Текст книги "Заводная и другие (сборник)"

32

Канья стоит среди клубов густого дыма. Обнаружились еще четыре тела, не считая тех трех из больниц. Мутация идет быстрее, чем думали. Ги Бу Сен так и предполагал, но ей все равно не по себе от жуткой статистики.

Паи расхаживает вдоль рыбного пруда, который уже засыпали щелоком и хлором из огромных мешков. Все кругом кашляют – в воздухе висят облака едкой, пахнущей страхом, пыли.

В памяти всплывают другие засыпанные пруды, другая кучка напуганных людей и другие кители, которые, растянувшись цепочкой, поджигают деревню. Канья закрывает глаза. Как же она тогда их возненавидела!

Позже местный джаопор заметил сообразительную целеустремленную девочку, отправил ее в столицу, наказав пойти добровольцем в белые кители и стать среди них своей. Крестный отец был заодно с врагами министерства природы, хотел отомстить за то, что его лишили власти. С таким же заданием детей на юг отправляли десятками, но из тех, с кем в город ушла Канья, ей одной удалось подняться так высоко, хотя она знала: бывшие подростки, затаившие злость, сейчас рядом, их много.

– Я прощаю тебя, – негромко произносит Джайди.

Мотнув головой, Канья показывает, что не желает его слушать, и подает знак Паи: пруды можно засыпать. Если повезет, деревня просто исчезнет. Парни работают быстро – хотят поскорее уйти отсюда. Все в масках и костюмах, но в такую жару от защиты больше мук, чем пользы.

К небу взлетают новые клубы едкого дыма. Деревенские плачут. Маи смотрит на капитана потухшими глазами. Эта ночь изменит жизнь девочки, сегодняшние воспоминания до конца дней будут ей как кость в горле. Канье жаль Маи. «Если бы ты могла понять». Но юным не дано постичь обыденную жестокость мира. «Если бы я тогда могла все понять».

– Капитан Канья!

С насыпи кто-то бежит, увязая в грязи заливного поля среди изумрудных стрелок проросшего риса. Паи очень хочет узнать, что происходит, но Канья отсылает его прочь.

– Да благословит вас и министерство улыбка Будды, – еле переводя дух, выпаливает посыльный и выжидающе умолкает.

– Сейчас? – Канья оглядывается на полыхающую деревню. – Я нужна прямо сейчас? – Мальчишка, ничего не понимая, беспокойно смотрит по сторонам, тогда она спрашивает еще раз: – Повтори – я нужна прямо сейчас?

– Улыбка Будды да благословит вас. И министерство. Все дороги начинаются в сердце Крунг Тхепа. Все дороги.

Недовольно поморщившись, она кричит лейтенанту:

– Паи, я должна уехать.

Старательно скрывая удивление, тот спрашивает:

– Теперь?

– Да, ничего не поделаешь. – Канья показывает на горящие бамбуковые дома. – Вы тут сами заканчивайте.

– А что с деревенскими?

– Связать, чтоб не ушли, и оставить здесь. Пришлете им еду. Если через неделю никто не заболеет, значит, наше дело сделано.

– Думаете, нам может так сильно повезти?

Канья представляет себе, насколько это странно – переубеждать человека с таким опытом, как у Паи, но, улыбнувшись, отвечает:

– Не исключено, – потом машет мальчику: – Поехали, – и снова лейтенанту: – Как закончите здесь, встречаемся в министерстве. Надо сжечь еще кое-что.

– Фабрику фаранга?!

Ее веселит такой задор.

– Главный источник надо обязательно обеззаразить. Разве не это наша работа?

– Ты – новый Тигр! – Паи восхищенно хлопает ее по спине, потом вспоминает о субординации, поклоном просит прощения за свой пыл и убегает дожигать деревню.

– Новый Тигр, – негромко повторяет Джайди. – Неплохо.

– Не моя вина, что после вас им в начальники нужен сорвиголова.

– Но выбрали-то тебя?

– Им только факел покажи – пойдут за тобой.

Джайди смеется.

* * *

За насыпью ждет пружинный мотоцикл. Мальчишка вскакивает в седло и ждет, пока капитан устроится позади. Они едут по улицам, лавируя между мегадонтами и рикшами; трубит клаксон, город летит мимо, вдоль дорог продают рыбу, одежду и амулеты с Пхра Себом – Джайди особенно любил посмеяться над последними, но Канья втайне носила такой на цепочке поближе к сердцу.

– Слишком многих богов ты хочешь умилостивить, – заметил призрак, когда та, выезжая из деревни, коснулась подвески. Однако она пропустила шпильку мимо ушей и всю дорогу молила защитить ее, хотя и понимала, что защиты не заслужила.

Скутер делает разворот, замирает, Канья спрыгивает на землю. На золотых узорах Священного столпа играют первые отсветы дня. Кругом уже вовсю продают бархатцы для подношений, среди белоснежных стен разносится пение монахов и музыка танца кхон. Прежде чем она успевает поблагодарить мальчишку, тот уезжает. Один из облагодетельствованных Аккаратом, и скутер ему наверняка достался даром, но в обмен на преданность.

– Ну, и какова же твоя цель, дорогая моя Канья? – любопытствует Джайди.

– Сами знаете. Та самая, какой я поклялась достичь.

– И она тебе по-прежнему нужна?

Канья ничего не отвечает и входит в решетчатую дверь. Даже на рассвете храм забит верующими: люди сидят, склонившись перед статуями Будды и алтарем Пхра Себа, который размерами уступает лишь тому, что стоит в министерстве, преподносят цветы и фрукты, разбрасывают гадальные палочки. Воздух гудит от пения монахов, оберегающих город с помощью молитв, амулетов и сайсина, протянутого к плотинам и насосам. Священная нить подрагивает в сером предутреннем свете, бежит по столбам над улицами от сердца Крунг Тхепа и кольцом обвивает дамбы. Монотонные распевы не умолкают ни на минуту, охраняют Город божественных воплощений от вод, готовых его поглотить.

Канья покупает благовония и пищу для подношений, идет по мраморным ступеням в прохладу внутреннего придела, опускается на колени перед столпами – старым, перенесенным из погибшей Аютии, и новым, побольше, бангкокским. Здесь – начало всех дорог, сердце Крунг Тхепа, дом стерегущих его духов. С порога хорошо видны высокие стены дамбы; Канья понимает, что стоит в нижней части огромной чаши, что город беззащитен, открыт со всех сторон, а это святилище… Она поджигает благовония и почтительно склоняет голову.

– Прийти именно сюда по прихоти министерства торговли – не слишком лицемерно?

– Замолчите, Джайди.

Тот опускается на колени неподалеку.

– Ну, хотя бы фрукты приличные поднесла.

– Замолчите.

Она пробует прочесть молитву, но призрак беспрестанно отвлекает, поэтому спустя минуту Канья встает и выходит из храма. На улице стало светлее и жарче. Наронг уже здесь – прислонился к столбу и наблюдает за кхоном. Стучат барабаны, танцоры старательно изображают своих персонажей, высокие пронзительные голоса перекрывают гудение монахов, выстроившихся у дальнего края двора. Канья подходит ближе.

Наронг предупреждающе поднимает руку:

– Подожди! Дай досмотреть.

Скрывая недовольство, она находит свободное место, садится и смотрит, как разыгрывают историю Рамы[89]89
  В танце кхон, который исполняют актеры в масках, излагается история битвы царевича Рамы и армии царя обезьян Ханумана против десятиголового демона и сил зла.


[Закрыть].

Наконец Наронг удовлетворенно замечает:

– Неплохо, правда? – Потом показывает на храм и спрашивает: – Подношения уже сделала?

– Вам-то что?

Вокруг много белых кителей, которые тоже пришли с дарами просить о продвижении по службе, о месте поприбыльнее, об удаче в расследованиях и о защите от болезней, с которыми сталкиваются каждый день. Министерству природы этот храм по духу ближе всех остальных, если не считать святилища Пхра Себа, мученика во имя биоразнообразия. Канье неспокойно разговаривать с Наронгом на глазах у сослуживцев, но его это, видимо, мало волнует.

– Мы все любим наш город и будем любить, даже если Аккарат его не убережет, – говорит он.

– Чего вы от меня хотите?

– Какая нетерпеливая. Сперва пройдемся.

Наронг никуда не спешит, будто и не вызывал ее срочно.

– Вы представляете, от чего меня оторвали? – стараясь не показывать злости, спрашивает Канья.

– Вот и расскажешь.

– У меня там деревня, в которой пять трупов, а мы до сих пор не изолировали источник заражения.

– Интересно. Новый цибискоз? – любопытствует он, потом шагает мимо цветочниц к выходу из комплекса и идет дальше.

– Неизвестно. Однако вы оторвали меня от дел. Вам, видимо, приятно, что я, как собачка, прибегаю по первому…

– У нас неприятности, по сравнению которыми твоя деревня – полная ерунда. Погиб человек. Очень высокопоставленный человек. И нам нужна твоя помощь в расследовании.

Канья смеется:

– Я не полицейский.

– А полиция тут и ни при чем. В деле замешана пружинщица.

Она так и замирает на месте.

– Кто?

– Убийца. Полагаем, речь идет о незаконном ввозе существа. Это военная модель. Дергунчик.

– Как такое вообще возможно?

– Вот мы и хотим выяснить. – Наронг пристально глядит на Канью. – А задавать вопросы прямо не можем, поскольку дело забрал генерал Прача – сказал, что это по его части, раз пружинщики в стране под запретом. Будто это – какие-нибудь чеширы или желтобилетники, – говорит он и прибавляет с горькой усмешкой: – Мы связаны по рукам и ногам. Поручаем тебе все выяснить.

– Будет непросто. Расследование веду не я, а Прача не разрешит…

– Он тебе доверяет.

– Доверять мне мою обычную работу и лезть в чужое дело – разные вещи. Это невозможно, – ставит точку Канья и уже хочет уйти, но Наронг хватает ее за руку.

– Нет! Это жизненно необходимо! Нам надо знать все подробности.

Извернувшись, она освобождается от его хватки.

– Зачем? Что в этом деле такого? В Бангкоке каждый день кто-нибудь умирает – тела в компостные кучи на метан выбрасывать не успеваем. Чего ради я должна идти против генерала?

Наронг приближает ее почти вплотную к себе.

– Погиб Сомдет Чаопрайя. Мы потеряли защитника ее королевского величества.

У Каньи подкашиваются ноги. Наронг ставит ее прямо и продолжает настойчиво, яростно убеждать, не умолкая ни на секунду:

– С тех пор как я влез в эту игру, политика стала только грязнее. – Сквозь его улыбку проступает злоба. – Ты – хорошая девушка, Канья. Мы всегда выполняли свои обещания, поэтому ты тут. Будет непросто, знаю. У тебя свои обязательства перед министерством природы, ты молишься Пхра Себу, и это правильно. Для тебя правильно. Но теперь мы требуем твоей помощи. Даже если Аккарат стал тебе неприятен, помощь нужна дворцу.

– Чего вы хотите?

– Нам надо знать, не Прача ли это устроил – слишком уж быстро забрал расследование себе. Нам просто необходимо знать, не он ли направил тот нож. От этого зависит и жизнь твоего начальника, и безопасность дворца. Возможно, генерал хочет что-то утаить. Как знать – вдруг снова применяет против нас те же приемы, что и двенадцатого декабря.

– Невозможно.

– Но очень для него удобно – раз убийство совершил пружинщик, то мы теперь не у дел. – В голосе Наронга вдруг возникает неожиданная напористость. – Мы просто обязаны знать, не министерство ли вырастило пружинщицу. – Он протягивает ей кучу банкнот. Канья изумленно глядит на огромную кипу денег. – Подкупай всех подряд.

Она сбрасывает с себя оцепенение и рассовывает пачки по карманам. Наронг осторожно дотрагивается до ее руки.

– Прости, но, кроме тебя, у меня никого нет. Надо найти и без остатка уничтожить наших врагов, и тут я полагаюсь только на твою помощь.

Днем в башне Плоенчит и так страшная жара, а теперь, когда обшарпанные комнаты клуба до отказа забиты следователями, здесь просто невыносимо. Совсем неподходящее место для мертвых тел; место, где прописались голод, отчаяние и неудовлетворенность. В коридорах толпятся люди из дворца – наблюдают, обсуждают, ждут, когда подчиненные Прачи закончат обследование и останки Сомдета Чаопрайи можно будет забрать, сжечь и поместить в погребальную урну. В воздухе разлиты тревога и злоба, все ведут себя с пугающей, оскорбительно подчеркнутой вежливостью, предчувствуют бурю, удары молний и черный грозовой фронт, за которым – неизвестность.

Первое тело лежит в общем зале возле бара. Старый фаранг похож на существо из другого мира. Повреждений почти нет, кроме лилового кровоподтека на шее там, где свернуто горло. Он весь в пятнах, как утопленник; наживка на гангстерской рыбалке. Широко раскрытые голубые глаза – два мертвых колодца – смотрят прямо на капитана. Канья молча изучает травмы, потом секретарь Прачи ведет ее во внутренние помещения.

Она ошеломленно замирает на месте.

Все в крови. На стенах длинные брызги, на полу огромные лужи. Среди груды тел – Сомдет Чаопрайя: тот же след на шее, что и у старого фаранга, только горло не сломано, а вырвано, словно его загрыз тигр. Охранники лежат рядом – у одного из глазницы торчит лезвие от пружинного пистолета, другой, вцепившийся в свое оружие, сам весь нашпигован острыми зарядами.

– Кот раи! – бормочет Канья. Она в полной растерянности от жуткого зрелища. В кровяной пене ползают бежевые жучки, оставляя за собой дорожки на посыпанном реагентом полу.

Прача, который стоит неподалеку и беседует с подчиненными, замечает ее потрясение. На лицах остальных тоже шок, тревога и смятение. От мысли о том, что организовать резню мог генерал, Канье физически плохо. Сомдет Чаопрайя, конечно, не был другом министерству природы, но чудовищность происшедшего полностью выбивает ее из колеи. Одно дело – замышлять атаки и отвечать на удары противника, но посягать на дворец – совсем иная история. Канья чувствует себя бамбуковым листочком, тонущим в бурном потоке.

«Всех ждет смерть. Даже самые богатые и могущественные в итоге лишь корм для чеширов. Мы бродячие трупы, и больше ничего. Стоит задуматься, и поймешь, что так и есть».

И все же вид мертвого полубога страшно ее пугает, лишает сил. «Что же вы натворили, генерал?» Представить страшно. Поток все сильнее, вот-вот утянет на дно.

Прача подзывает Канью. Капитан ищет в выражении его лица хотя бы намек на вину, но, кроме озадаченности, ничего не замечает.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… – Объяснение она приготовила заранее, но, стоя возле раскиданных по полу тел охранников и защитника королевы, не может произнести ни слова.

Прача видит, как Канья смотрит на останки Сомдета Чаопрайи, смягчается, осторожно берет ее за руку и ведет к двери.

– Идем, это слишком тяжелое зрелище.

– Но…

– Я же сказал – идем. – Прача вздыхает. – К вечеру узнает весь город.

К Канье наконец возвращается дар речи, она говорит, все, что собиралась сказать, играет назначенную Наронгом роль.

– Я не поверила, когда узнала.

– Все гораздо хуже, – мрачно сообщает генерал. – Его убила пружинщица.

– Пружинщица? В одиночку? – Канья изображает удивление, а сама тем временем напоследок оглядывает залитый кровью зал – рассматривает густо утыканные лезвиями стены, замечает среди тел чиновника из министерства торговли – сына одного из старейшин не первой величины, – и еще человека из клана чаочжоуских промышленников, этот занимался деловой прессой. Все лица знакомы ей по газетам, все – «тигры», большие люди. – Кошмар.

– Вообразить невозможно – шестерых охранников, а потом еще трех человек. Причем пружинщица управилась одна, если верить свидетелям. Даже после цибискоза такой грязи нет.

От шеи его светлости почти ничего не осталось – ее сломали и вырвали; позвонки на месте, но голову почти не держат.

– Его будто демон разодрал.

– Демон – не демон, но уж точно дикое животное. Почерк военного существа с перестроенными генами. Мы такое уже видели – на севере, на войне с вьетнамцами. В разведке и ударных частях у них есть пружинщики, но, на наше счастье, немного. – Прача серьезно смотрит на Канью. – Туго нам придется. Торговля свалит вину на нас, скажет – мы пропустили зверя в страну, попробует сыграть на этом, найдет предлог отхватить себе больше власти. – Он мрачнеет. – Надо выяснить, откуда взялась пружинщица. Может, это Аккарат, стремясь к могуществу, решил подставить нас и принести в жертву защитника королевы.

– Он бы ни за что…

– Брось, политика – грязное дело. Ради власти даже маленький человек пойдет на что угодно. Мы предполагаем, что Аккарат бывал здесь раньше. Кое-кто из персонала вроде бы узнал его по фотографии… Все, конечно, боятся, лишнего не скажут. Но, похоже, Сомдета Чаопрайю к дергунчику привел именно он или кто-то из его приятелей, торговцев-фарангов.

«Генерал со мной играет? Знает, что я работаю на Аккарата? – Канья не дает страху завладеть собой. – Хотя, если бы знал, не поставил бы на место Джайди».

– Уверена? – шепчет призрак капитана. – Змея в своем гнезде безопаснее той, что свободно ползает по джунглям. Так генерал может тебя контролировать.

– Отправляйся в отдел документов, – приказывает Прача. – Кому-то будет на руку, если часть информации вдруг исчезнет, понимаешь? Среди нас есть агенты Торговли. Разыщи все, что сможешь, и вези мне. Узнай, как ей удавалось тут спокойно жить. Скоро пойдут слухи, и следы начнут быстро заметать – люди станут врать, регистрационные записи – исчезать. Кто-то ведь позволял ей здесь находиться, несмотря на запрет. Есть у нас такая болезнь – брать взятки. И я хочу знать, кто это был и не платил ли ему Аккарат.

– Но почему я?

Печально улыбаясь, Прача объясняет:

– Потому что больше я доверял только Джайди.

– Он тебя подставит, – подсказывает призрак. – Если генерал хочет свалить вину на Торговлю, ты – идеальный вариант. Ты же их шпион.

Канья не замечает в лице Прачи и намека на подвох, хотя знает, насколько хитер этот человек.

«Что ему известно?»

– Соберешь информацию – сразу ко мне. И никому ни слова.

– Хорошо, – отвечает она, но не думает, что хоть какие-то документы сохранились. Следы скорее всего уже замели. Сделать это было несложно: если покушение планировали, взятки шли налево и направо. Канья с содроганием представляет, кто мог решиться на такое. Политические убийства происходят, однако поднять руку на дворец… На нее накатывает волна ярости и отчаяния, но она берет себя в руки и спрашивает: – А что нам уже известно о пружинщице?

– Говорят, ее бросил тут какой-то японец. По словам местных девочек, работала в клубе несколько лет.

Канью передергивает от отвращения.

– Как кто-то мог вообще захотеть замарать себя о… – Тут она понимает, что чуть не сказала лишнего о Сомдете Чаопрайе, прикусывает язык и, желая скрыть неловкость и горечь от досадной мысли, спешит задать другой вопрос: – Как защитник королевы здесь оказался?

– Знаем одно: с ним были люди из окружения Аккарата.

– Самого министра допрашивать будете?

– Его бы еще найти.

– Он пропал?

– Удивлена? Аккарат всегда умел себя прикрыть. Сколько раз уже оставался в живых. Он как чешир – ничто его не берет, – с досадой говорит Прача. – А теперь нам надо выяснить, кто разрешал этой твари, этой пружинщице находиться тут все это время, как она попала в город и как было организовано покушение. Пока нам не известно ничего, мы слепы, а значит, беззащитны. Все станет очень зыбко, когда об убийстве узнают в городе.

– Приложу максимум усилий. – Канья делает ваи, не обращая внимания на Джайди, который посмеивается у нее за спиной. – Хотелось бы получить чуть больше информации, чтобы разыскать виновных.

– Для начала ты знаешь достаточно. Выясни, откуда взялась пружинщица и кто брал взятки. Это я должен знать в первую очередь.

– А как же Аккарат и фаранги, которые привели к ней защитника королевы?

– Этим займусь я, – чуть улыбнувшись, говорит Прача.

– Но…

– Прекрасно понимаю, что ты хочешь сделать больше. Нам всем небезразлично благополучие дворца и королевства. Однако оберегать информацию об этом существе мы должны очень тщательно.

– Да, конечно. Я выясню все о взятках, – сдержанно отвечает Канья и, немного помедлив, осторожно спрашивает: – Потребуются ли от кого-то знаки раскаяния?

– Доход с небольших безобидных взяток – это одно. Год для министерства вышел не самый удачный. Но чтобы вот так… – Генерал покачивает головой.

– Помню времена, когда нас уважали.

– Правда? Вроде бы ты появилась позже. – Прача вздыхает. – Не беспокойся, укрывательством это не будет. Расплата неминуема, ручаюсь лично. И даже не ставь под сомнение мою преданность дворцу и ее величеству. Виновных ждет наказание.

Канья еще раз смотрит на тело защитника королевы и обводит взглядом обшарпанный зальчик, где тот нашел свою смерть. Пружинщица-проститутка. Ей даже думать о таком противно. Пружинщица. И кто-то ведь… Она отгоняет прочь гадкие мысли. Мерзкое убийство с опасными последствиями. А расплачиваться за него будет какой-нибудь юнец – тот, кто брал взятки с Плоенчита, и, может, еще несколько человек.

Выйдя на улицу, Канья подзывает велорикшу, попутно замечая дворцовых «пантер», выстроившихся у двери.

Рядом уже собралась толпа зевак; пара часов – и город наполнят новости и слухи.

– В министерство природы. Гони!

Она показывает несколько банкнот, полученных от Аккарата, – пусть возчик давит на педали изо всех сил, – а сама все никак не может понять, от чьего имени тратит эти деньги.