчитать по пальцам, но меня все устраивает.

Мурат решает попросить прощения за свой дерьмовый характер. Это после слов благодарности как никогда уместно:

– Извини. Я действительно сухарь.

Царев ни в чем не виноват и, на самом деле, едва ли заслуживает такого презрительного отношения. Пусть он хоть сын магната, пусть хоть учится в МГУ – какая разница? Да, чужие успехи ущемляют, но разве хоть раз Царев кичился ими? Мурат очень хочет больше не чувствовать зависти.

Денис по-доброму усмехается и хлопает его по плечу, подводя этим черту. Рука задерживается на Мурате всего пару секунд, и жест из обыденного превращается в нечто… странное.

Они продолжают свой путь по полю, разговаривая обо все подряд. Денис может начать громко смеяться, так и не договорив предложение, или приняться стеснительно бормотать что-то себе под нос: словом, его эмоциональный диапазон намного шире, чем у бревна-Мурата. Между ними нет больше демонстративного равнодушия и страха за случайно вырвавшееся слово. Они заново знакомятся, заново привыкают к присутствию друг друга, и оба в равной степени испытывают любопытство. Мурат думает, что готов сам привнести что-нибудь в разговор, и, чтобы прощупать почву, начинает с банального: спрашивает про интересы и хобби.

Денис имитирует пальцами фокус камеры.

– Я иногда фотографирую. Ходил в кружок в школе, участвовал в конкурсах. И все в таком духе.

Его голос под конец теряет цвет и становится почти беззвучным, так что Мурат цепляется за этот крючок:

– Что, не особо нравится?

– Сложно ответить. Я не хотел этого, шел по указке. Мне петь нравится. У моего одноклассника Юрки очень крутой голос. Я как-нибудь включу тебе его кавер, если хочешь.

– Равняешься на него?

– Я завидовал ему. И сейчас завидую.

– Потому что у него есть что-то, чего нет у тебя?

– Нет. – Денис отрицательно качает головой. – У меня было желание научиться, но мой интерес игнорировали, а у него наоборот: пение он ненавидел одно время, потому что его мама когда-то пела в мюзиклах и хотела для него чего-то подобного. Он сейчас в меде учится. Он отстоял свое право выбора, а я что? В восемнадцать лет живу будто не своей жизнью, учусь в этом вшивом университете, хожу на глупые курсы по экономике и езжу в отпуск с родителями, как приложение к багажу. Бесит!

Невыносимо смотреть на человека, который пренебрегает возможностью жить хорошо и вольготно. И это одна из причин, почему Мурат выбрал игнорировать Царева. Но правда в том, что зависть Мурата с самого начала не имела смысла: Денису просто нечем пренебрегать.

– Видишь, твой друг смог. А с тобой что не так?

– Со мной? – Денис кривится так, будто только что вдохнул нашатырь. – Я трус. Мне страшно менять что-то стабильно плохое на что-то неоднозначное. Неизвестно, что станет со мной, если я все брошу, если совсем испорчу отношения с родителями и начну заниматься музыкой. К тому же есть некоторые причины… от которых я напрямую завишу.

«Вздор!» – думает Мурат, затем отвечает:

– Иногда ради чего-то более важного следует пожертвовать своими желаниями. Если у тебя есть возможность получать образование – учись. Если это идет вразрез с твоими мечтами – откажись от них. Ты ведь взрослый уже, должен понимать, когда игра стоит свеч, а когда нет.

Денис с шумом втягивает воздух. Эти жесткие слова не вызывают в нем ничего хорошего.

– «Ты ведь уже взрослый»! Говоришь старперскую дичь, будто тебе реально сорокет. Отказываться или нет – мой выбор.

И снова на некоторое время воцаряется тишина. Кажется, что разговор привычно схлопнулся, но нет – небольшая пауза нужна, чтобы привести мысли в порядок.

Денис, хоть и обижается демонстративно, но отходит достаточно быстро.

– Знаешь, – говорит он, стеснительно почесывая щеку, – Слава дал мне свою книжку с аккордами, когда мы тренировались. Там был рисунок. Очень красивый. А Толик рассказал, что ты когда-то рисовал. Вот.

– Да, это мой рисунок. Но это давно было.

Мурат хочет поскорее отмахнуться от воспоминаний, но те липнут к нему с удвоенной силой.

Два года назад кто-то утащил в туалет его школьный рюкзак: все внутри было испачкано краской, а у тетрадей и учебников недоставало листов. Новый, почти чистый скетчбук в тот день пропал, но нашелся на следующий: неизвестный вредитель незаметно положил вещь на парту Мурата, словно никакой пропажи не было. Просто показалось, просто случайно выронил и не заметил. Так он думал ровно до того момента, пока его имя не разлетелось по всей школе.

– Там ошибок полно. – Мурат всеми силами хочет обесценить важность этого рисунка, потому что достаточно натерпелся из-за него. – Славка просто сентиментальный, вот и не выбрасывает.

– Ты хотел бы поступить на художественный? Думаю, тебя с руками и ногами оторвут, с твоим-то скиллом.

Жизнь Мурата – это сестренка и мама, которой нужен уход. Своими мечтами он давно уже пожертвовал. Однако время от времени руки сами достают из столешницы пачку потрескавшейся акварели и заметно облысевшие кисти, а дедушкины зарисовки разжигают внутри мотивацию учиться новому.

– Не знаю. – Царев заслуживает правдивого ответа, хотя бы потому что сам ранее рассказал о себе больше, чем требуется. – Я учился в кружке и по чужим картинам. Конечно, когда-то подростком думал, что все в этой жизни легко, если упорно трудиться. На деле вышло иначе. Сейчас у меня нет на увлечения ни времени, ни сил. Я знаю, что мои мечты уже не имеют никакого смысла. Так что художественный для меня не в приоритете.

– Несправедливо, что тебя лишили выбора.

Денис его понимает.

Вдали чернеет рваный силуэт леса. Стоит запах примятой травы и сладкого клевера. Мягкий угор, поднимающийся к улице, скользит под подошвой кед. Главная дорога, освещенная змейкой белых фонарей, теперь значительно ближе. До дома остается совсем ничего.

Когда они встают у забора с разросшимся дельфиниумом, Денис грустно спрашивает:

– Это все, да?

Мурат пожимает ему руку с уверенностью, что раз он не смог начать разговор первым, то должен сказать пару слов напоследок:

– Ты хорошо поёшь. Работай усерднее, если веришь в свою мечту.

Тот, воодушевившись похвалой, салютует двумя пальцами:

– Обязательно. Доброй ночи, бро.

У двери в веранду Мурат слышит его оклик. Темная фигура в толстовке яростно машет ему рукой издалека и кричит, что будет не против погулять с ним еще. От такого шума в соседних домах зажигается свет и поднимается собачий вой. «Приду-у-урок» – Мурат бьет себя по лбу ладонью. В ожидании ответного знака Царев проходит несколько шагов спиной вперед, но путается в шнурках. Раздается болезненное «бля», и фигура в толстовке с характерным треском летит в заросли тальника.

Рыжие коты ластятся ногам, пока Мурат снимает обувь. Он не был дома со вчерашнего утра, без него хвостатые проказники совсем одичали. Кухня наполняется живыми звуками: с шипением закипает чайник; сухая лапша хрустит, сломанная на несколько частей; коты-берсерки гоняют по полу какой-то мусор. Мурат, обдумывая сегодняшние события, не особо надеется, что они приведут к чему-то хорошему. Но подобные выводы не тяготят его, ведь он впервые за долгое время гулял с кем-то, кроме Толика и Славки, и ему понравилось.

В комнате матери затхло. Мурат отворяет окно настежь и тяжело валится на кровать, не снимая одежды. Царев написал в импровизированной записке, что он «не пустое место», и во время их прогулки доказал это с лихвой: навряд ли рядом с «пустым местом» хотелось бы говорить о своих интересах и слушать о чужих. Денис – наполненный живыми эмоциями человек, яркий и отходчивый. Один бог знает, насколько Мурату стыдно за свою прошлую предвзятость. Это лето началось сумбурно, и школьный сценарий вполне может повториться, но на один страх в его жизни теперь меньше. Он хочет жить в моменте и не зацикливаться на прошлом.