Текст книги "Оззи. Автобиография без цензуры"

4. «Чуваки, вы совсем не черные!»

Я никогда не был Ромео.

Даже когда наш первый альбом стал золотым, красивые девушки как-то ко мне не льнули. Black Sabbath слушали в основном парни. В нас летели окурки и пивные бутылки, а совсем не кружевное белье. Мы даже шутили, что единственные девчонки, которые приходят на наши концерты, – «двухпакетницы», то есть, чтобы трахнуть, нужно надеть им на голову пару пакетов, потому что одного недостаточно. Но, честно говоря, заполучить даже двухпакетную девчонку для меня было огромным везением. Девчонки, которые были готовы уйти со мной после концерта, были в основном трех– или четырехпакетными. Однажды вечером в Ньюкасле мне, кажется, досталась пятипакетная. Это была тяжелая ночь. Джина пришлось вылакать немало, если я правильно помню.

Но ничто не могло помешать мне перепихнуться.

Одним из мест, где я искал старый добрый трах, был ночной клуб «Rum Runner» на Броуд-стрит в Бирмингеме, где на входе работал мой хороший школьный приятель Тони. Это было известное место, «Rum Runner» – спустя годы там будут играть Duran Duran, – так что было очень клево иметь знакомого, который без проблем мог пропустить нас внутрь.

Однажды вечером, вскоре после подписания контракта со звукозаписывающей компанией, мы с Тони отправились в этот «Rum Runner». Это было еще до нашего знакомства с Патриком Мехеном, поэтому денег у нас не было. Мы приехали туда на подержанной машине Тони, кажется, это был «Форд Кортина». В общем, рухлядь. Альберт, как всегда, встретил нас у входа, вышибалы отцепили веревку и пропустили внутрь. Первое, что я увидел у входа, – темноволосая гардеробщица.

– Кто это? – спросил я у Альберта.

– Тельма Райли, – ответил он. – Милая девчонка. И очень умная. Но она в разводе, и у нее ребенок, так что полегче.

Но мне было всё равно.

Тельма была красива, и я очень хотел с ней поговорить. Поэтому сделал то, что делал всегда, когда хотел поговорить с девчонкой – нажрался. Но в тот вечер произошло нечто странное, потому что старая стратегия напейся-как-можно-сильнее вдруг сработала: я пригласил Тельму на танцпол, а Тони пригласил ее подружку. Потом мы все поехали к Тони на его «Кортине», и мы с Тельмой целовались и обнимались на заднем сиденье.

Тони отшил подружку Тельмы на следующий день, а мы с Тельмой продолжили встречаться. И, когда я уже был сыт по горло нездоровой атмосферой в доме номер 14 на Лодж-роуд, мы с ней вместе сняли квартиру над прачечной в Эджбастоне, роскошном районе Бирмингема.

Через год или около того, в 1971 году, мы официально поженились Я думал, что такова и есть жизнь: заработать бабла, найти девушку, жениться, остепениться, ходить в паб.

Это была ужасная ошибка.

За несколько месяцев до моей свадьбы Black Sabbath наконец приступили к взятию Америки. Помню, как перед поездкой папа Патрика Мехена собрал нас в своем лондонском офисе и объяснил, что мы будем «послами британской музыки», поэтому, типа, нам нужно вести себя хорошо.

Мы покивали и пропустили эти слова мимо ушей.

Но я всё же старался не налегать на бухло перед аэропортом. Чего я не знал, так это того, что в аэропортах есть бары – в которых не мог не выпить пару незапланированных стаканчиков, чтобы успокоиться. Так что к тому времени, когда я занял свое место в салоне, то уже был бухой в дрибадан. Потом мы узнали, что с нами в самолете летят Traffic. Я не мог поверить, что со мной на борту находится Стив Уинвуд. В первый раз в жизни почувствовал себя настоящей рок-звездой.

Несмотря на изрядное количество выпитого, перелет до нью-йоркского аэропорта длился целую вечность. Я смотрел в иллюминатор и думал, как эта херня вообще держится в воздухе? Потом мы пролетели над Манхэттеном, где тогда строился Всемирный торговый центр – он еще наполовину состоял из балок и строительных лесов, – и приземлились на заходе солнца. Помню, был теплый вечер, и я еще никогда не ощущал атмосферы теплого вечера в Нью-Йорке. Там был такой особенный запах, понимаете? Мне он страшно понравился! Правда, к этому моменту я уже был в говно. Бортпроводнику пришлось помочь мне встать с кресла, а потом я скатился по ступенькам трапа.

К тому времени, когда мы добрались до таможни, меня уже накрыло похмелье. Голова болела так сильно, что я не помнил, что в шутку написал в миграционной анкете. В ответ на вопрос о религии я вписал «сатанист». Так вот, таможенник берет у меня анкету и начинает читать. Затем останавливается примерно на середине.

Поднимает на меня взгляд. «Сатанист, значит?» – говорит он с явным бронксским акцентом и устало-скучающим выражением на лице.

«Вот дерьмо», – проскальзывает мысль.

Но, прежде чем я пытаюсь что-то объяснить, он ставит штамп на анкету и кричит: «СЛЕДУЮЩИЙ!».

«Добро пожаловать в Нью-Йорк» – гласила табличка у нас над головой.

Мы получили багаж на ленте и встали в очередь на такси у зала прилета. Черт его знает, что думали все эти бизнесмены в костюмах с галстуками и дипломатами в руках, когда стояли рядом с длинноволосым немытым парнем из Бирмингема, у которого на шее вопроводный кран, а на ногах вонючие джинсы с символом «мира и любви» и пацификом на одной ноге и надписью «Black Panthers рулят» и черным кулаком на другой.

К нам подъехала огромная желтая машина. Должно быть, в ней было девятнадцать-двадцать дверей.

– Я знал, что тут большие тачки, – промямлил я, – но не настолько!

– «Это лимузин, идиот», – ответил Тони.

До поездки мы уже записали следующую пластинку, которая должна была выйти после «Black Sabbath». Первый альбом вышел всего пять месяцев назад, и это невероятно, если принять во внимание, с какой ленивой медлительностью альбомы выпускают сегодня. Изначально запись должна была называться «Warpiggers», что означает колдовскую свадьбу или что-то такое. Потом мы изменили название на «War Pigs», а Гизер придумал тяжелые стихи о смерти и разрушении. Неудивительно, что у нас на концертах не было девушек. Гизера вообще не интересовали среднестатистические популярные песни в стиле «я тебя люблю». Даже когда он писал песню о том, как парень встречает девушку, в ней был какой-нибудь хитрый поворот – например, как в «N.I.B.» с первого альбома, в которой парень оказывается дьяволом. Нравилось Гизеру и обращаться к острым темам дня, например, к войне во Вьетнаме. Гизер не был в стороне от того, что творится в мире и держал нос по ветру.

Мы вернулись в «Regent Sound» в Сохо, чтобы записать вторую пластинку, а перед этим несколько недель репетировали в старом амбаре в «Rockfield Studios» в Южном Уэльсе. Студийное время тогда стоило целое состояние, так что мы не хотели прийти и лажать, в то время как счетик щелкает и денежки капают. Закончив запись в «Regent Sound», мы отправились в «Island Studios» в Ноттинг-Хилле на сведение. И там Роджер Бейн понял, что нам нужно еще несколько минут материала. Помню, как он вышел из аппаратной в обеденный перерыв и сказал: «Слушайте, ребята, нам нужно чем-то заполнить хронометраж. Можете что-нибудь сымпровизировать?» Мы как раз только взялись за сэндвичи, но тут же их отложили. Тони начал играть гитарный рифф, Билл присоединился и добавил ударные, я прогудел какую-то мелодию, а Гизер сидел в углу и набрасывал текст.

Через двадцать минут у нас возникла песня под названием «The Paranoid».

К концу дня она превратилась просто в «Paranoid».

С лучшими песнями так всегда и бывает: они приходят из ниоткуда, когда даже не стараешься ничего написать. «Paranoid» отличается тем, что ее не отнести ни к одной категории: это как бы панковская песня, которую, правда, придумали за много лет до изобретения панка. И мы не видели в ней ничего особенного, когда записывали. Это была обычная песня, написанная наполовину в шутку, тем более, когда рядом стояли такие хиты как «Hand of Doom» или «Iron Man». Но, черт возьми, она так цепляла! Я напевал ее всю дорогу из студии домой. «Тельма, – сказал я, когда вернулся в Эджбастон. – Кажется, мы записали сингл».

Она посмотрела на меня взглядом, который говорил: «Ну-ну, гони дальше».

Знаете, это забавно: если бы тогда нам кто-то сказал, что через сорок лет люди всё еще будут слушать какую-нибудь из наших песен и что в одной только Америке мы продадим четыре миллиона экземпляров альбома, – мы бы просто рассмеялись ему в лицо.

Но дело в том, что Тони Айомми оказался одним из величайших рок-композиторов всех времен. Всякий раз, когда мы приходили в студию, мы заставляли его сыграть последний придуманный им рифф и чтобы он превзошел предыдущий. Получалось что-то вроде «Iron Man», от чего у всех срывало башню.

Но с «Paranoid» была другая история. Примерно через две секунды после того, как мужчины в костюмах из лейбла «Vertigo» услышали эту песню, весь альбом был назван ими «Paranoid». Совсем не потому, что песня «War Pigs» может расстроить американцев из-за событий во Вьетнаме – по крайней мере, как мне кажется. Нет, они были крайне взбудоражены нашей маленькой трехминутной попсовой песенкой. Представители «Vertigo» решили, что она может попасть на радио, при том, что групп вроде нас никогда в эфире не было. Логично было и весь альбом назвать так же, как и сингл, что бы облегчило его рекламу в музыкальных магазинах.

Пиджаки были правы. «Paranoid» сразу оказалася на четвертой строчке в британском чарте синглов, и благодаря ему мы попали на передачу «Top of the Pops» вместе с Клиффом Ричардом. Единственной проблемой была обложка альбома, которую придумали еще до смены названия и которая теперь выглядела абсолютно бессмысленно. Какое отношение четыре розовых парня с щитами и мечами имеют к паранойе? Мы там стали розовыми, потому что такого цвета, по идее, должны быть свиньи войны. Ну, а вот без надписи «War Pigs» на обложке эти парни были похожи на каких-то геев-фехтовальщиков.

«Они не геи-фехтовальщики, – сказал мне Билл. – Они параноидальные геи-фехтовальщики».

Участие в Top of the Pops на тот момент было моим величайшим жизненным достижением. Когда я рос в Астоне, всё семейство Осборнов каждую неделю собиралось у телевизора и смотрело эту передачу. Даже моя мама ее любила. Так что когда родители услышали, что меня в ней покажут, то потеряли дар речи. В те времена передачу Top of the Pops каждую неделю смотрели пятнадцать миллионов человек, а в перерывах между песнями группа «Pan’s People» исполняла хипповые танцы.

Это было чертовски круто, мужик.

Помню, как глубоко мня впечатлил Клифф Ричард, который исполнил свою песню вживую с полноценным оркестром.

Мы не смеялись над ним, нет – в конце концов, не так давно я исполнял песню «Living Doll» перед своими родителями. Кажется, в тот раз он пел «I Ain’t Got Time Any More». Я не видел эту запись много лет: возможно, компания «BBC» стерла ее, чтобы повторно использовать бобины – тогда у них как раз была такая политика. Но я скажу вам одно: я бы нисколько не удивился, если Клифф выглядел на передаче Top of the Pops 1970 года старше, чем сейчас. Он как будто стареет наоборот, этот парень. Каждый раз, когда я его вижу, он выглядит на пару лет моложе.

Когда вслед за Клиффом должны были выступать мы, у меня всё тело онемело от страха. Остальным не нужно было играть ни одной ноты – только топать в такт фонограмме. Но я-то должен был петь вживую! Я впервые попал на телевидение и обсирался от страха как никогда. Чистейший ужас. У меня настолько пересохло во рту, что, казалось, в нем застрял комок ваты. Как-то я все же выкрутился.

Родители смотрели меня дома по телевизору – по крайней мере, так мне сказали братья несколько лет спустя.

Если они и гордились мной, то мне ничего об этом не сказали. Надеюсь, что все-таки гордились.

Эта песня изменила нашу жизнь. Я просто обожал ее петь. На наших концертах даже появлялись девушки, которые визжали и бросали нам трусики. Это была приятная перемена, но мы немного беспокоились, не потеряем ли мы своих постоянных поклонников. Сразу после передачи Top of the Pops мы выступали в Париже, и после концерта ко мне подошла милая французская девушка. Она привела меня к себе домой и оттрахала до потери пульса. Все это время я не понимал ни слова из того, что она говорила.

В отношениях на одну ночь иногда так даже лучше.

Америка казалась мне сказачной страной.

Взять хотя бы пиццу. Много лет я только и думал, вот бы кто изобрел новую еду. В Англии были только яйца с картошкой, сосиски с картошкой, пироги с картошкой… всё с картошкой. Через какое-то время становится скучно, понимаете? Но в начале семидесятых в Бирмингеме нельзя было заказать тонко нарезанный пармезан или салат из рукколы. Если еда не готовится в жирной фритюрнице, то никто и знать не знает, что это за дрянь такая. Но потом, в Нью-Йорке, я открыл для себя пиццу. Она просто взорвала мне мозг. Я покупал десять-двадцать кусков пиццы в день. А потом, когда понял, что можно купить целую пиццу и съесть ее одному, то стал заказывать ее везде, где можно. Не мог дождаться, когда вернусь домой и расскажу всем своим друзьям: «Есть такая невероятная новая штука. Она американская и называется пиццей. Она как хлеб, только лучше, чем любой хлеб, который вы пробовали». Однажды я даже пытался приготовить Тельме нью-йоркскую пиццу. Я сделал тесто, положил на него бобы, сардины и оливки и еще кучу всего – там продуктов было, наверное, фунтов на пятнадцать. Но через десять минут всё стало капать из духовки, как будто кого-то вырвало. Тельма посмотрела на это дело и сказала: «Знаешь, Джон, мне кажется, что мне не понравится пицца». Она никогда не звала меня Оззи, моя первая жена. Ни разу за все время, сколько я ее знал.

Еще одно невероятное открытие, которое я совершил в Америке, – это «Харви Волбенгер» – коктейль из водки, ликера «Galliano» и апельсинового сока. Они просто срывали башню, эти штуки. Я тогда выпил столько «Волбенгеров», что теперь на дух их не переношу.

Только почувствую запах – меня сразу рвет, как по команде.

Американские девушки – отдельная тема. Они совсем не похожи на английских. Когда цепляешь девчонку в Англии, то сначала строишь ей глазки, потом одно за другое, зовешь на свидание, покупаешь то и это, а потом примерно через месяц ненавязчиво спрашиваешь, не хочет ли она поиграть в старую добрую игру «спрячь сосиску». В Америке девчонки просто подходят и говорят: «Эй, давай потрахаемся». Даже пальцем не успеешь пошевелить.

Мы поняли это в первый же вечер, когда поселились в местечке под названием «Loew’s Midtown Motor Inn», которое находилось на пересечении Восьмой авеню и 48-й улицы, в сомнительной части города. Я не мог заснуть из-за смены часовых поясов, и это было для меня новое и абсолютно дикое ощущение. Лежу, сна ни в одном глазу, время три часа ночи, и вдруг в дверь стучат. Встаю, открываю дверь, а там стоит тощая девица в плаще, который она расстегивает у меня на глазах. И под ним она совсем голая.

«Можно войти?» – шепчет она таким сексуальным хриплым голосом. Что я должен был сказать? «Нет, спасибо, дорогая, я немного занят»?

Я скачу на этой девице до самого рассвета. Потом она подбирает с пола свой плащ, целует меня в щеку и сваливает.

Когда мы завтракали и выясняли, куда нужно наливать кленовый сироп, – Гизер полил им хашбраун – я говорю: «Никогда не догадаетесь, что со мной произошло ночью».

– «Вообще-то, – ответил Билл, кашлянув, – кажется, я знаю».

Оказалось, что нам всем в ту ночь постучали в дверь: это был подарок от нашего гастрольного менеджера под названием «Добро пожаловать в Америку». Хотя, судя по тому, как моя девица выглядела при дневном свете – а ей явно было не меньше сорока, – он, очевидно, сэкономил.

За два месяца нашего американского турне мы проезжали такие расстояния, какие вообще не могли представить у себя в Англии. Мы играли в зале «Fillmore East» в Манхэттене. В зале «Fillmore West» в Сан-Франциско. Мы даже ездили во Флориду, где я впервые поплавал в открытом бассейне: была полночь, я упоролся травой и бухлом, и это было просто прекрасно. Во Флориде я впервые увидел настоящий бирюзовый океан. Билл ненавидел летать, поэтому с одного концерта на другой мы добирались на машине, и это стало для нас ритуалом. Наши с Биллом эпические дорожные поездки в конечном итоге стали самыми запоминающимися из всех поездок по Америке. Мы так много времени проводили вместе в прицепе арендованного домика на колесах «GMC», что стали не разлей вода. Потом Билл нанял водителем своего зятя Дейва, так что проблем с алкоголем и наркотиками у нас больше не было. Забавно, но людей узнаешь лучше, когда отправляешься с ними в такие поездки. Например, Билл каждое утро выпивал чашечку кофе, стакан апельсинового сока, стакан молока, а потом лакировал это пивом. Всегда в одном и том же порядке. Однажды я спросил его, зачем он так делает.

– Понимаешь, – ответил он, – кофе, чтобы проснуться, апельсиновый сок дает витамины, чтобы не болеть, молоко обволакивает желудок на весь день, а от пива я снова засыпаю.

– А, – сказал я. – В этом есть смысл.

Забавный чувак этот Билл. Помню, как-то раз мы ехали в своем домике «GMC» из Нью-Йорка куда-то далеко по Восточному побережью, пили пиво и курили, а Дейв рулил. Встали рано, несмотря на то, что ночь накануне была бурной. Дейв все жаловался, что съел испорченную пиццу перед сном и она была на вкус как крысиное дерьмо. Так вот, в семь или восемь часов утра я сижу на пассажирском сиденье, у меня похмелье, в глазах муть, Билл в отрубе сзади, а Дейв ведет машину с непередаваемым выражением лица. Я опускаю стекло и прикуриваю, потом оборачиваюсь и вижу, что Дейв позеленел.

– Ты в порядке? – спросил я и выдохнул дым в кабину.

– Да, я…

И тут он не выдержал.

Буэ-э-э-э-э-э-э!

Он заблевал всю приборную панель, а наполовину переваренные кусочки сыра, теста и томатного соуса попали на вентилятор и отлетели мне на пачку сигарет. Одного вида и запаха оказалось достаточно, чтобы мы начали блевать в унисон.

– О нет, – сказал я. – Дейв, кажется, меня…

Буэ-э-э-э-э-э-э!

Так что теперь по всей кабине разлетелись два разных вида блевотины. Запах был просто невыносимый, но Билл ничего не заметил – он по-прежнему был в отключке.

Мы остановились на следующей стоянке для грузовиков, и я спросил у девушки на заправке, есть ли у них освежитель воздуха. Я ни за что не собирался даже пытаться убрать рвоту, но надо было что-то делать с вонью. Кажется, даже водители машин, которые обгоняли нас на шоссе, зажимали нос. Но девчонка в магазине не поняла ни слова из того, что я сказал. Наконец, она сказала: «Ой, вы имеете в виду вот это? – и дала мне банку мятного спрея, добавив: – Хотя, лично я бы его не советовала».

Черт с ним, подумал я и всё равно его купил. Потом побежал обратно в «GMC», захлопнул дверь, и, пока Дейв выезжал с парковки, начал разбрызгивать спрей по всей кабине.

Вдруг сзади доносится шуршание и ворчание. Я оглядываюсь и вижу, что Билл встал и сидит ровно, но выглядит не очень. Он перетерпел запах нашей рвоты, но перечная мята стала последней каплей.

– Господи! – говорит он. – Что это за хренью пах…

Буэ-э-э-э-э-э-э!

Наш первый концерт в Америке проходил в Нью-Йорке, в клубе под названием «Ungano’s», на Западной 70-й улице, 210. Потом мы выступали в «Fillmore East» с Родом Стюартом и группой Faces. Нас просто выбесили Faces, потому что не оставили нам времени на саундчек. А Род держался от нас подальше. Сейчас я понимаю, что он, вероятно, был не слишком рад тому, что у него на разогреве играют Black Sabbath. Мы были немытыми хулиганами, а он этаким голубоглазым парнишкой. Но Род был славный, всегда очень вежливый. И я подумал, что вокалист он просто потрясающий.

Два месяца вдали от дома тянулись как вечность, и мы страшно скучали по Англии – особенно когда обсуждали, что ждем не дождемся, как пойдем в паб и расскажем всем про Америку, которая в те времена казалась далекой, как Марс. Очень немногие британцы там побывали, потому что летать было очень дорого.

Лучше всего от тоски по дому нам помогали отвлекаться разные приколы. Одним из самых веселых моментов был американский акцент. Каждый раз, когда администратор отеля называл меня «мистер Оззберн», мы все лопались от смеха. Потом мы придумали розыгрыш для ресторанов в отелях. Во время ужина один из нас тихонько подходил к стойке регистрации и просил вызвать «мистера Гарри Боллокса»[17]17
  «Harry» в американском варианте созвучно с «hairy», англ. «волосатый»; «bollocks», англ. «яйца». – Прим. пер.


[Закрыть]. Так вот, сидят люди, едят гамбургеры, и вдруг в зал вбегает коридорный, звонит в маленький колокольчик и кричит: «Здесь есть мистер Волосатые Яйца? Я ищу Волосатые Яйца».

Билл так ржал, что ему стало плохо.

Но самый большой культурный шок мы испытали на концерте в Филадельфии. В зале были в основном черные парни, и кажется, нашу музыку они ненавидели. Мы сыграли «War Pigs», и можно было услышать, как падает чертова булавка. Один парень, большой, высокий, с массивной прической в стиле афро, весь концерт сидел на высоком подоконнике и каждые несколько минут выкрикивал: «Эй, ты, Black Sabbath!» Я всё думал: какого хрена он повторяет одно и то же? Чего он хочет? Я не понимал, что он решил, будто меня так зовут.

И вот посреди концерта, после одной из песен, парень опять кричит: «Эй, ты, Black Sabbath!»

В этот момент мое терпение лопнуло. Я подошел к краю сцены, посмотрел прямо на него и сказал: «О’кей, дружище, ты выиграл. Какого хрена тебе надо? Просто скажи мне. Что такое, а?»

А он посмотрел на меня этаким озадаченным взглядом и сказал: «Чуваки, вы совсем не черные».

Но это был наш единственный неудачный концерт.

Мы был потрясены, узнав, что альбом «Black Sabbath» так хорошо продается в Америке. Он стал лидером продаж и «Warner Bros», наша американская звукозаписывающая компания, была так им довольна, что решила задержать релиз альбома «Paranoid» до следующего января.

Мы собирали огромные толпы народу, и у нас появились группи. Самое веселое воспоминание о них связано с мотелем «Holiday Inn» где-то в Калифорнии. Патрик Мехен обычно бронировал нам самое дерьмовое жилье, и мы привыкли все вчетвером жить в одноместной комнате в каком-нибудь обшарпанном мотеле на окраине за пять баксов за ночь. А «Holiday Inn» был по нашим стандартам роскошным отелем: у меня в комнате были ванна, душ, телефон и телик. Там даже был водяной матрас – такие тогда были на пике моды. Вообще, мне они нравились – это как заснуть на покрышке, плавающей посреди океана.

Так вот, мы заселились в «Holiday Inn», я только что поговорил с Тельмой по телефону, как вдруг в дверь стучат. Открываю, а там стоит красивая девушка в маленьком платьице. «Оззи? – говорит она. – Концерт был клевый. Мы можем поговорить?»

Она заходит, стягивает платье, туда-сюда, а потом сваливает еще до того, как я успеваю спросить, как ее зовут.

Через пять минут в дверь опять стучат. Думаю, она, наверное, что-то у меня забыла. Встаю, открываю дверь. А там уже другая девчонка.

«Оззи? – говорит она. – Концерт был клевый. Мы можем поговорить?»

Платье падает, мои штаны тоже, пять минут я езжу на ней, и моя волосатая задница ходит вверх-вниз, пока мы плаваем в открытом море на водяной кровати, а потом: «Приятно познакомиться»– «Чао», – и она уходит.

Эти мотели просто волшебны, думаю я. Потом в дверь опять стучат.

Угадайте, что было дальше.

Тем вечером я трахнул трех девчонок. Трех. Даже не выходя из номера. Честно говоря, на последнюю мне уже не хватало сил. Пришлось использовать резервные запасы энергии.

В конце концов я решил выяснить, откуда, черт возьми, все эти девчонки берутся. Поэтому пошел в бар, там никого. Спрашиваю у парня в вестибюле: «Где все?» А он: «Ваши британские товарищи? Поищите у бассейна». Поднимаюсь на лифте к бассейну на крыше, двери открываются, и я не могу поверить своим глазам. Там всё как в фильме «Калигула»: десятки самых красивых девушек, которых только можно себе представить, все совершенно голые, и всюду минеты и тройнички, и слева, и справа, и посередине. Я прикурил косяк, сел на кресло между двумя лесбиянками и запел «Боже, благослови Америку».

Но по всей стране нас преследовали не только готовые на всё поклонницы. Там было еще много психов – людей, которые серьезно воспринимали всю эту черную магию. Еще до того, как мы приехали в Америку, кто-то прислал нам видеозапись парада черной магии в Сан-Франциско, устроенного в нашу честь. Там был парень, похожий на Минга Беспощадного, который сидел в «Роллс-Ройсе» с откидным верхом, а вокруг него по улице шли и танцевали полуголые девицы. Парня звали Антон Ла-Вей, и он был верховным жрецом «Церкви Сатаны» или какой-то такой же херни и автором книги под названием «Сатанинская библия».

Мы тогда подумали, что это вообще за дрянь?

У меня есть теория о тех людях, которые посвящают свою жизнь такому дерьму: они занимаются этим только потому, что это оправдывает сексуальные оргии.

Что, как мне кажется, является весомым доводом.

Но мы не хотели иметь с этим ничего общего. Многие люди были напуганы убийством Шэрон Тейт, а мы не хотели казаться членами «семейки» Чарльза Мэнсона. Всего несколько месяцев назад мы играли в «Henry’s Blues House» перед несколькими десятками зрителей, а теперь выступаем на «Форуме» в Лос-Анджелесе перед аудиторией в двадцать тысяч человек. Нам нравилась наша популярность в США, и мы не хотели облажаться.

Кстати, однажды вечером мы столкнулись с членами «Семьи Мэнсонов» в заведении «Whiskey A Go Go» на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Это были очень странные люди – словно не от мира сего, если вы меня понимаете. На другой волне, не на той, что весь остальной мир. У меня от них аж мурашки по коже бегали. Забавно, что до того, как стать психом, Мэнсон был важной фигурой на музыкальной сцене Лос-Анджелеса. Если бы он не сел в тюрьму, то мы, вероятно, тусовались бы с ним в одних и тех же местах. Мне башню снесло, когда я узнал, что Мэнсон дружил с Деннисом Уилсоном из Beach Boys. Beach Boys даже исполняли кавер на его песню «Never Learn Not to Love». Но, насколько я знаю, Мэнсон и его дружки настолько запугали Денниса, что ему пришлось сбежать из собственного дома. Однажды он просто проснулся и свалил на хрен. Но вскоре Мэнсон прислал Уилсону пулю туда, где он поселился. Парень, наверное, кирпичей в штаны наложил.

В те времена происходило много диких вещей. В 1970 году в Лос-Анджелесе царило безумие. Слава хиппи была еще очень сильна. Везде в городе можно было увидеть людей с длинными волосами и без обуви, сидящих на углах улиц, курящих траву и бренчащих на гитарах. Местные, наверное, нас тоже считали сумасшедшими. Помню, как зашел в один магазин с алкоголем на бульваре Сансет и попросил двадцать сигарет. Женщина за прилавком сказала: «Для чего тебе двадцать педиков? Убирайся отсюда, чертов извращенец!»

Видимо, она подумала, что я какой-то сексоголик. Конечно, мы тогда понятия не имели, что слово «fag» не означает в Америке «сигарету».

Как бы мы ни старались их избегать, сатанисты всё время были занозой в нашей заднице. Примерно через год после нашего первого турне, когда мы давали концерт в Мемфисе и на сцену выбежал парень в черном плаще. При нормальных обстоятельствах, если поклонник залезал на сцену, я клал руку ему на плечо, и мы вместе трясли хайрами. Но этот парень был похож на одного из сатанинских психов, так что я велел ему проваливать и толкнул в сторону Тони. И тут, прежде чем я понял, что происходит, один из наших роуди выбежал на сцену с железной трубой и вломил этому парню прямо по морде. Я глазам своим не поверил. «Какого хрена ты делаешь, чувак? – крикнул я. – Нельзя же так!»

А роуди повернулся ко мне:

– Нет, можно. Смотри, бля.

Сатанинский парень лежал на сцене в распахнутом плаще, а в правой руке у него был зажат кинжал.

Я чуть не упал спиной в яму с комбами, настолько испугался. Если бы не роуди, то Тони, возможно, уже не было бы в живых.

К тому времени, когда мы вечером отправились обратно в мотель, нам уже хватило потрясений. Но ублюдки узнали, где мы живем. На парковке у мотеля собрались парни в черных плащах и капюшонах и что-то пели. Мы слишком умотались, чтобы разбираться еще и с ними, так что просто проигнорировали их и отправились к себе в номера. Через несколько секунд один из роуди начинает что-то бормотать и кричать – оказалось, кто-то нарисовал кровью перевернутый крест у него на двери.

Не могу сказать, что мы испугались. Но после случая с парнем на сцене всё это дерьмо нам надоело. И мы вызвали полицию. Конечно, копам это показалось невероятно смешным.

Они никак не отваливали, эти сатанисты. Утром я выходил из своего номера, а они сидели в кружочке прямо на ковре у моей двери, в черных плащах с капюшонами, при свете свечей. В конце концов с меня хватило. И как-то утром, вместо того, чтобы просто пройти мимо, я подошел к ним, сел, глубоко вдохнул, задул свечи и запел «Happy Birthday».

Поверьте, они не слишом-то обрадовались.

После первого американского турне мы гастролировали два года подряд. С 1970 по 1972 год мы пересекли Атлантику шесть раз. Мы столько времени провели в воздухе, что уже называли по имени всех бортпроводников компании «Пан Американ». И, хотя мы всё время были уставшие и больные из-за смены часовых поясов, бухла и наркотиков, было чертовски круто. Чего мы только не видели, не делали и с кем мы только не перезнакомились.

Даже побывали на концерте Элвиса.

Дело было в зале «Форум» в Лос-Анджелесе. Наши места были так далеко на галерке, что, казалось, мы дольше будем добираться туда, чем Король будет петь. Оттуда он казался размером с муравья, и меня возмущало, что его группа играла целую вечность перед тем, как он появился. Затем он выдал пару хитов и снова исчез. Мы сидели и думали: «И это что, всё?» Потом раздался голос по громкоговорителю: «Дамы и господа! Элвис покинул здание».

«Ленивый жирный ублюдок», – сказал я, забыв, где нахожусь.

На этом концерте мы многое поняли. Я впервые увидел настолько профессиональную продажу товаров с символикой на концертной площадке. Там продавались подставки для стаканов с Элвисом, крышки для унитазов с Элвисом, чайные сервизы с Элвисом, куклы-Элвисы, часы с Элвисом и комбинезоны с Элвисом. На всём, что только можно себе представить, выводили имя Элвиса и втюхивали вместе с Элвисом-колой и Эвисом– хот-догом. А фанаты были счастливы всё это купить.

Наверное, он был самым богатым парнем на планете.

Очень скоро мы увлеклись наркотиками потяжелее. Тогда в Бирмингеме нельзя было достать кокаин, так что я ни разу не пробовал его до концерта с группой Mountain в Денвере в начале 1971 года. Гитариста и вокалиста Mountain звали Лесли Уэст, и это он впервые угостил меня старой доброй вафельной пылью. До этого мы так называли смесь амфетамина и экстази, потому что с ней можно не спать всю ночь и нести всякую херню, – но Лесли до сих пор настаивает, что я начал принимать кокс задолго до того. На самом деле, это не так. Поэтому я давно сказал ему: «Слушай, Лесли, когда ты родом из Астона и начинаешь роман с кокаином, то точно помнишь, где всё началось. Это как первый раз трахаться!»