Текст книги "Мессалина: Распутство, клевета и интриги в императорском Риме"

К 26 г. н. э. желание бегства, которое тремя десятилетиями ранее привело Тиберия на Родос, охватило его снова. На этот раз он выбрал Капри: гористый, сложенный вулканическими породами остров, вздымавшийся из моря в восьми километрах от побережья Неаполитанского залива. Тиберий унаследовал там имение – виллу на вершине горы, когда-то принадлежавшую Юлию Цезарю, – и теперь вознамерился пользоваться им. Оттуда открывались прекрасные виды, но Тацит выражает убеждение, что «больше всего ему понравилась уединенность этого острова, ибо море вокруг него лишено гаваней ‹…› так что никто не мог пристать к нему без ведома стражи»{69}69
  Тацит, «Анналы», 4.67. Светоний («Тиберий», 40) также подчеркивает привлекательность затворничества на Капри.


[Закрыть].

Чем бы Тиберия ни привлекал Капри, в Рим он больше не вернется. Именно это нагадали астрологи вскоре после того, как он отбыл из города в 26 г. н. э. (под предлогом освящения храмов Юпитера в Капуе и Августа в Ноле), и это было всеми истолковано как знак его близкой смерти{70}70
  О поездке Тиберия на Капри и предлоге освящения храмов см.: Светоний, «Тиберий», 39–41.


[Закрыть]. Идея, что римлянин добровольно станет жить вдали от своего родного города в течение какого-то времени, была непостижима. Тиберий проживет так все последние одиннадцать лет своей жизни и правления; хотя порой он будет подъезжать почти вплотную к римским стенам, он никогда больше не пересечет померий (pomerium), священную границу, официально обозначавшую пределы города.

Отшельничество, как выяснилось, не смягчило его сердца. Когда Тиберий удалился из города, его отношения с сенатом пришли в упадок. Сенат всегда находил, что истинные намерения Тиберия трудно разгадать, а теперь эта задача стала вовсе невозможной. Император посылал длинные письма, которые зачитывали в курии (curia), и сенаторы часами пытались распутать возможные двойные смыслы выбранных им слов. Тиберий, со своей стороны, все больше и больше уверялся в том, что сенат недоволен и раздражен его руководством – и что они хотят его смерти.

В этой атмосфере взаимной подозрительности один человек чувствовал себя прекрасно. Луций Элий Сеян не был родственником императора, не был даже сенатором, однако числился префектом (командиром) преторианской гвардии. Бывшая чем-то вроде разросшейся личной охраны императора, гвардия составляла теперь около десятка тысяч человек, и, что важно, это были единственные военные когорты, которым официально разрешалось размещаться в самом Риме. Преторианцы присягали непосредственно императору, а император, в свою очередь, опирался на их поддержку – полтора десятилетия спустя убийство Калигулы и воцарение Клавдия с Мессалиной покажут, насколько существенна была эта опора. Тиберий безоговорочно доверял Сеяну и, все больше удаляясь от своих общественных обязанностей, он обнаружил, что префект претория неизменно был готов подменить его.

Теперь, когда император был надежно изолирован на Капри, Сеян получил свободу действий в роли серого кардинала. Поскольку императорская почта находилась под охраной преторианцев, а ухо императора было монополизировано префектом, сенаторы знали, что Сеян контролирует и потоки информации, и поступающие императору советы – и действовали соответственно. Сенат проголосовал за освящение алтарей, украшенных статуями Тиберия и Сеяна, в честь Милосердия и Дружбы{71}71
  Тацит, «Анналы», 4.74.


[Закрыть]. Встречи с Сеяном были на вес золота; сенаторы следовали за ним из Рима в Кампанию и обратно, толпясь в переднем дворе его дома, отчаянно пытаясь снискать благосклонность и покровительство рабов, охранявших его дверь. Как-то под Новый год ложе в его атриуме развалилось под тяжестью усевшихся на него посетителей{72}72
  Там же. 4.74; Кассий Дион, 58.5.


[Закрыть]. Ситуация была такова, пишет Дион, что казалось, будто это Сеян император Рима, а Тиберий, удалившийся на Капри, всего лишь владыка острова{73}73
  Кассий Дион, 58.5.


[Закрыть]. Эти опасения из-за коварных советников, не относящихся к числу сенаторов, при Клавдии вернутся вдвойне – хотя на этот раз тревоги будут связаны с влиянием императорских вольноотпущенников и его жен. Поднимающуюся волну преследований по закону о maiestas приписывали консолидации власти Сеяна. Некий Сабин, арестованный и казненный по обвинению в измене в начале 28 г. н. э., когда его волокли на казнь, непрерывно кричал, что «так освящается наступающий год, такие жертвы приносятся Сеяну»{74}74
  Тацит, «Анналы», 4.68–70. Историю Сабина см. также в: Кассий Дион, 58.1.


[Закрыть].

В императорской семье тоже назревал кризис. О расколе давно ходили слухи, и теперь они драматически подтвердились. В 29 г. н. э. умная, популярная и амбициозная вдова Германика Агриппина Старшая со своим старшим сыном Нероном Цезарем были объявлены врагами народа и изгнаны. На следующий год то же самое произошло с ее вторым сыном Друзом Цезарем. К 33 г. н. э. всех троих уже не было в живых{75}75
  Тацит, «Анналы», 5.3–5, 6.23, 6.25; Светоний, «Тиберий», 53–54.


[Закрыть]. Об этих смертях Мессалина должна была знать. Семьи были тесно связаны: Германик был ее родственником как по материнской, так и по отцовской линии, а дочь Агриппины, носившая то же имя, только что была выдана замуж за дядю Мессалины, Домиция Агенобарба. Немало влиятельных аристократов уже пало из-за дружбы с Агриппиной и ее семьей, в их числе прославленный военачальник Гай Силий и его жена Сосия Галла{76}76
  Тацит, «Анналы», 4.18–19.


[Закрыть]. Ложно обвиненный в подстрекательстве к мятежу и вымогательстве, Гай Силий покончил с собой, а Сосия Галла была выслана – оставшийся у них сын-подросток был тем самым Силием, который в 48 г. н. э. будет низвергнут в качестве «мужа» Мессалины{77}77
  Там же. 4.18–20.


[Закрыть]. И снова в семейном расколе источники винят Сеяна.

Теперь, удобно устроившись в самом сердце власти, родившийся простым всадником Сеян, как утверждают источники, устремился ни много ни мало к самому принципату. В начале 31 г. н. э. казалось, что он может его добиться; 1 января он принял консульство, с Тиберием в качестве своего коллеги, и, как утверждает Светоний, император намекнул, что речь может идти о браке с Ливиллой, вдовой сына Тиберия – Друза{78}78
  Светоний, «Тиберий», 65.


[Закрыть]. Если бы этот год пошел по плану, Сеян стал бы и сенатором, и членом императорской семьи, и тем самым потенциальным преемником Тиберия. Но вышло так, что Сеян не дожил до 32 г. н. э.

Не вполне ясно, что именно ускорило падение Сеяна – часть сочинения Тацита, описывающая события 31 г. н. э., утрачена, и ни одно объяснение из других источников не выглядит полностью убедительным. Согласно самой правдоподобной версии, будущая свекровь Мессалины, Антония Младшая, написала императору письмо, обвиняя Сеяна в заговоре или просто намекая Тиберию, что его преданный фаворит не столь безоговорочно предан, как кажется{79}79
  Иосиф Флавий, «Иудейские древности», 18.6.6. Здесь и далее ссылки и цитаты даны по переводу Г. Г. Генкеля.


[Закрыть]. Что бы ни стало поводом, когда падение случилось, оно было впечатляющим{80}80
  Полностью историю падения и гибели Сеяна см.: Кассий Дион, 58.3–12; Светоний, «Тиберий», 65.


[Закрыть].

Приблизительно в мае Сеян и Тиберий передали свои консульские полномочия другим сенаторам. Это было нормально; институт так называемых консулов-суффектов был создан с целью позволить большему количеству сенаторов побывать на высшей должности и расширить возможности императорского покровительства. Консулом-суффектом, сменившим Сеяна в мае, был не кто иной, как отчим Мессалины, Фауст Сулла[22]22
  Фауст Сулла прослужил с мая по октябрь, а затем консульские фасции были переданы новым консулам-суффектам.


[Закрыть]{81}81
  Датировку консульства Фауста Суллы см. в: Bodel, 'Chronology and Succession 2: Notes on Some Consular Lists on Stone', 296; см. также: Syme, The Augustan Aristocracy, 267. Бодел считает, что у Суллы было двое коллег по консульству: Секст Тедий Катулл (служивший с мая по июль) и Луций Фульциний Трион (служивший с июля по октябрь).


[Закрыть]. В своей новой роли Фауст Сулла должен был возглавлять заседания сената, но эта задача постоянно усложнялась. Когда весна сменилась летом, Тиберий послал в сенат ряд писем, каждое из которых было запутаннее и противоречивее, чем предыдущее. То Тиберий писал, что так болен, что вот-вот умрет, то что он чувствует себя хорошо и скоро вернется в город; то сообщал, что поддерживает какого-то близкого союзника Сеяна, то бранил другого; то хвалил Сеяна, то клеймил его. Фауст Сулла пытался поддерживать порядок, в то время как сенат, отчаявшись разобраться в истинных намерениях императора, увяз в бесконечных спорах по поводу их толкования.

Сенаторы во главе с Фаустом Суллой и его соконсулом, отчаянно стремясь не просчитаться с выбором стороны, подстраховывались: публично они воздавали почести Сеяну, но личных встреч с ним избегали. Родня Мессалины, должно быть, испытала облегчение, когда наступил октябрь, и Фауст смог сложить полномочия, уступив их новым консулам-суффектам. Сам Сеян начал беспокоиться; он не чувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы строить собственные планы, но и не настолько был напуган, чтобы принять отчаянные меры. Под предлогом того, что Ливилла больна, а на самом деле, по-видимому, стремясь получить больше контроля над ситуацией, он спросил Тиберия, нельзя ли ему приехать на Капри повидаться с ними. Тиберий отказал. Он пообещал, что скоро сам вернется в Рим и тогда увидится с Сеяном.

Ни одно из этих обещаний не было выполнено. Когда осенью 31 г. н. э. Тиберий наконец нанес удар, он сделал это быстро и без предупреждения. Под покровом ночи он направил с Капри в Рим нового префекта преторианцев по имени Макрон, чтобы тот доставил письмо. Макрон никому не объявил о своем прибытии, за исключением одного из новых консулов-суффектов, Меммия Регула, и префекта ночной стражи (praefectus vigilum). Когда на следующее утро началось заседание сената, Макрон расставил по периметру здания стражу и передал письмо консулам. Он не ждал, пока его зачитают.

Содержание письма стало неожиданностью для многих сенаторов, в том числе, вероятно, для Фауста, поразило оно и Сеяна. В нем, как утверждает Дион, не было прямого приказа предать Сеяна смерти, но оно содержало длинный перечень претензий и распоряжение казнить двух его ближайших соратников, а также заключить в тюрьму его самого.

В том, что произойдет дальше, сомневаться не приходилось. Сеян был казнен прямо в день ареста. Его тело сбросили с расположенной между тюрьмой и Форумом крутой лестницы, известной как Гемониева терраса. Там разбитое тело пролежало еще три дня, пока толпа глумилась над ним, прежде чем сбросить в Тибр. Трупов становилось все больше, так как бывшие союзники Сеяна принялись обвинять друг друга, надеясь таким образом спасти себя.

Дети Сеяна тоже были казнены. Его дочь Юнилла, недавно помолвленная с Клавдием Друзом, сыном Клавдия, будущего мужа Мессалины, от его первой жены Плавтии Ургуланиллы, примерно одних лет с Мессалиной, умоляла сказать ей, куда ее тащат, какое преступление она совершила и почему за ее проступок недостаточно «детской порки». Считалось недопустимым казнить девственницу, поэтому вначале ее изнасиловали, а потом удавили и сбросили вместе с телами ее братьев со ступеней Гемониевой террасы{82}82
  О ее помолвке см.: Тацит, «Анналы», 3.29; Кассий Дион, 58.11.5. О ее смерти см.: Кассий Дион, 58.11.5–6.


[Закрыть].

Мессалина уже достаточно подросла, чтобы понимать кое-что из происходящего. Этот кровавый хаос – включая зверскую казнь ее ровесницы, которую она должна была знать, – стал, должно быть, ее первым настоящим знакомством с суровой реальностью высокой римской политики.

Дальше – больше, на сей раз милостью бывшей жены Сеяна Апикаты, и удар придется еще ближе к дому семьи Мессалины. Сеян и Апиката развелись в 23 г. н. э., по-видимому расставшись отнюдь не друзьями – учитывая, что она не попала в списки арестованных и казненных вслед за падением Сеяна. Не в силах вынести вида казни своих детей за преступления их отца, Апиката написала Тиберию прощальное письмо и покончила с собой.

Письмо содержало ряд необычных обвинений, относящихся к событиям почти десятилетней давности, связанным со смертью Друза, сына Тиберия, в 23 г. н. э. Тогда никто не счел смерть Друза подозрительной. Она была внезапной и неожиданной, но свидетельств нечестной игры не было. В письме Апикаты излагалась иная версия событий. Она утверждала, что ее муж рассматривал Друза как соперника в его притязаниях на верховную власть и решил от него избавиться. Сеян оценил ситуацию с несколькими потенциальными союзниками и нашел одного более подходящим, чем остальные: это была жена Друза, Ливилла.

Ливилла приходилась Мессалине двоюродной теткой, а ее будущему мужу Клавдию сестрой. Не будучи хорошенькой в детстве, взрослая Ливилла тем не менее стала одной из редкостных красавиц своей эпохи и, по-видимому, была несчастлива в браке с часто пьяным и порой склонным к насилию Друзом{83}83
  Тацит, «Анналы», 4.3.


[Закрыть]. Сеян, утверждала Апиката, соблазнил Ливиллу объяснениями в любви и заставил ее надеяться, что, стоит только избавиться от мужа, как они смогут пожениться и совместно управлять империей. Ливилла стала выдавать ему подробности мужниных секретов, и наконец, подготовившись как следует, Сеян нанес удар, выбрав яд, «действие которого – медленное и постепенное – создавало бы подобие случайного заболевания»{84}84
  Тацит, «Анналы», 4.3, 7–11.


[Закрыть].

Сделав дело, Сеян развелся с Апикатой и написал Тиберию, прося разрешения жениться на овдовевшей Ливилле – просьба, которая вначале была отклонена и удовлетворена наконец только в год его падения.

В Тацитовом изложении событий супружеская измена Ливиллы и ее роль в политически мотивированном убийстве мужа идут рука об руку. «Изобразив, что воспылал к ней любовью, – рассказывает Тацит, – он [Сеян] склонил ее к прелюбодеянию и, принудив к этому первому постыдному шагу, внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его соправительницей и умертвить мужа (ведь потерявшая целомудрие женщина уже ни в чем не отказывает!)»{85}85
  Тацит, «Анналы», 4.3.


[Закрыть] Эта связь – изображение прелюбодеяния как прямого пути к государственной измене – впоследствии будет обыгрываться в источниках, когда речь пойдет о Мессалине и ее злосчастном двоебрачном «супружестве» с Силием.

Разумеется, у нас нет способа узнать, правдивы ли были утверждения Апикаты, но правда вряд ли имеет значение. Тиберий поверил предсмертному свидетельству Апикаты, и Ливилла была казнена. Она стала первой женщиной, подвергшейся damnatio memoriae – официальному уничтожению всех изображений и надписей, связанных с данным лицом. Через семнадцать лет Мессалина станет второй. Согласно Диону, Тиберий не приказывал казнить Ливиллу напрямую. Вместо этого он передал ее матери (будущей свекрови Мессалины) Антонии Младшей, которая заперла свою непутевую дочь в комнате и уморила голодом{86}86
  Кассий Дион, 58.11.7.


[Закрыть].

Вопреки надеждам многих сенаторов, после смерти Сеяна положение не улучшилось. Тиберий лишился последнего человека, которому мог доверять, своего «сотоварища и сподвижника», как он его называл{87}87
  Тацит, «Анналы», 4.2.3.


[Закрыть]. Император оставался в изоляции на Капри и сохранял отчужденность в отношениях с сенатом; общественному долгу он по возможности предпочитал личные удовольствия; все меньше он обуздывал свою недоверчивость и терзавшую его паранойю.

Император Тиберий не был счастливым человеком; его голове было неуютно под тяжестью короны, которой он никогда не хотел. В 32 г. н. э., на следующий год после смерти Сеяна, Тиберий начал письмо к сенату следующими словами: «Как мне писать вам, отцы сенаторы, что писать и чего пока не писать? Если я это знаю, то пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем погибаю вот уже много дней»{88}88
  Светоний, «Тиберий», 67.


[Закрыть].

Пусть Тиберий и ощущал в 32 г. н. э. свое существование как ежедневную смерть, с реальной смертью его встреча состоится лишь спустя пять лет, в 37 г. н. э. Тиберий скончался в своей постели на Капри, процарствовав двадцать два с половиной года[23]23
  Вероятно, Тиберий умер от естественных причин, хотя источники, что неудивительно, также фиксируют слухи, будто он был убит Калигулой и префектом претория Макроном.


[Закрыть]. Теперь титул императора унаследовал его племянник, молодой Гай Калигула.

Понять Мессалину или истории, которые о ней рассказывают, невозможно без понимания долгого и зачастую тягостного правления Тиберия.

Мессалина была подростком, когда Тиберий умер; именно в годы его правления она родилась и выросла. Именно интриги и кризисы Тибериева двора начала 30-х гг. н. э. стали для нее школой римской династической политики; ужасные смерти Агриппины, Юниллы, молодой дочери Сеяна, и Ливиллы продемонстрировали ей, каким опасностям подвергается женщина, вовлеченная в политику Юлиев-Клавдиев.

Но, что, вероятно, важнее всего, именно в обстановке изоляции и секретности, характерной для последнего периода правления Тиберия, вступил в свои права «жанр» пикантных слухов. Истории, разраставшиеся вокруг замкнутого Тиберия, положили начало долгой и почтенной традиции распространения слухов, которая повлияет на ход короткой жизни Мессалины и ее долгой жизни после смерти.

Говорили, что император скрывался потому, что его некогда благородная внешность сделалась физически отталкивающей, его лицо покрылось пятнами и язвами{89}89
  Тацит, «Анналы», 4.57.3.


[Закрыть]. Говорили также, что эти изъязвления были всего лишь внешними проявлениями внутренней растленности, постыдных желаний, которые Тиберию все меньше удавалось контролировать и скрывать. Говорили, что он скатился к сексуальной одержимости и извращениям; что двенадцать соединенных между собой вилл, построенных им на вершине Капри, были полны эротических фресок и пособий по сексу; что гроты и террасы у него в садах населяли проститутки, переодетые нимфами и сатирами. Говорили, что он насиловал юношей, выбирая их не только за красоту, но и за аристократическое происхождение; что у него были отборные команды проституток – актрис, «изобретательниц чудовищных сладострастий», которые «наперебой совокуплялись перед ним, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть»{90}90
  Подборку этих слухов см. в: Светоний, «Тиберий», 43–44. Об обвинениях в сексе с юношами-аристократами см.: Тацит, «Анналы», 6.1.


[Закрыть]. Тиберий, бывший чопорный традиционалист, создал на Капри порочное царство «злодеяний и любострастия»{91}91
  Тацит, «Анналы», 6.1.


[Закрыть].

Кое-что из этого, возможно, было правдой. Тиберий мог быть не первым мужчиной во власти, злоупотреблявшим этой властью ради извращенного сексуального удовлетворения, и безусловно не последним. Но многое, скорее всего, правдой не было. Отшельничество Тиберия в последние годы вкупе с более чем зримым кровопролитием начала 30-х гг. стали питательной средой для народного воображения, той, в которой связи между сексуальной распущенностью и тускло освещенным, приватным миром имперской политики могли взращиваться, пока не заживут самостоятельной жизнью.

Структуру власти римского самодержавия создал Август, но именно при Тиберии новая культура автократии заявила о себе. Вот где начинаются все тайны, показательные процессы, прелюбодеяния и извращения, с которыми вскоре будет неизбывно ассоциироваться дом Цезарей, и в особенности имя Мессалины.

V
Неудачный год для свадьбы

Узри же, как светочи

треплют золотом локонов –

новобрачная, выйди.

Катулл. 61 (Свадебный гимн)[24]24
  Здесь и далее пер. М. Амелина.


[Закрыть]

Год свадьбы Мессалины с Клавдием начался зловеще. 1 января 38 г. н. э. раб по имени Махаон забрался на священное ложе[25]25
  Специальное ложе, которое использовалось во время обряда лектистерния для размещения изображения божества. – Прим. ред.


[Закрыть] Юпитера Наилучшего Величайшего (Jupiter Optimus Maximus) в храме на Капитолии – сердце римской государственной религии. Вначале он произнес «много страшных пророчеств»; затем зарезал щенка, принесенного с собой, вероятно, специально по этому случаю, и наконец зарезался сам{92}92
  Кассий Дион, 59.9.


[Закрыть].

Ни безумные пророчества раба, ни даже убийство собаки не могли омрачить настроений аристократии в тот январь. Старый император Тиберий скончался на Капри в марте предыдущего года, и Рим наслаждался бурным медовым месяцем со своим новым принцепсом. Калигула был молод, весел, говорил правильные вещи – и после суровых двадцати двух лет при Тиберии патриции были готовы ему поверить.

Кроме того, планы замужества Мессалины уже не подлежали дальнейшему отлагательству. Большинство патрицианских девушек выдавали замуж лет в четырнадцать – восемнадцатилетняя Мессалина была уже стара для первого брака. Хотя предыдущий брак, безусловно, был бы упомянут в источниках, это могла быть не первая помолвка. В середине 30-х гг. было очень легко потерять жениха – и даже двух, в случае его неосторожности, – из-за болезни, военной службы или постоянных кризисов придворной политики Тиберия. Возможно, Мессалина уже была обручена и ее помолвка сорвалась.

Какова бы ни была причина задержки, в 38 г. Домиция Лепида наконец увидит свою дочь в наряде невесты. Утром на заре дня свадьбы Мессалину разбудили рано – ее комнату оккупировали мать и другие родственницы, служанки, несущие одежды и украшения, профессиональные парикмахеры и старые рабыни семьи. Ее одели в белоснежную свадебную тунику, tunica recta, складки которой на талии были схвачены поясом, возможно, свисавшим под тяжестью жемчуга и каменьев и завязанным сложным геркулесовым узлом. Это узел предназначался для того, чтобы муж развязал его в брачную ночь. Ее волосы ритуально разделили на пряди наконечником копья – в угоду какому-то мистическому символизму, значения которого уже никто не мог вспомнить, – а затем переплели и уложили в замысловатую шестиярусную прическу невесты, известную как seni crines. Этот «венец башненосный» был украшен венком из листьев вербены, майорана и цветов, которые, если Мессалина блюла традиции, она должна была собрать сама{93}93
  «Венцом башненосным» называет прическу римской невесты Лукан: Лукан, «Фарсалия, или Поэма о гражданской войне», 2.358. Пер. с лат. Л. Е. Остроумова.


[Закрыть]. На ноги ей надели изящные желтые сандалии, на шею повесили драгоценные камни и жемчуга, запястья обвили браслетами. Наконец, голову Мессалины покрыли flammeum. Это покрывало, цвет которого сравнивали кто с «яичным желтком», кто с «кровью», кто с «огнем», было самой характерной отличительной особенностью римской невесты.

Облаченная в этот пышный наряд, Мессалина помолилась и совершила жертвоприношение богам, предлагая им благовония и вино или, возможно, своих детских кукол{94}94
  Herschl, The Roman Wedding, 65–68.


[Закрыть]. В последний раз были проверены брачные контракты, авгуры постарались найти благоприятные предзнаменования счастливого брака. Вероятно, от Мессалины ожидалось, что она будет плакать, покидая родительский дом на закате. Плачущая невеста, впервые выходящая замуж, была расхожим образом в латинской поэзии – в одном из своих свадебных гимнов Катулл, поэт периода Поздней республики, написал: «Распахнитесь пред девою, / двери! ‹…› стыд природный мешает ей, – / плачет, им заворожена, / а ведь надо идти-то»{95}95
  Катулл, 61.75–81. Пер. с лат. М. Амелина.


[Закрыть].

Процессия родственников, знатных друзей и клиентов, скорее всего, привлекала толпы зрителей, когда она шествовала по улицам города в свете пылающих факелов, распевая ритмичные свадебные гимны Гименею: «О Гименей! Ио Гименею, Гимену!»[26]26
  Пер. С. В. Шервинского.


[Закрыть]

Пунктом назначения был городской дом Клавдия, один из трех новых домов Мессалины, дверь которого была увита цветами и ярко освещена по такому случаю[27]27
  В частной собственности Клавдия, по-видимому, имелись городской дом, пригородный дом с садами и усадьба в Кампании.


[Закрыть]{96}96
  Светоний, «Божественный Клавдий», 5.


[Закрыть]. Внутри молодую невесту ждали большой свадебный пир, украшенное брачное ложе и жених – Клавдий, сорокасеми– или сорокавосьмилетний двоюродный дядя Мессалины, дядя нового императора, до сих пор не знавший счастья ни в жизни, ни в любви{97}97
  Подробное обсуждение данных о римском свадебном наряде и ритуалах см. в: Hersch, The Roman Wedding.


[Закрыть].

Клавдий, или, выражаясь учтиво, Тиберий Клавдий Нерон, был третьим и последним выжившим ребенком Друза Старшего и Антонии Младшей. Он родился в 10 г. до н. э., в самый разгар лета в первый день месяца, который вскоре переименуют в «август», в честь правящего императора.

Родословная Клавдия, вполне в стиле Юлиев-Клавдиев, была столь же запутанной, сколь высоким было его происхождение. Его отец Друз формально был пасынком Августа. Ливия была беременна им на шестом месяце, когда развелась с первым мужем и стала третьей женой Августа; мальчик, таким образом, родился под крышей принцепса. Юридически отцом мальчика был признан бывший муж Ливии, но, естественно, ходили слухи, что настоящий его отец более августейшего рода. В одном стихотворении современника саркастически отмечалось, что «везучие родят на третьем месяце»{98}98
  Светоний, «Божественный Клавдий», 1. Эпиграмма на греческом, пер. М. Л. Гаспарова.


[Закрыть].

У матери Клавдия, Антонии Младшей, были более официальные, хотя, возможно, и не столь прямые, родственные связи с императором. Антония Младшая была дочерью Октавии, сестры Августа, и Марка Антония, его бывшего союзника, ставшего злейшим врагом. Ее старшая сестра была бабушкой Мессалины. Дата рождения Клавдия, 1 августа, должна была вызывать неоднозначные чувства у его матери Антонии. Двадцатью годами раньше в тот же день ее дядя Август захватил египетскую столицу Александрию, восстановив контроль над империей, но также доведя своих последних соперников – ее отца Марка Антония и Клеопатру, женщину, ради которой он оставил ее мать, – до самоубийства.

Отец Клавдия Друз Старший подавал большие надежды. К моменту рождения Клавдия Друз утвердился в роли военного героя с чередой успешных северных кампаний за плечами и репутацией храбреца. Что, возможно, еще важнее, Друз, в отличие от своего старшего брата, будущего императора Тиберия, обладал непринужденностью манер, и это придавало романтического шарма сообщениям о его победах[28]28
  Например, Друз пустился в эффектную экспедицию за spolia opima (доспехами и оружием вражеского лидера, завоеванными в рукопашном поединке, наиболее высоко ценившимся военным трофеем в римской культуре); см.: Rich, 'Drusus and the Spolia Opima', 544–555.


[Закрыть].

В 10 г. до н. э. Друза послали обратно на северо-западный фронт. Этот регион оставался одним из самых нестабильных в империи, и в начале сезона летних походов Друз выступил из Галлии через Рейн, чтобы встретиться с полчищами германских варваров. Антония на сносях осталась в Галлии, в столице провинции Лугдунуме (современный Лион), и там родился Клавдий{99}99
  Simpson, 'The Birth of Claudius and the Date of the Dedication of the Altar of «Romae et Augusto» at Lyon', 586–592.


[Закрыть]. Друз успешно завершил летний поход 10 г. до н. э., и осенью семья вместе с новорожденным Клавдием вернулась в Рим, где Друз был избран консулом.

Следующий год был не столь благополучным. С самого начала, если верить Диону, писавшему триста лет спустя, предзнаменования были дурными; на Рим обрушились жестокие грозы, и молния попала в капитолийский храм Юпитера. Но каковы бы ни были предзнаменования, Друз планировал до конца года достичь Эльбы и зайти на северо-восток Европы так далеко, как не заходил еще ни один римлянин. Он добрался до берегов этой реки, а затем, как ни странно, вместо того, чтобы попытаться ее пересечь, развернул войска назад к Рейну.

И снова античные наблюдатели заметили недобрые знамения. Рассказывали, что на берегах Эльбы Друзу явился призрак варварской женщины «необычайно высокого роста», которая сказала на латинском языке: «Куда же стремишься ты, ненасытный Друз? Не видать тебе всех этих земель. Уходи, ибо грядет конец и дел твоих, и жизни»{100}100
  Кассий Дион, 55.1.


[Закрыть]. Действительно ли Друз верил, что ему явился дух, или Эльбу просто оказалось труднее форсировать, чем казалось издали, сказать трудно. Так или иначе, он решил оставить эти темные леса на ее северо-восточном берегу в покое.

Это решение не довело его до добра. На обратной дороге в летний армейский лагерь Друз упал вместе с лошадью и получил серьезную травму – одна его нога оказалась раздавлена под тяжестью лошади. Он сумел добраться до лагеря, но через месяц умер{101}101
  Тит Ливий, «Периохи», 142.


[Закрыть]. Как и Мессалина, Клавдий остался без отца.

Смерть Друза вызвала всеобщее горе. Его тело встретили с почестями; по пути в Рим его по очереди сопровождали самые знатные граждане, затем его кремировали на Марсовом поле, а прах погребли в странном и грандиозном Мавзолее Августа. Крепость, в которой он умер, солдаты называли «прóклятым лагерем»; армия воздвигла ему кенотаф[29]29
  Памятник, символизирующий могилу покойного там, где в силу любых причин нет останков покойного. – Прим. ред.


[Закрыть] на берегу Рейна, где ежегодно в память о нем устраивали соревнования в беге в полном вооружении. Города Галлии поклялись ежегодно совершать в его честь жертвоприношения; сенат воздвиг на Аппиевой дороге арку, украшенную военными трофеями, и присвоил Друзу и его потомкам почетное имя Германик.

Друз оказался тем самым идеальным политиком – блестящим и многообещающим лидером, умершим раньше, чем он успел дискредитировать себя как правитель, – чье наследие надолго оставит в истории темный след.

Трое детей – Клавдий, его шестилетний брат, известный теперь под почетным отцовским именем Германик, и четырех– или пятилетняя Ливилла (будущая жена Друза, сына Тиберия, и предполагаемая любовница Сеяна) – остались на руках у матери.

Несмотря на уговоры Августа, Антония больше не выйдет замуж. Современники усматривают в этом возвышенный романтический жест, поступок женщины, вечно скорбящей об утрате возлюбленного[30]30
  Писатель Валерий Максим преподносит Друза и Антонию как образец любви и верности. Он утверждает, что Антония продолжала после смерти Друза спать в своей старой супружеской спальне. См.: Валерий Максим, «Достопамятные деяния и изречения», 4.3.3.


[Закрыть]. Но, возможно, Антонию устраивал статус вдовы и относительная свобода, которую он ей предоставлял. Старое римское понятие univira – «однолюбка» – все еще сохраняло привлекательность, а как вдова народного героя Друза, опекающая его детей и его наследие, Антония знала, что у нее никогда не будет недостатка в общественном престиже или влиянии при дворе.

Не было и финансовых стимулов для повторного брака. Антония самостоятельно владела обширными и изобильными угодьями, простиравшимися в Италии, Греции и Египте, купленными, вероятно, на средства, выделенные ей Августом из конфискованного имущества ее отца Марка Антония. Сохранились обрывки папирусов с записями о ее владениях в Египте: плодородные пшеничные поля, пастбища для выпаса стад овец и коз и пальмовые рощи, вероятно, для выращивания сладких крупных фиников или для производства плетеных ротанговых корзин{102}102
  Подборку и обсуждение этих фрагментов см. в: Kokkinos, Antonia Augusta: Portrait of a Great Roman Lady, 68–86.


[Закрыть]. По новым законам Августа, нацеленным на рост рождаемости, с которой после столетия гражданской войны все еще были проблемы, рождение третьего ребенка, Клавдия, освобождало Антонию от tutela mulierum – юридической и экономической опеки, обычно осуществляемой над женщиной, что давало ей официальный контроль над ее собственными делами.

Вместо того чтобы думать о втором муже, овдовевшая Антония занялась своим домом. Она собирала под его крышей философов, поэтов и примечательный круг чужеземной знати – среди них были Антиох IV Коммагенский, Тигран V Армянский, Ирод Агриппа Иудейский и Птолемей Мавританский, – всех их отправляли в Рим на воспитание под ее покровительством[31]31
  Ирод Агриппа и Птолемей были почти одного возраста с Клавдием и должны были воспитываться вместе с ним.


[Закрыть]. Здесь Антония до какой-то степени воссоздавала условия своего собственного детства: ее самоотверженная мать Октавия старательно воспитывала троих детей своего бывшего мужа Марка Антония от Клеопатры (Птолемея Филадельфа и близнецов, Александра Гелиоса и Клеопатру Селену) вместе с собственными.

Пестрое и космополитическое семейство Антонии перемещалось между лабиринтом взаимосвязанных построек, которую представлял собой дворец Августа, и большой виллой близ Бай, на берегу Неаполитанского залива, ныне известной как Ченто Камерелле – дом из ста комнат. Сады, сбегавшие со скалы вниз к морю, были украшены извитыми колоннадами и декоративными рыбными прудами, где обитали мурены – модный садовый аксессуар у богачей Рима{103}103
  Там же.


[Закрыть]. Говорили, что Антония украсила свою любимую мурену серьгами{104}104
  Плиний Старший, «Естественная история», 9.81.


[Закрыть].

Притом что Антония нянчилась со своими муренами, о Клавдии она не особенно заботилась. Первый сигнал, что что-то не так, поступил в год совершеннолетия Клавдия, в 5 или 6 г. н. э. Вступление римского мальчика в пору возмужания было ознаменовано сменой одежды: в 15‒16 лет он снимал детскую toga praetexta[32]32
  Помимо свободнорожденных детей, подобную тогу с пурпурной каймой носили курульные (кроме квесторов, плебейских эдилов и трибунов) и некоторые другие магистраты; ее ношение во взрослом возрасте было знаком отличия. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] с цветной каемкой и менял ее на простую белую toga virilis, «тогу мужественности»{105}105
  Об этой смене костюма и сопутствующих ей церемониях см. в: Edmondson and Keith (eds), Roman Dress and the Fabrics of Roman Culture, 48–59.


[Закрыть]. Это событие было поводом для праздника. После смены тоги совершались жертвоприношения, и novus togatus («нового тогоносца») в сопровождении отца и процессии гостей выводили к собравшимся на Форуме. Для мальчиков из дома Цезаря это событие приняло форму длинной и пышной череды публичных церемоний, предназначенных для того, чтобы познакомить народ с его будущими лидерами. Публике раздавали дары в виде продуктов и денег, на улицах устраивали пиры, в то время как новый тогоносец – часто его вел сам Август – шел через Форум вверх по Капитолию к храму Юпитера и дальше к своему блестящему общественному будущему лидера.

Опыт Клавдия, однако, был совсем иным. Его совершеннолетие отмечалось без обычной помпы – без публичных празднеств, без процессии, без пиров, без напутственного слова от Августа, без гордой демонстрации молодого принца его будущим подданным. Вместо этого его доставили на Капитолий совершить необходимые жертвоприношения в закрытых носилках под покровом ночи. Все выглядело так, словно Клавдия скрывают от публики{106}106
  Светоний, «Божественный Клавдий», 2.2.


[Закрыть].