Текст книги "Как важно быть серьезным"

Алджернон. О, это меня вполне устраивает, особенно шампанское 89-го года.

Сесили. Приятно слышать, что у вас столь простые вкусы. Прошу вас в столовую.

Алджернон. Благодарю вас. Но можно я сначала выберу себе бутоньерку? Без бутоньерки в петлице я никогда не получаю удовольствия от еды.

Сесили. Может быть, Марешаль Ниель?[14]14
  Сорт чайной розы белого или кремового цвета.


[Закрыть] (Берется за ножницы.)

Алджернон. Нет, лучше розовую.

Сесили. Почему именно ее? (Срезает розу.)

Алджернон. Потому что вы сами как эта роза, кузина Сесили.

Сесили. Я думаю, вам не следует говорить мне такие слова. Мисс Призм никогда мне такого не говорит.

Алджернон. В таком случае, мисс Призм – просто близорукая старая гувернантка. (Сесили вдевает розу ему в петлицу.) Вы самая красивая девушка, какую мне когда-либо приходилось встречать.

Сесили. Мисс Призм говорит, что красота – это ловушка.

Алджернон. Ловушка, в которую с радостью попался бы любой, у кого есть голова на плечах.

Сесили. Но я вовсе не хотела бы поймать в ловушку человека с головой на плечах. Я не знала бы, о чем с ним говорить.

Они входят в дом. Возвращаются мисс Призм и доктор Чезьюбл.

Мисс Призм. Вы слишком одинокий человек, дорогой доктор Чезьюбл. Вам следовало бы жениться. Мизантроп – это я еще понимаю, но женотропа[15]15
  Женотроп – ироническое словообразование по аналогии с «мизантропом»; мисс Призм употребляет этот изобретенный ею неологизм в значении «женоненавистник».


[Закрыть] понять я отказываюсь.

Чезьюбл (как ученый он потрясен). Поверьте, я не заслуживаю такого неологизма… И теория и практика христианской церкви первых веков решительно отвергали институт брака.

Мисс Призм (поучительным тоном). Потому-то христианская церковь первых веков и не дожила до наших дней. И вы, кажется, не отдаете себе отчета, дорогой доктор, что, упорно оставаясь холостым, мужчина навсегда обрекает себя на роль своего рода приманки в глазах общества. Мужчинам следует быть осмотрительнее, слабых духом безбрачие способно сбить с пути истинного.

Чезьюбл. Но разве женатый мужчина не равным образом привлекателен в глазах общества?

Мисс Призм. Женатый мужчина привлекателен только в глазах своей жены.

Чезьюбл. Увы, даже в ее глазах не всегда, как мне не раз говорили.

Мисс Призм. Это зависит от интеллектуальных предпочтений женщины. Зрелый возраст в этом смысле всего надежнее. Спелый плод никогда не обманывает надежд. А молодая женщина – это зеленый плод. (Доктор Чезьюбл удивленно поднимает брови.) Я говорю в переносном смысле. Моя метафора почерпнута из садоводческой области… Но где же Сесили?

Чезьюбл. Может быть, она пошла вслед за нами и еще не вернулась?

Из глубины сада медленно появляется Джек. Он облачен в глубокий траур, на шляпе лента из крепа, на руках черные перчатки.

Мисс Призм. Мистер Уординг!

Чезьюбл. Мистер Уординг!

Мисс Призм. Какой сюрприз! А мы ждали вас не раньше понедельника.

Джек (с трагическим выражением лица жмет руку мисс Призм). Да, я вернулся ранее, чем предполагал. Доктор Чезьюбл, как поживаете?

Чезьюбл. Дорогой мистер Уординг! Надеюсь, это скорбное одеяние не является свидетельством какого-нибудь ужасного несчастья?

Джек. Мой бедный брат.

Мисс Призм. Новые долги и безрассудства?

Чезьюбл. По-прежнему в тенетах распутства и наслаждений?

Джек (печально качает головой). Скончался.

Чезьюбл. Ваш брат Эрнест умер?

Джек. Увы.

Мисс Призм. Какой для него урок! Надеюсь, это пойдет ему на пользу.

Чезьюбл. Смерть – наш общий удел, мисс Призм. Но мы не должны смотреть на нее как на кару Божью, а скорее как на промысл Божий. Без нее и сама жизнь не имела бы смысла… Мистер Уординг, приношу вам мои искренние соболезнования. Вас может утешать только то, что вы были для покойного столь великодушным и щедрым братом.

Джек. Бедный Эрнест! У него было так много недостатков, но какой это тяжелый, какой непереносимый удар.

Чезьюбл. Если б вы знали, как я вам сочувствую! Вы, полагаю, были рядом с ним в его последнюю минуту?

Джек. Нет. Он умер за границей, а точнее – в Париже. Вчера вечером пришла телеграмма от главного администратора Гранд-отеля.

Чезьюбл. В ней упоминалась причина смерти?

Джек. По-видимому, острая простуда.

Мисс Призм. Что посеешь, то и пожнешь.

Чезьюбл (воздевая правую руку). Милосердие, дорогая мисс Призм, милосердие! Никто из нас не совершенен. Я и сам подвержен простуде, особенно от сквозняков. А погребение состоится здесь?

Джек. Нет. Как выяснилось, перед самой кончиной он выразил желание быть погребеным в Париже.

Чезьюбл. В Париже! (Качает головой.) Боюсь, это не свидетельствует о том, что он стал серьезнее в последние минуты жизни. Вы, несомненно, хотели бы, чтобы о вашей семейной драме я упомянул в своей воскресной проповеди? (Джек порывисто пожимает ему руку.) Что ж, моя проповедь о манне небесной в пустыне пригодна для любого события – и радостного, и, как в данном случае, печального. (Все вздыхают.) Я читал эту проповедь на празднике урожая, при крещении, конфирмации, в час невзгод и в час ликования. В последний раз я произнес ее в соборе на молебствии со сбором пожертвований в пользу Общества предотвращения недовольства среди высших классов. Присутствовавший при этом епископ был поражен злободневностью некоторых моих аналогий.

Джек. Да, кстати! Вы, кажется, упомянули о крещении, не так ли, доктор Чезьюбл? Я полагаю, вы знакомы с этим обрядом? (Доктор Чезьюбл смотрит на него с большим удивлением.) То есть я хочу сказать, вам ведь постоянно приходится крестить, разве не так?

Мисс Призм. К сожалению, в нашем приходе это одна из главных обязанностей пастора. Я часто беседовала на этот счет с малоимущими прихожанами. Но они, как видно, понятия не имеют, что такое бережливость и экономность.

Чезьюбл. Церковь никогда не отвергнет новорожденного младенца, каким и чьим бы он ни был, мисс Призм. У каждого ребенка есть своя искра Божья, и из каждого может получиться святой… Смею спросить, мистер Уординг, речь идет о каком-нибудь конкретном младенце? Ведь, насколько мне известно, брат ваш не был женат?

Джек. Не был, конечно.

Мисс Призм (с горечью). Люди, живущие ради одних наслаждений, обычно не женятся.

Джек. Речь идет не о младенце, дорогой доктор, хоть я и очень люблю детей. Нет! В данном случае я сам хотел бы подвергнуться обряду крещения, причем сегодня же, – конечно, если у вас нет более важных занятий.

Чезьюбл. Но, мистер Уординг, ведь вы наверняка уже крещены.

Джек. Я, по крайней мере, не помню, чтобы меня крестили.

Чезьюбл. Значит, у вас есть сомнения на этот счет?

Джек. Величайшие сомнения. Некоторые обстоятельства, связанные с моим рождением и первыми годами жизни, – обстоятельства, о которых сейчас не стоит говорить, – приводят меня к мысли, что на меня в то время не обращали особого внимания. Во всяком случае, обо мне не заботились должным образом… Хотя, конечно, если это вас затруднит или вы считаете, что мне уже поздно креститься…

Чезьюбл. Нет, нет, не думайте, что я из тех, кто отвергает возможность крещения не в младенческом возрасте. Окропление и даже погружение взрослых в купель было достаточно распространенной практикой христианской церкви первых веков.

Джек. Погружение? Вы же не хотите сказать, что…

Чезьюбл. Вам нечего опасаться, окропления будет вполне достаточно; более того, оно предпочтительнее. Ведь погода у нас столь переменчива… В котором часу вы хотели бы подвергнуться обряду крещения?

Джек. Ну, я мог бы заглянуть к вам часов в пять, если вас это устроит.

Чезьюбл. Превосходно, просто превосходно! Как раз в это время я собираюсь совершить еще две подобные церемонии. Речь идет о близнецах, недавно родившихся у одного из ваших арендаторов. Я говорю о ломовом извозчике Дженкинсе, бедняга зарабатывает на жизнь тяжким трудом.

Джек. Меня не так уж прельщает перспектива креститься с младенцами, пусть даже и близнецами. Как бы самому не впасть в младенчество. Не лучше ли перенести на половину шестого?

Чезьюбл. Великолепно, просто великолепно! (Вынимает часы.) А теперь, мистер Уординг, позвольте мне покинуть сию обитель скорби. Я хотел бы просить вас не слишком склоняться под бременем безутешного горя. То, что представляется нам тяжкими испытаниями, часто оказывается благодеянием Божьим, но только не в очевидной форме.

Мисс Призм. Мне лично данное благодеяние кажется на редкость очевидным.

Из дома выходит Сесили.

Сесили. Дядя Джек! Как хорошо, что вы вернулись. Но что за ужасный наряд! Прошу вас, пойдите переоденьтесь!

Мисс Призм. Сесили!

Чезьюбл. Дитя мое! Дитя мое неразумное!

Сесили приближается к Джеку, он со скорбным видом целует ее в лоб.

Сесили. Что случилось, дядя Джек? Да улыбнитесь же! У вас такой вид, точно вы страдаете зубной болью… а у меня ведь для вас чудесный сюрприз. Как вы думаете, кто сейчас сидит в нашей столовой? Представьте себе, ваш брат!

Джек. Кто, кто?

Сесили. Ваш брат Эрнест. Он приехал около получаса назад.

Джек. Что за чепуха! У меня нет никакого брата.

Сесили. Ну зачем вы так говорите?! Как бы плохо он ни поступал с вами в прошлом, он все равно остается вашим братом. Неужели вы можете быть настолько бессердечным, чтобы отречься от него? Я пойду позову его. И вы пожмете друг другу руки – обещайте мне, дядя Джек! (Бежит в дом.)

Чезьюбл. Какое радостное известие! Эта телеграмма из Парижа была, надо полагать, чьей-то жестокой шуткой. Кто-то хотел таким бессердечным образом подвергнуть ваши чувства испытанию.

Мисс Призм. Теперь, когда мы уже примирились с этой утратой, его внезапное возвращение к жизни причиняет мне особую боль.

Джек. Мой брат в столовой? Ничего не понимаю. Это полный абсурд!

Появляются, держась за руки, Алджернон и Сесили. Медленно идут к Джеку.

Джек. Боже праведный! (Делает знаки Алджернону, чтобы тот убирался.)

Алджернон. Дорогой братец Джон, я приехал из Лондона, чтобы сказать тебе, что очень сожалею о всех причиненных тебе огорчениях и впредь намерен жить более праведной жизнью. (Джек бросает на него испепеляющий взгляд и не принимает протянутой руки.)

Чезьюбл (обращаясь к мисс Призм). Этот молодой человек не выглядит таким уж неисправимым. Мне кажется, он искренне раскаивается.

Мисс Призм. А мне эти внезапные превращения грешников в праведников не очень-то нравятся. Такие люди поступают как вероотступники. Им не хватает приверженности избранному с самого начала пути.

Сесили. Дядя Джек, вы ведь не отвергнете протянутую к вам руку родного брата?

Джек. Никакие силы не заставят меня принять его руку! Его приезд сюда – ужасно недостойный поступок. Он сам знает почему.

Чезьюбл. Молодой человек, насколько я понимаю, вам чудом удалось остаться в живых. Надеюсь, это будет для вас своего своего рода предостережением. А мы, когда вы появились, как раз скорбели по поводу вашего безвременного ухода из жизни.

Алджернон. Да, я это вижу по новому костюму Джека. Кстати, он сидит на нем просто ужасно. А галстук вообще никуда не годится.

Сесили. Дядя Джек, будьте снисходительны к брату. В каждом человеке есть что-то хорошее. Эрнест только что рассказывал мне о своем бедном больном друге мистере Банбери, которого ему приходится так часто навещать. Я уверена – не может быть совсем уж плохим человек, который отказывается от всех удовольствий Лондона, чтобы сидеть у изголовья больного.

Джек. Ах вот как! Он тебе рассказал о Банбери?

Сесили. Да, он рассказал мне о бедном мистере Банбери и о плачевном состоянии его здоровья.

Джек. Уж этот мне Банбери! Я не желаю, чтобы он говорил с тобой о Банбери, да и вообще о чем бы то ни было. И без этого я видеть его не могу!

Чезьюбл. Мистер Уординг, провидению в силу неисповедимых причин было угодно неожиданно возвратить вам казалось бы навсегда утраченного брата, который, как это совершенно очевидно, больше всего желает помириться с вами. Так неужели вам не хотелось бы простить его и принять в свои объятия?!

Алджернон. Да, я признаю, что вся вина на моей стороне. И все-таки холодность братца Джона ранит меня в самое сердце. Я рассчитывал на более сердечный прием, особенно если учесть, что это мой первый приезд в родную обитель.

Сесили. Дядя Джек, если вы не пожмете Эрнесту руку, я вас никогда не прощу!

Джек. Никогда не простишь?

Сесили. Никогда, никогда, никогда!

Джек. В таком случае деваться некуда. (Пожимает руку Алджернону, в то же время сверля его уничтожающим взглядом.) А ты, юный негодяй, – чтобы духу твоего здесь не было, и чем скорее, тем лучше! Ты меня понял? Я не потерплю здесь твоего дурацкого банберирования!

Чезьюбл. Как радостно видеть такое искреннее примирение! Сегодня вы совершили прекрасный поступок, Сесили.

Мисс Призм. Не будем слишком поспешны в наших суждениях.

Входит Мерримен.

Мерримен. Я поместил вещи мистера Эрнеста в комнату рядом с вашей, сэр. Надеюсь, вы не возражаете?

Джек. Что, что?

Мерримен. Я говорю о чемоданах и других вещах мистера Эрнеста, сэр. Я внес его багаж в комнату рядом с вашей спальней и распаковал.

Джек. Его багаж?

Мерримен. Да, сэр. Три чемодана, дорожный несессер, две шляпные картонки и большую корзину с провизией.

Алджернон. Боюсь, я не могу себе позволить пробыть здесь больше недели – по крайней мере на этот раз.

Мерримен (Алджернону). Прошу прощения, сэр, но вас хочет видеть какой-то пожилой джентльмен. Он только что приехал со станции в кебе. (Протягивает на подносе визитную карточку.)

Алджернон. Вы уверены, что меня?

Мерримен. Да, сэр.

Алджернон (читает карточку). «Паркер и Грибзби, поверенные». Первый раз о них слышу. Кто это еще такие?

Джек (берет у Алджернона карточку). «Паркер и Грибзби…» И в самом деле, кто они такие? А может быть, Эрнест, у них к тебе дело в связи с твоим другом Банбери? Может быть, Банбери решил написать завещание и хочет тебя сделать душеприказчиком? (Мерримену.) Пригласите.

Мерримен. Слушаю, сэр.

Мерримен уходит.

Джек. Эрнест, я ведь на прошлой неделе заплатил все твои долги, и ты меня клятвенно заверял, что больше неоплаченных счетов у тебя не осталось. Надеюсь, ты меня не обманывал?

Алджернон. У меня действительно нет никаких долгов, дорогой Джек. Благодаря твоей щедрости я никому не должен ни пенни, если не считать каких-то пустяков за галстуки.

Джек. Очень рад это слышать.

Входит Мерримен.

Мерримен. Мистер Грибзби.

Мерримен уходит. Входит Грибзби.

Грибзби (обращаясь к доктору Чезьюблу). Мистер Эрнест Уординг?

Мисс Призм (кивая на Алджернона). Мистер Эрнест Уординг – вот тот молодой человек.

Грибзби. Мистер Эрнест Уординг?

Алджернон. Да, это я.

Грибзби. Вы проживаете в Олбани, квартира Б-4?

Алджернон. Да, это мой адрес.

Грибзби. Мне очень жаль, сэр, но у меня на руках судебный приказ о вашем аресте и тюремном заключении на срок в двадцать дней за неуплату отелю «Савой» денежной суммы в 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса.

Алджернон. О моем аресте и тюремном заключении?

Грибзби. Да, сэр.

Алджернон. Но это какое-то недоразумение! Я никогда не обедаю в «Савое» за свой собственный счет. Я всегда обедаю у Виллиса. Там гораздо дороже. Я не должен «Савою» ни пенни.

Грибзби. На документе значится, что 27 мая по вашему местожительству в Олбани вам лично в руки была вручена повестка в суд, а 5 июня, вследствие вашей неявки, судом было принято заочное решение в пользу истца, то есть владельцев отеля «Савой», являющихся нашими клиентами. После этого мы направили вам целых пятнадцать писем, но не получили ответа ни на одно из них. А посему, исходя из интересов наших клиентов, мы были вынуждены пойти на получение судебного приказа о заключении вас под стражу.

Алджернон. Под стражу! То есть что значит «под стражу»? Я не имею ни малейшего намерения уезжать отсюда. Я собираюсь пробыть здесь никак не меньше недели. В конце концов, я в гостях у своего брата. И если вы надеетесь, что я поеду с вами в Лондон прямо сейчас, едва успев сойти с лондонского поезда, вы очень сильно ошибаетесь.

Грибзби. Я всего лишь поверенный и никогда не прибегаю к методам принуждения, тем более физического. Но я привез с собой судебного исполнителя, который ожидает в экипаже на улице, и должен сказать, что у него обширный и разносторонний опыт в такого рода делах. Поэтому мы всегда пользуемся его услугами. Однако не может быть сомнений, что вы предпочтете уплатить по счету.

Алджернон. Уплатить по счету? Каким образом, хотел бы я знать? Вам же не могло прийти в голову, что у меня есть деньги? Было бы наивно так думать. У настоящего джентльмена никогда не бывает денег.

Грибзби. Мой опыт подсказывает, что в таких случаях обычно платят родственники.

Алджернон. Видимо, Джек, придется тебе взять оплату счетов на себя.

Джек. Будьте любезны, мистер Грибзби, позвольте взглянуть на статьи расходов… (Перелистывает пухлую подшивку счетов.) 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса с октября прошлого года… Должен сказать, что мне еще не приходилось сталкиваться с таким безрассудным транжирством. (Протягивает подшивку доктору Чезьюблу.)

Мисс Призм. 762 фунта на одни только трапезы! Молодой человек, который ест так много и часто, безнадежно потерян для общества.

Чезьюбл. Как же далеко мы ушли от скромного образа жизни и возвышенного образа мыслей таких замечательных людей прошлого, как, скажем, мой любимый поэт Вордсворт![16]16
  Уильям Вордсворт (1770–1850) – английский поэт-романтик, представитель так называемой «озерной школы»; приблизил поэтический язык к разговорной речи.


[Закрыть]

Джек. Скажите, доктор Чезьюбл, считаете ли вы, что существуют какие-либо причины, в силу которых я обязан оплатить этот чудовищный счет моего брата?

Чезьюбл. Со всей убежденностью могу сказать, что я так не думаю. Тем самым вы только поощрили бы его к еще большей расточительности.

Мисс Призм. Что посеешь, то и пожнешь. Тюремное заключение пойдет ему только на пользу. Жаль, правда, что всего лишь на двадцать дней.

Джек. Я с вами совершенно согласен.

Алджернон. Ну, дорогой мой, это уж слишком! Ты же прекрасно знаешь, что счет этот на самом деле твой.

Джек. Мой?

Алджернон. Ну да. И ты это знаешь не хуже меня.

Чезьюбл. Мистер Уординг, если это шутка, она не слишком удачна.

Мисс Призм. Это вопиющая наглость. Ничего другого от него и нельзя было ожидать.

Сесили. Во всяком случае это явная неблагодарность. Я тоже этого не ожидала.

Джек. Не обращайте внимания на то, что он говорит. Он всегда себя так ведет… Ты хочешь сказать, что тебя звать не Эрнест Уординг и что ты не проживаешь в квартире Б-4 в Олбани? В таком случае, почему бы тебе не сказать, что ты вообще не мой брат?

Алджернон. Ну, это ты уж чересчур. Это было бы полным абсурдом. Разумеется, я твой брат. Именно потому ты и должен заплатить за меня.

Джек. Скажу тебе прямо: этого ты от меня не дождешься. Доктор Чезьюбл, достойнейший пастор этого прихода, и мисс Призм, на чье удивительное здравомыслие я привык полагаться, оба придерживаются мнения, что немного посидеть за решеткой тебе очень не помешает. И я с ними совершенно согласен.

Грибзби (вытаскивает часы). Сожалею, что вынужден прервать вашу приятную семейную беседу, но время, увы, поджимает. Мы должны быть в Холлоуэе[17]17
  Холлоуэй – тюрьма на окраине Лондона; одна из самых больших в Англии.


[Закрыть] не позднее чем в четыре часа – иначе туда нас не впустят. Правила там очень строгие.

Алджернон. Вы сказали, в Холлоуэе?

Грибзби. Ну да, именно там держат заключенных за преступления подобного рода.

Алджернон. Но не буду же я сидеть в тюрьме на окраине города за то, что обедал в центре?!

Грибзби. Счета – за ужины, а не за обеды.

Алджернон. Какая разница? Важно другое – я не собираюсь сидеть на каких-то задворках города.

Грибзби. Да, согласен, окрестности там заселены средними классами, зато сама тюрьма фешенебельна и хорошо проветривается. Вам будет предоставлена возможность в определенные часы дня делать моцион и разминку, а при наличии медицинской справки, получить которую не составит большого труда, время для прогулок вам будет увеличено.

Алджернон. Моцион! Разминка! Какой ужас! Джентльмены никогда не разминаются. Вы, кажется, не совсем представляете, что такое джентльмен.

Грибзби. Я их столько навидался, что, боюсь, и в самом деле не представляю. Среди них попадаются любопытнейшие экземпляры. Думаю, это результат искусственного отбора. А теперь, сэр, если это вас не слишком затруднит, будьте любезны пройти со мной.

Алджернон (умоляюще). Джек!

Мисс Призм. Прошу вас, мистер Уординг, сохраняйте твердость и не давайте себя уговорить.

Чезьюбл. Да, это тот случай, когда любое проявление слабости было бы неуместным. Это был бы своего рода самообман.

Джек. Я остаюсь совершенно твердым и не поддамся слабости и самообману.

Сесили. Дядя Джек! Я знаю, что у вас есть небольшая сумма моих собственных денег. Прошу вас, позвольте мне заплатить по этому счету. Мне не хотелось бы, чтобы ваш родной брат оказался в тюрьме.

Джек. Нет, нет, Сесили, я не позволю тебе платить. Это было бы чересчур.

Сесили. Тогда заплатите вы. Мне кажется, вы будете ужасно раскаиваться, если допустите, чтобы вашего единственного брата упрятали за решетку. Хотя, конечно, я в нем полностью разочаровалась.

Джек. Ты ведь никогда больше с ним не заговоришь, не правда ли, Сесили?

Сесили. Ни за что на свете!.. Если, конечно, он первым не заговорит со мной. В этом случае было бы неучтиво не ответить ему.

Джек. Что ж, я позабочусь о том, чтобы он никогда не заговоривал с тобой. Равным образом как и с другими обитателями этого дома. Мистер Грибзби…

Грибзби. Да, сэр.

Джек. Я уплачу по этому счету. Это будет последний счет, который я стану оплачивать за него. Какая, вы говорите, сумма?

Грибзби. 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса. Ах, да! Еще 5 шиллингов 9 пенсов за кеб, нанятый специально для удобства клиента.

Джек. Хорошо.

Мисс Призм. Должна сказать, что мне такое великодушие кажется абсолютно неразумным.

Чезьюбл (делает красноречивый жест). У сердца тоже есть своя мудрость, мисс Призм, – как и у головы.

Джек. Платить на имя Паркера и Грибзби, я полагаю?

Грибзби. Да, сэр. Только, пожалуйста, не перечеркивайте чек.[18]18
  Перечеркивание чека крестом означает, что денежная сумма, указанная на таком чеке, может быть внесена на счет в банке, но наличные деньги по перечеркнутому (кроссированному) чеку получить нельзя.


[Закрыть] Благодарю вас. (Обращается к доктору Чезьюблу.) Всего хорошего. (Доктор Чезьюбл холодно кланяется.) Всего хорошего. (Мисс Призм холодно кивает.)(Обращается к Алджернону.) Надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами снова.

Алджернон. А я надеюсь никогда вас больше не видеть. Странное у вас представление о круге людей, с которыми общаются джентльмены. Ни один джентльмен не станет поддерживать знакомство с поверенным, который только и думает, чтобы засадить человека в тюрьму.

Грибзби. Без сомнения, сэр.

Алджернон. Кстати, Грибзби, у вас нет никаких оснований возвращаться на станцию в кебе. Это мой кеб. Он был нанят для моего удобства. Вам придется добираться пешком. И это пойдет вам на пользу. Поверенные слишком мало ходят пешком. Я не знаю ни одного поверенного, который бы делал столь необходимые для него моцион и разминку. Как правило, они целыми днями сидят в своих душных конторах и усердно бездельничают.

Джек. Вы можете возвращаться в кебе, мистер Грибзби.

Грибзби. Благодарю вас, сэр.

Грибзби уходит.

Сесили. Жара просто невыносимая, не правда ли, доктор Чезьюбл?

Чезьюбл. Да, в воздухе чувствуется гроза.

Мисс Призм. Атмосфера явно нуждается в очищении.

Чезьюбл. Вы не читали «Таймс» за сегодняшнее утро, мистер Уординг? Там очень интересная статья о росте религиозного чувства среди мирян.

Джек. Еще нет, почитаю после обеда.

Входит Мерримен.

Мерримен. Обед на столе, сэр.

Алджернон. Приятная новость! Я страшно проголодался.

Сесили. Но вы уже сегодня обедали.

Джек. Уже обедал?

Сесили. Да, дядя Джек. Он съел несколько бутербродов с печеночным паштетом и выпил маленькую бутылку шампанского – того самого, что вам предписал ваш врач.

Джек. Мое шампанское 89-го года!

Сесили. Ну да. Мне казалось, вы бы и сами предложили ему это вино.

Джек. Понятно… Ну что ж, поскольку он уже пообедал, вряд ли он будет обедать еще один раз. Это было бы по меньшей мере странно.

Мисс Призм. Вкусить два обеда за один день – это не просто вольность, это уже вседозволенность.

Чезьюбл. Еще философы древности осуждали излишества в еде. Аристотель говорит об этом крайне неодобрительно – почти в тех же выражениях, что и о ростовщичестве.

Джек. Доктор, не согласитесь ли вы проводить дам в столовую?

Чезьюбл. С удовольствием.

Мисс Призм и Сесили в сопровождении доктора Чезьюбла идут в дом.

Джек. Твое банберирование, Алджи, не очень-то оказалось удачным. Наверно, сегодня для банберирования неподходящий день.

Алджернон. Ну, в банберировании, как и во всем прочем, тоже бывают свои взлеты и падения. Впрочем, я легче переживу неудачу, если ты позволишь мне пообедать с вами. Главное – я увидел Сесили, и она оказалась просто прелестной.

Джек. Ты не должен подобным образом говорить о мисс Кардью. Мне это ужасно не нравится.

Алджернон. А мне не нравится твой костюм. Ты выглядишь в нем смехотворно. Почему бы тебе не пойти и не переодеться? Как-то глупо носить траур по человеку, который собирается гостить в твоем доме целую неделю. Это абсурдно, в конце концов!

Джек. Ты не останешься у меня на неделю ни в качестве гостя, ни в любом другом качестве. Ты должен уехать… четырехчасовым поездом.

Алджернон. Я не могу оставить тебя, когда ты в трауре. Так не поступают друзья. Если бы в трауре был я, ты, надеюсь, тоже бы меня не покинул? Я бы счел тебя бессердечным, если бы ты поступил иначе.

Джек. Ну а если я переоденусь, ты уедешь?

Алджернон. Да, но только не слишком копайся. Ты человек уникальный: так долго всегда одеваешься – и с таким ничтожным результатом!

Джек. Во всяком случае это лучше, чем быть всегда расфуфыренным вроде тебя.

Алджернон. Если я порой и бываю слишком хорошо одет, то компенсирую это тем, что неизменно веду себя как слишком хорошо воспитанный человек.

Джек. Твое тщеславие смехотворно, твое поведение возмутительно, а твое присутствие в моем саду неприлично. Хочешь не хочешь, но тебе придется сесть на четырехчасовой поезд, и я надеюсь, что твоя поездка обратно в Лондон будет приятной. На этот раз твое банберирование не увенчалось успехом. (Идет в дом.)

Алджернон. А по-моему, увенчалось, да еще и каким. Я влюбился в Сесили, и это самое главное… Все это хорошо, но нельзя же банберировать, когда пусто в желудке. Пойду-ка в столовую и пообедаю с ними. (Идет к двери в дом.)

Входит Сесили.

Сесили. Я пообещала дяде Джеку не разговаривать с вами, если вы сами меня ни о чем не спросите. Так почему же вы не задаете мне никаких вопросов? Я уже начинаю бояться, что вы не настолько интеллектуальны, каким показались сначала.

Алджернон. Сесили, можно мне пойти пообедать?

Сесили. Удивляюсь, что вы можете смотреть мне в лицо после всего, что случилось.

Алджернон. Я обожаю смотреть на ваше лицо.

Сесили. Но зачем вам понадобилось подсунуть этот ужасный счет бедному дяде Джеку? По-моему, с вашей стороны это непростительная неблагодарность.

Алджернон. Я и сам это понимаю, но все дело в том, что у меня отвратительная память. Я начисто забыл, что должен «Савою» эти 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса.

Сесили. Что ж, не стану скрывать – я рада слышать, что у вас никудышная память. Хорошая память – это не то качество, которое восхищает женщин в мужчинах.

Алджернон. Сесили, мне жутко хочется есть.

Сесили. Не могу понять, как вам может хотеться есть, если вы так много едите начиная с прошлого октября.

Алджернон. Понимаете, все эти ужины были для бедняги Банбери. Врач разрешает ему есть лишь раз в день – и то только на ночь.

Сесили. В таком случае меня не удивляет, почему мистер Банбери постоянно болеет – не всякий выдержит ужин на шесть или восемь персон, который съедается каждый вечер на продолжении всей недели.

Алджернон. Я постоянно ему об этом твержу, но он считает, что врачам лучше знать. Он до смешного доверяет врачам.

Сесили. Разумеется, я не хочу, чтобы вы умерли с голоду, поэтому сказала дворецкому, чтобы вам принесли поесть.

Алджернон. Сесили, вы настоящий ангел! Могу я надеяться еще раз увидеть вас перед отъездом?

Сесили. Мы с мисс Призм будем здесь после обеда. Мои дневные уроки всегда проходят под тисом.

Алджернон. А вы не могли бы придумать, как спровадить ее?

Сесили. То есть сказать ей неправду?

Алджернон. Ну что вы, зачем же неправду! Просто скажите ей что-то очень правдоподобное, хоть и не полную правду.

Сесили. Боюсь, я не способна на это. Меня не учили, как это делать. Никто в нашем обществе не заботится о том, чтобы у девушек развивалось воображение. Это вопиющий недостаток современной системы образования. Ну, конечно, если вы намекнете мисс Призм, что ее в каком-нибудь месте ожидает наш дорогой доктор Чезьюбл, она непременно туда пойдет. Она ни за что не заставит его ждать. Да у нее и не так часто представляется такая возможность.

Алджернон. Какая замечательная идея!

Сесили. Никаких идей я вам не подавала, кузен Эрнест. Ничто не могло бы меня заставить обмануть мисс Призм – даже в самом малом. Я просто дала вам понять, что если вы изберете определенную линию поведения, то результат последует незамедлительно.

Алджернон. Да, я все понимаю, кузина Сесили. Простите за неудачное выражение. Я приду сюда ровно в половине четвертого. Мне нужно сказать вам кое-что очень серьезное.

Сесили. Серьезное?

Алджернон. Да, чрезвычайно серьезное.

Сесили. В таком случае, лучше встретимся в доме. Не люблю серьезных разговоров на открытом воздухе. Они звучат ужасно искусственно.

Алджернон. Так где же мы встретимся?

Входит Джек.

Джек. Кабриолет у двери. Тебе пора ехать. Твое место рядом с Банбери. (Замечает Сесили.) Сесили? Может быть, Сесили, тебе лучше будет возвратиться к мисс Призм и доктору Чезьюблу? Тебе так не кажется?

Сесили. Да, дядя Джек. До свидания, кузен Эрнест. Боюсь, я больше вас не увижу, так как в полчетвертого я буду в гостиной – у меня там занятия с мисс Призм.

Алджернон. До свидания, кузина Сесили. Вы были очень добры ко мне.

Сесили уходит.

Джек. А теперь слушай меня внимательно, Алджи. Ты должен отсюда исчезнуть – и чем скорее, тем лучше. Банбери страшно болен, и ты обязан быть рядом с ним.

Алджернон. Ну не могу я сейчас уезжать. Сначала я должен съесть свой второй обед. Кроме того – и я уверен, ты будешь рад это услышать – Банбери стало намного лучше.

Джек. Как бы там ни было, тебе придется уехать четырехчасовым поездом. Я распорядился упаковать твои вещи, и кабриолет тебя уже ждет.

Занавес