Текст книги "Автобиография"

64. Прибыли в Иргизские монастыри: в первый Воскресенский, или Криволуцкий. Начальник был монах Прохор, после основания монастыря второй игумен, бывший прежде уставщиком при игумене Сергие, основателе монастырей Иргизских. Здесь поживши немного, сходили и в прочие два – Никольский, средний, и Преображенский, верхний; но ничего я не нашел и похожего на монастыри. Эти монастыри только существовали для торговли беглыми попами, как я сам видел, и даже говорить случалось об этом. Приезжали из Сибири и из Москвы купцы торговаться с монахами, говорят: «Вот поп хорош, да дорогонек, десять тысяч рублей, зато уже хорош; а вот за такого-то можно взять и две тысячи рублей; а как сибиряки приезжают, так не глядя дают 20 тысяч рублей; уже для них-то мы хорошеньких и поберегаем. Ведь они и нам недешево приходят, вот этот отец добрый ловец, все хороших сманивает; хотя и дорогоньки становятся, а охотников на них больше и дороже дают. А другой привезет дурака дураком, и своих-то денег не возьмешь». Вот настоятельские разговоры; а монахи как сойдутся, только и разговоров у них, как попов сманивают, обманывают и воруют их. Это как бы наука и похвала у них. Для меня же это было все соблазном и убийством, ибо никогда не поговорят что-нибудь от книг Священного Писания и не читают их, потому что им некогда – много других дел. Для меня все это было очень странно, ибо я пошел в монахи не попами торговать, а Богу молиться и душу спасать свою.

65. Не найдя душе своей утешения, кроме соблазнов, я отправился по Волге в Астрахань. Там много проходив по буграм, камышам, протокам, все искал где-нибудь найти уединенную пустыню; не найдя ее, возвратился опять в Дубовку, а потом в Киев, паки приложился к святым мощам.

66. Потом отправился в Чернобыльский раскольничий монастырь, отстоящий от Киева в 115 верстах, и остался там пожить, так как я нашел его поскромнее прочих. Вот здесь я опять немного успокоил себя и мысли от долгого странствия. Здесь был беглый иеромонах Никандр, хотя и слабой жизни, в год служил две и три Литургии; но все-таки есть. Вот здесь-то первый раз Господь коснулся моего сердца, и я беспрестанно приходил в размышление и даже сомнение вообще о раскольническом заблуждении, часто вспоминая о Саровской пустыни: как там чинно и хорошо, хотя мне возражали и бранили меня, зачем я говорю про греко-российские монастыри и тем соблазняю братию, а другие говорили, что этот человек уйдет в великороссийские монастыри; но я об этом и не думал никогда; хотя и приходили в ум все наши недостатки по Евангелию, но все-таки думал помереть в расколе. Беспрестанно стремился где-нибудь жить одному в пустыне и тем умилостивить Господа Бога, имея великую надежду на Него, что Он не погубит меня, ежели только я буду Его просить.

67. Еще другой помысл меня одолевал, который еще остался с малых лет во мне: идти по самому жестокому пути – юродственному; этот помысл угнетал меня более 20 лет, уже до самой Горы Афонской, когда там открыл его своему духовному отцу, иеросхимонаху и пустынножителю Арсению. Он мне это разрешил так, что помысл хотя и хороший, но не от Бога дан, потому что ты назначен от Него идти по другому пути. С тех пор и доныне никогда на помысл не приходило юродствовать. Прежде несколько раз уже начинал этот путь, но Бог не давал помощи, так и остался без исполнения; вот уже здесь, в Чернобыльском монастыре, положился было его привести в исполнение; и даже начал и сидеть на цепи; но после, видя, что помощи Божией нет, то и оставил до время.

68. В одно время здесь, в Чернобыльском монастыре, читал я неугасимый псалтирь, в свою очередь, ночию; так меня сон одолел, что не мог ему противиться; ибо я в это время очень скорбел и плакал о недостатках и соблазнах нашей секты и о спасении души своей, а наипаче больше в эту самую ночь; лег на постелю, тут находившуюся, ибо читали в одной келии, и заснул самым тонким и приятным сном. Вижу во сне, что я стою на великом и пространном поле, посреди которого стоит высокий столб, или башня, только деревянная. Мне показывается, что якобы она досязает до небеси; аз же подошел к ней поближе и спросил тут стоящих людей: «Что это за столб?». Они мне ответили, что это путь на небеса, в Царство Небесное, и, кроме его, другого пути нет; аз же, слышавши сие, весьма возрадовался, потому что мне очень хотелось как-нибудь взойти в Царствие Небесное, ибо для этого только и оставил дом родителей и весь мир; взошел вовнутрь; лестницы кверху нет, и тут же я пришел в сомнение, что не обман ли это. Как можно, чтобы не было в Царство Небесное лестницы; но однако вижу, что из стены в стену торчат древа и переклады и можно по ним лезть кверху. Вот я и полез кверху с великим трудом, кое-как все пробирался кверху и с великим затруднением кое-как взошел наверх и посмотрел в высоту, но небес еще и слуху нет, ниже что видать. Потом посмотрел на землю: столь высоко взошел, что и земли не видно. Ужаснулось мое сердце, и весь от ужаса вострепетал, помышлял в себе: «Вот я дурак, послушался чужих человеческих слов, а теперь что сотворю, недоумея. Как я могу слезть с такой высоты по такому неудобному пути; ну, да ежели этот столб разрушится, ведь он не каменный, самый ненадежный, то пропал я навеки»; так помышляя, как вдруг затрещал этот столб, и Господь его разрушил, а я полетел на землю – вниз головой. Лечу и помышляю сам себе: «А что ежели я упаду на воду, или на камень, или на лес, то пропал я; но если случится упасть по Божией милости на траву или песок, то, может быть, останусь жив». И тако мне помышляющу, летящу и вниз очима смотрящу все ближе и ближе к земле; что же, и се внезапу увидел я на земле стоящего Самого Господа моего Иисуса Христа, в неизреченной славе, со апостолы, пророки, со святители и мученики, со преподобными и праведниками. Аз размышляю в себе: «О Господи! Я тебя искал на небе, а Ты еще со всею благодатию Своею обретаешься на земле!» Что же, мне случилось падать пред самим Господом. Он, Всемилостивый мой Спаситель, протянул десную руку свою и принял меня на свою пречистую длань, и причислил меня грешного и окаянного к своему избранному полчищу. О, коль неизреченной радости исполнися душа моя, что и объяснить не могу, и лежу у ног святых Божиих избранников. Мне говорят: «Встань теперь». Я сказал: «Как я могу встать; я не достоин и у ног ваших лежать». Еще некоторые спросили: «За что тебя так Господь помиловал?» Я ответил, что отнюдь не знаю, потому что не имею ни единой добродетели, кроме грехов своих. Они сказали мне: «Это Господь тебя помиловал ради Своих великих щедрот и по Своей великой милости. От этого я вдруг проснулся, как бы не спал, и наполнилось сердце мое радости. Доныне не могу забыть, хотя я тогда и многим это сказывал, но никто мне этого не мог растолковать. Сам я не мог того понять, что со мной впоследствии случится? Но когда после этого прошло много лет, тогда он мне ясно раскрылся: когда Сам Господь Бог разрушил этот столб раскола, который мне показывали раскольники, якобы только у них можно спастись и лезли в Царство Небесное совсем не по лестнице, а только думали одними трудами спастись; но Господь по Своей милости и человеколюбию его разрушил, а меня присоединил к Своему избранному стаду, к Своей Святой Соборной Апостольской Церкви, в которой Он Своею благодатию пребывает, Сам Спаситель мира, и до скончания века пребывать будет. По Его неложному обещанию: «Се Аз с вами во вся дни, до скончания века, аминь».

69. Великую я в этом монастыре брань с плотию получил – многие искали души моей. Еще враг, диавол, изготовил было сеть, в которую хотел совсем поймать; ибо я имел одного друга послушника, из московских купцов, также молодого, и имел с ним иногда разговор о спасении душ своих. Вот чрез него-то и хотел было меня поймать. В одно время зовет меня к себе в келию. Я пришел. Он много разговаривал, напоследок сказал: «Любезный брат, знаешь, я тебя зачем позвал, ибо хочу тебя наградить счастием. Меня просили люди передать тебе: такая-то послушница, Рыльского города купеческая дочь, получившая наследство после родителей, 50 тысяч руб., она очень тебя полюбила и желает за тебя выйти замуж. Она очень хороша и молода; возьми ее, да и поезжай в Молдавию, там и живи». Я, выслушав это, плюнул и сказал: «Такой-то ты друг; как ты осмелился это сказать? От чего из дому ушел, а ты опять хочешь меня к миру привязать. Теперь ты ко мне не ходи, и я к тебе не буду. И пошел от него».

Потом я стал думать, что покуда враг, диавол, не поймал меня в сети, то надо отсюда уйти. Получив известие из Молдавии, что внутри Карпатских гор завелся скит, и я вознамерился возвратиться в Молдавию, в Карпатские горы. Найдя товарища, пошел с ним в Молдавию. А о Чернобыльском писано в моем путешествии побольше.

70. Пришедши в Молдавию, прошли прямо, никуда не заходя, в город Ктятра. Там спросили: «Где в скит дорога?» Шли верст шесть, все между горами и лесами. Придя в скит, дали мне келию, в которой я стал было проживать в спокойствии и радости. Не успел еще хорошенько отдохнуть, как братия начали похаживать ко мне в келию, каждый со своей верой и со своим толком, чего я уже терпеть не мог; и сколько я там нашел старцев, только и толков; вот беда, в России в монастырях – соблазны, а здесь, в пустыни и в непроходимых горах Карпатских – одни толки и повседневные споры. Здесь-то я был в самом котле разных толков и споров. Сначала я с ними не входил в толки, но потом нужда заставила толки их разрушать; хотя и говорил сначала, что я сюда пришел не веры искать, а Богу молиться и спасаться, а после прямо стал говорить, что они все толкуют и сами не понимают что. Потом наскучили мне эти толки, да и еще и другая причина заставила меня оставить Карпатские горы. Я пошел в Австрию, в Баковину, в русское село Белую Криницу.

71. Пришел прямо в монастырь, так называли, в дом основателя этого села, крестьянина Илариона Петровича[33]33
  Имя «Илариона Петровича» надписано сверху другим почерком, вместо зачеркнутого «Петра Иларионовича».


[Закрыть] по фамилии Коровьи Ножки; в этом селе две часовни и двух толков, хотя обе были поповщинского, но, однако, один с другим не сообщались, и в часовни одни к другим не ходили; а в домах почти каждый держал свой толк, и друг с другом ни в чем не соглашались. Еще застал в живых двух стариков, сотоварищей Коровьих Ножек.[34]34
  На поле приписано другим почерком: «Павла, соседа его, и Петра Ермолаича Привола».


[Закрыть]

Но мы помощию Бога все эти толки и раздоры искоренили и соединили всех воедино. И посреди села поставили церковь, хотя не православную, а все-таки церковь, а в монастырь навозили лесу – хотели выстроить часовню, но братия собралась – всякий сброд: пошли бесчинства, расстройства и соблазны вокруг, я попросил крестьянина Ивана Тихоновича, нет ли у него где местечка потише жить одному, подальше от народа, и он поставил мне келию в лесу, на своей земле. Вот я здесь, один в пустыне, а келия – землянка сырая; много претерпел скорбей и страха, от бесов и от людей искушения, а наипаче от женского пола, ибо придут иногда одна, иногда две девицы[35]35
  Слово «девицы надписано сверху другим почерком.


[Закрыть]: «Батюшка, пусти в келию, да и только». Чрез это я оставил и пустыню. Какой пустынник 20‑ти лет. Потом по делам ходил во Львов и прошел вдоль всю Галицию.

Хозяин мой, у которого я жил, – самый настоящий тутошний житель; родители его, вместе с Петром Иларионовичем, основывали село Белую Криницу. Он, бывало, любил рассказывать свою родословную историю и дела своих стариков, что они чудили на свете. Здесь несколько слов скажу их истории, что упомню, ибо много уже и забыл – прошло более 20‑ти лет. Но то хорошо, что я застал самых современников и двоих товарищей Коровьих Ножек, и некоторых из детей его. Вот рассказ моего хозяина Ивана Тихоновича.

72. Петр Иларионыч Коровьи Ножки был родом из самой Москвы, купец богатый (наследством его и мне привелось управлять, пользоваться и жить в его доме, и быть хозяином; всего довольно осталось: икон в сере бряных ризах и вызолоченных окладах и очень великая библиотека книг, так что я нигде и в больших монастырях не видал; и много садов и одежды), но, попавши в раскол, затолковался и оставил Москву. Взял с собою только жену, сына и все имение и удалился прежде в Стародубские слободы, а когда стали его преследовать, тогда он переехал за Днепр и поселился в местечке Чернобыль. Тут к нему присоединилось семей 40, и завели какую-то свою секту, которую я не мог узнать, потому что они и сами ее стыдились. Только, бывало, начнешь их выпытывать, что у них был за толк, они скажут: «Ну, уже говорить про старое нечего – попали было в квашню, что едва вылезли». Когда и там начальство стало их преследовать, тогда они все уехали в Турцию к Некрасовцам, но только с ними не соединились, а стали жить сами по себе и заниматься рыбною ловлею. Вот попали они на один случай, который их и детей сделал счастливыми.

Австрийский император захотел узнать глубину Дуная от самой Вены до Черного моря, чтобы со временем сделать сообщение водою Вены с Константинополем и что пройдет ли флот. Когда промеривали против Турецких крепостей Измаила и Тульчи, тогда турки, увидев немцев, сочли их шпионами и сделали за ними погоню. Немцам было некуда деться; бросились к русским рыбакам и стали их просить, чтоб они их спасли от турок. Русские везде отважны: не убоявшись турок, немедленно посадили немцев в лодку; отправив их в море, сказали, чтобы из моря другая лодка немедленно приплыла сюда. Турки, приехав тотчас к ним, спросили: «Казак, где немцы, куда вы их девали?» Рыбаки ответили, что не знают, что за немцы, и даже не видели их. Турки: «Вы их в море отправили – вон в той лодке». Рыбаки: «Нет, это лодка наша, на ней поехали посмотреть рыбаки наши рыбные снасти; вот она сейчас вернется». Турки, подождав, видят, что лодка вернулась, хотя и не та, но турки поверили и уехали в свое место. Русские в ночи привезли немцев и одели их в свою одежду, и вместо работников свезли их в Галацы, в Молдавию, а из Молдавии уехали в Австрию. Вот этот посланник, спасенный русскими, сказал им: «Если хотите вечно быть счастливыми, то приезжайте к нам в Австрию, и что будете желать – все получите». Наши рыбаки и вздумали ехать в Австрию. Самым первым был тут Петр Иларионович Коровьи Ножки. Приехав в Черновцы, сказали, что дело имеем до самого императора. Немцы дали им квартиры. Шесть человек поехали в Вену. На заставе спросили их: «Зачем едете в город и какое имеете дело?» Они, как были прежде научены, сказали, что имеем дело до императора; их тут же посадили под стражу и, 12 дней держав под стражею, ежедневно допрашивали их: «Какое имеют они дело до императора?»

Они только и говорили, что имеют дело до самого императора. Чрез 12 дней представили их на лицо императору, который, обласкав их, спросил: «Что вам надобно?» Они сказали, что нужно такого-то генерала. Генерал явился и тотчас узнал их. Император спросил генерала: «А что, ты этих людей знаешь?» Он ответил: «Как мне их не знать – это мои спасители; если бы не они, то ты бы больше меня не увидел. Если им хочешь чем заплатить, то заплати тем, чего они желают». Император дал им земли – сколько они хотели – и указ такой, что они пожелали иметь. Но по своей глупости земли много не взяли. Теперь ее стало уже мало для садов. Потому они не хотели брать много земли, что не намерены были иметь от себя потомства, ибо все дали клятву, чтобы детей своих не женить и замуж не отдавать, ибо толки до добра не доводят; «На что нам, – говорят, – женить детей, когда скоро будет страшный суд», – и прочие многие, смеху достойные, их дела; скучно уже и писать о них.

73. Бывши я в пустыне, там в монастыре один странник задал нам задачу, которая нас очень отяготила; я там, постригшись в иноки, вознамерился идти за Дунай, в Турцию, дабы убежать толков и соблазна; да еще подумал побывать во Святой Горе Афонской и в Иерусалиме, ибо с малых лет какое-то имел внутреннее желание. Но Бог оставил меня в Молдавии в Мануиловском ските, где и послал мне единомысленного друга, отца Иоанна, с которым, помощию Бога, могли разрушить преграду раскола. Потом к нам присоединились двое – Силуян и Исихий, которые немедленно отправились в Россию.

74. Я их проводил до самого Корсунского единоверческого монастыря, находящегося в Таврической губернии. Ехали мы чрез Австрию на Сочаву и Черновцы, и Окопы; в Россию выехал и на Каменец-Подольский и потом все вниз, на города Балту и Николаев, и Херсон; здесь, переправившись через Днепр, приехали в монастырь. Ожесточил Господь мое сердце – я не захотел здесь присоединиться к Церкви и остаться на жительство. Никакие увещания не подействовали, хотя сам их архимандрит[36]36
  Слово «архимандрит» надписано сверху другим почерком.


[Закрыть] увещевал присоединиться к единоверческой церкви. Это искушение попущено было на меня от Бога для моего смирения, чтобы я не возгордился и чтобы я сам собою вылез из раскола. Нет, видно аще не Господь привлечет кого, то никто не может сам собою вырваться из сетей раскола. Вот здесь, если бы не Господь меня избавил и вывел из заблуждения раскола, то пропала бы душа моя: готова была принять смерть за раскол, ибо шедши в Молдавию все по раскольникам; а может быть, Господь и для другого дела, более полезного, на время ожесточил мое сердце, иначе я не вышел бы из этого монастыря до смерти; но Господом назначено было мне много еще постранствовать по свету и многих обратить на истинный путь из раскольнического заблуждения, как это все после случилось на самом деле.

С горькими слезами проводили меня из Корсунского монастыря братия мои Сулиан и Исихий. Пришедши в Херсон и в Николаев, и Одессу, там немного пожив, прибыл в Кишенев, чрез города Тирасполь и Бендеры; прописав паспорт за границу, чрез Скуляни и Яссы прибыл опять в Мануиловский скит, с тем намерением, чтоб к отцу Иоанну, другу моему, никогда не ходить. Однако, как пришел в келию свою, нетерпимо захотелось повидаться с другом моим. Когда я пришел в его келию, он не верил глазам своим, что это я возвратился назад; потому что с каким я жаром поехал в Россию и какую имел ревность к Святой Церкви.

Когда же я рассказал ему, что со мной случилось, он сказал: «Это Господь Сам тебя ко мне возвратил; ибо как вы уехали, я все скорбел, что остался здесь один в своих телесных болезнях». Я, придя к нему в келию, вдруг весь переменился – как бы покров снялся с моего сердца, и увидел свою погрешность. Потом перешел к нему в келию совсем жить.

75. Здесь скажу, как я чрез семь лет увидел родителей, ибо эти первые семь лет прошли моего странствия так, что я их не видал и никакого известия от них не имел; также и они обо мне ничего не слыхали, но только ежедневно плакали. Пришел я в свой город, прямо в дом того купца, от которого выехал в монастырь. О, как опять все это напомнило мне день моего разлучения с миром. Они уже не узнали меня, потому что уже оброс бородою и в монашеской одежде; когда я сказался, много они плакали, а хозяин теперь только узнал, кого он тогда провожал. Я расспросил о родителях и узнал, какие они после меня прошли искушения и претерпели скорби: больше моего они всего натерпелись.

Я пожелал видеть только одну родительницу, потому что еще боялся родителя, чтобы он не остановил меня торговать. Хотела идти сама хозяйка за ними, но хозяин не пустил, зная женскую слабость – что сделают плач.

Вечером пришел к родителям[37]37
  Выражение «пришел к родителям» исправлено другим почерком из «пришли родители».


[Закрыть]. Напоили его[38]38
  Слово «его» надписано сверху другим почерком, вместо зачеркнутого «их».


[Закрыть] чаем и кое-что много разговаривали. Потом родитель за чем-то вышел вон; а гость родительницу увел в другую горницу и сказал: «Тебе сын поклон послал». Она, услышав имя сына, упала на землю и сделалась как мертвая. Он, испугавшись, тотчас сбрызнул лицо холодною водою. Она опамятовалась и спросила: «Какого сына ты помянул? Неужели Петю?» Он сказал: «Да, его». Она: «Да где же он, неужели еще жив?» Купец сказал: «Жив – у меня в доме теперь и желает видеться с тобою; но отцу сказывать не велел». Она сказала: «Да он все еще боится отца; ничего, что было, то уже прошло, и отец давно его благословил и больше моего о нем сожалеет, но, однако, я не скажу ему, пока не позволит Петя». Потом гость пошел домой, сказав, что он желает видеться утром, а не сегодня. Родительница сделалась вся не своя и изменилась в лице, и даже мешалась в речах. Родитель тотчас заметил, что гость приходил недаром, и спросил у родительницы: «Что ты сделалась сама не своя, говори скорее, или Петичка здесь близко где-нибудь?» Она хотела было сказать, что не знаю, но не могла – упала и заплакала. Родитель: «Где же он?» Она сказала, где… и так всю ночь пробыли без сна, едва могли дождаться свету. Утром я вышел на двор, смотрю, идет родительница и прямо ко мне с вопросом: «Где здесь странник остановился?» Я не мог стерпеть, сейчас же сказал: «Маминька! Вот уже не узнала сына своего». Она, ухватившись за меня, сделалась без памяти – едва втащили в дом. Потом мало-помалу отдохнула и сказала: «Хочешь ли с отцом повидаться? Ты его боишься, что он тебя остановит! Не бойся, он давно уже тебя благословляет и о тебе сожалеет больше моего. Он стоит за воротами, дожидается твоего соизволения повидаться с тобою». Я сказал: «Когда так, то пусть придет: повидаемся и поговорим немного». Тут же послали за ним. Он, пришедши и увидавши меня, весь исполнился слез; потом, поздоровавшись, все сели один против одного, и все молчим, хоть бы слово кто сказал. Я говорю: «Что же вы молчите и ничего не говорите со мной?» Они ответили: «Не можем ничего говорить – сердца наши истаяли от жалости; довольно нам и того, что очи наши смотрят на тебя, мы больше и не хотели: хотя бы раз в жизни на тебя взглянуть, но вот теперь уже на тебя целый час смотрим».

Потом родитель еще мне заметил, что ты не соскучился ли странствовать? а то пойдем домой жить, мы бы очень рады были. Я ответил: «Смотрите на меня, я уже живой мертвец: первые годы перенес, хотя и тяжки были, а теперь уже, слава Богу, живу – радуюсь и веселюсь, и благодарю Бога моего, что выхватил меня из миру». Потом они рассказали, вкратце, свои скорби, которые претерпели после меня. Я начал им предлагать, чтобы они оставили раскол и присоединились бы к Святой Восточной Христовой Церкви. Но они не то чтоб говорить, но даже напоминать о том не велели: ты уже сам как знаешь, а нам этого не поминай и не наводи нам скорби; нам и без того скорбно. Так посидели часа 3, в течение семи лет, простились опять надолго, но однако до смерти своей все знали, где я живу. Писем посылал я очень мало, а все по слуху обо мне знали, хотя и во Афонской Горе я жил. Вот первое было свидание.

76. Живши мы в скиту Мануильском, между раскольниками, были собраны на нас соборы. Родные приезжали к нам на прение, о чем писано в первой части «Странствия»[39]39
  Предложение приписано между строк другим почерком; слово «прение» написано неразборчиво.


[Закрыть]. Перезимовав зиму, весной отправились в Россию, чрез Австрию; выехали в Россию, на Каменец-Подольский и чрез Бердичев прибыли в Киев. В Киеве нас встретили скорби, ибо Гражданский губернатор хотел нас вернуть обратно в Молдавию. Но мы дождались нового митрополита Филарета, который заступился за нас и сделал наше желание. Еще мне привелось видеть в пещерах рабу Божию, которая открыла мне великое таинство. Наконец прибыли мы в Костромскую епархию, в Высоковский единоверческий монастырь. Ехали мы через города: Козельск, Нежин, Борзну, Королевец, Глухов, Севск, Дмитриев, Кромы, Орел, Мценск, Тулу, Рязань, Касимов, Муром, Нижний-Новгород, Балахну, село Городец – и в монастырь Высоковский. Здесь занимал я должность уставщика, и ездили в Кострому к преосвященному епископу Владимиру, который принял нас с любовию. Здесь я собрал и написал книгу против раскольников; собрал я ее из восьмидесяти древних книг, и новых печатных, и рукописных – о непоколебимости Христовой Церкви, о важности епископского сана, о седьми таинствах, без которых не можно спастись, а без иных можно обойтись, о святости и силе четвероконечного креста. Книга величиною с учебный псалтирь, писана полууставом порядочно; но, к сожалению, должно быть, раскольниками истреблена, потому что я, пошедши во Святую Гору Афонскую, с одним поменялся, и я взял Иоанна Лествичника, потому что в Афоне раскольников нет и прение иметь не с кем. Этого человека опять, в России, совратили в раскол и он помер в Чернобыльском монастыре, а куда моя книга девалась – неизвестно.

77. Живя в Высоковском монастыре, мы прочитали много книг, разных, потому что они были у меня на руках.

Под 23 апреля 1838 года Бог меня посетил, и я совершенно оглох и был глухим 10 лет, 6 месяцев и 20 дней.

1838 года 19 мая приехали мы в Надеевскую пустынь к отцу Тимону, и я с ним в его келии много разговаривал; между прочим он узнал, что я обратившийся из раскола, спросил меня: «А где ты теперь живешь?»

Я ответил: «В Высоковском единоверческом монастыре».

Он вопросил: «Стало быть, ты еще не совсем оставил раскол, а то для чего бы тебе жить в таком полураскольничьем монастыре, еще и с больными?»

Ответ: «Нет, отче, я совершенно признаю истинную Святую Соборную Апостольскую Христову Церковь, как Восточную, так равно и Греко-российскую, и никакого в том сомнения не имею; ибо истинно верую словесам Христа Спасителя, что врата адова ее не одолеют. Но только удерживает меня двухперстное сложение и некоторые обряды. Для того и выехали мы из Молдавии».

Тимон: «Вот я говорю, что ты не совсем чист, что так ты еще привязан к двуперстному сложению. Что тебя так очень привязало к двум перстам, ибо во Евангелии Христос не сказал, чтобы в два перста молиться; также и ни один апостол о том не упомянул, ниже который Вселенский или Поместный Собор, ниже который из святых приказал так молиться? В Восточной Греческой Церкви и помину нет о двуперстном сложении, а только это начали толковать в России, но и то уже в последствии времени, не более в течение 100 лет; но и то в это время в России ни одного святого Господь не прославил.

Но хорошо, ты молишься в два перста и это считаешь правильным; а Святую Христову Церковь ты необходимо должен признать и сказать, что она вся погрешает в том, что она молится вся в три перста. Ты смотри: все Патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы, все иноки, схимники, затворники и все православные христиане молятся в три перста – во имя Святыя Троицы. Хотя и молятся некоторые в два перста, так это простолюдины, и то самовольно; а хотя в Единоверческой церкви это и оставила Святая Церковь, – только по материнскому снисхождению, для немощной братии.

Но если по-твоему, что Святая Христова Церковь погрешает в том, что в три перста молится, то, стало быть, уже Христос ей не глава, и Дух Святый в ней уже не существует и не управляет ею, – стало быть, Христовы и Евангельские словеса не справедливы, и, стало быть, врата адова уже Церковь Христову одолели, когда она уже погрешила? Ох, не дай Боже этого и помыслить, ибо верны и истинны словеса Христовы, писанные во Евангелии, ибо сам Господь сказал, что небо и земля мимо идет, слова же не мимо идут».

Я как стоял, и упал ему в ноги, и заплакал горькими слезами, сказав: «Отче святый! Прости меня, окаянного и многогрешного раскольника, ты убедил меня; с этого времени никогда не буду молиться по своей воле в два перста». Тут же перекрестился в три перста во имя Святой Троицы, и сделалась в сердце моем легость и неизреченная радость. С того времени и по сие молюсь в три перста, без всякого сомнения, благодатию Божиею.

Того же года я дважды посетил Надеевскую пустынь и великого старца, пустынножителя Тимона, от которого я получил много пользы душе своей и даже облегчение глухоты моей; и дважды того лета ездили в Кострому, наконец, и выехали совсем, ибо положились уже поступить прямо в великороссийские монастыри и ехать для препровождения своей жизни во Святую Гору Афонскую; хотя преосвященный Владимир и много нас уговаривал остаться, но не мог, и мы по пути заехали в Саровскую пустынь, в которой гостили 10 дней и хотели было совсем остаться, но игумен Нифонт, хотя и с любовию принимал нас, но велел нам ехать в Тамбов к преосвященному. Мы много в Сарове беседовали со старцем-духовником Иларионом. Потом прибыли в Тамбов 14 августа, под праздник Успения Богородицы. Мы несколько раз ходили ко владыке, но нас до него не допустили. Поэтому мы заключили, что нам нет, видно, воли Божией оставаться в Сарове, и поехали далее. Нам очень хвалили в Воронежской епархии Толшевскую пустынь; заехав в нее, мы только ночевали; потому не остались в ней, что не показалась противу Сарова, и так приехали в Воронеж. Сподобились приложиться к святым мощам святителя Митрофана, но к преосвященному архиепископу Антонию не сподобились подойти принять благословения. Потом через города Девицу, Старый Аскол, Белград, Харьков, Полтаву и Кременчуг прибыли в Корсунский единоверческий монастырь; увидя там своих старцев, Силуяна и Исихия, много радовались – два года с ними не видались. Тут было совсем нас уговорили остаться; но в Одессе преосвященный Гавриил нас не принял, и мы должны были возвратиться в Молдавию, чрез Тирасполь, Бендеры и Яссы, приехали прямо в Нямецкий монастырь, но там нас не приняли. Мы поехали в монастырь Ворону; случайно заехав в прежний свой скит, нашли свою келию порожнею, как ее оставили. Мой друг остался тут жить, а я пошел в монастырь Ворону и там с большими трудами и скорбями мог выпроситься.

Вот здесь, на гостинной кухне, готовили мы пищу для гостей, – пришел один старец, именем Зосима, пустынножитель, и много мне пророчествовал; теперь уже почти все исполнилось.

78. В эту зиму ходивши к другу моему отцу Иоанну в скит Мануиловский, там еще Бог помог обратить из раскола 8 человек; вот зачем мы приехали в Молдавию.

В этом монастыре всех нас и присоединили к Святой Христовой Церкви.

79. Здесь скажу о себе, каким образом первый раз я узнал о высоте безмолвия и о самой цели монашеской жизни, хотя и много странствовал по свету, но нигде не слыхал, что есть совершенство монашеской жизни, ибо между раскольниками почти и слуху нет о ней. Хотя и много было разговоров о спасении души и в мире еще, но полагал, что надобно побольше молиться, делая поклоны, поститься, милостыни не принимать и помогать бедным, а больше ничего не нужно; но и то еще часто слышал от раскольников, какие уже нынче великие подвижники, нынче кто вина не пьет да к женам не ходит, вот и чудотворец, что для меня несносно было слушать, потому что и в миру все это исполнял без опущения.

По этому надобно заключить о жизни раскольнических монахов.

Мне часто приходило в размышление, что ежели я уйду в пустыню, буду поститься и молиться, делая земные поклоны, псалтирь и каноны читать, а после что буду делать? Неужели на этом и конец иноческой жизни, неужели это самое и совершенство? Каким же образом нам любить Бога? Неужели только чтением и поклонами; хотя я много читал книгу священноинока Дорофея, но не мог себе тогда растолковать это, по юному моему возрасту и уму, и так все это осталось для меня в неизвестности до времени; но пришло время – сам Господь показал нечаянно и недуманно.