Текст книги "Работа над ошибкой"

XII

«Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее… впрочем, не о том теперь идет дело», – вспоминал Эмиль Погорельского, пока они с Аленой ехали в такси до отеля.

В гостинице их встретил Ян. Он прибыл в Санкт-Петербург двумя часами ранее и позаботился о размещении своего ученика и его опекунши в отеле. Брата и сестру поселили в уютный двухкомнатный номер с видом на Неву.

Ян пригласил Эмиля и Алену поужинать в ресторане отеля. За столом Эмиль и его учитель почти не говорили. Они были предельно сосредоточены на своих мыслях. Лишь пару раз за вечер Ян прерывал молчание и, как заправский тренер, делал своему подопечному ободряющие внушения и менторские наставления.

– Ты готов. Не думай ни о чем, кроме музыки.

– Я понял.

– В подробностях представь завтрашний день, до мельчайших деталей. Как входишь в концертный зал, как садишься за инструмент, как касаешься клавиш, насколько они жесткие, и так далее. Понял?

– Да.

– Представь идеальное исполнение, представь, как ты побеждаешь. Это задание. Сделай это перед сном. А когда ляжешь в кровать, прокрутишь в голове все партии. Сделаешь?

– Да, – односложно отвечал Эмиль.

Его взгляд упирался в скатерть и рассеивался в белизне ткани. С таким же успехом Эмиль мог сидеть с закрытыми глазами. Он слушал Яна и кивал, словно боксер в углу ринга, внимающий словам наставника. Алена тихо сидела рядом, ела куриный суп, с интересом наблюдая за тонкостями подготовительного процесса. Эмиль и Ян не обращали на нее внимания. Ее будто не было за их столом.

При первой же встрече с Аленой Ян задал сугубо деловой тон общения, без каких-либо заискиваний и игр. Поначалу Алена пыталась шутить, делиться своими впечатлениями от города, но Ян был холоден и не проявлял заинтересованности. Алена быстро поняла, что здесь она лишь спутник, допущенный на чужую орбиту. Она подобрала нужный шаблон поведения и весь оставшийся вечер вела себя незаметно.

После ужина брат с сестрой отправились к себе в номер. Алена занималась косметическими процедурами, а Эмиль читал, лежа на кровати. Сначала он прочитал рассказ Джека Лондона о тринадцатилетнем эскимосе Кише, затем историю Виктора Астафьева о тринадцатилетнем Васютке. Закончив, Эмиль закрыл глаза и принялся представлять в голове события грядущего дня. Так и уснул.

* * *

Когда Времянкин проснулся, было раннее утро. Луч солнца медленно двигал по стене ровные прямоугольные проекции оконных рам. Эмиль следил за тем, как световые фигуры плавно смещались к входной двери, попутно размываясь и увеличиваясь в размерах. Комната постепенно наполнялась светом. Эмиль чувствовал себя отдохнувшим.

После медитативных созерцаний мальчик поднялся с постели. На стуле, расположенном рядом с кроватью, он обнаружил аккуратно уложенные черные брюки и белую рубашку. Под стулом стояли начищенные до блеска туфли. Эмиль сообразил, что, пока он спал, Алена предусмотрительно подготовила его концертный костюм. Она заботливо отгладила все складки на одежде и привела в порядок обувь.

Времянкин заглянул в комнату сестры, но Алены там не оказалось – он был один в номере. Эмиль решил, что сестра не захотела тратить время на сон и отправилась осматривать достопримечательности города. Тем более она говорила о чем-то таком накануне вечером. Эта мысль успокоила мальчика, и он занялся собой. Эмиль сделал зарядку и принял душ.

За время, пока он был в ванной, Алена так и не вернулась. До начала первого тура конкурса оставалось несколько часов. Волноваться из-за отсутствия сестры было рано. Эмиль отбросил все лишние мысли и не спеша начал облачаться в боевой наряд. Сначала он натянул новенькие носки. Подошел к большому зеркалу. Какое-то время разглядывал в отражении результаты ежедневных зарядок: худощавый мальчик в трусах и носках, кривляясь, напрягал зачатки рельефа. Он внимательно осмотрел свое лицо на предмет прыщей. Не обнаружив ничего выдающегося, оскалил зубы. Покачал языком молочный резец. Заметил торчащий локон волос на голове и придавил ладонью непослушную прядь.

Пришла очередь сорочки. Она пахла цветами: то ли лавандой, то ли ромашкой. В этом Эмиль не разбирался. Ему нравился этот душистый аромат, оставленный стиральным порошком. Он надел рубашку и снова подошел к зеркалу. Плечи на месте, рукава на месте.

«Том Сойер – лидер. Энергичный, сообразительный, смелый, с легкостью вступает в противостояние. Задиристый, что тоже является качеством лидера. Романтичный. Что из него вырастет – вопрос отдельный. На каждого предводителя найдется другой, такой же амбициозный, желающий его спихнуть. Война всегда оставляет увечья, и люди ломаются порой. Интересно, что и Кишу, и Васютке, и Сойеру нужно было оказаться в смертельно опасной ситуации и преодолеть ее, чтобы добиться уважения взрослых. Такие герои вам нужны? Жестокий процесс инициации. А если бы они не справились? Миру неинтересны слабаки. Мир несправедлив. Поэтому обдурить его незазорно. Мой поход – месть обществу за всех молчунов», – размышлял Эмиль. Он снял со своей будничной рубашки конька и нацепил его на нагрудный карман парадной сорочки. Черный конек поблескивал на белом фоне. Дальше были брюки, и снова зеркало. «Я буду, как скрученный китовый ус, спрятанный в куске тюленьего жира. Они заглотят наживку, жир растает, и ус распрямится. Он будет впиваться в их внутренние органы, и в конце концов ослабев, они падут к моим ногам. Я волк в овечьей шкуре. Я…» – не успел Эмиль закончить свою мысль, как в номер вошла Алена. В руках у нее были бумажные пакеты с продуктами.

– Проснулся?

– Да. Спасибо, что погладила одежду. Повезло же мне с сестрой.

– Ага. Покажись.

– Сейчас.

Эмиль надел туфли, выпрямился, сунул руки в карманы и сделал один оборот вокруг своей оси.

– Красавец!

– Благодаря тебе. Хорошо не сомневаться в своем внешнем виде.

– Можешь не переживать об этом. Выглядишь отлично. Какой красивый значок. Морской конек? Откуда такой?

– Это подарок – талисман.

– Так! Я принесла свежий хлеб, сыр, фрукты, шоколад. Давай быстренько перекусим, чтобы я тоже успела принарядиться. Должна же я соответствовать твоему виду.

В дверь постучали.

– Войдите, – откликнулась Алена.

В номер заглянул Ян.

– Можно?

– Проходите, Ян. Мы как раз собирались перекусить. Присоединяйтесь.

Тот взглянул на циферблат наручных часов.

– Время есть… В смысле время есть еще. Не еще есть, а пока что есть. Времени достаточно, я хотел сказать. Для того чтобы поесть. Тьфу ты.

Выбравшись из словесного лабиринта, Ян щелкнул гортанью.

Через час все трое усаживались в такси, стоявшее у парадного входа в гостиницу. Алена и Эмиль разместились на заднем сиденье, Ян сел рядом с водителем.

– Санкт-Петербургский Дом музыки, пожалуйста, – задал маршрут Ян.

– Можно просто Дом музыки. Мы же в Санкт Петербурге, – поправил его водитель, и такси тронулось с места.

Ехали молча. Эмиль смотрел в окно. «Киш – типичный экстраверт: энергичный ребенок, без рефлексий и сомнений, смелый, смышленый, справедливый. Способен на самопожертвование ради других, идет до конца. Имея такой набор качеств, трудно оставаться в тени. Мальчик уверенно завоевывает свое место в обществе. Заставляет всех уважать себя. Настоящий герой, что тут скажешь.

Ну а как насчет других юных эскимосов, живущих в этом поселении? Сидят они вечерами в своих иглу, где-то у Полярного моря, и… И ничего мы о них не знаем. Они нам неинтересны. Роль тихонь проста – на их фоне герой должен выделяться. Они все не такие, как он один, и, в силу своего характера, вынуждены ползти тихой сапой по жизни. А вдруг среди них есть способные математики или художники? Никто не дал им возможности узнать это. А сами они, то ли из скромности, то ли из страха, ничего не предприняли. Можно утверждать это наверняка, иначе была бы история и о них. Шиш! Вы не заявляли о себе, вы не требовали, вы застенчивые никчемыши. Выживает сильнейший.

Никогда не любил доказывать, что я стою чего-то. Выпрашивать признание. Продавать себя. Мол, оцените меня, ведь я так хорош. Одно дело концерт – люди просто приходят послушать музыку, и если ты любишь свое дело и умеешь что-то – проблем не будет. Но экзамены или конкурсы – это совсем другое. Ненавижу конкурировать! Нас сталкивают лбами, втягивают в борьбу, где наградой за победу будет их любовь. Идите лесом! Засуньте свою любовь в одно место. Я и другие бедолаги сражаемся между собой за похвалу, соперничаем за возможность занять свободный стул на этом празднике жизни. Некоторые входят в раж и ожесточенно усердствуют, другие, на радость публике, включаются в соревнование с азартом, кто-то не выдерживает и сдается.

Победитель всегда один. Победа. Убеждение силой. Избегание беды. А беда – это все, кроме победы. Поражение. Я, конечно, не против почета и уважения, но не заставляйте меня ублажать ваше могущество, ваше полномочие решать, кто достоин, а кто нет. Лучше я посижу в одиночестве, сочиню что-нибудь. Не понимаю, как я поступил в университет с такими мыслями. Но, правда, не доучился – видимо, разочарование достигло своего пика. Ведь и там приходилось конкурировать, включаться в борьбу за оценки, за расположение педагогов. Не будешь им нравиться – свободен. И снова ты зависишь от чужих симпатий. Общество многое теряет, задвигая молчунов. Хотя, что оно может, когда в дело вступают инстинкты. Такова жизнь. Тут уж сам решай, на что ты готов, чтобы преуспеть.

Мы с Эриком предпочли проторенным тропинкам свой путь. Самовыражение вместо угождения. Углубленные поиски нового вместо стремления построить карьеру. Исследование. Эксперимент. Полная независимость от чужого мнения. Хотите любите нас, хотите – нет. Нам плевать! Это был наш способ вести дела, наши условия работы. Мы играли по своим правилам. Как ни странно, наша стратегия приносила успех. Это было по-настоящему чудесно. Действительно. Наяву. Я верну себе это право, хватит с меня!» – рассуждал Эмиль.

Его настроение быстро менялось. Он то воодушевлялся на бой, то чувствовал бессилие, то радовался предстоящему приключению, то испытывал смятение. Эмиль осознавал, что что-то не так с его эмоциональным состоянием, и связывал это с волнением. Он ориентировался на взрослый опыт и забывал, что тело, в котором он пребывал, претерпевало активные изменения. Формировался скелет, нервная система, происходили и другие внутренние процессы. Перепады настроений были неизбежны.

Автомобиль подъехал к воротам Дома музыки – величественного здания, напоминающего классические французские средневековые замки, с их обилием всевозможных башенок, разнообразием окон, множеством выступов и богатством отделки. У дверей здания, некогда служившего дворцом великого князя Алексея Александровича, толпился народ. Десятки детей в сопровождении старших родственников и педагогов ждали приглашения войти в помещение. Они съехались в Санкт-Петербург из разных уголков страны, чтобы принять участие в конкурсе «Река талантов». Ко входу стягивались и зрители предстоящего концерта.

– Пойду вперед. Найду организаторов, узнаю что к чему.

Протиснувшись сквозь толпу, Ян скрылся за массивными резными дверями дворца. Эмиль и Алена остановились у забора, чуть в стороне от скопления людей. Не говоря ни слова, Алена протянула брату открытую ладонь. Эмиль взял сестру за руку.

– У тебя холодные руки. Замерзла?

– Они у меня всегда холодные. Даже в жару. А сейчас я еще и нервничаю. Сколько же здесь детей? Человек пятьдесят, не меньше. И каждый, надо полагать, талантлив. Ты собираешься всех одолеть?

– Такой план.

– Мне кажется, я переживаю больше тебя. Совсем не волнуешься?

– Еще как волнуюсь, но это дополнительная энергия. Главное, обуздать ее. Я справлюсь!

– Ты, конечно…

Из здания на крыльцо вышла представительница организаторов конкурса и пригласила всех войти в помещение.

В оформлении внутреннего убранства дворца переплетались различные стили и направления: рококо, ренессанс, барокко, ориентальный стиль. Юные участники конкурса и их сопровождающие ожидали начала концерта в просторной Фламандской гостиной, украшенной дубовыми филенчатыми панелями и живописными полотнами. В помещении стоял галдеж. Голоса людей перемешивались с беспорядочными звуками струнных и духовых инструментов, усиливая какофонию.

Эмиль и Алена молча стояли у стены зала. Времянкин оценивающе разглядывал конкурсантов, пытаясь по внешнему виду и уровню самоконтроля определить сильнейших соперников. Дети постепенно заражались друг от друга состоянием мандража. Многие с трудом справлялись с эмоциями: кто-то плакал, кто-то судорожно разминался, кто-то пребывал в ступоре, кто-то, не находя себе места, лихорадочно бродил по залу. Эмиль внимательно подмечал все признаки нервозности, и мало-помалу уверенность в собственных силах крепла в нем. Он знал, что делать с волнением. Он был спокоен, и это спокойствие являлось его неоспоримым преимуществом.

Переводя взгляд с одного участника на другого, он вдруг остановился на девочке лет восьми, разместившейся на изящном канапе в противоположном конце зала. На ней было пышное бордовое платье. Белый ободок наушников придавливал тупей рыжих волос. Было в ней что-то, что отличало ее от остальных участников. Она сидела вальяжно, откинувшись к стене. Ее ступни, обутые в белые туфли, покачивались в воздухе, очевидно, в такт музыке, которая звучала в наушниках. Она жевала жвачку и надувала большие пузыри. Пузыри лопались, покрывая подбородок и кончик носа девочки зелеными лоскутами. Она ловко, при помощи языка, отлепляла резинку от лица, возвращала ее в рот, жевала и надувала очередной флуоресцентный шар. Девочка не озиралась по сторонам, как многие другие дети. Она спокойно разглядывала какие-то картинки в буклете.

«А вот она уверена в себе. Похоже, совсем не волнуется. Интересно, на чем она играет?» – думал Эмиль. Он обратил внимание на странного вида мужчину и женщину, между которыми сидела девочка. На вид им было лет по сорок, и они были абсолютно одинаково одеты: оба в джинсах, белых кроссовках и коротких черных кожаных куртках с подплечниками. Глаза обоих скрывали солнцезащитные очки классической формы. У женщины было пепельное каре с начесанной челкой. Она сидела, сунув руки в карманы куртки. Мужчина был крупным, с массивным усатым лицом и седоватой стрижкой-площадкой. У него на коленях лежал черный скрипичный футляр. Мужчина придерживал его своими огромными ладонями. В его руках кофр выглядел крохотным. В целом эта парочка смотрелась так, словно прибыла из конца восьмидесятых двадцатого столетия, и больше напоминала телохранителей, нежели сопереживающих опекунов. Они бесстрастно смотрели прямо перед собой и тоже жевали жвачки, надувая пузыри. «Телохранители», – подумал Эмиль. К странной троице, прихрамывая, подошел щуплый мужчина с загипсованной ногой. В руках он держал какие-то бумаги. Мужчина встал напротив девочки и начал говорить что-то, обращаясь только к ней. Она спустила наушники на шею и, не меняя расслабленной позы, продолжая активно жевать, слушала, что он говорит. Складывалось впечатление, что девочка не испытывает никакого уважения к этому человеку. Он словно отчитывался перед ней, как перед большим боссом. При этом «восьмидесятники» никак не реагировали на мужчину с гипсом. «Точно телохранители», – заключил Времянкин.

К Алене и Эмилю подошел Ян. У него в руках тоже были какие-то бумаги.

– Мы играем сорок первыми, – сообщил педагог.

– Сорок первыми? – уточнил Эмиль.

– Это проблема?

– Нет.

Времянкин почесал затылок.

– Хорошо. Как настроение? Волнуешься?

– Все в порядке. А вы?

– Я? – переспросил Ян и щелкнул гортанью. – Я тоже в порядке. Ну что ж, как я понял, через десять минут начало. Можно сходить в туалет или что-то еще, если надо.

– Не надо.

– А я, пожалуй, схожу… – напомнила о себе Алена. – Куплю воды, – немного подумав, добавила она.

– Потом приходите сразу в Английский зал. Занимайте любое свободное место, – проинструктировал Ян.

– А вы?

– Мы будем ждать своей очереди здесь.

Алена наклонилась к Эмилю и поцеловала брата в щеку.

– Ты лучший! Люблю тебя! Ни пуха!

– Спасибо, сестренка! Я тоже тебя люблю.

– Не спасибо, а к черту.

– Как скажешь.

– Ну все, я пойду.

Алена аккуратно стерла с щеки мальчика след от помады, выпрямилась и направилась к дверям. Эмиль и Ян провожали ее взглядами. Перед самым выходом она обернулась, улыбнулась и помахала брату рукой. Ян помахал ей в ответ и быстро переключился на своего подопечного.

– Волнуешься?

– Вы уже спрашивали.

– Ну да. Ну да.

– Не переживайте, все нормально. Чувствую себя хорошо.

– Ну да.

– Вас что-то беспокоит?

– Сомневаюсь, говорить или нет…

– Скажите.

– В жюри Оливье Кассаветис.

– Кто это?

– Это, дорогой мой Аэмилиус, один из лучших исполнителей Равеля современности. Таких надо знать! Чуть ли не главный специалист по его творчеству. Вот так вот.

– Ну и?..

– У нас первым номером идет Токката. Если сегодня ему не понравится твое исполнение, до завтрашнего тура можем и не добраться. Поменять, что ли, местами с Сергеем Васильевичем?

– Думаю, нужно оставить все как есть. Мы специально составили программу так, чтобы поступательно раскрывать мои сильные стороны. На мой взгляд, это верная стратегия.

– Ну да. Ну да.

– Вы сказали Аэмилиус?

– А да… Эмиль происходит от римского Аэмилиуса. Знаешь, что означает твое имя?

– Соперник, кажется. Я не помню. Помню, что в юности не любил свое имя, но со временем привык. Сжился, ничего.

– В юности? Это забавно.

– Я сказал в юности?

– Еще как сказал.

– Мне часто кажется, что мне лет девяносто. Будто я уже родился стариком. У вас такое бывало?

– Стариком? – Ян усмехнулся: – Ну, не знаю. Что именно ты чувствуешь?

– Время. Как его мало. Боюсь потерять. Разве ребенок в моем возрасте не должен хладнокровно убивать его всякой ерундой? Некоторые, например, могут часами бросать камень в стену и радоваться при этом.

– Ха. Я бы сейчас побросал камень в стену. Здорово, должно быть, снимает напряжение. Знаешь, все эти рассуждения о времени, безусловно, важны, но в результате ты просто делаешь то, что любишь, и не делаешь того, что не любишь. Это вопрос желания. Вот и все. А высокомерие – вещь прилипчивая, знаешь ли. Как и любой порок, оно заходит в дверь, а выходит в щелочку. Избавляйся от него, мой тебе совет. Ты только выиграешь. Серьезно.

– Я высокомерный? Возможно, я неточно выразился, рассуждая о других, но я не осуждаю поведения этих… людей. Мне просто… жаль их.

– Вот-вот. Похоже, это оно и есть. Но это не смертельно, с этим можно жить.

Возникла небольшая пауза в разговоре. После Ян продолжил:

– У твоего имени есть еще одно значение – усердный. Здесь, среди конкурсантов, тоже могут оказаться такие, как ты, те, кто ценит время. Приглядись: рвение привело их в эту гостиную. Как и тебя. Время от времени ты будешь сходиться с себе подобными в одной точке. Это неизбежно. У вас схожие стремления – ваши, как бы это сказать, интересы пересекаются. Вы конкуренты. Соперники. Карьера, успех и прочее. Чего обычно люди хотят?

– Вы это не одобряете?

– Что значит «не одобряете»?

– Стремление к успеху и «прочее»?

– Я же здесь. Зачем еще что-то говорить?

Ян снова щелкнул гортанью.

Опекуны конкурсантов постепенно покидали помещение, направляясь в Английский зал. К началу первого тура во Фламандской гостиной остались только дети и их педагоги.

– Ладно.

Ян достал из кармана платок и промокнул лысину. В гостиную вошла женщина и обратилась к присутствующим:

– Уважаемые конкурсанты, мы начинаем. Прошу подойти к сцене первого участника. Это у нас – Царева Людмила.

Из глубины гостиной вышла девочка лет десяти в голубом платье, с флейтой в руках. Она направилась к женщине, назвавшей ее имя. Следом за флейтисткой шла, по всей видимости, преподавательница девочки, вероятно для аккомпанемента. Женщина пропустила участницу и ее педагога к сцене и снова обратилась к присутствующим:

– Фенхель Денис готовится.

Со стула поднялся мальчик с трубой.

– Вы следующий. Я вас отдельно приглашу. Прошу всех сохранять тишину. Удачи, ребята!

Женщина улыбнулась и скрылась за дверью. В гостиной можно было слышать почти все, что происходило в Английском зале. Речь конферансье звучала неразборчиво, но по аплодисментам зрителей можно было догадываться, что происходит на сцене. Поначалу это были короткие по продолжительности, но частые хлопанья.

– Представляют жюри, – негромко комментировал Ян.

Он стоял, сложив руки на груди, смотрел в пол и внимательно слушал, что происходит в соседнем зале. Спустя пару минут воцарилась полная тишина. Она длилась ровно столько, сколько нужно конкурсанту, чтобы выйти на сцену и начать свое выступление.

– Началось.

Ян выдохнул. Заиграло фортепиано. Почти сразу вступила флейта.

– Ресслер-Розетти. Концерт ре мажор для флейты с фортепиано, – с ходу определил Ян.

Он вслушивался в исполнение, зажмурившись, потирая кончиками пальцев седые виски. В какой-то момент Ян сморщился и открыл глаза. Затем улыбнулся и окинул взглядом окружающих. Словно он что-то заметил и хотел убедиться, заметил ли это кто-то еще.

– Что? – спросил Эмиль.

– Ничего, ничего, – ответил Ян.

И добавил шепотом:

– Если и другие будут демонстрировать такой уровень, у нас приличные шансы на победу.

Ян буквально просиял от своего открытия. Его настроение заметно улучшилось. Он распрямил спину и поправил ремень, в очередной раз окинув взглядом присутствующих в гостиной.

– Но расслабляться не стоит – это только первая участница. Кто его знает…

Эмилю было забавно видеть Яна таким. Учитель словно разговаривал сам с собой. Наконец в Английском зале раздались аплодисменты. Через мгновение в гостиную вошли раскрасневшаяся флейтистка и ее педагог. Они молча проследовали к своим вещам. Администраторша пригласила на сцену следующего участника. Юный трубач вместе с аккомпаниатором направились к выходу. Женщина назвала имя конкурсанта, который пойдет следом, и закрыла дверь снаружи. Прямо напротив Эмиля какой-то мальчик звонко шлепнул себя ладонью по лбу.

Снова аплодисменты, и снова тишина. Эмиль вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернулся и увидел, что на него пристально смотрит та самая девочка в бордовом платье. Эмиль встретился с ней глазами. Девочка не отворачивалась. Она сидела рядом с мужчиной с загипсованной ногой, слушала музыку в наушниках и смотрела прямо на Времянкина. Ее охранников в гостиной уже не было. Девочка надула большой пузырь из жвачки, смяла его губами и втянула обратно в рот. Эмиль улыбнулся ей, приветственно кивнул и отвел взор. «Чего уставилась? Странная девочка», – подумал он. Ее взгляд показался ему жутковатым.

Концерт продолжался. Ян угадывал каждое произведение по первым же нотам. У этой игры не было какого-то определенного смысла, просто Ян, видимо, таким образом занимал свой мозг на время томительного ожидания. Постепенно он все больше обретал уверенность в превосходстве Эмиля над другими исполнителями. Он шутил и даже постукивал ногой в такт музыке. Некоторые конкурсанты возвращались со сцены в слезах, некоторые, напротив, были довольны своим выступлением. А может, их просто радовало то, что самое сложное было уже позади. Дети, отыгравшие свои номера, вместе с педагогами покидали гостиную и шли в зал, смотреть оставшуюся часть концерта. В гостиной становилось все меньше людей.

Тридцать восьмым номером концерта выступала Мелания Журавлева. Так звали рыжеволосую скрипачку в бордовом платье. Ее имя назвала женщина, следившая за порядком выступлений. После выхода Мелании на сцену из Английского зала донесся смех зрителей. Ян предположил, что смеются над ее загипсованным аккомпаниатором. Он и сам пошутил над тем, как должно быть забавно может выглядеть загипсованный пианист, жмущий на педали. Смех в зале прекратился, как только Мелания и ее аккомпаниатор заиграли. Ян не сразу узнал произведение, которое они исполняли. Это был концерт для скрипки с фортепиано Хачатуряна.

– Пока это сильнейший конкурсант из тех, кто выступал, – серьезно заявил Ян и посмотрел, сколько еще участников осталось в гостиной.

– Вам нравится?

– В ней определенно что-то есть.

Ян задумался. На какое-то время ему стало не до шуток и танцев. У Эмиля появился первый серьезный конкурент. После бурных аплодисментов Мелания вернулась в гостиную. Присутствующие внимательно следили за ней. Она невозмутимо шла к своим вещам. Следом ковылял ее аккомпаниатор. Мелания сложила скрипку в футляр, надела на шею наушники и спокойно вышла из Фламандского зала. Мужчина с гипсом последовал за ней.

Следующий участник, по мнению Яна, сыграл намного хуже. Сороковым номером должен был выступить восьмилетний пианист. Мальчик не справился с волнением и, расплакавшись, ушел со сцены, так и не начав играть. Его встревоженные родители вбежали в гостиную и принялись громко выяснять, что могло послужить причиной провала. Они настаивали на повторном подходе мальчика к инструменту и спорили с организаторами конкурса. Из-за этого инцидента в концерте образовалась небольшая пауза. «Конкурсы – это зло!» – подумал Времянкин. Ему было искренне жаль парня, не выдержавшего напряжения. Между тем Эмиль и Ян уже стояли за кулисами Английского зала бок о бок, глядя на сцену в ожидании объявления.

– Эмиль, – негромко обратился Ян.

Мальчик поднял голову.

– Знаешь, что написал о Равеле лондонский «Таймс» в тысяча девятьсот двадцать четвертом году? «Прослушать целую программу сочинений Равеля – все равно что весь вечер наблюдать за карликом или пигмеем, выделывающим любопытные, но весьма скромные трюки в очень ограниченном диапазоне».

Эмиль улыбнулся.

– «Почти змеиное хладнокровие этой музыки способно вызвать отвращение. Даже красоты ее похожи на переливы чешуи у ящериц или змей». Понимаешь, к чему я?

– Невозможно нравиться всем?

– Ээээм.

– Сейчас меня уже объявят.

– Меньше пиетета, вот что я хотел сказать. Не нужно слишком уважать Равеля. Будь с ним на равных, спорь с ним, не уступай! Ты…

Не успел Ян закончить, как к микрофону подошел конферансье. Он принес зрителям извинения за задержку и объявил Эмиля.

– «Гробница Куперена». Токката. Исполняет ученик музыкальной школы номер один города Пушкино, Времянкин Эмиль. Семь лет.

В зале раздались аплодисменты.

– Я понял, о чем вы. Сделаю, – уверил учителя Эмиль и повернулся к сцене.

Он на мгновение замер, уставившись в дощатый пол. Времянкин готовился сделать шаг на сцену. Важный шаг, за время которого многие успевают потерять себя. Он понимал, что необходимо четко осознавать все, что будет происходить после этого шага. Нельзя воспринимать публичное выступление как пытку и терпеть неудобство. Нельзя играть, стиснув зубы. Нельзя задыхаться от стресса. Надо дышать. Ровно. Полный контроль над собой и залом. «Все внимание на меня», – подумал Эмиль и сделал шаг.

Он вышел на авансцену и спокойно осмотрел зал. Улыбнулся и поклонился, прижав руку к сердцу. Зрители поприветствовали Эмиля. Мальчик развернулся и направился к роялю. Педальный адаптер был уже установлен. Времянкин сел на стул, привстал, пододвинул стул ближе к инструменту и снова сел. Он еще раз поднес ладонь к сердцу, погладил конька на удачу и занес руки над клавишами рояля. Па-па-па-па. Па-па-па-па. Па-па-па-па. Начал Эмиль, словно чеканя сообщение морзянкой.

Звучала Токката, вводящая в область виртуозной бравуры, строго ограниченной рамками избранных композитором технических формул. Это разнообразные формы репетиций и аккордов martellato, идущих от Листа и Балакирева. В пьесе господствует динамика ровного и непрерывного движения, нарастания широко раскинувшихся пассажей. Равель – мастер длительного крещендо, достигаемого путем преобразования элементарных пассажных форм. Движение устанавливается сразу и остается неизменным до конца пьесы. Его размеренность разнообразится сменой акцентов. В своем неудержимом размахе оно устремляется в верхние регистры инструмента, где пассажи обретают особый металлический блеск. Все это создает впечатление неодолимо рвущегося вперед звукового потока. В бушевание пассажей вплетаются мелодические голоса, как бы всплывающие из глубины на поверхность, внося в звучание эмоциональный оттенок. Равель искусно пользуется вновь вводимыми деталями для нагнетания динамики, особенно в конце, где возникает мощная кульминация. Важную роль здесь играют ритмические перебои. Они сочетаются со скачками баса, охватывают широкий диапазон, создавая эффект заполнения пространства.