Автор книги: Онор Каргилл-Мартин
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
III
Воспитание
Родословная Мессалины была наивысшего качества, какое только мог предложить Рим. Наследие ее семьи – gens Valeria – восходило к самым ранним дням римской истории: Валерий Попликола был в числе тех, кто сверг монархию и основал республику после изнасилования Лукреции, и в 509 г. до н. э. стал одним из двух человек, избранных первыми консулами нового государства{36}36
О его роли в этой революции см.: Тит Ливий, «История Рима», 1.58; о его консульстве см.: Тит Ливий, «История Рима», 2.2.
[Закрыть].
С тех пор известность этого семейства не убывала. Родители Мессалины, Марк Валерий Мессалла Барбат и Домиция Лепида Младшая обладали огромными связями. Отцы обоих занимали должности консулов; их матери были сводными сестрами и обе были племянницами Августа по матери – Октавии, любимой и влиятельной сестры императора{37}37
Syme, The Augustan Aristocracy, 147, 164–166.
[Закрыть]. Благодаря своему происхождению родители Мессалины входили в высший круг общества при Августе: они были и представителями старой римской аристократии, и членами новой императорской семьи.
Мессалине никогда не позволяли забыть, что у нее древняя и славная родословная, которой она должна соответствовать. Комнаты, в которых она жила, были наполнены реликвиями и военными трофеями, а со стен атриума на нее каждое утро взирали imagines, образы ее предков. Эти реалистические восковые маски представителей рода, избранных на высокие посты, изготавливали при их жизни, и во время очередных похорон кого-либо из членов семьи надевались людьми, имитирующими давно почивших родственников, чтобы воссоздать длинные процессии (успешных) покойников. В остальное время их хранили, заботливо снабдив подписями с перечислениями достижений, в самой публичной части дома, чтобы напоминать жильцам и гостям о долгой и славной истории рода{38}38
О родовых imagines см.: Flower, 'Ancestor Masks and Aristocratic Power in Roman Culture'.
[Закрыть].
Родовая идентичность вплеталась также в каждый слог имени юной римлянки. В отличие от мальчиков, девочки не получали преномена (praenomina), личного имени в нашем сегодняшнем понимании, им давали феминизированные варианты «фамилий» отца – его номен (nomen), а иногда и его когномен (cognomen), из которых первый указывал на его род, а второй на более конкретную ветвь семьи, к которой он принадлежал. Таким образом, дочь Марка Валерия Мессаллы Барбата в любом случае получала имя Валерия Мессалина[14]14
Эти конвенции начали меняться как раз в то время, когда родилась Мессалина. Ее собственная дочь, Клавдия Октавия, получит имя в честь не только Клавдия, но и Октавии – ее бабки по отцу и прабабки по матери в одном лице. Вряд ли является совпадением то, что знатные женщины стали получать личные имена как раз тогда, когда начала расти их социальная и политическая власть в династической системе империи.
[Закрыть]. Будь у нашей героини сестра, она бы тоже звалась Валерией Мессалиной, и все отличие (если бы оно вообще было) заключалось бы в эпитете maior, если бы она была старше, или minor, если бы она была младше. То, что это станет кошмаром для историка, пытающегося проследить сюжеты о конкретных женщинах (например, порой очень трудно бывает отличить Домицию Лепиду, мать Мессалины, от ее старшей сестры Домиции Лепиды), не волновало римских родителей, которые вряд ли хотели, чтобы их дочери совершили нечто достаточно примечательное, чтобы попасть в анналы истории[15]15
Мать Мессалины источники чаще называют Лепидой, а ее сестру Домицией, но обеих именуют также их полными одинаковыми именами.
[Закрыть]. Хотя эти имена совершенно не помогали в идентификации отдельных женщин, они ясно и эффективно передавали одну идею: именно семья определяет статус и личность римлянки. И этого послания юная Мессалина не могла не уловить.
Несмотря на известность семьи Мессалины, ни один источник не счел нужным сохранить точную дату ее рождения. Это упущение было типичным: римские женщины, даже рожденные в самых знатных и выдающихся семьях, удостаивались упоминания в исторических хрониках лишь тогда, когда заключали политически значимый брак. Даты рождения римлянок обычно вычисляются путем вычитания из даты их брака тринадцати-четырнадцати лет – именно в этом возрасте традиционно римская девушка из элиты выходила замуж. В случае Мессалины эта формула дает дату рождения около 24 или 25 г. н. э.
К несчастью, отца Мессалины, по-видимому, к 23 г. н. э. не было в живых – обстоятельство, затрудняющее ее зачатие. Известно, что отец Мессаллы Барбата, Мессалла Аппиан, умер в начале своего консульства в 12 г. до н. э., что делает эту дату самой поздней из возможных для рождения его сына. Учитывая его связи с императорским домом, Мессалла Барбат должен был сам занять пост консула к 23 г. (когда ему было не менее тридцати пяти лет), и то, что этого не произошло, предполагает, что он уже умер{39}39
Syme, The Augustan Aristocracy, 147, 164.
[Закрыть].
Эти обстоятельства подтверждаются тем фактом, что у Мессалины был сводный брат Фауст Сулла Феликс от второго брака ее матери. В 52 г. н. э. он был консулом, и это, учитывая, что разрешение занять консульскую должность он, скорее всего, получил пятью годами раньше, женившись на дочери императора Клавдия Антонии, указывает на дату рождения не позднее 23 г. н. э.{40}40
О консульстве Фауста Суллы Феликса см.: Syme, The Augustan Aristocracy, 164; разрешение стать консулом на пять лет раньше было пожаловано предыдущему мужу Клавдии Антонии; см.: Кассий Дион, 60.5.8.
[Закрыть]
Надо полагать, брак Мессалины с Клавдием в 38 г. н. э. был первым: учитывая одержимость хроникеров сексуальными и романтическими связями Мессалины, едва ли мог остаться неупомянутым предыдущий брак. Ближе к двадцати годам Мессалина была бы уже старовата для первого брака, поэтому, вероятно, датой ее рождения следует считать время незадолго до или даже вскоре после смерти ее отца и насколько возможно близкое ко второму браку ее матери и рождению ее сводного брата{41}41
Syme, The Augustan Aristocracy, 178–179.
[Закрыть]. Если Домиция Лепида вторично вышла замуж и родила сына в первые годы 20-х гг. н. э., то рождение Мессалины приходится на начало нового десятилетия. Далее я исхожу из того, что 20 г. н. э. – «наилучшая гипотеза» для даты ее рождения.
Когда умер Мессалла Барбат, он оставил Лепиду молодой вдовой, а Мессалину без отца. Мать Мессалины – тогда, вероятно, двадцатилетняя, красивая, богатая и явно способная к деторождению – естественно, не теряя времени, снова вышла замуж{42}42
Сайм датирует первый брак Лепиды с отцом Мессалины 15 г., а ее рождение примерно двенадцатью годами раньше: Syme, The Augustan Aristocracy, 165–166.
[Закрыть].
В качестве второго мужа она выбрала Фауста Корнелия Суллу, праправнука кровожадного диктатора Луция Корнелия Суллы, впервые давшего Риму вкусить самовластия в 80-х гг. до н. э. Мы мало что знаем о личности Фауста Суллы, и совсем ничего не известно о его отношениях с Мессалиной. И разводы, и внезапные смерти были так распространены в Риме, что семьи с детьми от разных браков не считались чем-то заслуживающим внимания. Кроме того, Фауст мог умереть, когда Мессалина была подростком – о нем ничего не слышно после его консульства в 31 г. н. э.
В начале 20-х гг. н. э. Домиция Лепида подарила мужу сына, а Мессалине единоутробного брата – Фауста Корнелия Суллу Феликса. Разница в возрасте Мессалины и ее брата была небольшой, и отношения у них, по-видимому, были хорошие. Когда в 46 или 47 г. н. э. Мессалина женила Фауста Суллу Феликса на своей падчерице Клавдии Антонии, это был жест почета и доверия{43}43
Кассий Дион, 60.30.6; Светоний, «Божественный Клавдий», 27.2.
[Закрыть].
Теперь у Домиции Лепиды было на руках двое маленьких детей – хотя вряд ли она нянчила их сама; Мессалину и ее брата в ранние, самые уязвимые годы их жизни, вероятно, воспитывали кормилицы. Отношения между детьми и няньками бывали близкими и могли сохраняться на всю жизнь, но такая практика могла также мешать привязанности детей к матери. В своем рассказе о смерти Мессалины Тацит мимоходом отмечает, что рядом с ней была Домиция Лепида, хотя она «не ладила с дочерью, пока та была в силе»{44}44
Тацит, «Анналы», 11.37.
[Закрыть]. Разрыв отношений мог произойти в начале царствования Мессалины – вероятно, из-за убийства Аппия Силана, третьего мужа Домиции Лепиды (о чем еще будет сказано), – но семена его, возможно, были посеяны еще раньше.
Тацит (не будучи поклонником ее дочери и вообще неблагосклонный по отношению к женщинам из императорской семьи) характеризует Домицию Лепиду как «распутную, запятнанную дурной славой, необузданную» женщину, столь же привыкшую к пороку, сколь облагодетельствованную судьбой{45}45
Там же. 12.64.
[Закрыть]. Когда Мессалина вырастет и выйдет замуж, Домиции Лепиде временно поручат опеку над ее племянником, будущим императором Нероном. Говорят, она избаловала мальчика донельзя, осыпая его «ласками и щедротами»{46}46
Там же. 12.64; Светоний рисует несколько иную картину в «Нероне», 6.3.
[Закрыть]. В истории не упоминается, применяла ли она аналогичный подход при воспитании Мессалины.
Пусть у матери Мессалины был трудный характер, она, по крайней мере, была сказочно богата. Домиция Лепида лично владела обширными поместьями в окрестностях города Фунди, расположенного на Аппиевой дороге на полпути от Рима до юга Италии, а также в Калабрии, прямо на мыске итальянского «сапога». Влажные и защищенные фундские равнины наполняли погреба цекубским вином – это крепкое полнотелое вино длительной выдержки многие знатоки считали лучшим в Италии; плодородная почва калабрийских владений давала обильные урожаи цитрусовых и оливок{47}47
Данные о владениях Домиции Лепиды в Фундии см. в: Brunn, 'The Name and Possessions of Nero's Freedman Phaon'. О качестве вина, производившегося в Фунди, см.: Афиней, «Дейпнософисты», 27a; Плиний Старший, «Естественная история», 14.8.
[Закрыть]. Домиция Лепида выжимала каждую каплю из этого природного изобилия; после смерти дочери ее обвинят в том, что не обеспечила надлежащий надзор за огромными толпами сельскохозяйственных рабов, трудившихся в ее калабрийских владениях{48}48
Тацит, «Анналы», 12.65.
[Закрыть]. Ее инвестиции были разнообразны; она владела землями подле гавани в Путеолах – большом торговом порту Неаполитанского залива. Их она сдавала инвестору для постройки складов под аренду, чтобы получать прибыли как с прибывающего груза александрийского вина, так и с вывозимого сладкого помпейского вина{49}49
О владениях Домиции Лепиды в Путеолах см.: Jakab E., 'Financial Transactions by Women in Puteoli', 123–150.
[Закрыть].
Маленькая Мессалина была ребенком, чье финансовое будущее было надежно защищено недвижимостью. Фауст и Домиция Лепида наверняка держали дом на одном из фешенебельных холмов Рима. Здесь богатые люди жили выше Форума с его торговой суетой и постоянными строительными работами, вдали от нездоровых испарений трущоб Субуры, располагавшихся в сырой низине между южным склоном Виминала и западным склоном Эсквилина.
За высокими стенами без окон и тяжелыми дверями, которые были в городе необходимостью, просторный атриум, украшенный мозаиками из цветного мрамора и увешанный изображениями прославленных предков, принимал гостей и политических союзников семьи, деловых агентов и старых компаньонов, дожидавшихся, пока их проведут в набитый свитками кабинет Фауста Суллы либо в какой-нибудь грандиозный зал или галерею для приемов. Если им везло, они могли пройти через анфиладу тенистых, хорошо политых дворов и пообщаться в неформальной обстановке за обедом. Великолепные и пышные, городские дома римской знати были при этом предназначены для negotium – дел, связанных с политикой и сохранением имущества. Витрувий, успешный архитектор I в., написавший архитектурный трактат, который сохраняет значение и поныне, напоминает своему читателю, что в домах знатных людей,
которые, занимая почетные и государственные должности, должны оказывать услуги гражданам, следует делать царственные вестибулы, высокие атриумы и обширнейшие перистили, сады и аллеи, разбитые с подобающим великолепием; кроме того, их библиотеки, картинные галереи и базилики должны сооружаться с пышностью, не уступающей общественным постройкам, потому что в их домах часто происходят и государственные совещания, и частные суды и разбирательства{50}50
Витрувий, «Об архитектуре», 6.5. Пер. с лат. Ф. А. Петровского.
[Закрыть].
В сельской местности, вдали от политической суеты, свободный от требований клиентов[16]16
В древнем Риме клиент – полноправный гражданин, находившийся в зависимости от своего патрона и пользовавшийся его защитой и покровительством. – Прим. ред.
[Закрыть], аристократ мог позволить себе немного расслабиться. Старый республиканский идеал простого сельского убежища, далекого не только от стрессов, но и от роскоши городской жизни, давно уступил место предпочтению обширных комфортных и роскошно оформленных загородных домов. Как и его хозяева, архитектура римского дома приобретала расслабленность, покинув город. Портики были обращены наружу, обрамляя сельские виды, а не внутрь, перекрывая внутренний двор, широкие крылья главного дома простирались по обе стороны, длинные коридоры вели гостей в просторные частные банные комплексы или наружу, через сады, на природу. Это были пространства, предназначенные не для negotium, а для otium – термин, который буквально переводится как «досуг», но на латыни несет дополнительные смысловые оттенки правильно проведенного досуга, саморазвития через культуру, искусство и созерцание. Ради столь благородных целей виллы были оснащены щедрыми библиотеками, картинными галереями, греческими скульптурами (подлинниками или копиями) и огромными перистильными садами, которые имитировали и приспосабливали для домашних условий гимнасии – характерные для эллинистических городов общественные площадки для физических упражнений и образования. У семьи Мессалины наверняка была не одна такая вилла, возможно на землях, составлявших сельскохозяйственные угодья Домиции Лепиды, на наследственных владениях родни Фауста – рода Корнелиев Сулл, или на живописных холмах Лация, где царило деревенское очарование и при этом до Рима было рукой подать.
Жизнь на сельских виллах родителей Мессалины могла быть приятной и развивающей, но едва ли была оживленной. За яркими впечатлениями римский бомонд отправлялся на побережье Амальфи. В I в. н. э. цепочка богатых курортных городов, расположенных у Неаполитанского залива, была единственным местом, где проводили лето; у всех, кто хоть что-то собой представлял, были там виллы. Среди них, скорее всего, были Домиция Лепида и Фауст и уж точно была старшая сестра Домиции Лепиды: ее владения в Байях были настолько желанны, что говорят, император Нерон приказал убить ее, лишь бы заполучить их{51}51
Кассий Дион, 61.17.1–2; Светоний, «Нерон», 34.5.
[Закрыть]. Лучшие виллы возвышались на скалах над морем, с многоуровневыми террасами, открывавшими виды на залив, и вырубленными в скалах крутыми ступенями, ведущими к воде{52}52
Пример такой роскошной виллы на побережье см. в: Clarke and Muntasser, Oplontis: Villa A ('Of Poppaea') at Torre Annunziata, Italy.
[Закрыть].
В летнее время социальная жизнь здесь бурлила: великий оратор Цицерон охарактеризовал эти места как чашу для смешивания сладострастной роскоши[17]17
Из письма Цицерона к его другу Аттику от 16 апреля 59 г. до н. э. Цицерон здесь использует слово «кратер» (cratera) – греческое заимствование, обозначавшее чашу, которую цивилизованные люди в античном мире использовали для смешения вина с водой, однако на латыни оно также обозначало кратер вулкана. Для Цицерона, у которого было много владений в этой местности, Байи были местом, где границы, моральные и социальные, могли опасно размываться, и здесь он выражает это лингвистически, сливая гедонистический моральный облик Бай с физическим обликом их круглого залива у Везувия вплоть до неразличимости. Цицерон же дает красноречивое описание летних вечеринок на заливе: Цицерон, «К Целию», 49.
[Закрыть]. Дома предназначались для развлечений, с уединенными бухточками для пляжных вечеринок, с причалами для швартовки увеселительных лодок и кухнями, позволявшими накормить гостей, число которых измерялось сотнями. Марциал, поэт конца I в. н. э., писал, что это место способно развратить любую скромницу:
Чистой Левина была, не хуже сабинянок древних,
И даже строже сама, чем ее сумрачный муж,
Но, лишь она начала гулять от Лукрина к Аверну
И то и дело в тепле нежиться байских ключей,
Вспыхнула и увлеклась она юношей, бросив супруга:
Как Пенелопа пришла, но как Елена ушла{53}53
Марциал, «Эпиграммы», 1.62. Пер. с лат. Ф. А. Петровского.
[Закрыть].
Неудивительно, что у Мессалины, которая выросла в подобных местах, сформировался вкус к роскоши. Но она могла также приобрести некоторое понимание того, что значило быть римским аристократом в эпоху расцвета Юлиев-Клавдиев I в. н. э. Величественные залы и анфилады городских домов ее родителей показывали проницаемость границы между частной жизнью и общественным долгом; их загородные дома, наполненные книгами и предметами искусства, свидетельствовали о значении культурного капитала; а богатые виллы вокруг Неаполитанского залива отражали растущую уверенность патрициев в том, что удовольствие – право римлянина по рождению.
Какие бы уроки ни извлекла Мессалина из imagines своих предков и роскошных владений родителей, это было всего лишь подстрочное примечание к ее формальному образованию.
По меркам общества, откровенно патриархального по строю и зачастую яростно мизогинного по культуре, древние римляне охотно давали женщинам образование. По-видимому, в первые века до и после нашей эры (период, задокументированный лучше всего) значительная доля горожанок, даже не принадлежавших к высшему эшелону элиты, была как минимум частично грамотна. Ряд авторов, не выражая какого-либо удивления, упоминают, что девочки наравне с мальчиками посещали за умеренную плату начальные школы, обучавшие чтению, письму, арифметике, иногда основам литературы детей высших слоев среднего класса в тенистых уголках городских форумов по всей Италии{54}54
См., например, вероятно, анахронистичную историю Вергинии: Тит Ливий, «История Рима», 3.44.4, и Дионисий Галикарнасский, «Римские древности», 11.28.3.
[Закрыть]. Фрагменты помпейских надписей, нацарапанных на стенах в общественных местах города, – «Ромула гуляла тут со Стафилом», «Серена ненавидит Исидора», «Атимет меня обрюхатил»[18]18
Первая надпись – из «Дома с атриумом в четырех стилях», вторая – из гробницы некрополя Ноцера, третья – из дома К. Вибия на Виколо дель Панатьере.
[Закрыть] – говорят о том, что некоторые женщины, даже находящиеся на более низкой ступени социальной лестницы, могли написать, по крайней мере, имена и несколько фраз. Еще больше женщин, возможно, в силу того, что они выросли в городской среде, где так агрессивно писали, могли, вероятно, прочитать несколько ключевых слов, которые повторялись снова и снова, в официальных надписях и неформальных граффити: имена богов, возможно, магистратов или самых популярных гладиаторов сезона.
Образование Мессалины должно было пойти гораздо дальше. В отличие от образования римского мальчика из высшего класса, которое мыслилось в первую очередь как систематическая подготовка к государственной карьере, образование патрицианской девочки не имело ясно определенной цели, кроме как снабдить ее знаниями и хорошими манерами, подходящими ее социальному статусу. Возможно, по этой причине о нем никогда не писали с такой методической ясностью, как в трактатах, посвященных образованию мальчиков. Наши сведения обрывочны и случайны, но мы можем собрать достаточно данных из истории Поздней республики и Ранней империи, чтобы представить себе, как могло выглядеть образование Мессалины; какие факты ей могли быть известны, каким способам мышления ее могли обучать, с какими навыками она могла вступить во взрослый мир.
Домашние учителя, вероятно, учили Мессалину латинскому и греческому и, может быть, основам математики. Она читала, декламировала и порой учила наизусть отрывки из произведений «великих» – Гомера, греческих трагиков и прославленного поэта эпохи Августа – Вергилия. Эти книги формировали костяк вселенной цитат и аллюзий, которыми образованные римляне любили украшать свои письма, стихи и речи. От нее также можно было ожидать анализа языка этих текстов, их грамматики и стихотворного размера. В числе других уроков могли быть теория музыки, пение и игра на лире. Могли даваться и уроки танцев с целью научить ее красиво двигаться (но не настолько красиво, чтобы поставить под сомнение ее респектабельность). Чтобы придать своим письмам определенный риторический блеск, она могла участвовать в упражнениях по сочинению прозы, на которых основывалось обучение ее брата ораторскому искусству. Возможно, было предусмотрено и кое-какое обучение философии, предназначенное для того, чтобы научить Мессалину оценивать идеи, мыслить логически и, что самое главное, вести себя нравственно{55}55
Hemelrijk, Matrona Docta: Educated Women in the Roman Élite from Cornelia to Julia Domna – об образовании знатных девушек.
[Закрыть].
В конечном итоге от Мессалины, вероятно, ожидали достижений, аналогичных тем, за которые восхваляли двадцатиоднолетнюю вдову Корнелию Метеллу, в 53 г. до н. э. вышедшую замуж за Помпея Великого. «У этой молодой женщины, – пишет Плутарх, – кроме юности и красоты, было много и других достоинств. Действительно, она получила прекрасное образование, знала музыку и геометрию и привыкла с пользой для себя слушать рассуждения философов»{56}56
Плутарх, «Помпей», 55. Пер. с греч. Г. А. Стратановского.
[Закрыть].
Иным патрицианкам, жившим лет за сто до рождения Мессалины, столь многогранное образование могло казаться безжалостной либеральной подготовкой к консервативно ограниченной взрослой жизни. Плутарх, в конце концов, увенчал свою похвалу образованию Корнелии заявлением, что «эти ее качества соединялись с характером, лишенным несносного тщеславия – недостатка, который у молодых женщин вызывается занятием науками»{57}57
Там же.
[Закрыть]. Если римлянка писала стихи, от нее ожидалось, что она не будет их обнародовать; если она писала умные письма выдающимся мужам, то обычно собирались и публиковались только их ответы; если она изучала философию, то ей следовало использовать ее для того, чтобы находить утешение в пределах своей женской доли.
Однако к 20-м гг. н. э. старые различия между знаниями, которыми женщина могла обладать, и знаниями, которые она могла применять на практике, начали стираться. От римской патрицианки всегда ожидалось, что она будет использовать свое образование для воспитания сыновей, готовя их к республиканской службе. Но в династической системе, где мальчику было гарантировано славное будущее с самого момента рождения, эта роль приобрела совершенно новый потенциал. У женщины в императорской семье появились и более непривычные (и, по мнению мужчин-наблюдателей, более пугающие) способы применять свое образование с пользой. В мире, где государственные и законодательные вопросы все чаще обсуждались не открыто, на форумах или в сенате, а приватно, в залах, столовых и даже в спальне императора, умная женщина приобретала новые возможности. Она могла использовать знания в области политики или истории, чтобы дать совет, а знания в области литературы или риторики – чтобы сделать этот совет заманчиво убедительным.
Именно к этой роли готовило Мессалину ее воспитание – знала она об этом или нет.
IV
Подслушивая Тиберия
Вслед за тем наступила пора безграничного и беспощадного самовластия.
Тацит. Анналы, 5.3
Богатство родителей Мессалины, их имения, их армии слуг и близость к власти обеспечивали привилегированное детство. Но скорее всего, оно было и неспокойным.
Когда Мессалина вступала в пору отрочества, она вряд ли могла не заметить сквозившее в разговорах, которые она подслушивала в коридорах своего отчима, чувство растущей политической неуверенности. Рим был городом, построенным на социальных связях; богатство и положение Домиции Лепиды и Фауста означали непрерывную череду ужинов и встреч, пиров и концертов, лекций и чтений, загородных поездок и садовых вечеринок – на которых присутствовали высшие слои римского общества.
Это был социальный мир, в который Мессалина в какой-то степени была включена. Детство римских патрицианок вовсе не было затворническим. Рассказывая о смерти тринадцатилетней дочери своего друга, Плиний Младший, политик, писатель и оратор начала II в., демонстрирует, как общалась римская девочка с друзьями своих родителей. Плиний явно хорошо знал девочку: «Ей не исполнилось еще и 14 лет, но в ней были благоразумие старухи, серьезность матроны и в то же время прелесть девочки вместе с девической скромностью». И вспоминает: «Как она бросалась на шею отцу! Как ласково и застенчиво обнимала нас, друзей отца!»{58}58
Плиний Младший, «Письма», 5.16. Пер. М. Е. Сергеенко.
[Закрыть] Так как ее родители были близки к ядру политической элиты при Тиберии, список друзей семьи, которых встречала Мессалина, должно быть, походил на справочник о влиятельных людях нового принципата. Она могла слышать краем уха брошенные при ней слова о политической среде, которая все больше скатывалась к кризису; она могла заметить, когда то или иное прежде знакомое лицо внезапно навсегда исчезало из родительских списков гостей. Это, вероятно, и окажется наиболее важным в ее воспитании.
Тиберий стал императором после смерти Августа в 14 г. Отчим не считал его наследником первой очереди[19]19
Тиберий был сыном Ливии от ее первого брака с Тиберием Клавдием Нероном. Август якобы признавался, что не рассматривал Тиберия как идеального наследника. Светоний, «Тиберий», 23.
[Закрыть]. Только после смерти нескольких потенциальных наследников Август начал готовить его к роли ключевого игрока в своих династических планах, заставив его развестись с беременной женой Випсанией Агриппиной и жениться на дочери Августа, Юлии Старшей. Сердце Тиберия было разбито. По словам Светония, когда Тиберий впервые увидел Випсанию после развода, то «проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза»{59}59
Светоний, «Тиберий», 7.
[Закрыть]. Неудивительно, что брак Тиберия с Юлией Старшей вскоре распался, и в 6 г. до н. э. он, вопреки воле императорской семьи, покинул Рим и в поисках покоя удалился на остров Родос, оставив свою озлобленную жену на радость городу. Во 2 г. до н. э. Тиберий получил письмо, извещавшее о том, что Юлия Старшая обвинена в прелюбодеянии и выслана и что Август уже начал от его имени процедуру развода{60}60
Там же. 11.4.
[Закрыть]. В конце концов во 2 г. до н. э. Тиберий собрался вернуться в Рим на условии, что не будет принимать участия в общественной жизни. В тот же год, однако, умерли оба наследника Августа – его внуки Гай и Луций{61}61
О смертях Гая и Луция см.: Кассий Дион, 55.10, и Светоний, «Божественный Август», 64–65.
[Закрыть]. Тиберий, после десятилетия не у дел, стал теперь наследником империи.
Тиберий был самодержцем поневоле. Хороший оратор, хладнокровный дипломат и великий полководец, он снискал как военную славу, так и репутацию человека безупречной дисциплины в ходе своей блестящей карьеры, которая заносила его от богатых границ Парфии на востоке к дикой глубинке – Германии и Паннонии. Однако природа не одарила его склонностью к взаимодействию с общественностью; у него не было чутья на переменчивые настроения толпы, и он явно чурался всего, что связано с пышными зрелищами или народным весельем. Со своей чопорностью и отчаянной тоской по некоему смутному образу «старых времен», Тиберий, вероятно, был лучше приспособлен к славной жизни на поле боя и на Форуме ранних дней республики. Теперь, в возрасте 54 лет, он очутился в роли, для которой был совершенно непригоден, и получил высшую власть над политической системой, явно несовместимой с его личными идеалами аристократического консерватизма.
В первые годы своего правления Тиберий изо всех сил старался примирить свои традиционные аристократические идеалы коллегиальности, либеральности, скромности и умеренности с требованиями доставшейся ему роли самодержца. Он отверг ряд почетных именований, в частности титул Отца Отечества (Pater Patriae), определявший положение Августа, и попытался избавиться от наиболее нелепых изъявлений подхалимажа; месяц сентябрь в его честь не переименовали. Как-то, когда один сенатор[20]20
У Светония назван консуляром (то есть бывшим консулом). Тот же анекдот, но с другими деталями приводит Тацит («Анналы», 1.13), он же раскрывает имя героя: это консул-суффект 5 г. до н. э. Квинт Гатерий. В изложении Тацита падение Тиберия было скорее случайным, но из-за этого Гатерий едва не был убит дворцовой стражей. – Прим. науч. ред.
[Закрыть] попытался кинуться ему в ноги, подобострастно демонстрируя почтение, Тиберий так шарахнулся от него, что потерял равновесие и кувыркнулся навзничь на землю{62}62
Светоний, «Тиберий», 27.
[Закрыть].
Даже обычно настроенный критически Тацит вынужден был признать, что в ранние годы правления Тиберия «государственные дела, равно как и важнейшие частные, рассматривались в сенате и видным сенаторам предоставлялась возможность высказать о них мнение ‹…› Воздавалось должное уважение консулам, должное – преторам ‹…› и если случались у него [императора] тяжбы с частными лицами, то разрешали их суд и законы»{63}63
Тацит, «Анналы», 4.6.2–4. См. также: Светоний, «Тиберий», 30–32.
[Закрыть].
Однако личные идеалы Тиберия разошлись с политической реальностью возглавляемой им системы. Когда в 21 г. н. э. Тиберий предложил сенату выбрать нового наместника в Африке – одной из последних провинций, номинально остававшихся под контролем сената, сенаторы, парализованные страхом, что их выбор не будет одобрен, сразу же предоставили решать вопрос императору. Иностранные послы, которых направляли (что было правильно с точки зрения республиканского устройства) в сенат, жаловались, что им мешают осуществить их миссию: они были посланы, по их словам, чтобы поговорить с императором. Отсутствие энтузиазма иностранных посольств по отношению к сенату могло сравниться только с отсутствием энтузиазма сената по отношению к иностранным посольствам. Когда в 22 г. н. э. несколько делегаций обратились в сенат с вопросами, касающимися права убежища в провинциальных храмах, его члены быстро устали выслушивать бесконечные петиции и подробные свидетельства и целиком передали свои полномочия по расследованию и вынесению решений консулам{64}64
Тацит, «Анналы», 3.60–63.
[Закрыть]. Если Тиберий хотел заставить своих сенаторов вести себя независимо, то эта затея была обречена на провал. К концу того же года, как сообщает Тацит, Тиберий, выходя из здания сената, по обыкновению бормотал: «О люди, созданные для рабства!»{65}65
Там же. 3.65.3.
[Закрыть]
Однако, даже когда Тиберий осуждал неудачи сената, сам он бездействовал, оказавшись в ловушке противоречия между самовосприятием Тиберия-человека и Тиберия-принцепса со своими корыстными интересами. Он хотел, чтобы сенаторы демонстрировали свободу слова, но для выживания принципата было важно, чтобы они оставались его сенаторами; абсолютная свобода для сената неизбежно означала бы конец принципата и, естественно, принцепса. Тиберий это понимал, и при всем своем неприятии автократической природы системы Августа он также активно укреплял ее, сохраняя жесткий контроль над армией и насильственно устраняя своих самых серьезных соперников[21]21
Тацит называет убийство Агриппы Постума «первым деянием нового принципата», и в его повествовании оно подчеркнуто помещено перед тем, как сенат официально передал власть Тиберию: Тацит, «Анналы», 1.6.
[Закрыть].
Это была игра с нулевой суммой: Тиберий знал, что каждое предпринятое им действие по укреплению собственной позиции ослабляет старый моральный порядок, который он чтил, и все же недостаточное укрепление своей позиции означало смерть – в конце концов, не было такого понятия, как экс-император. Тиберий возглавлял систему, не им созданную, – систему, в которой ему было не вполне уютно. Он выполнял работу, о которой не просил, к которой не был приспособлен и которую не мог бросить – разве что медленно умереть от старости или совсем уж непривлекательной насильственной смертью.
Древние историки любили делить периоды правления «плохих» правителей на две части: поначалу многообещающий период кажущейся либеральности и умеренности, за которым неизбежно следовало скатывание в тиранию, жестокость и безумие. Такое деление давало авторам полезный способ обоснования действий, кажущихся противоречивыми, и удовлетворительную структуру для биографий, которая хорошо вписывалась в классическую концепцию человеческой истории как по сути дегенеративной. Но, пусть это и был литературный троп, в случае Тиберия он, вероятно, весьма близок к истине.
Мессалина родилась как раз в поворотный момент. В 19 г. н. э. Германик – брат Клавдия, будущего мужа Мессалины, а также чрезвычайно популярный приемный сын и предполагаемый наследник Тиберия – умер при загадочных обстоятельствах, находясь по государственным делам в Сирии{66}66
Рассказ о смерти Германика и ее якобы подозрительных обстоятельств см.: Тацит, «Анналы», 2.69–2.73.
[Закрыть]. Его вдова Агриппина Старшая подозревала убийство, утверждая, что эта болезнь была слишком ужасной и тяжелой, чтобы иметь естественное происхождение. Говорили об отравлении и даже колдовстве, шептались, что в стенах и под полом его комнаты обнаружились части человеческих тел, угольки и свинцовые таблички с проклятиями в адрес Германика. Очевидным подозреваемым был Тиберий, и суд общественного мнения, по-видимому, практически обвинил его в этом преступлении{67}67
Тацит, «Анналы», 3.2–3.6.
[Закрыть]. Затем в сентябре 23 г. н. э. после непродолжительной, внезапной и необъяснимой болезни скончался единственный сын Тиберия Друз. Подозрения тогда не высказывались, но позже стали утверждать, что и это было убийство{68}68
Там же. 4.8.
[Закрыть].
Тацит описывает это как переломный момент в правлении. Его анализ, пусть он и грешит упрощением, вероятно, нельзя сбрасывать со счетов. В годы после смерти Друза Тиберий, по-видимому, все больше замыкался в себе и приобретал черты параноика; он все реже посещал заседания сената и все охотнее шел на судебные преследования на основании скудных улик, за туманные преступления. Больше всего боялись обвинений, связанных c законом о величии – maiestas, что чаще всего, хотя и неточно переводят как «закон об измене». Этот набор законов карал действия, которые, как считалось, дискредитировали «величие» или «власть» государства. В эпоху республики, когда слово «государство» подразумевало сенат и римский народ, правонарушения, преследуемые по закону об оскорблении величия – lex maiestatis, обычно были самыми серьезными военными преступлениями: восстание во главе армии против государства, помощь врагу, сдача крепости. Теперь, когда под «государством» все чаще имелся в виду император, закон был открыт для толкований. Все, что могло рассматриваться как умаляющее достоинство дома Цезарей, теоретически наказывалось изгнанием или смертью.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
