Текст книги "Горький-политик"

После этого конфликт двух крупнейших представителей большевистской фракции принял необратимый характер. В 1908 году Ленин начал активную борьбу с Богдановым. В то время как Ленину удалось вновь завоевать центральные позиции, а вместе с тем и контроль над партийным бюджетом, Богданов не оставлял собственных убеждений, привлекая на свою сторону самых влиятельных мыслителей-марксистов. Присутствие среди последних Максима Горького, который до того момента был одним из наиболее щедрых большевистских спонсоров, вызывало у Ленина серьезные опасения: только Горький, с его связями и финансовыми возможностями, мог способствовать дальнейшему распространению идей Богданова, увеличить число его сторонников и поставить таким образом под вопрос лидерство Ленина в партии.

3. Горький между Лениным и Богдановым

Закончив свою миссию в Соединенных Штатах, Горький переехал на Капри, где и жил до 1913 года. С этого момента он стал регулярно общаться с Богдановым[128]128
  См. Ревякина И. Предисловие к статье «Смешно видеть себя причиной драги (Из переписки М. Горького c А. Богдановым 1903–1909)» // Серия М. Горький. Материалы и исследования. Вып. 5. 1998. С. 13–30.


[Закрыть]. Они впервые встретились в конце 1904 года в квартире писателя в Санкт-Петербурге. Горький вместе с Богдановым работали с целью организации газеты «Новая жизнь» и публикации трудов по марксизму в просветительской серии «Дешевая библиотека». В 1907 году Богданов обратился к писателю, чтобы тот дал оценку его роману-утопии о Марсе «Красная звезда»[129]129
  Богданов А.А. Красная звезда. Роман-утопия. СПб. 1908.


[Закрыть], в котором большевистский лидер излагал свои идеи устройства будущего социалистического общества. Горький невысоко оценил работу Богданова, отметив в ней некоторую интеллектуальную холодность, которая делала ее недоступной для широких масс: писатель считал, что народ не сможет понять эту книгу, и откровенно сообщил об этом Богданову.

«Роман мне и нравится, и не нравится, – пишет Горький. – Мне понравилась чистая, глубокая вера и спокойная, дальновидная радость, с которой автор смотрит в будущее. Не понравилась же мне холодноватая мудрость, которая окутывает героев печалью; печалью, которая, как мне кажется, должна быть им чужда. А еще тот факт, что простой читатель, который близок и дорог нам, боюсь, не найдет в вашем описании достаточно четких очертаний, а заметит лишь туман: он не получит ответа на множество животрепещущих вопросов и почувствует обиду на автора […]»[130]130
  Письмо из архива Лелио Бассо впервые было опубликовано на русском языке в кн.: Горький М. Полн. собр. соч. в 24 томах, Письма. Т. VI. М., 2000. С. 144–145; см. также: Горький в зеркале эпохи. Неизданная переписка. Серия «М. Горький. Материалы и исследования». Вып. 10. М., 2010.


[Закрыть].

Искренность Горького, похоже, понравилась Богданову. Их отношения остались дружескими, и два товарища по партии продолжали регулярно общаться: их переписка с того момента до 1910 года насчитывает около сотни писем. По этим документам можно реконструировать этапы развития конфликта между Лениным и Богдановым, прояснить теоретические предпосылки их расхождений в понимании марксизма и оценить роль писателя в этом столкновении. Максим Горький после смерти стал образцом для всех советских писателей, и, чтобы подтвердить ложные представления о его верности ленинизму, советская историография совершенно исказила биографию Горького: значимость вклада писателя в полемику, завершившуюся открытием школы на Капри, принижалась, а его связь с Богдановым была названа кратковременным заблуждением, которое писатель вскоре осознал, благодаря вмешательству Ленина, вернувшего Горького на правильный путь. На самом деле события развивались по-другому: сближение Горького и Богданова было не результатом заблуждения, а глубоко прочувствованной потребностью. Оба политических деятеля разделяли одно и то же понимание марксизма и решительно выступали против централизации, которую насаждал в партии Ленин.

Интерес писателя к идеям Богданова был подготовлен чтением трудов Берви-Флеровского, одного из идеологов народничества, чьи работы высоко ценил Маркс. Берви-Флеровский утверждал, что жизнь человечества в новое время можно разделить на две эпохи: время господства религиозных представлений, религиозной нравственности и инстинктивных организаций и эпоха сознательного научного мировоззрения, научного понятия о нравственности и сознательных организаций[131]131
  См.: Берви-Флеровский В.В. Азбука социальных наук. СПб., 1871.


[Закрыть]. Для первого периода характерны авторитаризм и подчинение, для второго – утверждение целостного научного мировоззрения. Кроме того, социолог, придерживающийся монистических и позитивистских взглядов, верил в необходимость создания атеистической религии братства. Многие идеи, высказанные Берви-Флеровским, как мы увидим, окажут существенное влияние на Максима Горького и привлекут его внимание к теориям Богданова и Луначарского.

Безграничное восхищение, которое писатель питал к двоим товарищам по партии, нашло свое отражение во многих документах. Так, в письме от 16 ноября 1907 г. он писал другу Абрамову:

«Дорогой Роман Петрович,

я ужасно рад, что статья Луначарского нравится вам и что вы так верно цените Богданова: на мой взгляд эти двое – красота и сила нашей партии […] Вообще он [Луначарский] и Богданов – мои кумиры, никогда еще я не был так увлечен людьми, как увлекают меня эти двое»[132]132
  Письмо Горького Абрамову от 16 ноября 1907 г. // Горький М. Полн. собр. соч. в 24 тт. Письма. Т. 6. М., 2000. С. 109.


[Закрыть].

С 1907 года Максим Горький активно участвовал во внутренней борьбе во фракции большевиков, в том числе и на философском фронте, о чем свидетельствует статья «Разрушение личности», предназначавшаяся, по замыслу автора, для «Пролетария». Однако, как сообщает Богданов в письме от 13 февраля 1908 года[133]133
  Письмо Богданова Горькому от 13 февраля 1908 года // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М., 1995. С. 153–154.


[Закрыть], после продолжительной дискуссии в редакции газеты Ленин отказал Горькому в публикации, обнаружив в статье признаки начавшегося перехода писателя на противную сторону.

«При обсуждении Вашей статьи в редакции «Пролетария» мнения разделились, формального решения не принято […] Ни один из редакторов не указывает на какое бы то ни было противоречие статьи с принципами революционного марксизма». Главной проблемой статьи была «эмпириомонистическая окраска», которая, по мнению некоторых участников собрания, налагала бы на газету «отпечаток определенной философской школы». Эти соображения решительно отвергались Богдановым, который считал, что философия должна оставаться в стороне от политической полемики, тем более что в первом номере «Пролетария» было напечатано официальное заявление о «нейтральности» газеты в этом отношении[134]134
  Там же.


[Закрыть]. В ответе Богданову Горький писал, что «Ленин не понимает большевизма»[135]135
  Письмо Горького Богданову от 29 февраля 1908 г. // Горький М. Полное собрание сочинений в 24 тт. Письма. Т. 6. С. 187.


[Закрыть], о чем заявлял еще Луначарский. Это, несомненно, любопытное замечание – в первую очередь потому, что оно относится к основателю фракции, который должен был понимать ее идеи лучше всех прочих. И все же в словах Горького и Луначарского была немалая доля истины: полемика, развернувшаяся внутри группы, была – как справедливо заметил В. Страда – борьбой за «ортодоксальность»[136]136
  См. Strada V. (a cura di). Introduzione // L’altra Rivoluzione. Указ. произ. C. 15–16.


[Закрыть]. Оба участника этой дискуссии претендовали на непогрешимость своей позиции, хотя их взгляды на способы построения социализма глубоко разнились. Ленин представлял объективистскую и фаталистскую точку зрения, он хранил верность законам исторического развития, «открытым» Марксом, и верил, что историю направляют объективные тенденции, которые неизбежно приведут к падению капиталистического общества. В этом неизбежном развитии он сам был лишь инструментом. Исходя из этих предпосылок, он не нуждался в элементе субъективности, на котором основывались взгляды Богданова, испытавшие серьезное влияние европейских философских течений конца XIX века. Эта позиция, которую полностью разделяли Горький и Луначарский, и заставила основателей Каприйской школы лично заняться просвещением народных масс, поскольку просвещение рассматривалось как единственное средство достижения антропологических изменений в рабочем классе. Три товарища по партии верили, что главная задача интеллигенции – служить посредницей между буржуазной культурой и пролетариатом через пропаганду, партийные школы, публикацию образовательных текстов, создание энциклопедии для трудящихся. Процесс усвоения и преобразования буржуазной культуры в коллективистском ключе должен был помочь пролетариату осознать свое положение. Достижение культурной гегемонии рабочего класса становилось обязательным условием осуществления революции.

Осознавая глубокие разногласия между Лениным и Богдановым, Горький все же по-прежнему надеялся примирить противоборствующие стороны. 30 марта 1908 года он писал Богданову:

«Ильич – фыркает, как вскипевший самовар, дышит во все стороны полемическим паром, и я боюсь – не ожег бы он кого-нибудь? Люблю его – глубоко, искренно, а не понимаю, почему взбесился человек, какие ереси узрел?

Для меня, чем более я вчитываюсь в Ваши книги, все яснее, глубже и шире видна Ваша воистину революционная мысль и – не примите за лесть, – мне кажется, что в лице Богданова не только российский пролетариат узнает и оценит своего философа.

Разговор с Ильичем, общий и подробный, становится все более необходим»[137]137
  Горький М. Полн. собр. соч. в 24 тт. Письма. Т. 6. С. 205.


[Закрыть].

Убежденный в необходимости объединения всех революционных сил, в апреле 1908 года Горький организовал на Капри встречу с Лениным, в которой приняли участие Богданов, Луначарский, философ Базаров, историк Покровский и другие. Однако позиции двух групп оказались непримиримыми, и с этого момента конфликт перешел из практического плана в философский. Горький смирился с неизбежным, однако, понимая неотвратимость раскола, сохранил уверенность в том, что в будущем Ленин одумается и в конце концов осознает свои ошибки.

В письме от 9 марта 1909 года он писал: «Я не могу представить себе раскола иначе как в такой форме: возник он по силе необходимости и вследствие непримиримости двух философских концепций, «отзовизм» – формальный предлог к ускорению неизбежного: так как рабочая публика решительно встанет на сторону эмпириомонизма – раскол должен будет выразиться во временном умопомешательстве товарища Ленина, когда же оный товарищ увидит, где сила и Партия, он – придет в себя»[138]138
  Горький М. Полн. собр. соч. в 24 тт. Письма. Т. 6. С. 205.


[Закрыть].

Но все закончилось иначе: Ленин направил всю свою энергию на борьбу против Богданова. Понимая, что разбирается в теоретических вопросах хуже своего противника, он переехал в Лондон и полностью погрузился в изучение современной философии, чтобы усвоить знания, необходимые для борьбы с эмпириомонизмом. Тем временем Богданов, заметив воинственный настрой своего противника, взялся за составление сборника статей «Очерки философии коллективизма», который был опубликован в первые месяцы 1909 года. Четверо авторов – Богданов, Горький, Луначарский и философ Базаров – обсуждали абсолютизацию марксизма, проводимую усилиями Плеханова и Ленина, и предлагали пересмотреть марксистскую доктрину в антиавторитаристском ключе, указывая на коллективизм как на новую идеологию будущего общества.

В эссе Горького «Разрушение личности», в котором рассматривается вырождение индивидуализма, нетрудно заметить влияние Богданова и, в первую очередь, идей, высказанных философом в «Собирании человека»[139]139
  Богданов А.А. Новый мир // Богданов А.А. Вопросы социализма. Работы разных лет. Стр. 28–45; работа вошла в трилогию, собранную впоследствии под единым заглавием «Новый мир» (1905), которая включает в себя, кроме Собирания человека, также Цели и нормы жизни и Проклятые вопросы философии.


[Закрыть]. Эссе, входившее сначала в цикл из трех статей, опубликованных в «Правде» в 1904 году, а затем напечатанное отдельным изданием в виде брошюры под названием «Новый мир», посвящено фрагментации и распаду личности в течение веков. «Собирание» же личности, по мнению автора, может состояться в обществе, основанном на коллективизме, которое должно быть построено путем развития высших форм организации. Богданов исходил из марксистского принципа, который рассматривает человека как исключительно социальное существо, и из положений философской антропологии, сформулированных Марксом в таких тогда еще не изданных работах, как «Немецкая идеология», «К критике политической экономии» и «Экономическо-философские рукописи» 1844 г. В этих трудах Маркс подчеркивал необходимость социализма как формации, которая основана на единении и должна положить конец раздробленности человеческой души, вызванной разделением труда между членами общества и усугубленной ростом специализации. Отмечая сходство некоторых концепций большевистского теоретика с идеями немецкого философа, многие русские историки утверждают, что «Богданов сумел предвосхитить работы Маркса, еще не изданные в начале XX века»[140]140
  См.: Alekseeva G. Bogdanov and the development of science in the twentieth century // Aleksandr Bogdanov and the origin of the system thinking in Russia. Brookfield 1998. Ту же теорию поддерживает Б. Жуковский. См.: Жуковский Б. Эмпириомонистический марксизм // Вестник Московского университета. Серия VII. 2004. С. 38–53.


[Закрыть]. На самом деле «связь Богданова с Марксом в немалой степени происходит через Нуаре»[141]141
  White J. Sources and precoursors of Bogdanov’s Tektology // Aleksandr Bogdanov and the origins of Systems Thinking in Russia. Brookfield, 1998. С. 25–39.


[Закрыть], малоизвестного ныне интеллектуала, который был близок «к марксистской критике капиталистической общественно-экономической формации, низводящей рабочих до положения машин, углубляя разделение труда и заставляя их выполнять повторяющуюся и монотонную работу»[142]142
  См.: Stanzione M. Selezione, organizzazione e metodo scientifico in A. A. Bogdanov // Bogdanov А.А. Quattro dialoghi su Scienza e Filosofia, указ. произв. C. 76. По этому поводу сам Богданов пишет: «Почти 40 лет тому назад великий филолог, Людвиг Нуарэ, не только показал, что идеология, действительно, произошла из общественного труда, но и объяснил, как именно» (Богданов А.А. Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914) указ. произв. С. 61.) Упоминание 1904 года как даты «отлучения от марксизма» относится к публикации статьи Аксельрод Л.И., Новая разновидность ревизионизма // «Искра», № 77, 5 ноября 1904. В статье была подвергнута критике как философская работа «Эмпириомонизм», так и сборник статьей «Из психологии общества». Вероятно, Аксельрод написала статью по просьбе Ленина.


[Закрыть].

Деятели социалистического движения очень ценили лингвистические труды Нуаре (1829–1889): его тексты были переведены на русский и послужили для разработки оригинальных политических теорий. Его работа «Der Ursprung der Sprache» («Происхождение языка») была очень популярна в начале XX века, ее цитировали самые выдающиеся лидеры российской социал-демократии, от Плеханова до Бухарина. Именно обратившись к текстам Нуаре, который приписывал возникновение языка коллективному творчеству, Богданов и Горький нашли теоретическое обоснование коллективизма. По мнению Нуаре, каждое слово обозначает акт труда, к которому относится, и является общим для всех членов коллектива:

«Язык – продукт объединения, чувства общности, которое развилось, усилилось и наконец привело к усовершенствованию общей жизни; […] “вещь”, которая фиксируется языком как объект человеческой деятельности, впоследствии ведет к появлению нового типа абстрактного мышления и всегда, с необходимостью коренится в коллективном труде, направленном на изменение окружающей природы»[143]143
  Цит. по англ. изд.: Noiré L. The origin and philosophy of language. London, 1917. С. 136–147.


[Закрыть].

Кроме того, Нуаре был убежден, что только через высшие формы организации различные группы людей смогут и должны будут восстановить изначальную общность всего человечества.

Отталкиваясь от богдановского переосмысления этих идей, Горький рассматривал историю человечества и выделял этапы вырождения индивидуализма, начавшегося, когда «личность, выделенная коллективом, встала впереди него, в стороне от него […], сознала себя, как новую творческую силу, независимую от духовных сил коллектива. Этот момент является началом расцвета личности, а это ее новое самосознание – началом драмы индивидуализма[…]»[144]144
  Горький М. Разрушение личности // Очерки философии коллективизма. СПб., 1908; Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 24. С. 26–79.


[Закрыть].По мнению писателя, искусство достигало своего наивысшего расцвета, когда художник выражал в своем творчестве коллективные ценности.

«Величие и красота искусства прерафаэлитов объясняется физической и духовной близостью артиста с народом; художники наших дней легко могли бы убедиться в этом, попробовав идти путями Гирландайо, Донателло, Брунеллески и всех деятелей этой эпохи, в которой […] артист был любимцем народной массы, а не лакеем мецената»[145]145
  Там же. С. 387.


[Закрыть].

Отталкиваясь от философских идей Богданова о «собирании личности», Горький обращается к анализу возможных путей преодоления кризиса, разразившегося в его собственной стране, и дает резко отрицательную оценку поведению интеллигенции, особенно в сравнении с разночинцами. Действительно, русский интеллигент имел «все психофизические данные для сращения с любым классом, но именно потому, что рост промышленности и организация классов в стране развивались медленнее количественного роста интеллигенции, он принужден был самоопределиться вне рамок социально-родственных ему групп. Перед ним и разоренным крестьянской реформой «кающимся дворянином» стояли незнакомые западному интеллигенту острые вопросы: – Куда идти? Что делать?»[146]146
  Там же.


[Закрыть].

Эти вопросы должны были привести к единственному решению: «идти в народ», помогать «развить его правосознание», вынуждать правительство к дальнейшим реформам, чтобы ускорить культурное развитие страны. Только это могло бы «дать тысячам личностей […] место в жизни»[147]147
  Там же.


[Закрыть]. Народническая интеллигенция же, напротив, отдалилась от народа, когда на арену вышел новый социальный класс, пролетариат. Земельное дворянство и разночинцы, чувствуя приход западного капитализма, пытались защитить собственные привилегии: они оградили Россию «частоколом славянофильства», заявив, что ввиду «самобытности русского народа» и особого пути исторического развития страны, отмеченного своеобразным «стихийным социализмом», необходимо помешать дальнейшему распространению капитализма. На самом деле интеллигент отвергал социализм, потому что тот был «враждебен строю его психики». Ударившись в «крайний индивидуализм», народники, наследники славянофильства, идеализировали крестьянина, фактически бросили народ на произвол судьбы.

Писатель осуждает настойчивое провозглашение автономии интеллектуалов и заявляет, что единственный возможный для них выход – это отказ от своих привилегий: интеллигенция должна предать свой собственный класс и поставить себя на службу пролетариата. До этого момента «индивидуалист-мещанин оправдывает свою борьбу против народа обязанностью защищать культуру»; однако настало время радикально изменить положение вещей. В своем эссе Горький открыто высказывает недоверие к интеллектуалам непролетарского происхождения, которые получили главенствующие позиции в Социал-демократической партии, установив в ней авторитаризм и централизацию, характерные для их собственного социального класса. Это недоверие писатель сохранял на протяжении всей своей жизни[148]148
  В сентябре 1908 г. в письме к Пятницкому Горький так высказывается о буржуазной интеллигенции: «Русская революция, видимо, была экзаменом мозга и нервов для русской интеллигенции. Эта «внеклассовая группа» становится все более органически враждебной мне, она вызывает презрение, насыщает меня злобой» (Горький М. Полн. собр. соч. в 24 тт. Письма. Т. 7. М., 2001. С. 20).


[Закрыть], и именно оно заставляло его работать над воспитанием интеллигента рабочего происхождения – единственного, кто, по его мнению, мог стать выразителем истинно коллективистского духа. И сам Горький, несомненно, был живым примером такой личности.

Рассуждения Горького в «Разрушении личности» основывались на глубоком и тщательном анализе современной ему социально-политической ситуации и в философском плане в точности повторяли ход мыслей Богданова. Горький также видел единственный выход из создавшегося положения в коллективизме и обожествлял человечество, обретающее свободу в труде.

Спустя почти двадцать пять лет Горький использовал это эссе (публикации которого в «Пролетарии», как мы знаем, помешал Ленин) в своем выступлении на открытии Первого Съезда социалистических писателей: тогда разногласия, отвратившие писателя от революции 1917 года, были уже преодолены, и на родине его прославляли как первого пролетарского писателя. Сталин, по просьбе писателя просмотревший его речь накануне официального открытия Съезда, не высказал никаких замечаний. Кстати, еще во время конфликта Ленина и Богданова он открыто высказывал свою позицию в философских дискуссиях, волновавших партию, и писал Мише Цхакая, своему кавказскому другу: «В чем причина этой бури в стакане воды? Философская полемика? Тактические разногласия? Практическая проблема (отношения с меньшевиками и т. д.)? Чрезмерное самомнение отдельных личностей? Наша партия – пока еще не религиозная секта, она не может разделяться на группы на основании той или иной философской тенденции»[149]149
  РЦХИДНИ.Ф. 558. Ук. I. Дело 4516.


[Закрыть].

Л. Троцкий отмечает оппортунизм товарища Кобы, который не занял четкой позиции, возможно, предполагая, что богдановская группа может сыграть важную роль в его политической карьере[150]150
  См.: Trockij L. Stalin – An Appraisal of the Man and his Influence. New York, 1941.


[Закрыть]. Позиция Сталина тогда была неоднозначной: с одной стороны, из его заявлений видно, что он «симпатизировал левым большевикам»[151]151
  Klun M. Stalin an Unknown Portrait, Budapest 2013. С. 106.


[Закрыть], с другой – он не хотел открыто выступать против Ленина[152]152
  Из письма от 22 января 1911 г., которое не вошло в собрание сочинений Сталина, потому что содержало критику в отношении товарищей по партии, видно, что большевистский лидер не понимал причин конфликта: «О заграничной “буре в стакане воды”, конечно, слышали: блоки Ленина—Плеханова, с одной стороны, и Троцкого—Мартова—Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: ”Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работай, остальное приложится”. Это, по-моему, к лучшему» (“Заря Востока”, № 12, 1925).


[Закрыть] Сталин наблюдал за развитием событий, делая вид, что занимает примирительную позицию, и в конце концов встал на сторону победителя.

Глава III
Марксизм и религия: Ленин и «Богостроители»

1. Материализм и эмпириокритицизм: образец гностико-махейского мировоззрения

Пока Богданов вместе с Горьким и Луначарским занимался организацией партийной школы на Капри, искал поддержку и финансовые средства, работал над проектом энциклопедии для русских трудящихся, Ленин, со своей стороны, был занят написанием «Материализма и эмпириокритицизма», в котором выступал против Богданова и всех, кто поддерживал идеи Маха и Авенариуса. Полемический пыл Ленина пощадил только Максима Горького, который мог оказаться полезен делу партии.

Публикация книги задерживалась, в том числе и из-за противодействия писателя, который через свои многочисленные связи среди книгоиздателей всеми силами старался помешать ее выходу. В письме, отправленном в ноябре 1908 г. издателю Пятницкому, к которому Ленин обратился за публикацией своего антибогдановского памфлета, Горький объясняет свои действия следующим образом:

«Относительно издания книги Ленина: я против этого, потому что знаю автора. Это великая умница, чудесный человек, но он боец, и рыцарский поступок [с нашей стороны] его насмешит. Издай «Знание» эту книгу, он скажет: дурачки, – и дурачками этими будут Богданов, я, Базаров, Луначарский»[153]153
  Письмо Горького Пятницкому от 17 ноября 1908 г. // Горький М. Полн. собр. соч. в 24 тт. Письма. Т. 7. М. 2001. С. 38–39.


[Закрыть].

В своей книге Ленин «свалил все в одну кучу», разработав метод полемики, который найдет широчайшее применение в годы сталинизма: он смешал в одном тексте политические, философские, культурные расхождения, уподобил богдановский эмпириомонизм богостроительству – теории, которую, как мы увидим далее, разделяли Луначарский и Горький, в то время как Богданов выступал против нее. Хлесткими фразами Ленин исказил сущность богдановских идей.

Философия, которая, как Ленин с Богдановым договорились во время своих первых встреч в Швейцарии, должна была оставаться нейтральной территорией, стала с этого момента главным полем битвы[154]154
  Полемика в «Материализме и эмпириокритицизме» разворачивается, в сущности, вокруг философских вопросов – главным образом, гносеологии. Речь идет о крайне важной теме. Гносеологические теории «диалектического материализма» Ленина и «эмпириомонизма» Богданова рассматривают эту проблему с разных позиций, которые мы не будем подробно анализировать в данной работе, освещающей конфликт между двумя большевистскими лидерами с историко-культурной точки зрения.


[Закрыть]. Однако причины, по которым Ленин решил превратить Богданова в «еретика», отступившего от марксизма, следует, как нам кажется, искать вне сферы философии, хотя по этому поводу историки высказывают разные оценки: одни связывают возникновение разногласий исключительно с тактико-политическими соображениями[155]155
  А. Паннекук в своем эссе Lenin as philosopher, Amsterdam 1938 оценивает Материализм и эмпириокритицизм как «воинственный памфлет […] написанный в приступе гнева», которым большевистский лидер просто пытался дискредитировать противника и утверждал по этой причине ему было не обязательно понимать теории Богданова.


[Закрыть]; другие считают, что источником конфликта стали финансовые вопросы[156]156
  См.: Shapiro L. The Comunist Party of the Soviet Union. New York 1971.


[Закрыть], связанные с использованием средств, полученных от экспроприаций; третьи все же отмечают ключевую роль философии[157]157
  См.: Bailes K. E. Lenin and Bogdanov: the end of an Alliance // Columbia Essays in International Affairs. New York 1967. Р. 107–133. В этой статье исследователь утверждает, что финансовые проблемы стали предметом разногласий уже после разрыва Ленина и Богданова, и считает истинной причиной конфликта философские вопросы.


[Закрыть]. Истинной причиной, заставившей Ленина развернуть такую жесткую кампанию против товарища по партии, было, вероятно, осознание опасности, которую представляли для него лично идеи Богданова, найди они поддержку в большевистской фракции, хотя, разумеется, нельзя не отметить и фундаментальные расхождения философского плана. Мы не станем углубляться в гносеологический анализ позиций двух лидеров (этот вопрос требует отдельного рассмотрения) и ограничимся изложением глубоких и непримиримых теоретических разногласий в понимании марксизма.

Крайний догматизм и ортодоксальность, использование жестких и неприглядных методов (в данном случае, впрочем, исключительно словесных) являлись характерными чертами ленинского мировоззрения, которые впоследствии достигли своего расцвета в сложной идеологической системе сталинизма. Исходя из этого, нетрудно понять, что критическая и антидогматическая позиция Богданова по отношению к марксизму была неприемлема для Ленина[158]158
  Детальное рассмотрение данной темы см. в подробном эссе Д. Стейла: Steila D. Scienza e rivoluzione. La recezione dell’empiriocriticismo nella cultura russa (1877–1910). ук. произ.


[Закрыть], потому что она отрицала все его теоретические построения. Для Богданова сама марксистская интерпретация действительности было лишь одним из этапов развития философской мысли; его понимание практической философии, основанное на «11 тезисах о Фейербахе» – «работе, редко цитировавшейся Лениным»[159]159
  Sadovsky V. From Empiriomonizm to Tektology // Aleksander Bogdanov and the origins of Systems Thinking in Russia. (edit by Biggart J., Dudley P., King F). Aldershot, England and Brookfield, Vermont: Ashgate, 1998. С. 44.


[Закрыть] – предлагало новое видение человеческой природы, которая неизбежно меняется в ходе исторического развития и никогда не поддается абстрактным обобщениям.

В трудах Маркса, по мнению большевистского деятеля, заключено подспудное осуждение «трансцендентального» понимания человеческой природы, поскольку «общество растет, меняется, развивается. Многие вещи, важные для нас, не были таковыми для наших предков, вообще не существовали для них»[160]160
  Там же.


[Закрыть]. Таким образом, историзм оказывается не всеобъемлющей философией, как для Ленина, а гибким инструментом анализа исторического процесса… По мнению Богданова, такое прочтение марксизма было не новшеством в теоретическом плане, не искажением идей немецкого философа, а точной интерпретацией практической философии, которая видит свой единственный смысл в постоянном изменении.

Победа того или иного лидера могла сыграть решающую роль в дальнейшем историческом развитии русской социал-демократии. Догматичный, авторитарный Ленин, чья деятельность неизбежно должна была вызвать тяжелые и болезненные последствия; более открытый, менее авторитарный, гибкий Богданов. Как справедливо отмечает Юшкевич в отношении Ленина и Плеханова, «марксизм-вероучение готов счесть исповедуемые им догматы за нечто абсолютное, неизменное. данное раз навсегда. Марксизм-научное мировоззрение – это воплощенный дух критики. Для него нет фетишей; всему установленному, существующему, он противоставляет свое разрушительное «нет». Во всем ищет он момент отрицания, взор его направлен в будущее. Марксизм-программа […] прикован к прошлому, к неизменной букве писания […] Как всякое вероучение, он нетерпим и даже фанатичен. Он тщательно следит за соблюдением традиции и с недоверием смотрит на любые новшества»[161]161
  См.: Юшкевич П. На тему дня. К вопросу о брожении в марксизме // Вершина. Кн. 1. СПб., 1909.


[Закрыть].

Богданов полностью разделял это мнение и отвергал критику со стороны Ленина, заявляя, что теории, изложенные в «Материализме и эмпириокритицизме», основываются на «фидеизме» автора, который считает свою «веру» абсолютной ценностью, в полном противоречии с идеями самого Маркса. «Итак, совершенно очевидно, – писал Богданов, – что те два критерия религиозного мышления, которые указываются самим В. Ильиным и г. Франком, т. е. вера, признание абсолютных ценностей, в мировоззрении В. Ильина имеются на лицо, притом как основа его взглядов»[162]162
  Богданов А.А. Вера и наука. Падение Великого фетишизма, M., 2014. С. 60.


[Закрыть].

Таким образом, марксистские критики ответили на обвинения Ленина, заметив, что он сам стал жертвой материалистического «мистицизма», который привел его к церковному мировоззрению, и противопоставили его взглядам своеобразный «открытый материализм», способный к обновлению и развитию[163]163
  См.: Strada V. (a cura di). Ne fede ne scienza // Bogdanov A. A. Fede e Scienza. La polemica su materialismo e empiriocriticismo di Lenin, Torino 1982. C. 23–34.


[Закрыть].

В своих работах Богданов нередко подчеркивает невежество Ленина в области философии и называет «Материализм и эмпириокритицизм» «детской книгой», но фундаментальная ошибка соперника, по его мнению, заключается в превращении марксизма в абсолютную истину.

Действительно, для Ленина марксизм был наукой, но обладал всеми признаками крайне догматичной веры. Его «манихейский» образ мыслей, не допускавший никаких возражений, заставлял его выступать против каждого, кто ставил под сомнение «истинную» доктрину (то есть его собственное понимание марксизма), и провозглашать существование единственной непогрешимой истины. Богданов, напротив, всячески избегал бесплодного догматизма. Маркс был для него только основоположником, чьи действия и идеи необходимо было развивать по мере исторической эволюции человечества.

«Истина, как и сам человек, организационная форма, и разделяет судьбу всех таких форм: живет и умирает. Сменяются поколения людей, сменяются поколения истин»[164]164
  Богданов А.А. Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914). Указ. произ. С. 42.


[Закрыть].

Марксизм, как и любая теория, неизбежно должен был меняться. В эссе 1914 года Богданов так объясняет свое отношение к Марксу и Энгельсу:

«Несколько лет назад группа молодежи обратилась ко мне с запросом, как могу я считать себя марксистом, когда заведомо не во всем согласен со взглядами Маркса и Энгельса. Я ответил, что только в религиозных сектах обязательно согласие во всем со взглядами основоположников; а в научно-философских школах […] единство основывается на общих методе и точке зрения»[165]165
  Там же. С. 28.


[Закрыть].

Чрезмерный релятивизм Богданова, конечно, не мог понравиться Ленину. Разный подход двух большевистских деятелей к марксизму отражался и во взглядах на политику и организацию партии. Ленин со своим объективистским догматизмом никогда не смог бы принять «релятивизм» Богданова и, будучи прекрасным тактиком, соглашался с ним только тогда, когда союз с революционером мог быть ему полезен. Богданов же, напротив, считал необходимой внутреннюю диалектику, противоречия, дискуссии, которые вовсе не обязательно должны были заканчиваться расколом; он заявлял, что коллективистское понимание мира вполне совместимо с полной свободой мнений. Сознательный коллективизм, по его мнению, нужно отличать от стадного инстинкта, и при возникновении разногласий внутри сообщества следует прибегать к демократическим процедурам: если большинство принимает неверное решение, меньшинство должно подчиниться, сохранив, впрочем, за собой возможность доказать правильность своей точки зрения. «Окончательное решение приносит только сама практика: жизнь обнаруживает, кто был прав, и кто ошибался»[166]166
  Там же. С. 111.


[Закрыть]. В итоге историческая диалектика и политическая полемика неизбежно показала бы, что большинство ошибалось, а правота была на стороне того индивида, который осмелился твердо защищать свою позицию. Научный и глубоко антиавторитарный склад ума заставлял Богданова отстаивать такие ценности, как терпимость, право на сомнение, и отвергать любые проявления догматизма. Это было фундаментальное свойство характера большевистского лидера: он решительно отвергал абсолютизацию марксизма, считая его «описанием тенденций, а не неизбежным законом развития»[167]167
  Sochor Z. Was Bogdanov russian’s Answer to Gramsci // Studies in Eastern European Thought. Vol. 22. № 1, febbraio 1991. С. 1.


[Закрыть].

Ленин же, по воспоминаниям Николая Бердяева, напротив, не допускал расхождений во взглядах: «Он требует ортодоксальных, согласных с тоталитарностью миросозерцания, т. е. революционных, взглядов на познание, на материю, на диалектику и т. п. от всякого, кто себя считает марксистом, кто хочет служить делу социальной революции. Если вы не диалектический материалист, если вы в чисто философских, гносеологических вопросах предпочитаете взгляды Маха, то вы изменяете тоталитарной, целостной революционности и должны быть исключены»[168]168
  Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж 1955. С. 125.


[Закрыть].

В этих нескольких строках Бердяев, который недолгое время вращался в марксистских кругах, но впоследствии отошел от них и с начала XX века стал одним из главных критиков большевизма, очень точно отмечает особенности характера Ленина и делает выводы о «гностико-анархических» чертах его психологии. Понимание партии как узкого круга адептов, полностью посвятивших себя делу революции в надежде спасти мир от зла, и дуалистическое восприятие реальности, заставлявшее большевистского лидера делить мир на хороших и плохих, высказывая резкие суждения о вещах и людях – все это доказывало религиозный характер его образа мыслей. В этом контексте теории Богданова представляли альтернативу «манихейскому» мировоззрению Ленина, и в период с революции 1905 года до создания Каприйской школы была реальная возможность обеспечить им поддержку большинства членов партии.

В своей работе Ленин решительно отвергал любую возможность синтеза марксизма и новых философских течений. В свойственных ему страстной манере, не стесняясь в выражениях, он клеймил Маха, Богданова и их последователей как предателей революции самой науки: в результате с этого момента само слово «махист» стало в большевистском жаргоне самым настоящим ругательством. Полемика была настолько жесткой, что вызвала глубокий разрыв в европейской традиции философского поиска и диспута. Грубость, с которой велась дискуссия между Лениным и Богдановым, ярко описывает жена последнего, Н.В. Малиновская. В письме Алексинскому от 2 апреля 1909 года она рассказывает о крайней напряженности, создавшейся в отношениях соперников во время V Съезда Социал-демократической партии России.