Текст книги "Роксолана: Королева Востока"

– Справедливый приговор вынес Сулейман. Пусть великий Аллах благословит следы ног его! Ведь великий визирь столько налогов содрал и присвоил, что невозможно было его терпеть… А на них – слезы и кровь. Вот и простонал по ним Ахмед в Джелад-Одаси… Остальное же с него взыщет бессмертный Аллах.

XV. Султанша Мисафир

Никакая власть не родится в ненависти.

Всякая власть и удача родится в любви.

Вы, желающие получить где-нибудь какую-нибудь власть!

Спросите сами себя, кого и что вы любите?

Власть рождается в любви, а вскармливает ее уважение. Так же как ребенка, что рождается от любви родителей и растет окруженный их благоговением.

Давным-давно, когда турецкий народ бежал из Азии на закат от жутких орд Чингисхана, его вел предок Сулеймана. Турецкий народ полюбил его и окружил блеском почета, как и его потомков. Чем больше росло почтение к роду Османа, тем большей силой обладал этот народ и его власть. Так достиг он пика своего могущества при Сулеймане Великом, сыне Селима, когда его полки, поднимаясь вверх по Дунаю, дошли до самого сердца Европы.

Тогда красный рубин власти турецких султанов стал переходить в муки любви великого султана – его жены, с роду не приученной к власти, пришедшей Черным шляхом ордынским и Диким полем килыимским из далекой страны бедной невольницей и пленившей сердце падишаха.

Это была не столько женщина, сколько рок Османов. У него было ангельское лицо, нежные как лучи восходящего солнца пальцы, синие как весеннее небо глаза. Великий султан, господин трех частей света, никому не подвластный, покорился ему. Всматривался великий завоеватель в лучи восходящего солнца и глаза синие, как весеннее небо. Уступил законодатель своей прекрасной судьбе, что пришла Черным шляхом ордынским, Диким полем килыимским и переплыла бушующее Черное море… Он видел в ней большой ум и доброе сердце. И ему было крайне интересно, что дальше будет делать его любимая Эль Хюррем, которой он не мог воспротивиться.

* * *

Все окружение султана знало, что Эль Хюррем скорее узнала о смерти Ахмед-баши, чем сам султан Сулейман.

Он смотрелась в зеркало в тот момент, когда ей об этом доложили. Она оживилась и укрепилась этой новостью, как растение, которое в жару поливают водой. Ведь она пережила жаркий день! Ей казалось, что она плыла в утлом челне по Днепру и проплыла его первый порог, про который так живо рассказывал ей в Крыму старый казак-невольник. Иногда ее обжигало так, что казалось, это мороз идет по коже.

Среди роскоши ее покоев вспомнился ей убогий, тихий родительский дом, где во время морозов встречали крепкой горилкой работников, что везли из леса дрова. Ей казалось, что судьба ее ныне – сладкий красный шербет, и что залила им руки и одежду.

Она омылась и переоделась. Ей казалось, что она чувствует запах крови. Она не чувствовала на себе вину, так как защищала сына. Она позвала невольницу и приказала принести ладан и самые дорогие арабские благовония.

Нежные ароматные клубы дыма напомнили ей о Пасхе в церкви св. Духа. Она упала на колени и с трудом пыталась молиться, обращаясь к Мекке. Она знала, что за ней наблюдают. Но взором души она всматривалась в образ Пресвятой Богородицы, что стоял между восковых свечей в церквушке в предместьях Рогатина: «Господи, смилуйся надо мной грешной…»

Она молилась искренне. Грехом ей казалось не убийство, ею совершенное, ведь она защищала сына. Грехом она считала лишь ложь, внушенную своему мужу ради достижения этой цели. За это она и просила прощения у таинственных сил, что стояли над ней. Она была уверена, что когда-то получит это прощение, и почувствовала, что с ее груди свалилось бремя. Она даже ощутила доселе невиданную, растущую силу. Но груз все же не оставил ее. В момент молитвы застал ее Сулейман.

– Прихожу к тебе теперь так же неожиданно, как ты пришла ко мне сегодня утром, – начал он улыбаясь.

Ему было приятно застать жену при совершении богоугодного дела, при том, что она так точно определила направление на Мекку. Если и было у него когда-то сомнение в правдивости его жены, то теперь оно рассеялось окончательно.

Она встала и радостно, как ребенок, обвила его шею руками. Она была уверена, что Бог, прислав его, требовал просить у него прощения за ее грех.

Они сели около кадильницы и Сулейман начал подкидывать в огонь золотые зернышки ладана.

– Нет ли у тебя невольницы, что подговаривала тебя сделать моего сына христианином? – сказал султан шутливо. Она весело ответила:

– У меня нет ни одной невольницы христианки. Но теперь я возьму одну такую, хорошо?

– Хорошо! Видимо, назло Ахмед-баши – пусть еще узнает перед смертью, что тебе не страшны его наветы! – сказал султан.

– Он уже умер, – сказала она тихо.

– Что? Без моего ведома? О, непослушание! – он сделался серьезнее и сказал:

– Не подговорила ли ты к этому, о Хюррем, мою немую стражу?

Он был не столько обеспокоен, сколько раздражен тем, что из его рук ускользнула добыча, на которую должен был вот-вот пасть его удар. В этот момент он напоминал молодого тигра, который заметил бегство старого шакала.

Она ощутила, что его гнев обращен не против нее, что он скорее обращает к ней свое глубокое любопытство.

Она отвечала спокойно, будто речь шла о чем-то заурядном:

– Что же будет, если я открою тебе голую правду? – На лице султана был заметен его живой интерес.

– А ты могла бы мне солгать? – спросил он.

– Конечно, могла бы. И ты бы ни за что не догадался, что я лгала, но ты же видишь, что я не хочу этого.

Он рассудил, что с этим прекрасным ребенком нужно теперь говорить по-детски, и сказал:

– Я же ни в чем тебе никогда не отказывал. Скажи, чего ты хочешь?

– Хочу в два раза больше дукатов золотом, чем просил Ахмед-баши!

Он рассмеялся и ответил:

– Но ведь ты видела, какая кара постигла этого просителя!

– Но ведь я прошу эти дукаты не для себя!

– А для кого же?

– Для мечети!

– Для какой мечети?

– Для мечети, которую еще не видела твоя столица!

– Ты хочешь построить новую мечеть?

– Да. Хочу благодарить Аллаха за спасение нашего сына от первой опасности. И назову мечеть в честь его отца!

– Что ж, строй. Это богоугодное дело. Только не слишком ли много золота ты хочешь? Ты не представляешь, дитя мое, что это за сумма! За нее без войны можно купить целую страну!

Она немного подумала и сказала:

– Но подумай, как будет выглядеть твоя мечеть! Посередине будет четыре колонны из красного гранита. Ибо красная кровь застилала мне взор, когда я осознала опасность, грозящую Селиму. А навершия на колоннах будут из белоснежного мрамора, потому что я тогда смертельно побледнела. И михраб будет сделан из белого мрамора, и кафедра, и хатиб, и дикки муэдзинов, и высокая максура для тебя. По сторонам же будут двойные галереи с худжрами, в которые будут класть золото, серебро и драгоценный камень, и которые не тронет даже султан, ибо они принадлежат Аллаху!

– Есть у тебя уже архитектор? – полушутливо спросил он, ибо знал, что Хюррем любила говорить с Синаном.

– Архитектор есть, но нет пока средств, только одна мысль. И та неоконченная.

– Так заверши же ее, это интересно.

– Так все будет устроено внутри. Снаружи все будет еще прекраснее, потому что я хотела бы после смерти найти покой там, вместе с тобой…

Великий султан опустил взор и поцеловал любимую.

Она же строила в своих мечтах:

– Вся площадь перед мечетью разделится на четыре прямоугольника. Место молитвы я уже описала. Перед ним расположится преддверие, за ним будет сад Аллаха, в котором человеческие кости, как растения, будут ждать Судного дня, когда каждое тело станет свежим цветом. Там и мы с тобой уснем навеки. А над храмом возвысятся четыре минарета до небес. Их освятят в священную ночь месяца Рамазан.

Он гордился такой женой.

И так впечатлился ее мечтой, что сказал:

– Такое строительство стоит шестисот тысяч дукатов. Но теперь, боюсь, их может не хватить.

– Может и не хватить. Ведь я думаю еще о мечети моего имени. Но она будет скромной, с одним минаретом, и будет построена там, где меня купили для твоего гарема. Еще я хотела бы при ней построить школу сиротам, кухню убогим и приют умалишенным.

Безумная любовь, которой воспылало к ней сердце молодого султана тогда, когда она впервые говорила ему о подобных замыслах, разгорелась с новой силой. Он забыл, с чего началась беседа, и припал губами к ее губам. Но она уклонилась, как когда-то:

– Ты забыл, с чего мы начали. Я скажу тебе правду: да, я подговорила немую стражу исполнить приговор, который должен был быть исполнен лишь завтра…

Он пришел в себя.

Совесть судьи неожиданно сильно застучала в двери души великого государя. Но еще сильнее слышался скрежет алмаза власти внутри него, который что-то царапало. Он невольно посмотрел на маленькие руки жены. Они были нежны, как цветы лилии.

Он поцеловал ее руки. А она ласкала его лицо. Он даже не спрашивал, как она подговорила стражу преждевременно исполнить приговор. Лишь теперь он понял, чем так интересна ему эта женщина. До сих пор он был в своих покоях и в своем государстве могуч как лев, но одинок. Он никого не боялся, а его боялись все. В этой женщине он нашел человека, который не боялся его, который всегда поступал неожиданно и в отношении него, и в отношении всего его окружения.

В этом она сравнялась с ним. Он был глубоко удовлетворен тем, что около него был что-то, кого боятся так же, как и его. У него была пара, и ему не было одиноко. Он понял, как он мог спокойно смотреть на это неслыханное происшествие – свою жену в судейской зале: такая невидаль и была ему неоценимо дорога. Как одинокий лев, что долго бродил в одиночку и наконец нашел львицу, он растянулся во весь рост с удовольствием.

Он нежно спросил:

– Не думала ли ты, что этим ты ослабляешь совесть высочайшего судьи в государстве?

– Думала. Но я сказала себе, что ты мог бы обо всем узнать у евнуха Хассана. А он жив… Он вздохнул всей грудью.

Она тоже вздохнула свободнее, ибо уже знала, что кричал наполовину впавший в безумие Хассан.

Сулейман снова стал строже на минуту.

Он вспомнил о разных нелицеприятных высказываниях восточных мудрецов о женщинах и спросил:

– А не говорила ли ты мне неправду хоть когда-то? – Она засмеялась как ребенок и ответила:

– Да, говорила!

– Когда?

– Тогда, рано утром… у моря… когда в красном блеске восходящего солнца плыли рыбаки…

– Что из сказанного тобой было неправдой?

– Я сказала, что хочу есть. Но уже насытилась любовью. И думала, не голоден ли ты. Но стеснялась спросить…

От этих слов, что были для него слаще меда, могущественный султан Османов первый раз в жизни признался себе, что в душе женщины мудрецы решительно ничего не смыслят… Он дивился себе, как он мог поверить в то, что это хрупкое создание хотело пищи для себя, а не для него. Он вспомнил, с каким аппетитом он тогда ел и потянулся за чашей с шербетом…

* * *

Великий султан Сулейман осушил чашу с шербетом не только от жажды, но еще и потому, что почувствовал внутри какую-то странную пустоту. Это не была гнетущая пустота, она даже приносила облегчение. Что это было? Он не знал. Но был уверен в том, что объяснение найдет лишь в глазах своей жены. Он обнял ее и ждал нового движения, нового мановения ее нежных рук и прекрасных губ. Он чувствовал истому во всем теле от того, что есть кто-то, кто способен влиять на него.

Она женским инстинктом почувствовала свою победу в этот момент. У нее даже был ясный план. Теперь ей нужно было направлять его не для мечети, а для себя. Но она опасалась и не знала, как начать.

Он налил себе еще шербета. Пил потихоньку, любуясь мыслью о том, что эта прекрасная женщина наверняка еще чего-то захочет. Ее молчание дразнило его. Наконец, он не выдержал и сказал:

– Скажи же наконец, про что ты думаешь? Сегодня я готов уступать…

– Но откуда ты знаешь, что я еще чего-то хочу?

– Я даже знаю, что это что-то необычайное. Ибо ты не увлекаешься заурядными делами подолгу, как, например, смертью Ахмед-баши.

Она еще подумала и спросила:

– Тебя огорчило, то, что я поступила так необычно?

– Нет. Хоть это и было неслыханно. Ни одна другая моя жена не осмелилась бы так поступить. Мне даже понравилась твоя отвага.

Она улыбкой поблагодарила его и сказала:

– Что бы ты сделал, если бы я сделал что-то еще более неслыханное?

– Здесь, во дворце?

– Да.

– Прилюдно?

– Да.

– Что же именно?

– Нечто длительное.

– Интересно! Но насколько длительное?

– Длиною в жизнь.

– Это и правда удивительно, но я не понимаю.

Она помолчала и задумалась.

Он уже был уверен, что сейчас услышит о чем-то в высшей степени необычном и неслыханном, раз она так долго размышляет над этим. Он ждал. Она помахала веером и спросила:

– Смог бы ты приблизиться к женщине, о которая могла побывать в руках другого мужчины? – Он посмотрел на нее и ответил кратко:

– Нет.

– А что бы ты ответил, если бы и я сказала тебе «нет!»?..

Когда она произнесла это «нет», ей показалось, что она подплывает ко второму, еще более опасному днепровскому порогу.

Ее ответ для него был полной неожиданностью. Он скорее готов был услышать проклятия Пророка с небес, чем такое. Он оскорбился этим неслыханным посягательством на свои права.

^{Рисунок Миссъ (Ремизова А.В.), начало ХХ века}

Сначала он хотел сказать, что она принадлежит ему, как и любая женщина во дворце, и что она недавно была рабыней! «Но невольница не выбьет из рук султана кристалл судейской власти, – подумал он. – И не отважится даже совершить попытку такого притязания!» Он вспомнил, что с момента венчания с ней еще ни разу не посещал ни одну другую свою жену.

Он в душе выбирал между всеми и ей одной. Он желал ее. Подумал, что это шутка. Но по ее лицу понял, что дело это вполне серьезное, и спросил:

– А что бы ты сделала, если бы я отказал?

То, что он употребил оборот «сделала бы», вместо «сказала бы», остановило ее. Она поняла, что теперь решается вопрос всего ее дальнейшего положения, всей жизни, и что с этой минуты влияние ее будет или беспрестанно расти до невиданных высот, или так же сужаться, пока она не окажется одной из тех жен-невольниц, которые служат украшением и забавой, пока не завянут.

Все, что она вынесла из своего дома, поднялось в ней при мысли об этом падении. Но она не хотела в этот решительный момент хоть как-то раздражать мужа. Поэтому ласково ответила:

– Я скажу тебе, когда ты откажешь.

– И исполнишь?

Голос ее задрожал, но через секунду набрал силу. Она ответила твердо, глядя ему в глаза:

– Сделаю!

Он задумался.

Подумал о европейских монархах, что жили без гаремов. Вспомнил о жизни пророка Мухаммеда, который долго жил с единственной женой, Хадиджей, что была старше его. Эта же была так молода! Какое-то внутреннее чувство справедливости проснулось в нем, словно ключ целебной воды пробился в скале. Он прикрыл глаза и сказал:

– Я исполню то, чего ты добиваешься.

Она уже была удовлетворена. Но не показала всей степени этого чувства. Может, из страха того, что осуществление этого необычайного решения султана наткнется на разные препятствия… Она задумалась.

Сулейман взял ее за руку и сказал:

– Ловлю на слове – ты обещала сказать мне, что сделаешь в случае моего отказа.

Она стала спокойно рассказывать об этом мужу, будто читала сказку:

– Я сделала бы то же, что делают женщины у меня на родине, если их мужья любят других.

В мыслях у него мелькнуло единственное слово: «Мисафир!» И он спросил:

– Что же?

– Я бы взяла маленького Селима и покинула бы дворец, столицу и твое государств, не взяв с собой ни одной драгоценности из подаренных тобой: ни жемчужных диадем, ни бриллиантовых перстней, ни синей бирюзы, ни шелковых одежд, ни денег!

– И чем бы ты жила в дороге, к тому же с ребенком? – спросил он. Она задрожала, ибо надеялась, что он спросит, по какому праву она забрала бы его сына? Но сразу успокоилась. Ведь его вопрос доказывал, что он больше любит ее, чем ребенка. Она спокойно стала рассказывать дальше, будто читала сказку.

– Чем же живут нищие женщины с детьми? Я бы варила еду больным в приютах и иностранцам в караван-сараях, стирала бы белье в больших банях.

Он прервал ее, глубоко обеспокоенный мыслью, что эта женщина могла бы сбежать из дворца и неслыханнейшим образом опозорить его, если бы стала, будучи законной женой, зарабатывать таким образом для себя и его сына!.. Наконец он спросил:

– Неужели ты думаешь, что мои люди не нашли бы тебя и не привели бы сюда до того, как солнце дважды взошло на небе?

– О, в этом нельзя быть уверенным! Я бы никому не сказала, что я – жена султана, господина трех частей света. Неужели кто-то мог бы подумать, что прачка в бане может быть женой султана?

Он подумал и сказал:

– И правда, сложно поверить.

Она спокойно рассказывала дальше:

– И так, работая, шла бы я на север, чужими краями, пока бы не дошла до родного дома.

Он не мог смириться с мыслью о том, что что-то подобное могло произойти против его воли:

– Нелегко было бы людям догадаться, что ты – жена султана, но и тебе было бы сложно сбежать от меня!

– Даже если бы твоим людям и удалось поймать меня, что бы ты мне сделал?

Он удивленно ответил:

– Что? Приказал бы привести тебя сюда и запер бы в серале!

– По какому праву? Ведь я свободна! Свободу мне даровал сам султан Сулейман, которого народ зовет справедливым. Думаю, он бы не запятнал свое имя и свои законы насилием над беззащитной женщиной, да к тому же матерью своего сына!

И снова у него в голове мелькнуло: «Мисафир!» Он улыбнулся и подумал, что это он против нее безоружен, ведь в ее руках – его сын и его любовь. Но ей он этого не сказал, лишь спросил:

– Но по какому же праву ты бы забрала моего сына?

– По тому же праву, по которому Агарь забрала Измаила.

– Но эту женщину муж прогнал из дома, а я не прогоняю и не прогоню тебя.

Ему было очень интересно, что она ответит на это. А она стала дальше спокойно говорить, будто рассказывая сказку:

– Разных тварей Господних по-разному исторгают из гнезда. По-своему – пташку, по-другому – рыбку, лисицу – совсем иначе. Я бы не смогла вечно пребывать в доме удовольствий, свободной ли, рабой ли! Любовь не терпит соратниц! – Она воспламенилась и была прекрасна в этом пламени и гневе.

– Но ведь ты свободно сочеталась браком со мной, зная, что у меня есть и другие жены. Разве не так?

– Так. Но я думала, что ты оставишь их. Как видишь, я не ошиблась – ты уже дал обещание.

На это он уже не знал, что ответить. Он уже думал о том, какое впечатление произведет его решение. Он был даже доволен этим. Ибо ко всем пророчествам о его небывалом месте в истории прибавлялось еще что-то небывалое. Он улыбнулся, обнял ее еще сильнее при мысли, что она – его единственная, и сказал:

– А откуда ты знаешь, не возведу ли я себе еще один сераль где-то за пределами Царьграда?

– Сулейману я верю на слово. Другому бы не поверила.

Он стал вдруг серьезным.

В эти минуты он чувствовал, что с этой женщиной его ждут поистине удивительные приключения, которых не встречал на пути еще ни один султан. Ему вспомнились слова Пашазаде: «Прекрасная хатун Хюррем обладает большим умом и возвышенной душой, что так умеет сочетать святые предписания Корана со своими мыслями, как сочетает великий зодчий Синан благородный мрамор с красным порфиром».

Действительно. Даже это ее удивительное желание не противоречило священной книге Пророка. То, что она ни разу не сказала при этом про Коран, убедило его в том, что она окончательно прониклась исламским вероучением, ибо из опыта знал, что мнимые мусульмане очень любят ссылаться на Коран, особенно когда чего-то хотят. «Правду говорили многие ученые о том, что у женщин нет души, но у нее душа, очевидно, есть», – подумал он. И какая!

Из раздумий его вырвали собственные слова, которые вырвались совершенно неожиданно даже для него:

– Как завоеватель я понимаю души завоевателей. Ты получила мой гарем, поэтому, говорю тебе, попробуешь получить государство.

Говорил он так, будто любопытство в нем побеждало все остальные мысли и чувства.

Она не поняла сразу и ответила по-женски:

– Ты увидишь, что я не во зло тебе забрала твой гарем! А государство… Как же я смогу получить его?

– Ты захочешь знать все государственные тайны наперед, начиная с первой: не мешай честным людям работать.

– Государственные тайны? – спросила она, и ее глаза засияли как у ребенка, увидевшего красивую игрушку.

– Да! У государств есть свои секреты, как и у спутника жизни, – сказал он, глядя ей в глаза.

Она не спрашивала, что это за тайны и секреты, ведь она и так преисполнилась радостью, осознавая свою победу над гаремом, и не хотела тревожить мужа своей ненасытностью. Но про себя она уже перебирала воспоминания и мысли о могуществе при первой встрече с ним. Она сплетала их с тем, что он сейчас сказал. Ей казалось, что за этим первым свершением должно прийти второе, третье, десятое. Как? Она еще не знала. Но слова мужа не покидали ее сознание. «Государственные тайны! Они наверняка найдутся в войске и на войне», – сказала она себе.

Она твердо решила когда-нибудь увидеть войну – там ярче всего должен пылать кровавый кристалл власти.

Решила ждать случая, который даст ей эту возможность. Она знала, что война страшна. И слышала она достаточно, и сама пережила татарский набег. Она поняла, что ей хотелось бы увидеть войну вблизи, даже изнутри.

Наконец, в голове у нее настало просветление, как в церкви на Пасху. Ведь этот случай наверняка дал бы ей возможность увидеть также прекрасный Запад, про который так красиво рассказывал Риччи в школе невольниц в Крыму! Где он теперь? Где может быть Клара? Ирина? Мать и отец…

Ей стало стыдно, что она редко вспоминает о них, между тем, они были так добры к ней… Дважды она посылала с купцами разведчиков в Польшу, чтобы узнать, что с ними случилось. Но купцы лишь привезли весть о том, что все слухи о них исчезли. Что же ей еще было делать? Теперь все ее мысли были поглощены сыном и войной. Кровавый кристалл власти, который лишь раз сиял перед ней, пленил ее навсегда.

Она думала, что необходимо сначала увидеть и понять этот кристалл, чтобы им овладеть. Думала до утра.

* * *

На другой день султан лично приказал привести к себе евнуха Хассана и выслушал его без свидетелей. Хассан все время трясся, как осиновый лист. И все повторял:

– Все неправда! Это великий визирь мне сказал так говорить.

– Зачем же ты говорил это, если знал, что это неправда?

– Визирь сказал.

– Значит, ты знал, что это ложь:

– Знал.

– Почему же ничего не говорил об этом?

– Визирь сказал.

– И пообещал деньги?

– Пообещал.

– Поэтому ты так и говорил?

– Да. Но я больше не буду.

– Конечно, не будешь, – закончил султан допрос.

Вечером евнуха зашили в мешок и понесли топить в Босфоре. Он даже в мешке кричал:

– Это неправда! Это великий визирь Ахмед-баши сказал мне говорить так! И обещал за это много денег и дом в Скутаре!..

– Там деньги посчитаешь, – сказал один из янычар, топивших его. Вспенилось море, но только круги пошли по воде после… Так погиб Хассан, евнух Роксоланы.

И так закончились крестины султанского сына Селима.

* * *

Хасеки Хюррем приказала, чтобы ей подробно рассказали, как топили Хассана. И после несколько раз она ходила на место его казни. Еще долго потом беспокоил ее черный Хассан: снился ей считающим золотые на дне моря, на мелком песке среди красных кораллов…

А кристалл власти над гаремом уже был в ее руках! Теперь перед ней простиралось целое море, кристально чистое и красное как кровь… Солнце над Стамбулом садилось в таком кровавом закате, что правоверные мусульмане стояли удивленные и молились всемогущему Аллаху об отвращении несчастий от рода падишаха. Все верили, что его горе было бы горем для народа и государства.

* * *

Как продемонстрировать всему двору султана победу над гаремом? Об этом думала теперь султанша Эль Хюррем. Она хотела сделать это как можно более аккуратно, но и выразительно. Разные мысли приходили ей на ум. Она отобрала две. Послала своего учителя в совет улемов, имамов и хатибов с сообщением о том, что она начинает строительство величественной святыни во славу Аллаха.

– Да благословится имя ее, как имя Хадиджи – жены Пророка, – сказал, услышав эту новость, старый Пашазаде, с которым все науки когда-то уйдут в могилу. За ним весь высокий совет ислама повторил эти слова, обращаясь к Мекке.

Тогда молодая султанша Эль-Хюррем дала знать прислуге султанской кухни, что лично будет следить за ней. Никто не верил, что такое возможно, ни ее служанки, переведенные на кухню, ни работавшие там люди.

Но любимая жена султана действительно пришла в скромном белом платье, без украшений и в белом фартуке.

Даже казнь великого визиря Ахмед-баши не вызвала такого переполоха, как это событие. Весь сарай словно загорелся! Громко начали говорить про уязвленное достоинство жены падишаха. Перепуганный Кизляр-ага сообщил об этом самому падишаху. Вечером же к султану пришли специально вызванные Пашазаде и Пашкепризаде.

Султан Сулейман позволил им сесть на диван и долго молчал. Не знал, что говорить сначала. Наконец сказал:

– Вы можете себе представить, по какому делу я вас вызвал?

– Кажется мы знаем, в чем дело, – Кемаль Пашазаде.

– Что же вы скажете на это? Бывало ли подобное у меня в роду?

– Давным-давно твоя мудрая прапрабабка, жена султана Эртогрула, сама доила кобылиц для своих детей и сама готовила пищу своему мужу – пекла и варила. В том, что делает султанша Эль Хюррем, нет ничего постыдного, – ответил Кемаль Пашазаде.

Пашкепризаде повторил за ним:

– Давным-давно твоя мудрая прапрабабка, жена султана Эртогрула, сама доила кобылиц для своих детей и сама готовила пищу своему мужу – пекла и варила. В том, что делает султанша Эль Хюррем, нет ничего постыдного.

Султан вздохнул. Он уже по опыту знал, что борьба с суевериями и привычками людей тяжела. Знал, что временами легче взять сильнейшую крепость, чем изжить один предрассудок, если больше не на что опереться в прошлом.

Вскоре, во всех мечетях Стамбула стали славить жену Эртогрула, ставя ее в пример всем женам правоверных мусульман. Возмущение, которое начало подниматься в связи с нравами молодой султанши, превратилось в восхищение и уважение. Ведь образ мыслей любого народа изменчив более, чем волна на морском просторе. Благословенны те, что противопоставляют ему свою мысль и свое дело, ощущая свою правоту и почитая законы Божьи.

Тлько теперь Эль Хюррем перестала бояться мысленно усаживать своего сына на престол. Эта блестящая мечта потрясла ее, а кровь била в глаза.

Но что делать с первенцем Сулеймана от первой жены?.. Она знала, чувствовала и понимала, что законодатель Османов не уступит в этом деле, как уступал в иных случаях. Ей был известен твердый извечный закон Османов, священный для любого мусульманина, в любом уголке грандиозной империи султана Сулеймана, наместника Пророка на земле.

Будто жгучая искра возгорелась в сердце султанши Эль Хюррем. Жгла, горела, щемила и палящим огнем поднималась к ее головке. Султанша Эль Хюррем побежала к колыбельке сына Селима…

Она баюкала его, пеленала в белые муслины, укладывала спать, смотрела в глазки, целовала его маленькие ручки. Но она задумывала страшное дело над золотой колыбелью своего сына, а в прекрасных покоях, мраморных палатах, в царском саду, над прекрасным морем, над Золотым Рогом, что весь кипел жизнью и сиял под синим небом в блеске солнца, будто витала улыбка ребенка.

Бог дал человеку свободную волю, выбор между добром и злом. И тот, кто сразу не воспротивится злу, будет поглощен им, как дом пожаром. Тогда неудержимо созревают плоды людской мысли, как зреет буря в грозовой туче.

* * *

На следующий после утопления в Босфоре Хассана день встретились Мухиддин Сирек и Кемаль Пашазаде при входе в Айя Софию – крупнейшую мечеть Царьграда.

Первым говорил Мухиддин Сирек:

– Правда ли, друг мой, что ты был с Пашкепризаде у султана Сулеймана – пусть живет он вечно! – и что вы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула?

– Это правда, друг. Я был у султана – пусть он живет вечно – вместе с Пашкепризаде, но насчет тайны его прабабки все обстояло иначе – сначала Пашкепризаде открыл ее мне, а затем уже я поведал ее султану.

– Да благословится имя Аллаха! Надеюсь, все это смятение остановится на смерти Ахмед-баши и одного евнуха!..

– Может, и закончится.

Так рассуждали улемы Мухиддин Сирек и Кемаль Пашазаде. И оба ошибались.

Вскоре, в один прекрасный вечер, до стана вельможей, дворцовой стражи и большой казармы донеслась странная весть о том, что кем-то подогретая толпа народа осаждает резиденцию казненного Ахмед-баши и будто бы уже проломлена ограда.

Туда мгновенно отправились отряды янычар и сипахов. Но хоть и шли они быстро, остановить взятие и разграбление резиденции остановить не удалось. Начальник янычар, приказавший солдатам оттеснить толпу, упал, тяжело раненный камнем, а отряды лишь стояли и слушали крики толпы о том, что нужно уничтожить гнездо и род того, кто хотел украсть сына падишаха.

На глазах войска резиденция была разгромлена, все ее здания разрушены, а все его жены и дети были выволочены за волосы и никто не знал, что с ними случилось.

В тот день султана не было в Царьграде. По приезде он вызвал к себе Кассима – коменданта Стамбула, друга детства, которому доверял и к которому был очень привязан.

– Что произошло во время моего отъезда? – спросил он.

– Уничтожена резиденция Ахмед-баши. Его дети и жены изранены.

– Кто это сделал.

– Возмущенная толпа.

– Возмущенная кем?

– Государь, – откровенно ответил комендант Стамбула, – все следы указывают на то, что источник возмущения может находиться только во дворце.

– Ты допускаешь, что кто-то из из близких мне людей мог сознательно пойти на подобное зло?

– Я не допускаю этого. Мои лучшие сыщики не обнаружили ничего, что прямо указывало бы на это.

– Может, они просто боялись доложить об этом?

– Я хорошо их знаю и думаю, что они бы все рассказали.

Султан задумался. Он долго думал, а его товарищ с детских лет сидел возле него молча. Наконец Кассим добавил:

– Думаю, это самопроизвольный взрыв давнего недовольства народа Ахмед-баши, которым некие темные силы лишь воспользовались.

– И как бы ты посоветовал уладить это дело?

– Оно само уладится. Я долго советовался с моими старейшими людьми. Все считают, что нужно просто посоветовать семье Ахмед-баши выехать из Стамбула, а народу сказать, что в случае повторения беспорядков они будут без жалости подавлены с ведома падишаха.

– И больше ты ничего не предпримешь?

– Довольно я уже предпринимал. Кроме лишнего шума, мы уже ничего не сможем устроить.

– Пусть будет так, – сказал султан. – Но при повторении беспорядков их действительно нужно будет подавить решительно и безжалостно.