Текст книги "Мессалина: Распутство, клевета и интриги в императорском Риме"

Один сенатор (дальновидно проникнув в мысли Калигулы) заявил, поклявшись жизнями своих детей, что видел, как Друзилла вознеслась на небо и беседовала непосредственно с богами. Эта авантюра принесла ему миллион сестерциев, и Друзиллу тут же обожествили; она стала первой женщиной в римской истории, причисленной к бессмертным[38]38
  Посмертно обожествили Юлия Цезаря и Августа, но женщина прежде этой чести не удостаивалась.


[Закрыть]. Друзилле следовало воздвигнуть святилище и назначить двадцать жрецов и жриц, при этом женщины, принося официальное свидетельство под присягой, всякий раз должны были клясться именем божественной Друзиллы. По приказу Калигулы по всей империи воздвигли святилища Друзиллы. Ей поклонялись либо как «Новой Афродите», либо как «Пантее» – «всебогине»{146}146
  О почестях, воздававшихся Друзилле после смерти, см.: Кассий Дион, 59.11; Wood, 'Diva Drusilla Panthea and the Sisters of Caligula'.


[Закрыть]. Египет пошел дальше, переименовав в память о ней один из месяцев в «друзиллей»{147}147
  Kerkeslager, 'Agrippa and the Mourning Rites for Drusilla in Alexandria'.


[Закрыть].

До 38 г. н. э. самой почитаемой женщиной в римской истории была Ливия, жена Августа: престарелая государственная деятельница, умершая в 86 лет, непогрешимо целомудренная матрона, сделавшая публичное шоу из ткачества тог для мужа. Теперь это место заняла Друзилла, женщина, которой, вероятно, не было и двадцати двух лет, овеянная слухами о прелюбодействе и инцесте. На эту перемену вполне могла обратить внимание юная Мессалина.

Вероятно, Мессалина и другие придворные испытали облегчение, когда убитый горем Калигула удалился из города. Сначала он отправился на Альбанские горы за пределами Рима, а затем, обнаружив, что горе преследует его и там, двинулся вниз по побережью к Неаполитанскому заливу, после чего отплыл за море в Сицилию. Двор получал тревожные сообщения о его поведении: он отрастил волосы и бороду и всецело предался пьянству и азартным играм{148}148
  Светоний, «Калигула», 24.2. Сенека описывает скорбь Калигулы как недостойную римлянина: «Утешение к Полибию», 17.


[Закрыть]. Эти отчеты были не вполне справедливы; Калигула находился на Сицилии по официальным государственным делам, проверяя ряд общественных строительных проектов{149}149
  Светоний, «Калигула», 21.


[Закрыть]. Но пока сицилийские города восхваляли императора как своего покровителя, в Риме отсутствие императора продолжало восприниматься как признак эгоистичной, неконтролируемой и чуждой римлянам скорби.

Когда осенью Калигула вернулся в Рим, он еще больше окунулся – вместе с придворными – в жизнь, полную наслаждений, расточительности и погони за острыми ощущениями. Пиры (на которые теперь приглашали Мессалину) стали еще более пышными, гостям на них подавали «хлеб и закуски на чистом золоте»{150}150
  Там же. 37.1.


[Закрыть]. Как-то один вечер увеселения обошелся в 10 миллионов сестерциев{151}151
  Сенека, «Утешение к Гельвии», 10.


[Закрыть]. Плиний Старший впоследствии вспоминал, как увидел Лоллию Паулину, знаменитую красавицу и богатую наследницу, на которой Калигула летом того же года женился, на обычном обеде по случаю помолвки, сияющую в свете ламп украшениями стоимостью около 40 миллионов сестерциев, что в сорок раз превышало общий имущественный ценз, требовавшийся для членства в сенате. Она была усыпана изумрудами и жемчугом, вспоминал он, так что «…вся голова ее была увита переливающимися нитями этих камней, которые сверкали на ней в волосах, придерживаемых драгоценными заколками, на ушах, на шее, увешанной ожерельями, на пальцах»{152}152
  Плиний Старший, «Естественная история», 9.58. Пер. с лат. Г. С. Литичевского.


[Закрыть].

Калигула был не из тех, кто позволил бы жене перещеголять себя. Император появлялся на пирах в нарядах, недостойных, по словам Светония, «не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека». То он надевал женское шелковое платье со множеством браслетов и изящными сандалиями; то наряжался в специальный церемониальный костюм полководца для триумфа, хотя никогда не воевал; то (чему свидетель его современник, посол Филон) принимал облик бога или героя – Геркулеса, Дианы, Меркурия, Юноны, Аполлона, Марса или возлюбленной Марса Венеры, Нептуна, Диониса и, наконец, Зевса{153}153
  Светоний, «Калигула», 52.1; Филон Александрийский, «О посольстве к Гаю» (On the Embassy to Gaius, 79); Кассий Дион, 59.26.6–8.


[Закрыть]. Переодевания для Калигулы были игрой с сакральными табу гендера, политики и религии.

Жизнь двора Калигулы строилась на демонстративном потреблении. Светоний утверждает, что почти три миллиарда сестерциев, унаследованных им от бережливого Тиберия, «он промотал меньше чем в год»[39]39
  Дион отводит на растрату два года, но результат не меняется.


[Закрыть]{154}154
  Светоний, «Калигула», 37; Кассий Дион, 59.2.6.


[Закрыть]. Мессалина, хотя она всегда была богата и теперь вышла замуж за родственника императора, не могла потягаться с такой женщиной, как Лоллия Паулина. Клавдия обошли в завещаниях и Август, и Тиберий: от Августа ему досталось лишь восемьсот тысяч сестерциев, от Тиберия два миллиона{155}155
  О завещании Августа см. у Светония, который считает упомянутую долю унизительной насмешкой: «Божественный Клавдий», 4.7; см. также: Champlin, 'The Testament of Augustus', 162. О завещании Тиберия см.: Светоний, «Божественный Клавдий», 6.


[Закрыть]. Это наследство, даже вместе взятое, не составляло и десятой части стоимости изумрудно-жемчужного гарнитура Лоллии. Хотя Клавдий унаследовал как минимум три имения от отца и, возможно, получил также часть имущества матери после ее смерти в 37 г. н. э., денежный поток оставался проблемой. Когда в 40 г. н. э. Калигула потребовал от дяди стать жрецом его собственного культа – или, скорее, поклонения его нумену (numen) или гению (genius), – Клавдию пришлось одолжить из государственной казны восемь миллионов сестерциев за вступление в жреческий сан, заложив, а впоследствии потеряв, часть своего имущества[40]40
  Поклонение гению – божественной природе, заключенной в каждом человеке, – или нумену (имени) императора было компромиссом, установленным уже при Августе, для города, который все еще не совсем смирился с идеей поклонения живому человеку. Тиберий, например, похоже, посвятил алтарь нумену Августа еще при жизни императора – возможно, по случаю его усыновления в 4 г. н. э. или по случаю его триумфа в 9 г. н. э.


[Закрыть]. Необходимость равняться на Калигулу оставила Клавдия банкротом{156}156
  О банкротстве Клавдия см.: Светоний, «Божественный Клавдий», 9. Кассий Дион (59.28.5) называет входную плату в 10 млн сестерциев.


[Закрыть].

Мессалина и сама была богата. Она унаследовала солидное состояние после смерти отца и, возможно, плюс к приданому получила дополнительные средства от матери и других родственников. Бóльшая часть ее имущества оставалась под ее контролем даже после вступления в брак и, таким образом, разорение Клавдия ее не затрагивало, но тем не менее финансовый кризис мог вызвать напряжение в семье[41]41
  Так как и ее отец, и дед по отцу умерли, Мессалина была sui iuris и могла распоряжаться имуществом самостоятельно. По традиции того времени она, вероятно, вышла замуж за Клавдия sine manu, то есть ее имущество не переходило в собственность или распоряжение ее мужа. Важные решения, касающиеся распоряжения имуществом женщины sui iuris, официально принимались опекуном мужского пола, известным как tutor muliebrum, но к середине первого века их контроль все больше ослабевал: женщина могла обратиться в суд, чтобы принудить своего опекуна действовать в соответствии с ее пожеланиями, или заявить о смене опекуна в принципе. На практике Мессалина, вероятно, распоряжалась своим имуществом самостоятельно через иерархию рабов и вольноотпущенников. Ее приданое официально находилось в распоряжении Клавдия, но общественное мнение не одобряло продажи мужчинами имущества, входившего в приданое жены, для выплаты личных долгов.


[Закрыть]{157}157
  О правах замужних женщин владеть и распоряжаться своим имуществом после смерти отца см.: Ульпиан, «Дигесты», 23.3.9.3; Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire, 101–102. О браке sine manu см.: Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire, 21–22. О Tutela Mulierum и ее ограничениях см.: Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire, 25–34. О приданом и о том, что муж не должен был его тратить, см.: Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire, 91–98.


[Закрыть]. Мессалину, вполне возможно, возмущала необходимость содержать престарелого мужа из средств собственного наследства; а ему, вероятно, было неуютно в любой ситуации, подчеркивающей его финансовую зависимость от жены, и, если семье пришлось ограничить свои расходы после разорения в 40 г. н. э., это должно было мешать попыткам Мессалины произвести впечатление на демонстративно блестящий двор. Кроме того, как будет ясно впоследствии, у Мессалины росло пристрастие к материальной роскоши и красивым вещам.

Бесконечные ежевечерние пиры за счет оскудевающей императорской казны стали для Калигулы превосходной ареной, где он мог потакать своей склонности к смешению удовольствия и боли. Как-то он казнил сына одного человека, а после казни пригласил отца на обед, усердно демонстрируя перед ним гостеприимство, рассказывая ему анекдоты и ожидая, что он засмеется. В другой особо разгульный вечер Калигула, говорят, внезапно начал хохотать. Когда консулы стали его спрашивать, чему он смеется, император ответил: «А тому, что стоит мне кивнуть, и вам обоим перережут глотки!»{158}158
  Светоний, «Калигула», 32.3.


[Закрыть]

Клавдий был идеальной мишенью для излюбленных шуток Калигулы на пирах. Если Клавдий опаздывал, ему приходилось бороться за место; несмотря на его номинальное старшинство, никто в компании не уступал ему места, и дядя императора был вынужден обходить пиршественный зал в унизительных поисках последнего свободного ложа. Если, как это часто бывало с Клавдием, он задремывал после обеда, сотрапезники забрасывали его косточками от фиников и оливок, придворные шуты хлестали его, чтобы разбудить, а какие-нибудь шутники могли потихоньку напялить ему на руки сандалии и дожидаться, когда он проснется и попытается протереть ими глаза{159}159
  Там же. «Божественный Клавдий», 8.


[Закрыть].

Мессалина должна была присутствовать на многих подобных пирах, наблюдая, как они становились все более разнузданными[42]42
  В отличие от греков, римляне всегда считали, что с женщинами на пирах веселее. В конце 30-х гг. до н. э. Корнелий Непот отмечал, насколько странным казался римлянам греческий обычай сегрегации по признаку пола: «Например, кто из римлян постесняется привести на пир жену? Или чья мать семейства не занимает почетнейшего места в доме и не бывает в обществе?» (Непот, «О знаменитых иноземных полководцах», Предисловие, 6; [пер. с лат. Н. Н. Трухиной]).


[Закрыть]. Смеялась ли Мессалина вместе с обидчиками своего мужа, когда они с Клавдием искали свободное место или когда она, возлежа рядом с ним, ощущала холодок от взмахов шутовской плети, или чувствовала себя униженной, сказать невозможно.

Неудивительно, что разговоры о расточительности Калигулы и его психологическом садизме переплетались со слухами о сексуальной развращенности. Было известно, что он водит компанию с малопочтенными личностями; он обедал с колесничими на конюшнях своей любимой команды и общался с актерами, приветствуя их в театре поцелуями[43]43
  И колесничие, и актеры рассматривались как низы низов римского общества. Наравне с проститутками и осужденными прелюбодейками они классифицировались как infames – группа граждан, чьи права и защищенность законом были ограничены в силу их «аморальности».


[Закрыть].

Удовольствие, которое получал Калигула, наблюдая унижение других, похоже, в самом деле распространялось и на его половую жизнь. Наклоняясь поцеловать в шею свою очередную любовницу, он не упускал шанс прошептать: «Такая хорошая шея, а прикажи я – и она слетит с плеч!»{160}160
  Светоний, «Калигула», 33.


[Закрыть] В распоряжении Калигулы было множество социально приемлемых любовниц – актрис, танцовщиц, рабынь и проституток, женщин, чья сексуальная честь и даже телесная автономия, как считалось, не предполагает защиты законом, – но Светоний утверждает, что он находил особенное удовольствие в том, чтобы растлевать и унижать замужних патрицианок.

Обычно он приглашал их с мужьями к обеду и, когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукою. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась, а вернувшись, еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели{161}161
  Там же. 36.


[Закрыть].

Немногим больше уважения император демонстрировал по отношению к женщинам, на которых был женат. Первая жена Калигулы умерла бездетной еще до его восшествия на престол и между 38 и 39 гг. н. э., после чего он женился еще трижды, скоропалительно и неудачно. Его брак со второй женой, Ливией Орестиллой, был заключен на ее свадьбе с другим мужчиной. Возлежа на свадебном пиру напротив счастливого жениха, он, как говорят, повернулся к нему и заявил: «Не лезь к моей жене!» – а затем приказал забрать чужую невесту себе в дом. Такое начало не предвещало супружеского счастья. Через несколько месяцев брак дал трещину, и Калигула, подозревая Орестиллу в том, что она сохранила отношения с первым мужем, отправил чету в изгнание{162}162
  Там же. 25.1.


[Закрыть].

Третью жену, знаменитую красавицу и богачку Лоллию Паулину, Калигула в том же году вызвал из восточных провинций, где ее тогдашний муж командовал императорскими войсками, и женился на ней сам. Вскоре он заподозрил Лоллию в бесплодии и весной 39 г. н. э. развелся с ней{163}163
  Там же. 25.2.


[Закрыть].

С четвертой женой у Калигулы выбора не было; Милония Цезония была как минимум на сносях, а возможно, и успела родить ребенка от Калигулы прежде, чем он в конце 39 г. н. э. женился на ней{164}164
  Кассий Дион утверждает, что она была на восьмом месяце беременности, когда они поженились: 59.23.7. Согласно Светонию, ребенок к тому времени уже родился и был официально признан в день свадьбы: «Калигула», 25.3.


[Закрыть]. Новая императрица не была ни прекрасна, ни молода, однако имела странное влияние на Калигулу. Светоний обвиняет Цезонию в применении приворотных зелий, и даже самого Калигулу, похоже, беспокоила ее власть над ним: говорят, что он неоднократно угрожал ей пытками, чтобы выведать, чем она его так приворожила. Они, судя по всему, составляли хорошую пару по своим наклонностям: Цезония отличалась, по словам Светония, «сладострастием и расточительностью». Рассказывает Светоний и о том, как она выезжала вместе с Калигулой на военные смотры, переступая гендерные границы – будучи в солдатском плаще, шлеме и с копьем, и как она по приказу императора появлялась голой перед собравшимися друзьями{165}165
  Светоний, «Калигула», 25.3.


[Закрыть].

Истории об императорском сексе всегда несколько подозрительны; рассказы о том, что происходит за закрытыми дверями, трудно опровергнуть, и быстрее всего распространяются самые похабные слухи (как будет и с Мессалиной). Невозможно установить, действительно ли Калигула перепробовал жен своих придворных, а если он это делал, опасалась ли Мессалина, что он выберет ее. Но Калигула безусловно обрюхатил Цезонию – замужнюю женщину сенаторского сословия с тремя дочерями от первого мужа – задолго до их свадьбы. В первый год своего брака Мессалина могла прийти к убеждению, что небольшая осторожная супружеская измена вполне допустима в высших эшелонах двора Калигулы.

Когда весной 39 г. н. э. беременная Цезония начала занимать все более прочное место в сердце Калигулы, Мессалина, вероятно, присоединилась к остальным придворным, гостившим на Неаполитанском заливе, перебравшись на виллу, которой владел там Клавдий, и наслаждаясь радостями жизни.

У Калигулы имелись увеселительные корабли, построенные для развлечений на воде. Светоний пишет, что они были «с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода»{166}166
  Там же. 37.2.


[Закрыть]. Это описание можно было бы принять за гиперболу, если бы две такие прогулочные баржи с надписями, содержащими имя Калигулы, не были обнаружены затонувшими на озере, известном как Зеркало Дианы, близ императорской виллы за пределами Рима. Каждое из этих судов было более 60 м в длину, стены и палубы были украшены мозаиками и инкрустациями из цветного мрамора. На борту одного из кораблей был храм с портиками, мраморными колоннами с канелюрами и скульптурными фризами. Другой был оборудован всеми приспособлениями для пиршеств. Вода для плавучего банного комплекса подогревалась с помощью отопительной системы и вытекала из бронзовых кранов. Черепица на крыше храма, портики и обеденные залы были покрыты золотом{167}167
  Об археологии этих кораблей см.: Carlson, 'Caligula's Floating Palaces'.


[Закрыть]. В Кампании общество, в котором, вероятно, вращалась Мессалина, проводило долгие ленивые дни на подобных судах, плавая вдоль побережья с музыкантами и танцорами, развлекавшими их на борту, рано приступая к ужину и покидая столы поздно в ночи.

Но в то лето у Калигулы на уме был еще более амбициозный проект: у него зародилось желание построить мост через залив и триумфально проехать по нему. Эта процессия должна была стать одной из самых сюрреалистических и дорогостоящих в истории Рима{168}168
  Рассказы о мосте Калигулы можно найти в следующих источниках: Светоний, «Калигула», 19, 32.1; Кассий Дион, 59.17; Иосиф Флавий, «Иудейские древности», 19.1.1. Сенека, «О кратковременности жизни», 17.5–6.


[Закрыть].

Корабли, построенные или реквизированные, стояли на якоре в два ряда через весь залив от Бай до Путеол – расстояние примерно в 3,6 км. Затем вереницу кораблей засыпали землей и превратили в подобие Аппиевой дороги, с домиками и местами для привала, снабжавшимися пресной проточной водой. По завершении приготовлений Калигула, облачившись в нагрудный доспех Александра Македонского (по крайней мере, он сам так утверждал) и военный плащ из золотого или пурпурного шелка, расшитого индийскими самоцветами, въехал на мост в Байях. Он принес жертвы Нептуну и богине Зависти и во главе большой колонны солдат поскакал к Путеолам.

На следующий день он проехал назад на колеснице, запряженной скаковыми лошадьми; за ним следовала процессия придворных – Мессалина и Клавдий почти наверняка были среди них – в цветистых одеждах. Позади них шла преторианская гвардия, затем следовали пленные и триумфальные трофеи и, наконец, обычная публика. Добравшись до середины моста, он поднялся на возвышение и обратился к своим «войскам». Он раздал им деньги и похвалил их за храбрость, за перенесенные трудности и опасности и за чудесный переход моря пешком. Затем вся компания принялась пировать на мосту и на кораблях, стоящих на якорях вокруг. На холмах по всему побережью были зажжены тысячи факелов, освещавших полукружье бухты, словно театр. Это было впечатляющее зрелище для любого наблюдателя, но на молодую женщину, такую, как Мессалина, оно должно было произвести особое впечатление.

В некотором смысле, конечно, бухта и была театром – и представление не закончилось. Затем, «насытившись пищей и изрядно перепив вина», Калигула стал бросать сотрапезников с моста, сталкивая тех, кто пытался ухватиться за рули, обратно в воду веслами или лодочными баграми. Когда ему и это надоело, он использовал быстроходный корабль с острым тараном, чтобы потопить некоторые суда, стоявшие на якоре близ моста для пира.

Объяснения действий Калигулы сильно разнятся между источниками (и даже в пределах одного и того же источника). Иудейский историк Иосиф Флавий рассматривает этот проект и как признак безумия императора, и одновременно как его стремление к божественному статусу; Сенека – как признак безумия и стремления к тирании восточного типа[44]44
  Иосиф писал при династии императоров Флавиев (последовавшей за Юлиями-Клавдиями). История его жизни необычайна: он был евреем родом из Иудеи и одним из лидеров, сражавшихся против римлян во время Великого иудейского восстания, поднявшегося в 66 г. н. э., в качестве военного правителя Галилеи. Захваченный в плен и обращенный в рабство, он сблизился со своими римскими хозяевами, будущими императорами Веспасианом и Титом. После войны он был освобожден, получил римское гражданство, дом в Риме, землю в Иудее и императорскую пенсию – именно тогда он и взялся писать историю.


[Закрыть]. По мнению Диона, Калигула задумал это мероприятие как выражение критики по поводу недостаточности традиционного триумфа в республиканском стиле. Светоний предполагает, что он хотел посоперничать с персидскими царями Ксерксом и Дарием, которые (во время военных походов) сооружали аналогичные мосты через Геллеспонт и Босфор, или что он надеялся вестями о своей затее запугать британские и германские племена и заставить их себе подчиниться. Впрочем, Светоний упоминает и о другом объяснении, услышанном от своего деда, который должен был застать это событие: Тиберий, не уверенный в способностях Калигулы быть правителем, обратился к астрологу, а тот предрек, что мальчик скорее на конях проскачет через Неаполитанский залив, чем станет императором. Калигула отчаянно пытался доказать, что астролог ошибся в обоих пунктах{169}169
  Светоний, «Калигула», 19.3.


[Закрыть].

Каковы бы ни были мотивы Калигулы, история с мостом – и с насилием под конец – не была продуктом иррационального безумия. На самом деле она идеально укладывается в логику более широкой программы его политического послания. Калигула знал: больше всего в абсолютном правителе пугает – и фактически определяет абсолютную власть – не власть наказывать жестоко, а власть наказывать по своему произволу. На публике и наедине, в постели и за обедом Калигула любил напоминать своим подданным о том, что они полностью подвластны его малейшему капризу. Его действия в Неаполитанском заливе летом 39 г. н. э. были окончательной проверкой его теории: вначале Калигула преследовал, казалось бы, иррациональные цели, затем воплотил их в необычайную, сверхъестественную реальность. Он развратил гостей чувственными наслаждениями, он усыпил их бдительность музыкой и вином. Наконец, без всякого предупреждения он продемонстрировал произвол и неотвратимую власть над их жизнью и смертью.

Напряженность обстановки, в которой Мессалина провела первые годы своего брака и которая стала ее школой придворной политики, невозможно преувеличить. Это был мир постоянной сенсорной перегрузки; мир роскоши, физических наслаждений, показухи и соперничества в демонстративном потреблении, чего не могли себе позволить Клавдий с Мессалиной. Это был также мир, полностью зависящий от произвольных прихотей его лидера. Мир садизма, унижений, сексуальных домогательств, интриг при императорском дворе и сплетен на Форуме. И самое большое коварство крылось, пожалуй, в том, что это был мир неослабевающей тревоги.

VII
Король умер, да здравствует король!

Правителям, говорил он, живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, покуда их не убьют.

Светоний. Домициан, 21

Сентябрь положил внезапный конец светскому сезону лета 39 г. н. э. В первые дни нового месяца действующие консулы были по приказу Калигулы низложены; их фасции, символы их конституционной власти, были сломаны, что довело одного из них до самоубийства{170}170
  Кассий Дион, 59.20.


[Закрыть]. Затем совершенно внезапно Калигула объявил о своем намерении немедленно отправиться на север, через Альпы, к Рейну.

Северный поход, по-видимому, планировался уже в течение какого-то времени: Светоний говорит о сборе новых легионов и большого количества вспомогательных войск. Все предыдущие императоры так или иначе проявили себя в боях, и память о героизме отца и деда в Германии, должно быть, не давала покоя Калигуле.

Отъезд его, однако, был неожиданным, а темпы продвижения удивительно быстрыми. Преторианцам приходилось, отбросив гордость, грузить свои знамена на вьючных животных, чтобы не отстать. Жителям городов по пути приказали обрызгивать дороги водой, чтобы не поднимались облака пыли, мешавшие двигаться лошадям и людям. Позади Калигулы и его солдат двигалась большая свита: гладиаторы, актеры и узкий круг придворных, в котором присутствовали сестры императора, Агриппина и Юлия Ливилла, а также вдовец Друзиллы Эмилий Лепид{171}171
  Кассий Дион, 59.21.2; Светоний, «Калигула», 43.


[Закрыть]. Клавдий и Мессалина – чья первая беременность, вероятно, уже была заметна – остались в Риме[45]45
  Существует путаница с годом рождения Клавдии Октавии, первого ребенка Мессалины. Тацит утверждает, что на момент ее смерти в 62 г. н. э. ей было двадцать (Тацит, «Анналы», 14.64), но тогда она была бы слишком юной для брака с Нероном в 53 г. н. э. (Тацит, «Анналы», 12.58; Дион Кассий, 60.33.11). Согласно более убедительному сообщению Светония (Светоний, «Божественный Клавдий», 27), она была старше своего брата Британника (родившегося в феврале 41 г. н. э.), а на александрийской монете 41 г. н. э. Мессалина держит изображения двух детей, что подтверждает, что Октавия уже родилась к тому моменту, когда мать была беременна ее братом. Надежная датировка рождения Британника означает, что Октавия не могла родиться раньше начала 40 г. н. э., тогда как вероятная датировка свадьбы ее родителей серединой 38 г. н. э. означает, что она не могла родиться ранее 39 г. н. э. Дата брака Октавии с Нероном в 53 г. н. э. и путаница с порядком рождения брата и сестры предполагают, что она родилась ближе к концу этого промежутка, то есть зимой 39/40 г.


[Закрыть].

Официальным поводом к северному походу Калигулы было усмирение германских племен, которые, в результате ухудшения дисциплины в пограничных легионах, слишком долго находившихся под командованием одного и того же недостаточно строгого наместника, все чаще совершали набеги на римские территории. К концу октября, однако, до Мессалины и Клавдия в Риме дошли слухи о совсем ином мотиве, куда лучше объяснявшем внезапное объявление и беспрецедентную спешку похода Калигулы. Гней Корнелий Лентул Гетулик, долгое время бывший наместником Верхней Германии, был казнен – не за пренебрежение дисциплиной, а за заговор против императора{172}172
  Историю предполагаемого заговора и его раскрытия см.: Кассий Дион, 59.21–23; Светоний, «Калигула», 24.3.


[Закрыть].

К концу октября жрецы в Риме приносили жертвы в благодарность богам – «за обнаружение нечестивого умысла Корнелия Лентула Гетулика на Цезаря Августа Германика [Калигулу]»[46]46
  Пер. с лат. М. В. Елифёровой.


[Закрыть] – но дело было далеко не закончено{173}173
  Эта заметка от 27 октября 39 г. происходит из записей актов Арвальских братьев – древнего жреческого сообщества, возрожденного Августом и посвященного культу исконной италийской богини плодородия: Acta Fratrum Arvalium, Gaius. fr. 9.19–21, Smallwood, p. 14.


[Закрыть]. Гетулик уже успел проявить себя как проницательный политик; он пережил падение своего близкого соратника Сеяна, послав Тиберию завуалированные угрозы относительно уровня поддержки в легионах под его командованием{174}174
  Тацит, «Анналы», 6.30.


[Закрыть]. Возможно, последовавший кризис стал результатом его неудачной отчаянной попытки спасти собственную голову.

Вслед за казнью Гетулика в заговоре были обвинены еще трое: сестры Калигулы Агриппина и Юлия Ливилла, а также вдовец Друзиллы Эмилий Лепид. Утверждалось, что Эмилий Лепид состоял в связи с обеими сестрами своей покойной жены и они вместе планировали убить Калигулу и возвести на трон Эмилия Лепида. Доказательство вскоре обнаружилось – или было сфабриковано – в виде тайных писем, почерк которых якобы совпадал с почерком заговорщиков. Все трое были обвинены в измене перед поспешно созванным императорским судом.

Калигула велел послать три меча – по одному на каждого предателя – в храм Марса Мстителя в Риме. По-видимому, именно прибытие этих сувениров из северного похода Калигулы стало для Мессалины первой вестью о драме, разыгравшейся в ту зиму на Рейне. Вскоре подтверждение явилось и в лице самой Агриппины. Калигула казнил Эмилия Лепида и приговорил своих сестер к ссылке на те же бесплодные острова, где умерли их мать и бабка. Но вначале он отправил Агриппину в Рим, потребовав, чтобы всю дорогу она несла прах своего предполагаемого любовника{175}175
  Светоний, «Калигула», 24.3; Кассий Дион, 59.22.7–8.


[Закрыть]. Калигула был привязан к сестрам, своим единственным близким кровным родственницам, выжившим после расправы с их семьей, – убеждение, что они его предали, должно было быть для него невыносимо. Кара, которую он наложил на Агриппину, была мастер-классом по публичному унижению и психологической мести.

Калигула, возможно, страдал паранойей, но также не исключено, что зимой 39 г. н. э. Эмилий Лепид, Юлия Ливилла и Агриппина действительно замыслили заговор. В тот же сезон состоялся брак императора с Цезонией и родился их ребенок – дочь, которую Калигула назвал Юлией Друзиллой в честь покойной сестры. Император обожал девочку, она была его первенцем и единственным законным ребенком. Он также кристально ясно обозначил свои виды на ее будущее величие: вскоре после рождения Друзиллы Калигула принес ее на Капитолий и, положив ее на колени одной из культовых статуй, вверил ее богам как своего рода божественное приемное дитя{176}176
  Светоний, «Калигула», 25.4; Иосиф Флавий, «Иудейские древности», 19.1.2.


[Закрыть].

До рождения Друзиллы каждый из троих предполагаемых заговорщиков мог питать надежды либо получить императорский титул, либо дать жизнь будущему императору. В качестве доверенного лица своей жены Эмилий Лепид весной 37 г. н. э. был назван наследником Калигулы, а когда в декабре того же года Агриппина родила сына, она попросила Калигулу выбрать ему имя – надеясь, что он даст ему собственное имя Гай в знак будущего покровительства. Догадавшись о ее намерении, тот предложил имя Клавдий – издевательская шутка и предложение, которое Агриппина тут же отвергла{177}177
  Светоний, «Нерон», 6.2.


[Закрыть]. Вместо этого она назвала сына Нероном. С рождением дочери, продолжавшей собственную родословную Калигулы по прямой, и возможностью появления следующих детей, группа, должно быть, почувствовала, что в отсутствие быстрого и решительного вмешательства эти перспективы ускользают.

Обвинения в трехстороннем прелюбодеянии более сомнительны. При Ранней империи было принято приплетать к политическим обвинениям сексуальные – особенно когда эти обвинения выдвигались против женщин. Став императрицей, Мессалина сама будет использовать эту стратегию; и потом она обернется против нее. Даже современники воспринимали эти обвинения как политически мотивированный вымысел. Осуществленная Августом реформа законодательства о прелюбодеянии предписывала мужу не оставаться в браке с осужденной прелюбодейкой, а женщине, осужденной за прелюбодеяние, не вступать в повторный брак; возвращение Юлии Ливиллы к своему прежнему мужу и быстрый повторный брак Агриппины после того, как их вернули из ссылки в 41 г. н. э., доказывают, что с сестер сняли обвинения в прелюбодеянии, как и в государственной измене.

Внезапное публичное падение Агриппины и Юлии Ливиллы должно было особенно шокировать Мессалину. Это были женщины ненамного старше ее, знакомые ей лично и казавшиеся успешными участницами дворцовых политических игр. Возможно, эти женщины прежде служили ей образцами – в том, как себя вести, как пользоваться властью и как, будучи женщиной, выживать при дворе Калигулы.

После прибытия Агриппины в Рим сенат получил от императора письмо. Там содержалось официальное уведомление, что заговор раскрыт, опасность предотвращена, а участники наказаны. Сенат ринулся действовать, восхваляя Калигулу за прозорливость, благодаря богов за его спасение и постановив устроить ему триумфальную овацию за «победу» над заговорщиками. Собрали делегацию, чтобы отправить ее в зимний лагерь Калигулы в Лугдунуме (городе, где родился Клавдий) и объявить о постановлениях Калигуле лично. Избежав обычного процесса жеребьевки, Клавдия специально выбрали одним из делегатов{178}178
  Кассий Дион, 59.23.


[Закрыть]. Этот шаг оказался ошибочным.

Возможно, примерно в то время, когда Клавдий покинул город и отправился в путешествие, Мессалина ощутила первые родовые схватки. Ее первый ребенок, дочь, получившая имя Клавдия Октавия (в честь своего отца и Октавии, прапрабабки, благодаря которой и у Клавдия, и у Мессалины в жилах текла кровь Августа), скорее всего, родился в бурную, полную потрясений зиму 39/40 г. н. э.

Мессалина должна была получить самую современную медицинскую помощь, какую только могла предложить империя. Но, как и в любом обществе в те давние времена, роды были делом рискованным. С первых признаков родовых схваток за Мессалиной наблюдала команда не менее чем из трех чрезвычайно опытных повитух{179}179
  Последующие детали заботы о знатных римских роженицах взяты из трактата «Гинекология» выдающегося врача II в. н. э. Сорана.


[Закрыть]. В случае осложнений вызвали бы врача-мужчину. Домашние рабы сновали туда-сюда, принося оливковое масло, теплую воду, свивальники, одеяла, размягченные морские губки, подушки и средства для восстановления сил со свежими ароматами: мяту, яблоки, айву, дыню, ячмень, огурец, лимон, даже свежую землю. Выбрали комнату – прохладную, но не холодную, просторную, но не такую огромную, чтобы посреди римской зимы по ней гуляли сквозняки, – и подготовили ее. Внесли родильный стул и постелили две кровати – одну твердую и низкую для родов, другую мягкую, с горой подушек и одеял. На этой кровати Мессалина будет отдыхать после родов – если выживет.

Ювенал в шестой сатире бичует богатых римлянок за нежелание испытывать риски беременности и терпеть роды. «На позолоченном ложе едва ль ты найдешь роженицу», – презрительно фыркает он со всей самоуверенностью мужчины, которому никогда не придется рожать{180}180
  Ювенал, «Сатиры», 6.594. Пер. с лат.д. С. Недовича.


[Закрыть]. Ювенал преподносит это как доказательство морального упадка и забвения женского долга, но страх родов, их болей, осложнений и потенциальной смертельной опасности поистине имел основания, особенно для молодой первородящей матери вроде Мессалины.

Естественные тревоги в связи с рождением первого ребенка Мессалины должны были усугубляться атмосферой в Риме и в доме Клавдия в ту зиму. Кризис на Рейне спровоцировал полную реорганизацию внутри ближнего круга императора, но, пока Калигула оставался вне города, трудно было понять, какую форму он примет. Сведения, которые по капле просачивались осенью того года: внезапный отъезд Калигулы, объявление о казни Гетулика, прибытие трех мечей в храм Марса Мстителя, появление Агриппины и, наконец, письмо императора в сенат – не могли не способствовать взрывоопасной атмосфере неизвестности и паранойи.

Полностью последствия неудавшегося заговора для Мессалины и ее растущей семьи станут ясны только по возвращении Клавдия в Рим из Лугдунума. Император, как оказалось, не одобрил участия своего дяди в сенаторской делегации. Его реакция оказалась настолько враждебной, что, как утверждает один из современников, когда Клавдий прибыл, Калигула прямо в одежде бросил его в реку{181}181
  Светоний, «Божественный Клавдий», 9. Здесь и далее пер. с лат. М. Л. Гаспарова.


[Закрыть]. Это, вероятно, легенда, но ярость Калигулы из-за присутствия его дяди в составе делегации, несомненно, была велика, и, по мнению Светония, в ту зиму в Галлии жизни Клавдия угрожала нешуточная опасность.

Предлагаемое Светонием объяснение реакции Калигулы неубедительно. «Гай был в диком негодовании и ярости, – пишет он, – оттого что к нему нарочно прислали его дядю, словно к мальчишке для надзора»{182}182
  Там же. 9.1.


[Закрыть]. Хотя чувство, что к нему относятся свысока, возможно, и добавило масла в огонь гнева Калигулы, истинной причиной, вероятно, была связь Клавдия с заговорщиками. Он точно так же приходился дядей Агриппине и Юлии Ливилле, как и Калигуле; при других обстоятельствах – если бы его не игнорировали настолько в семейных кругах и если бы он сопровождал императора в его первоначальном походе на север той осенью, а не остался в Риме – он мог бы легко оказаться замешанным в заговор.

Свое отречение от Клавдия Калигула сопроводил директивой сенату: не оказывать новые почести членам семьи его отца{183}183
  Кассий Дион, 59.22.9.


[Закрыть]. Смена караула состоялась. Родная семья Калигулы, сыгравшая столь важную роль в создании его имиджа на раннем этапе, пала, и теперь будущее императорского двора было связано с Милонией Цезонией и их дочерью.

Новости о приеме Клавдия в Лугдунуме вряд ли были приняты хорошо, когда по прибытии в Рим он сообщил их своей жене. Мессалина, скорее всего, только что перенесла самый опасный послеродовой период, ее грудь все еще была туго и неудобно перетянута повязками, пропитанными вяжущими средствами для остановки выработки молока, которое уже не было нужно, так как Октавию препоручили кормилице по имени Илария{184}184
  Сохранилась эпитафия Иларии: CIL VI.8943.


[Закрыть]. Мессалине приходилось думать о своем новообретенном положении при дворе и будущем новорожденного. Ее супруг, как она знала, был обязан своим положением, своим престижем – скорее всего, даже своим браком с ней – исключительно благоволению Калигулы. Недавний поворот событий мог навлечь на их новую семью катастрофу.

Возможно, именно благодаря связям Мессалины удалось предотвратить подобный кризис. После высылки Агриппины заботу о ее сыне Нероне поручили Домиции Лепиде (матери Мессалины и тетке Нерона по отцу)[47]47
  Отец Нерона Гней Домиций Агенобарб умер вскоре после изгнания его матери.


[Закрыть]{185}185
  О воспитании Домицией Лепидой Нерона см.: Светоний, «Нерон», 6.3; Тацит, «Анналы», 12.64.


[Закрыть]. С учетом того что будущие перспективы Нерона, скорее всего, были мотивом заговора 39 г. н. э., передача мальчика на воспитание Домиции Лепиде предполагает, что родственники со стороны Мессалины по крайней мере сохранили доверие Калигулы.