Автор книги: Онор Каргилл-Мартин
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Причина изоляции Клавдия заключалась, по-видимому, в загадочном сочетании физических и психических отклонений, которые мучили юношу. Светоний утверждает, что Клавдий «в течение всего детства и юности страдал долгими и затяжными болезнями» и что со временем от постоянного нездоровья «ослабел умом и телом»{107}107
Там же. 2.1.
[Закрыть]. Говорили, что у него тряслась голова, порой подгибались колени, правая нога слегка волочилась, запястья были слабые, а руки дрожали. Его речь иногда была нечеткой, и он заикался. Смех Клавдия был неконтролируемым и «неприятным», а его приступы гнева – во время которых у него текло из носа и слюна пенилась в углах рта – были еще отвратительнее{108}108
О различных физических немощах Клавдия см.: Светоний, «Божественный Клавдий», 30; Псевдо-Сенека, «Отыквление», 1, 5; Кассий Дион, 60.2.
[Закрыть].
Попытки историков соотнести набор симптомов Клавдия с современными диагностическими критериями имели мало успеха: одни винили перенесенный им в детстве полиомиелит, другие – легкую форму церебрального паралича. Какова бы ни была реальная медицинская причина физических немощей Клавдия, диагноз Антонии был однозначен – «что он урод среди людей, что природа начала его и не кончила»{109}109
Светоний, «Божественный Клавдий», 3.2.
[Закрыть]. Римляне никогда не были особенно снисходительны к инвалидности; она плохо согласовывалась с их идеалами мужественности, а античная философия издавна усматривала прискорбные связи между физическим уродством и моральной деградацией.
Для императорской семьи состояние Клавдия также представляло специфический комплекс политических проблем. Когда Клавдий достиг совершеннолетия, планы Августа добиться принятия сенатом и народом Рима концепции наследственного правления пока еще находились в процессе воплощения в жизнь. В городе, который, после полутысячелетия ожесточенного и глубоко укорененного политического сопротивления этой идее, только начинал привыкать к оправданию передачи власти по принципу кровного родства, осознание того, что в императорской семье может быть «дурная кровь», грозило все испортить.
Вопрос о будущем Клавдия вызывал в императорской семье бурные споры. В 12 г. н. э. Август писал своей жене Ливии, стремясь разрешить проблему раз и навсегда. Клавдию было уже двадцать два года, и если он собирался начать государственную карьеру, то медлить было нельзя:
По твоей просьбе, дорогая Ливия, я беседовал с Тиберием о том, что нам делать с твоим внуком Тиберием на Марсовых играх. И оба мы согласились, что надо раз навсегда установить, какого отношения к нему держаться. Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом, и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода{110}110
Там же. 3.4.
[Закрыть].
Вердикт по итогам этих размышлений был явно вынесен не в пользу Клавдия – он не получил политических должностей и даже не стал формально членом сената.
Со смертью Августа и воцарением его дяди Тиберия в 14 г. н. э. Клавдий увидел шанс улучшить свое положение. Он написал новому императору, испрашивая возможности проявить себя в роли консула. Тиберий попытался отделаться, предложив ему консульские регалии – номинальный почет, но Клавдий отказался: он хотел настоящей должности с реальными полномочиями и реальной ответственностью. Ответ императора был коротким и жестоким: он написал, «что уже послал ему сорок золотых на Сатурналии и Сигилларии»{111}111
Там же. 3.5.
[Закрыть]. Тиберий никак не отреагировал на просьбу Клавдия; он просто послал ему карманные деньги на праздничные подарки.
Ограничения свобод Клавдия касались не только его доступа к государственной службе. Даже после совершеннолетия семья держала его под строгим надзором «дядьки». Позже Клавдий будет жаловаться, что «к нему нарочно приставили варвара, бывшего конюшего, чтобы он его жестоко наказывал по любому поводу»{112}112
Там же. 2.2.
[Закрыть]. Холодная жестокость родителей Клавдия, препятствовавших его независимости, будет сказываться на нем еще долго.
Ничуть не легче ему было и от бросающихся в глаза успехов его старшего брата Германика. Он принял почетный когномен, пожалованный посмертно их отцу Друзу, и теперь начинал походить на такого же идеального римлянина. Удалой, отважный, прямодушный, эффектный и гордый, он был не чужд и пыла сражений, и театра триумфа. Народ любил его, и в 4 г. н. э., незадолго до подчеркнуто не афишируемого совершеннолетия Клавдия, Август заставил Тиберия усыновить Германика как будущего наследника принципата. Известно, что Германику не суждено будет царствовать – он умрет при загадочных обстоятельствах на востоке в 19 г. н. э., – но в первые десятилетия первого века нашей эры недостатки Клавдия и его унизительное отодвигание на задний план должны были только усугубляться достижениями Германика.
И тем не менее, вопреки всему, Клавдий выказывал признаки способностей и даже незаурядного интеллекта. В раннем возрасте, с одобрения выдающегося римского историка Ливия, Клавдий взялся писать историческое сочинение. Более современное, чем труд Ливия, повествование Клавдия должно было начинаться с убийства Цезаря, продолжаться гражданскими войнами и воцарением Августа – и до текущих дней. По-видимому, этот труд был хорош – столетие спустя его исследование будет в качестве источника использовано Тацитом, – неудачен был выбор темы. Описываемый Клавдием период сопровождался всем тем хаосом кровопролития, идеологии и гражданской борьбы, который определил начало Августова принципата. Мать и бабка Клавдия вмешались, потребовав, чтобы его история начиналась после триумфальной победы Августа в гражданских войнах – с момента, когда новый принцепс, после смерти всех своих соперников, смог без опасений отказаться от жестокости в пользу великодушия.
Выбирая следующие темы, Клавдий сторонился современных и спорных. Он сочинил трактаты по истории этрусков и карфагенян и, несмотря на речевые трудности, писал теоретические труды об ораторском искусстве. Некоторые из его интересов были более нишевыми: чувствуя, что латинский алфавит недостаточен, он изобрел три совершенно новые буквы и выпустил книгу, обосновывающую их теоретически и пропагандирующую их употребление. Позже, в 47 г. н. э., он использует свое положение императора и цензора, чтобы внедрить официальное применение этих букв.
Недооценка интеллекта Клавдия не могла не сделать его положение невыносимым. Отчасти его состояние, по-видимому, имело психологические причины. По мере взросления его физические недостатки смягчались, но при эмоциональных встрясках – обострялись. Его сбивчивая речь, как говорили, становилась четкой и властной, когда он произносил заранее подготовленный текст{113}113
Тацит, «Анналы», 13.3.
[Закрыть]. Самое поразительное то, что здоровье Клавдия заметно улучшилось после того, как он унаследовал принципат – и все сопутствующие почести и власть. По словам Светония, под конец осталась только склонность к изжоге{114}114
Светоний, «Божественный Клавдий», 31.
[Закрыть]. Предшествующее скверное обращение с Клавдием – пренебрежение, неуважение и подспудное отсутствие ожиданий – явно запускало самореализующийся цикл.
После своего воцарения Клавдий объясняет это иначе; он заявляет, будто сознательно разыгрывал слабость ради самозащиты{115}115
Там же. 38.3.
[Закрыть]. Светоний утверждает, что современники императора находили эту версию смехотворной, но нельзя отрицать, что Клавдий умудрился пережить устроенные Тиберием и Калигулой кровавые бойни, во время которых он видел смерти своего брата, матери, сестры, свояченицы и двух племянников, а также высылку двух племянниц. Случайно или по умыслу, очевидная недееспособность Клавдия и сопутствующее ей отсутствие власти, несомненно, защищали его в 20‒30-е гг. н. э.: его было просто невозможно воспринимать как реальную угрозу.
Итак, почти полвека Клавдий жил как обычный гражданин. Непосредственных угроз для его жизни было меньше, зато была бесконечная скука. Он проводил время то в пригородном доме, то на вилле в Кампании, погружаясь в свои штудии. Не чурался он и не столь возвышенных увлечений – он полюбил вино, женщин и азартные игры в компании бедных и плохо воспитанных людей{116}116
Там же. 4.5, 5.1, 33, 40.1; Тацит, «Анналы», 12.49.
[Закрыть].
В личной жизни Клавдий в этот период был так же несчастлив, как в государственной карьере: к тому времени, когда он познакомился с Мессалиной, у него за плечами уже были две неудачные помолвки и два неудачных брака. Впервые он был обручен в подростковом возрасте с Эмилией Лепидой, правнучкой Августа, но помолвка была расторгнута в 8 г. н. э. после ошеломляющего падения матери невесты, Юлии Младшей. Обвиненная в супружеской измене с сенатором Децием Юнием Силаном, беременная Юлия Младшая была сослана на бесплодный адриатический остров Тремир, где ее ребенка оставили на склоне горы, а сама она умерла примерно двадцать лет спустя. Децим, напротив, когда разразился скандал, удалился в приятное добровольное изгнание и вернулся в Рим через шесть лет, после смерти Августа. Эмилию заменили новой невестой – Ливией Медуллиной Камиллой, дочерью консула предыдущего года, Марка Фурия Камилла, – которая скончалась от внезапной болезни прямо в утро их свадьбы.
После этих неудач Клавдий наконец добрался до алтаря в 9 или 10 г. н. э. На этот раз невестой была Плавтия Ургуланилла. Дочь консула этрусского происхождения, который выслужился при Тиберии, и внучка одной из ближайших подруг императрицы Ливии, Плавтия была из хорошей, пусть и не впечатляюще знатной, семьи. Брак вначале складывался благополучно, и Плавтия вскоре родила сына по имени Клавдий Друз{117}117
Светоний, «Божественный Клавдий», 26.
[Закрыть].
Проблемы начались во время второй беременности Плавтии. В 24 г. н. э. брат Плавтии, Плавтий Сильван, выбросил свою жену из окна верхнего этажа их дома в Риме, и она погибла. Когда Сильван заявил, что падение было самоубийством, император Тиберий лично явился на место для расследования и обнаружил в супружеской спальне неопровержимые признаки борьбы. Судить Сильвана созвали сенаторский суд. Еще до его начала ответчик получил от своей бабки посланный ею кинжал, понял намек и быстро покончил с собой{118}118
Тацит, «Анналы», 4.22.
[Закрыть].
Лишенный катарсиса судебного процесса, суд общественного мнения стал искать новых козлов отпущения. Для начала обвинили – а затем оправдали – бывшую жену Сильвана: мол, это она свела с ума бывшего мужа зельями и колдовством. Затем подозрения пали на Плавтию. Пошли слухи о кровосмесительной связи между братом и сестрой, которая, как предполагалось, привела к заговору с целью убийства. Никаких подтверждений тому, что эти слухи имели под собой почву, не было, но ущерб репутации был нанесен непоправимый. Брак с Плавтией, бывшей на четвертом месяце беременности, немедленно расторгли.
Девочку, родившуюся у Плавтии через пять месяцев, Клавдий поначалу принял как свою дочь и планировал воспитывать в своем доме. Вскоре, однако, у него зародились сомнения в своем отцовстве. В конце концов Клавдий публично отрекся от ребенка традиционным способом: оставив дитя голышом и в одиночестве на ступенях дома его матери. То ли убежденный в своей правоте, то ли желая еще больше унизить Плавтию предположением, что она связалась с безродным любовником, Клавдий заявил, что настоящий отец ребенка – его бывший раб, вольноотпущенник по имени Ботер{119}119
Светоний, «Божественный Клавдий», 27.
[Закрыть].
Первенец Клавдия и Плавтии, их сын Клавдий Друз, оставался в доме отца (дети считались законной собственностью отцов и в случае развода автоматически оставались с ними), пока не умер «на исходе отрочества», подавившись кусочком груши, который, балуясь, забросил себе в рот{120}120
Там же. 27.
[Закрыть]. Эта безвременная кончина не дала ему, по крайней мере, увидеть изнасилование и убийство своей невесты Юниллы, дочери Сеяна, последовавшее за падением власти ее отца в 31 г. н. э.
Крушение следующего брака Клавдия – с Элией Петиной, тоже дочерью консула, но не очень знатного рода – был куда менее драматичен. Они поженились в середине 20-х гг. н. э., и не позднее 28 г. у них родилась дочь Клавдия Антония. Светоний пишет, что, в отличие от «наглого разврата и подозрения в убийстве» Плавтии, с Элией Клавдий развелся «из-за мелких ссор», и надо сказать, что одной из идей вольноотпущенников Клавдия после смерти Мессалины был повторный брак со второй его бывшей женой{121}121
О браке и разводе Клавдия с Элией Петиной см.: Светоний, «Божественный Клавдий», 26. О предложении нового брака, высказанном Нарциссом, см.: Тацит, «Анналы», 12.1.
[Закрыть]. По иронии судьбы, вероятно, именно ради Мессалины и ее более престижных родословных связей он и расстался с Элией.
На заре дня своей третьей свадьбы в 38 г. н. э. Клавдий, должно быть, чувствовал, что ему начинает везти. Воцарение его племянника Калигулы в марте предыдущего года ускорило перемены к лучшему в положении Клавдия – в июле новый император взял его в консульство в качестве своего коллеги. Прошло почти четверть века после того, как он впервые написал об этом Тиберию в 14 г. н. э., мечта Клавдия о консульской должности сбылась. Назначение Клавдия также означало, что он впервые стал сенатором – в возрасте 47 лет.
Его женитьба на Мессалине – наследнице-подростке и родственнице императора – стала еще одним свидетельством успеха. Некоторые менее прагматичные факторы тоже могли говорить в пользу невесты. Портреты Мессалины изображают чувственную красавицу с прямым носом и пухлыми губами на изящно округлом лице. Больше всего поражают большие миндалевидные глаза с тяжелыми веками под плавным изгибом бровей. Спустя чуть более полувека после смерти Мессалины неотразимую власть глаз императрицы подчеркнет в своей десятой сатире поэт Ювенал. Именно они сразили Силия в 48 г. «Он всех лучше, всех он красивей, / Родом патриций, – заявляет Ювенал, – и вот влечется несчастный на гибель / Ради очей Мессалины»{122}122
Ювенал, «Сатиры», 10.331–333. Пер. с лат. Ф. А. Петровского.
[Закрыть]. Хотя это описание вряд ли следует воспринимать как факт, но, воспевая глаза Мессалины, Ювенал вполне мог опираться на устоявшуюся традицию.
Радовалась ли Мессалина союзу с Клавдием, угадать труднее. По закону римскую девушку нельзя было принуждать к браку против ее воли, а так как отец Мессалины умер, формально у нее было право заключать брак самостоятельно с партнером по своему выбору[33]33
Смерть отца девушки (при условии что деда по отцу тоже не было в живых) оставляла ее sui iuris – «в своем праве». Хотя важные решения, связанные с распоряжением ее имуществом, требовали согласия назначенного опекуна (tutor mulierum), она не нуждалась в его согласии (или согласии ее матери), чтобы вступить в брак.
[Закрыть]{123}123
О праве девушки sui iuris самостоятельно заключать брак см., напр.: Юлий Павел, «Дигесты», 23.2.20, ср. Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire, 23–24. О требовании согласия всех сторон на брак см.: Юлий Павел, «Дигесты», 23.2.2; Юлиан, «Дигесты», 23.1.11.
[Закрыть]. В реальности эти права значили мало. Культурные нормы предполагали, что выбор брачного партнера для юной патрицианской девушки при первом замужестве оставался за ее семьей – особенно если на кону стояли династические интересы[34]34
Известны случаи, когда знатные римлянки сами выбирали себе мужей, но обычно это были женщины несколько старше, уже побывавшие замужем. Даже в этих примерах часто мы видим, что родня принимает участие (например, в случае Туллии, дочери Цицерона, которая выбрала себе третьего мужа совместно с матерью, пока отец отсутствовал в Риме) или что события вызывают неоднозначную реакцию.
[Закрыть]. В случае Мессалины брак с Клавдием, вероятно, устроили ее мать Домиция Лепида, сам Клавдий и император Калигула. Для Калигулы этот союз представлял собой еще один способ дать сигнал о возвышении своего дяди, одновременно устроив перспективную невесту так, чтобы она не угрожала его собственным династическим планам. Для Домиции Лепиды этот брак укреплял ее семейные связи с императором; она могла думать не только о будущем дочери, но и о будущем Фауста Суллы Феликса. Согласие Мессалины, вероятно, потребовалось, когда нужно было подписать брачный контракт, но она не могла возражать своей матери и императору.
Светоний приписывает Клавдию своего рода привлекательность зрелого возраста: в целом «был он высок, телом плотен, лицо и седые волосы были у него красивые, шея толстая»; пока он спокойно сидел, «наружность его не лишена была внушительности и достоинства»; если он стоял, двигался, говорил или демонстрировал эмоции, это явно усиливало оставшиеся у него физические тики и немощи{124}124
Светоний, «Божественный Клавдий», 30.
[Закрыть]. Но для Мессалины, которая позже продемонстрирует такую любовь к молодости и красоте в своем влечении к Травлу, Мнестеру и Силию, «внушительность» и «достоинство» человека средних лет, вероятно, были малопривлекательны. Новобрачный был вдвое старше ее, и его портреты в сане императора, которые льстят ему меньше, чем идеализированные образы его предшественников, изображают мужчину со скошенным подбородком, с носом скорее мясистым, чем классически идеальным, впалыми щеками и большими мешками под глазами из-за бессонных ночей правления. Тем не менее Мессалина должна была понимать, что союз обещал скорее менее осязаемые блага. Ее будущий муж не был ни в числе самых богатых представителей членов императорской семьи, ни в числе самых влиятельных, однако брак с Клавдием гарантировал Мессалине доступ к узкому кругу двора Калигулы – со всем блеском и интересными событиями, которые это сулило.
Мы не можем воссоздать мысли Мессалины, когда она сидела на увитом цветами брачном ложе после того, как свадебные гости ушли, и когда жених развязывал специальный узел на ее поясе невесты. Скорее всего, она имела представление о том, что должно произойти; в античной культуре не стремились скрывать реалии секса, и Рим эпохи Мессалины изобиловал изображениями любовных игр{125}125
Обзор этого явления в римской визуальной культуре см. в: Clarke, Looking at Lovemaking.
[Закрыть]. Красивые пары, застигнутые в момент акта, изображались на стенах домов элиты, чеканились на серебряной посуде и гравировались на геммах или крышках зеркал[35]35
Эти изображения на современный взгляд кажутся неуместными, но они были de rigueur в домах патрициев эпохи Августа и позднее, где они обильно демонстрировались наряду с неэротическими изображениями. Их демонстрация, вероятно, должна была не возбуждать зрителя, а, скорее, навевать атмосферу роскошной неги, подчеркивая богатство и досуг, которыми наслаждался хозяин дома.
[Закрыть]. Какие бы туманные знания Мессалина ни почерпнула со стен и зеркал, их, однако, должна была перевешивать неизвестность: что она будет чувствовать, будет ли он любезен, забеременеет ли она, будут ли они счастливы. Мы не знаем, находила ли в тот момент Мессалина своего супруга привлекательным, нравилась ли ей его компания, было ли ей с ним уютно, боялась ли она или радовалась, доверяла ли она ему.
Нам, вероятно, проще представить себе, что она думала на следующее утро. Когда дневной свет пробился между ставнями незнакомой спальни, Мессалина проснулась с совершенно новой идентичностью. Римский мужчина обретал свою идентичность взрослого человека самостоятельно – сняв детскую одежду и надев тогу, знак взрослого гражданина, автоматически, в отрочестве. С римскими женщинами дело обстояло не так. У римской девочки не было церемонии совершеннолетия, сравнимой с церемонией надевания toga virilis ее братом. Был только брак. В канун свадьбы римская девушка посвящала Венере своих кукол и в последний раз снимала девические одежды[36]36
Поэт Проперций, например, так описывает момент переодевания девушки перед свадьбой: «Вскоре после того, как претекста уступила место брачному факелу и другая повязка охватила мои чудесные волосы, я разделила твое ложе» (Проперций, 4.11.33–34 [Пер. с лат. А. И. Любжина]).
[Закрыть]. На следующее утро она просыпалась в новом доме – в доме, где она была хозяйкой, – и надевала новый костюм: длинное задрапированное платье и накидку матроны.
Что бы Мессалина ни думала о своем женихе, она проснулась с новой идентичностью, в новой роли, в новой жизни. Перемена была полной и необратимой.
VI
Мост над заливом
Двор Гая Цезаря Августа Германика – более известного как Калигула – был странным местом для невесты-подростка, которая начинала свою супружескую жизнь. В канун свадьбы Мессалины у новой власти все еще продолжался головокружительный медовый месяц. Молодой принцепс взошел на престол посреди всеобщего оптимизма; его десятидневное путешествие из двора находившегося в добровольном изгнании на Капри Тиберия обратно в Рим сопровождалось праздничными жертвоприношениями и ликованием встречавших его толп, называвших его «светиком», «голубчиком», «куколкой» и «дитятком»{127}127
Светоний, «Калигула», 13.
[Закрыть]. С момента его вступления в городские ворота празднества, говорят, длились три месяца. Сто шестьдесят тысяч быков, баранов и свиней принесли в жертву богам и выставили в виде дымящихся пиршественных блюд народу{128}128
Там же. 14.1.
[Закрыть].
Двадцатичетырехлетний принцепс, безусловно, обладал аурой трагического очарования. Общественность так и не смогла смириться с загадочной смертью отца Калигулы, Германика (брата Клавдия) и его матери и двух братьев. То, что Калигула выжил, казалось чудом.
Жизнь нового императора началась с череды военных лагерей. Его мать превратила сына в нечто вроде талисмана для войск, одевая малыша в миниатюрную униформу с солдатскими сапожками, из-за чего Гай и получил свое прозвище – Калигула, или «сапожок»{129}129
Тацит, «Анналы», 1.41, 1.69; Светоний, «Калигула», 9.1; Кассий Дион, 57.5.6.
[Закрыть]. Это раннее приобщение к могуществу публичного образа не прошло для Калигулы даром: одним из первых его поступков в сане принцепса стала поездка в жуткую непогоду на пустынные острова, где были казнены его мать и братья, чтобы забрать их прах и перенести его в Мавзолей Августа в Риме{130}130
Светоний, «Калигула», 15; Кассий Дион, 59.3.5.
[Закрыть].
Возвышение Калигулой Клавдия до должности консула в качестве своего коллеги летом 37 г. н. э. было неотъемлемой частью того же обмена посланиями{131}131
Светоний, «Калигула», 15.2; Кассий Дион, 59.6.5. Эти сведения подтверждаются данными эпиграфики: см. 'The Fasti for the Reign of Gaius', 66.
[Закрыть]. Выражая почтение дяде, столь решительно отодвинутому на второй план при предыдущем режиме, Калигула дистанцировался от непопулярного Тиберия и теснее связывал себя с почитаемым наследием своего отца. Улучшение положения Клавдия при дворе означало, что Мессалина попала в самую гущу той среды, которая уже начала проявлять себя как весьма необычная.
Свадьба Мессалины последовала за вторым приступом безудержного веселья первого года правления Калигулы. Летом и осенью 37 г. н. э. император главенствовал на празднествах беспрецедентного масштаба. В конце августа, чтобы отметить долгожданное открытие храма Божественного Августа, Калигула устроил за два дня шестьдесят скачек, театральные представления, длившиеся допоздна при освещении сцены факелами, и игры, на которых затравили около восьмисот диких зверей: половину составляли медведи, а половину – экзотические животные, доставленные из ливийских пустынь{132}132
Кассий Дион, 59.7.1.
[Закрыть]. На этих мероприятиях Калигула играл роль не только покровителя, но и участника. Зрители из числа сенаторов с ужасом отмечали, что император вел себя как человек из толпы, открыто подбадривая свою любимую команду колесничих, «зеленых», и громко подпевая песням в своих любимых спектаклях – но народу это нравилось{133}133
О поведении императора как человека из толпы см.: Светоний, «Калигула», 54, Кассий Дион, 59.5.
[Закрыть].
В это первое лето император дал понять, что под его властью к удовольствиям стоит относиться серьезно. Впервые за все время сенаторам позволили восседать в театре на подушках и в шляпах, чтобы защититься от солнца. Эти меры означали, что, если Калигула ставил пьесы, длившиеся допоздна, он ожидал, что его сенаторы останутся сидеть и смотреть их до поздней ночи. Было очевидно, что, в отличие от угрюмого Тиберия, не любившего скачек и делавшего лишь самый минимум в том, что касалось публичных празднеств, новый император был убежден, что развлечения двора и народа не просто право, но обязанность императора. Самим размахом этих празднеств Калигула демонстрировал нарождающийся интерес к созданию чувственных переживаний, настолько всепоглощающих и экзотических, что они граничили с сюрреалистическими.
Еще до брака с Клавдием Мессалина, вероятно, присутствовала как минимум на некоторых из крупных мероприятий, последовавших за воцарением Калигулы. На двух пиршествах, состоявшихся, по-видимому, в августе 37 г. н. э. – в консульство Клавдия, Калигула поил и кормил все сенаторское и всадническое сословия вместе с женами и детьми. Мессалина, чей отчим был сенатором, вполне могла находиться среди гостей, отведать разные блюда, выставленные на столах, и получить один из дорогих платков красного тирского пурпура, которые Калигула раздавал женщинам и детям в качестве праздничных подарков{134}134
Светоний, «Калигула», 17.2.
[Закрыть].
Если Мессалина тем летом посещала другие развлечения – театр, скачки, гладиаторские игры, травлю зверей и концерты, ее могло поразить особое положение сестер императора. Мессалина вполне могла наблюдать за тремя сестрами императора – двадцатиоднолетней Агриппиной Младшей, двадцатилетней Друзиллой и девятнадцатилетней Юлией Ливиллой, сидевшими рядом с братом в императорской ложе. Обычно правом занимать эти подчеркнуто почетные места женщины не обладали; но сразу после своего воцарения брат специально пожаловал его сестрам, наряду с другими почестями. Также они были наделены чрезвычайными полномочиями весталок, и народу приказали упоминать их в клятве верности императору. Даже консулы должны были вносить новые предложения в сенат со словами «Да сопутствует счастье и удача Гаю Цезарю и его сестрам!»{135}135
О почестях сестрам Калигулы см.: Ferrill, Caligula: Emperor of Rome, 97. Об их упоминании в сенаторских клятвах см.: Светоний, «Калигула», 15.3.
[Закрыть].
Сидевшие в украшенной венками императорской ложе сестры Калигулы, должно быть, производили на Мессалину чрезвычайно эффектное впечатление. Их лица теперь знал весь мир. Сразу по воцарении брата изображения девушек были растиражированы по всей империи; города заказывали их портреты из мрамора и бронзы, а Калигула чеканил монеты, где они были изображены как божественные олицетворения Безопасности, Мира и Процветания{136}136
В Британском музее хранится много образцов монет этого типа, см., напр., R.6432.
[Закрыть]. Будучи ненамного моложе императорских сестер, Мессалина, поглощенная последними приготовлениями к грядущей свадьбе, должно быть, наблюдала за быстрым и головокружительным возвышением этих трех молодых женщин, с которыми ей предстояло породниться, с исключительным любопытством.
Любовь Калигулы к своим сестрам была не просто демонстрацией. Светоний утверждает, что, серьезно заболев зимой 37 г. н. э., именно Друзиллу Калигула назвал наследницей своего империя (imperium)[37]37
Империй в Древнем Риме – высшая власть, право действовать от имени государства во всех областях общественной жизни.
[Закрыть]. Калигула не мог надеяться, что Друзилла сможет править от собственного имени (несмотря на все конституционные пертурбации последних пятидесяти лет, подобное оставалось юридически немыслимым); возможно, он планировал, что править будет ее муж Эмилий Лепид – фаворит Калигулы – до того времени, пока будущие дети Друзиллы не смогут взять бразды правления в свои руки{137}137
Светоний, «Калигула», 24.1. О месте Эмилия Лепида в планах Калигулы см.: Barrett, Caligula, 115–116; Winterling, Caligula, 63.
[Закрыть].
Тем не менее решение Калигулы было необычным и совершенно беспрецедентным в римской истории. Вскоре пошли слухи о кровосмесительных отношениях между императором и его сестрой. Говорили даже, будто его бабка Антония Младшая однажды поймала их на месте преступления (in flagrante), когда они были еще малолетними и жили в ее доме{138}138
Светоний, «Калигула», 24.1.
[Закрыть]. Этой истории придавал дополнительной пикантности тот факт, что Антония (не только бабка Калигулы, но и мать Клавдия) умерла менее чем через два месяца после воцарения нового императора, и говорили, что незадолго до смерти она поссорилась с Калигулой по неизвестным причинам. Светоний отмечает слухи современников, будто император велел ее отравить, а Дион Кассий предполагает, что ее принудили к самоубийству{139}139
Светоний, «Калигула», 23.2; Cassius Dio, 59.3.6.
[Закрыть].
Конечно, мы не можем исключить, что между Калигулой и его младшей сестрой были недопустимые сексуальные отношения. В то же время несложно представить себе, почему могли распространяться необоснованные слухи об инцесте. Кровосмешение представляло собой одно из величайших табу римского общества; оно считалось «мерзостью» и «святотатством», попранием природы и божественного закона. В этом контексте обвинение в инцесте служило непосредственным доказательством тиранического пренебрежения Калигулы законами и нравами праотцов. Ассоциация между инцестом и тиранией в римском сознании усиливалась благодаря осведомленности о кровосмесительных браках в некоторых восточных царских династиях, в первую очередь в Египте, где Птолемеи использовали браки между братьями и сестрами, чтобы «очистить» род и приобщить правителей к мифологически кровосмесительным богам. Обвинения в инцесте наводили на мысль, что император пренебрегает самыми глубинными принципами своего народа и готов превратится в сумасбродного восточного деспота{140}140
Об инцесте в римском законодательстве и культуре см.: Grubbs, 'Making the Private Public: illegitimacy and incest in Roman law'.
[Закрыть].
Еще более значимую роль в обвинениях против Калигулы и Друзиллы, вероятно, сыграла присутствующая в римском сознании связь между женской властью и женской сексуальностью. Неудивительно, что необычайное восхождение Друзиллы к власти вызвало сплетни о ее сексуальных отношениях с братом; римляне просто предполагали, что она сделала свою карьеру через постель. Те же опасения по поводу связи между сексом и властью впоследствии настигнут и саму Мессалину.
К январю 38 г. н. э. – года свадьбы Мессалины – Калигула оправился от болезни. Схватка императора со смертью нарушила непрерывное веселье, которым были отмечены первые восемь месяцев его правления. То ли внезапно осознав свою уязвимость, то ли воспользовавшись тем, что его болезнь погрузила двор в атмосферу смятения и тревоги, Калигула использовал свое выздоровление как возможность для переворота.
Первым делом он избавился от Тиберия Гемелла, внука предыдущего императора и единственного значимого соперника Калигулы в доме Цезаря. Калигула обвинил Гемелла в заговоре против него и приказал ему покончить с собой. Гемеллу, которому было всего восемнадцать, пришлось расспрашивать центуриона, «куда лучше метить, чтобы ударить наверняка и тем прервать свою жалкую жизнь». Как отметил иудейский философ Филон, два года спустя побывавший при императорском дворе в составе посольства от общины александрийских евреев, «бедный юноша, усвоив свой первый и последний урок, стал самоубийцей поневоле»{141}141
Филон Александрийский, «О посольстве к Гаю», 5. Пер. с греч. О. Л. Левинской.
[Закрыть]. Самоубийства также потребовали от префекта преторианцев Макрона, обвиненного в том, что он хвастался своей ролью в воцарении Калигулы: «Мол, Гай [Калигула] – мое творенье, и мое участие в его рождении, пожалуй, большее и уж во всяком случае не меньшее, чем собственных родителей» – и от Силана, бывшего патрицианского наставника императора{142}142
Там же, 8.
[Закрыть].
Светоний утверждает, будто Клавдия тоже обвинили в причастности и что «Гай оставил его в живых лишь на потеху себе»{143}143
Светоний, «Калигула», 23.3.
[Закрыть]. В действительности к началу 38 г. н. э. положение Клавдия было вполне безопасно. Он не пользовался властью при Тиберии, возвышением своим был полностью обязан Калигуле, ему было уже под пятьдесят, он был известен своими немощами и только недавно стал сенатором – казалось, он не составлял реальной конкуренции своему племяннику. Если эти первые неспокойные месяцы года и изменили его новое положение при дворе, то лишь упрочили его, и дальнейшему укреплению послужила свадьба с завидной невестой Мессалиной в том же году.
Если Мессалина и улавливала какие-то остаточные тревоги при императорском дворе в следующие месяцы после свадьбы, она вряд ли была всецело поглощена ими. В конце концов, она была занята знакомством с новообретенным супругом и тем, что, по сути, стало ее новым делом. Клавдий содержал как минимум три дома: городской дом в Риме, имение за городом и виллу у Неаполитанского залива. В каждом трудился обширный штат рабов. Ответственность за управление ими теперь легла на юную новобрачную. Обязанности Мессалины не были исключительно домашними: от нее ждали также, что она будет вращаться в свете и принимать гостей, поддерживая социальные связи, которые могли бы укрепить положение ее мужа при дворе.
Позже в тот же год еще большего внимания от молодоженов потребует новая трагедия: 10 июня умерла Друзилла{144}144
Смерть Друзиллы зафиксирована в надписи на календаре, найденном в Остии: Fasti Ostiensis, Smallwood, no 31. lines 29–30, p. 28.
[Закрыть]. Горе Калигулы из-за потери любимой сестры было всепоглощающим. Был объявлен всеобщий траур, требовавший прекращения всех общественных дел и частных увеселений, и насаждался он железной рукой. Все собрания и суды были отложены; развлечения отменялись без исключения; термы были закрыты; смех запрещен. Одного уличного торговца, продававшего теплую воду для смешивания с вином, обвинили в государственной измене и казнили{145}145
О публичном трауре после смерти Друзиллы см.: Кассий Дион, 59.11; Светоний, «Калигула», 24.2.
[Закрыть].
В память о Друзилле Калигула учредил беспрецедентные почести. Каждый год в честь дня ее рождения должен был отмечаться пышный квазирелигиозный праздник с пиршествами для сенаторов и всадников. В здании сената должны были установить ее золотое изображение, и еще одну золотую статую (равную по высоте изваянию самой богини) – в храме Венеры Прародительницы, мифологического матриарха династии Юлиев.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
