Текст книги "Беверли-Хиллз"

– Блядун он и есть блядун, такой, что пробы на нем негде ставить. И нечего корчить из себя благородного папашу.

Паула наклонилась, собрала все, что у нее и у Кристины лежало на полу под ногами съестного, и обрушила на голову нахала. Его возмущенный крик сотряс весь кинозал.

– Боже мой! – произнесла Кристина, скорее про себя, но достаточно громко. – Девочка-то, оказывается, влюблена!

Поза сидящего на обитой китайским шелком софе Роберта была явно напряженной, а на лице застыла недовольная гримаса. Находиться в комнате наедине с мужчиной уже было для него непривычно, но хуже всего то, что мужчина был на грани истерики и собирался выложить как на духу все свои дурацкие секреты.

Кроме того, все это случилось так неожиданно. Еще когда старик позвонил Роберту и спросил разрешения заглянуть к нему на пару минут и опрокинуть по стаканчику, голос у него был странный. Но кто мог подумать, что он притащит с собой мешок своих проблем и начнет выворачивать свою душу наизнанку? Вот поэтому Роберт раздраженно покашливал, вертел шеей, нервно закидывал ногу на ногу, перекладывал одну на другую и молил бога, чтобы этот бурный поток сентиментальных словоизлияний поскорее иссяк.

Поникший Франсиско Ливингстон ссутулился в кресле напротив и безуспешно пытался хоть как-то сдерживать свои эмоции. Глаза его, и так мутные, подернулись пеленой, и капли стекали по лицу, напоминающему горный склон после схода лавины. Оно все было влажным и каким-то скособоченным, как будто одна сторона была парализована, а другая корчилась в судорогах.

Он поставил трость между ног и цеплялся обеими руками за серебряный набалдашник с такой силой, словно это единственная подпорка, удерживающая все здание его жизни от разрушения. Речь его была сбивчивой, невнятной и покаянной.

– Я сделал… непростительную глупость… или ошибку, – начал он исповедоваться.

Роберт потер переносицу своего знаменитого на весь мир носа, сделал глоток из большого бокала с любимым коктейлем «Сленфидиш» и приготовился выслушивать и страдать, умоляя небеса, чтобы исповедь продолжалась недолго.

– Могу я предложить тебе стаканчик «Арманьяка»? У меня есть бутылка 1848 года. Выпей и воспрянь духом! – предложил он с нарочитой бодростью.

Ливингстон сделал неопределенный жест, непонятно, соглашаясь или нет, ибо мысли его были далеки от столь материальной вещи, как выдержанный коньяк.

– Боюсь, Роберт, я не найду подходящих слов, чтобы сказать тебе это… Я собираюсь… я должен расторгнуть наше соглашение…

– О каком соглашении идет речь? – Голос Роберта был, как всегда, бархатисто мягок, но в то же время тверд, как шеффилдская сталь. У них с Франсиско было только одно соглашение. – Что ты подразумеваешь?

– Отель, Роберт. Я не могу продать его тебе… Я должен продать его Плутарху и Киркегард… У меня нет выбора.

Роберт сразу почувствовал, что температура его тела упала до точки замерзания. Арктический холод мгновенно распространился от сердца и до конечностей. Забыты были все его проблемы, столь важные ранее, осталась только одна.

– Мы заключили сделку, Франсиско.

Теперь со стариком заговорил не человек, а ледяная статуя. Да, действительно, сделка была заключена. В Голливуде принято относиться к заключенной сделке как к святыне. И тоном своим Роберт напоминал именно об этом.

– Да, конечно, мы договорились на словах, но я хотел… чтобы ты… освободил меня от нашей прежней договоренности. Ты должен пойти мне навстречу…

Роберт стремительно вскочил.

– Какого дьявола ты завел этот разговор, Франсиско? Что за вздор ты несешь?! Сделка есть сделка. Уж тебе ли не знать это правило? И ты всегда его соблюдал, насколько я знаю, и слыл порядочным человеком.

– С этим покончено, Роберт… И с моей репутацией, и с нашей сделкой. Я не могу продать «Сансет-отель» тебе. Клянусь богом, я этого очень хотел. Но произошло нечто страшное, и все по моей вине. Меня отдадут под суд, если я не выполню их требования.

Роберт прошелся по комнате, пытаясь хоть как-то успокоиться. Он давно научился одерживать победы над вспышками своего гнева. И сейчас раздражение постепенно уходило, словно вода в сливное отверстие ванны. Место его тут же занимала усиленная работа мозга. Действительность обычно не такова, какой кажется поначалу. И очень редко люди выкладывают всю правду, а еще реже отдают себе отчет, что есть правда, а что лишь иллюзия.

Роберт положил руку на плечо несчастного старика в знак солидарности и сочувствия к его беде.

– Расскажи, что случилось. Расскажи все подробно.

Роберт был мягок, но настойчив. Впрочем, кое о чем он уже догадывался. Старикан был падок на девочек. Но насколько юных? Возможно, уж чересчур молоденьких. И кто-то, прознав о его пристрастиях, подсунул ему вожделенный предмет. Кто-то, кому до смерти хочется заграбастать «Сансет-отель», уже обещанный ему, Роберту, и кто не постесняется применить любые средства. Каролин Киркегард и шантаж так же неотделимы друг от друга, как белужья икра и «Столичная».

Луч света прорвался сквозь грозовые тучи, все стало ясно, и мозг Роберта заработал со скоростью компьютера. В очередной раз он скрестил шпаги с Каролин, и еще неизвестно, кто станет победителем в этом поединке.

– Она позвонила в дверь прошлым вечером… – Ливингстон сделал паузу. – Роберт, пожалуй, я не откажусь от рюмки коньяку.

Роберт в задумчивости прошагал до бара, налил щедрую порцию «Арманьяка» в большой бокал из тонкого стекла. Он слегка покачал бокал, чтобы благородного цвета коричневатая жидкость омыла стенки, проделал это дважды, трижды и, вернувшись на прежнее место, протянул его Франсиско.

– Я не могу тебе описать, как она прекрасна. В своей жизни я не встречал девочки совершенней…

– И сколько ей лет, Франсиско?

– О чем ты?.. О, да… Сколько ей лет? Боюсь, что твой интерес понятен. Конечно, она – наживка для судебных крыс. Ей всего пятнадцать.

– А ты не знаешь, кто она? И откуда явилась? Она вот так просто материализовалась из воздуха и позвонила в твою дверь?

– Да, да. Я знаю, что это безумие. Я и сейчас безумен. Я сошел с ума, услышав ее крик… Она была девственницей… В моем-то возрасте я лишил девочку невинности… Ты, надеюсь, меня поймешь, какой удар я испытал. Но она была так соблазнительна и скинула с себя всю одежду, прежде чем я вымолвил хоть слово…

Роберт задумался. В Голливуде сплошь и рядом происходят подобные подставки, но Франсиско, при своем многолетнем опыте, никак не мог попасться на примитивную наживку. Несмотря на свой возраст, он был еще в здравом уме и слыл не «насильником», а «ухажером». Причем бережно поддерживал эту репутацию. Вероятно, девочка представляла собой какую-то сверхсоблазнительную штучку. Иначе Франсиско не попался бы на нее, чтобы потом изваляться в грязи.

Франсиско все говорил и говорил, оправдываясь, а Роберт ждал, когда раскроется имя девчонки, а об именах заговорщиков, что стояли за ней, он уже догадался.

– Я бы и не верил, что такой момент наступит в моей жизни, а ведь мне уже за восемьдесят. Но там было еще что-то… я так и не разобрался. Она лопотала какую-то чепуху о том, что мы уже были женаты в ином мире, и там наш брак не завершился тогда как положено…

– Но в нашем мире ты ее все же трахнул? – со злой иронией уточнил Роберт.

– Да. Не знаю даже, как мне это удалось, – покаянно ответил Франсиско.

– И не спросил, сколько ей лет?

– А что мне оставалось делать? Она быстренько разделась, легла, что-то пробормотала о нашей великой любви и раздвинула ноги…

Роберт пожалел, что столь много отмерил Ливингстону своего драгоценного коньяка. Старикан заглотнул «Арманьяк», как простую воду, не ощущая ни вкуса, ни его букета, и только глаза Ливингстона отреагировали на его крепость, все больше набухая слезами.

Наконец он расстался с пустым бокалом, откашлялся и продолжал:

– Но в той чепухе, что она говорила, был какой-то смысл о наших прежних воплощениях… помнишь, Ширли Маклейн на этом свихнулась?

– Про эту чепуху поговорим потом. Свидетели были? – деловито осведомился Роберт.

– Вроде бы нет, но она же не невидимка. Кого-то поставили следить, как она подошла к моей двери, и черт знает что они могли сфотографировать…

Старик шмыгнул носом, совсем как провинившийся школьник.

– В коттедже тебя вряд ли бы сняли, а снаружи – это все безобидно. Девочка нажимает кнопку звонка. Ну и что? В чем проблема? Вы оба можете отрицать, что между вами что-то было. Купи ее, сунь этой маленькой сучке из прошлой жизни пачку современных «зеленых», и дело с концом…

– Не так все просто, Роберт. Они сделали фото внутри и сегодня прислали мне снимки. В моем «Сансет-отеле» такого еще не бывало, чтобы кого-то снимали в номерах, а тем более в коттедже. Мой мир рухнул раз и навсегда.

– О каких фото ты говоришь? Ты не фотографировался вместе с девчонкой?

– Нет, конечно.

– Можешь поклясться?

– Клянусь! Но мы там на фото оба голые…

– Снимали без вспышки?

– Я бы заметил. Я не такой уж старый дурак, – обиженно сказал Франсиско.

Насчет «старого дурака» Роберт имел собственное мнение.

– Фото прислал тебе аноним?

– Нет, Каролин Киркегард. Ее имя стоит на конверте.

– Кто выдвинет иск? Мать девочки? – Роберт не ждал от Ливингстона ответов, он просто размышлял вслух. – А если девчонка промолчит, то копы и не встревожатся. Копы не определят по фотографии, сколько ей лет. И в двадцать те же титьки и те же задницы. Все, что им известно, это то, что ты грязный старикашка…

Ливингстон дернулся, будто ударенный током, но смолчал. Дешевка, на которую он попался, и его превратила в дешевку. Но у него имелся еще один козырь: выложив его, он хоть как-то мог оправдать себя, но одновременно и утопить.

– Девчонка достаточно известна, и все знают, что ей только пятнадцать. Она не сходит с обложек…

– Кто она?

– Джами Рамона.

У Роберта брови поползли вверх.

– Та самая Джами Рамона? – Он посмотрел на старика как на некое доисторическое ископаемое. – Бог мой, во что ты вляпался! – Роберт едва не перекрестился, призывая спасителя на помощь грешному Франсиско. – Ты трахнул Джами Рамону?

Ливингстон, очевидно, не оценил сексуального успеха, которого достиг случайно. Он уже успел забыть об испытанном удовольствии, и его занимали лишь грубые материи.

– На фотографиях копы меня точно опознают. А была она девочка или нет и сколько ей лет – газетчикам все равно. Скандал в любом случае будет. И девчонке обеспечена карьера, раз это попадет в прессу. Ей – да, а мне – конец.

Роберт почувствовал, как гейзер вспыхнувшего в нем гнева уже спадает и превращается в лишь маленький фонтанчик. Ливингстон, хоть и стар, и, как все сластолюбцы, тянется к девочкам, на самом деле глупый щенок. Если, несмотря на свой многолетний опыт, он решил идти под парусом при штормовом ветре, то заслуживает той участи, какую ему уготовили. А вот пятнадцатилетней девочкой – Джами Рамоной, – втянутой в интригу ненавистной Роберту авантюристкой Киркегард стоит заняться. Именно ее карьера поставлена темной силой на карту, чтобы отнять у Роберта вожделенный «Сансет-отель».

– Не вешай голову, Франсиско. Из любого лабиринта найдется выход. И я знаю, как мы сможем выбраться. Но только вместе. Это наш город, и все люди здесь нами схвачены – шеф полиции, и сенатор, и газетчики. Мы заткнем рот каждому, кто попытается его разинуть.

Ливингстон горестно покачал головой.

– Моя история выйдет на национальную сеть. Для них это лакомый кусок.

На него было жалко смотреть. Он полностью отдавал себя во власть Роберта, и тот волен был казнить его или миловать.

Он снова заговорил, и его жег стыд за произносимые им слова:

– Я не гордый человек, но ведь ты знаешь, Роберт, что меня всегда заботило, какого мнения люди обо мне. На протяжении всей жизни я пользовался репутацией истинного джентльмена и действительно был таковым, пусть не по происхождению, но по поведению. А теперь меня выставляют на позор как растлителя малолетних. Под конец жизни со мной сыграли мерзкую шутку, и все мои давешние враги, которых я немало приобрел, к сожалению, за долгие прожитые годы, отомстят мне сполна. От меня нельзя потребовать, Роберт, чтобы я, погубив свою репутацию, да и этой девочки тоже, отказал шантажистам. Да, я обещал тебе отель, но ты молод и на взлете карьеры, ты найдешь применение своим талантам на любом поприще, а мне лишь остается покорно согласиться на их условия. Если ты мне не поможешь… – робко добавил Франсиско.

Роберт избежал прямого ответа на просьбу старика.

– Киркегард как-то связывалась с тобой, кроме того, что послала фотографии? Была ли записка?

– Она позвонила и сказала, что у нее имеются негативы и что полиция и пресса получат фото, если я не продам ей «Сансет». Она дала мне сорок восемь часов на размышления.

– Щедро, – присвистнул Роберт и задумался. – Как ей удалось, черт побери, завербовать Джами Рамону?

Именно это беспокоило и разжигало любопытство Роберта более всего. И не потому только, что она была узелком в удавке, затянутой на шее старика. Картины ее соблазнительного тела неотступно возникали в его воображении после того, как он увидел фотографии Герба Риттса в последнем номере «Ярмарки тщеславия», а до этого фото Брюса Вебера в лос-анджелесском «Стайл».

– Понятия не имею, – старик сокрушенно вздохнул. – Я думаю, что это как-то связано с чертовщиной, которую распространяет ее секта. Киркегард полностью контролирует поведение некоторых своих приверженцев. Теперь я догадываюсь, что голову девчонки напичкали вздором о перевоплощениях и о любви в прошлой жизни, а потом направили ко мне по гипнотическому лучу. Это опасная шайка, Роберт. Поэтому я и не хотел продавать им «Сансет». Ни этой зубастой суке Киркегард, ни ее прихвостню Плутарху.

– А ты уверен, что Рамона не из их компании, что ее просто использовали?

– Абсолютно уверен. Будь она в здравом уме, не рискнула бы своей карьерой. Для нее скандал гораздо страшнее, чем для меня. Я уже стою одной ногой на пороге… а ей еще жить да жить. Девчонку надо спасать, как и меня.

– Согласен. – Роберт несколько оживился.

Воспоминание о юном теле лишившейся девственности Джами Рамоны подогрело его интерес к предстоящей нешуточной схватке с темными силами. Он знал, что город, в котором живет, похож на бассейн, заполненный пираньями. Но с такими беззастенчивыми хищниками он еще не сталкивался. Когда-то, на заре своей карьеры, Роберт вгрызался в горло соперников, сдирал с них кожу, но то походило на собачьи драки, где побеждает скорее более сильный и ловкий, чем подлый.

А здесь он столкнулся с волей, страшной своей непредсказуемостью. Эта воля, олицетворяемая в чудовищной Каролин Киркегард, уже замахнулась на самую сердцевину его родного Беверли-Хиллз, собираясь превратить этот земной рай в свое гадостное болото и распространять оттуда, как ядовитый газ, дурманящую веру неизвестно во что. А первой жертвой великой борьбы добра со злом стала юная и еще недавно невинная соблазнительная фотомодель Джами Рамона.

После тягостной минуты размышлений Роберт сжал руки в кулаки, будто готовясь к боксерскому бою. Да. Он решился на поединок. Драться до последнего раунда, а возможно, и до смерти одного из соперников!

Он ударил кулаком о кулак, обозначая свое решение. И дело было не в том, что он испытывал жалость к попавшему в ловушку старику. Видение пятнадцатилетней Джами Рамоны завораживало его. Если он, рыцарь в сверкающих доспехах, освободит ее от дракона, какова будет его награда?

Вместе со сладостным видением, которое из неясного, призрачного облака превращалось в материальный объект, обладающий всеми восхитительными женственными формами, у него в мозгу рождался план, как победить злые силы. Из западни был выход, причем сказочно простой. В битве со злом он применит свое оружие, которое никогда его не подводило. Нанеся этим оружием удар, он заполучит и отель, и спасет репутацию и карьеру несчастной девочки, и предоставит бедному старику шанс уйти из жизни в положенный срок не с позором, а при полном к нему уважении.

А еще приятнее будет вторично столкнуть Каролин пинком в зад в ту же грязную канаву, откуда ей чудом удалось выползти.

Это оружие – он сам. Он использует себя самого.

Они кружились вокруг друг друга, словно гладиаторы на арене древнего цирка. И оба знали, что за победой одного последует неминуемая смерть другого. Жар взаимной ненависти опалял их.

– Я не очень-то верил, что ты придешь, – сказал Роберт, улыбаясь со всем присущим ему шармом.

– Как я могла отказаться, получив столь прекрасные розы от нашего современного Рудольфо Валентино? – Улыбка Каролин была плотоядной.

Их беседа началась вроде бы с легковесного флирта, хотя на самом деле проводилась разведка и испытание на выдержку – кто первым решится сдернуть с лица улыбающуюся маску.

Она вела себя с ним с осторожностью, как укротительница с не прирученным еще могучим хищником. Роберт действительно напоминал ей льва, и его силу признанного царя зверей она ощущала. Когда-то он походя, одним мановением руки разрушил ее кинематографическую карьеру, и она долго еще потом зализывала раны и копила в душе ненависть к нему.

Он отобрал у нее друзей и поклонников – все они быстро переметнулись на победившую сторону. С тех пор она полностью избавилась от доверия к людям и поэтому стала свободной и всесильной. Теперь она возвысилась настолько, что стала почти равной ему, но только почти…

Он уже имел многомиллионную массу своих приверженцев и мог, снисходительно улыбаясь с экрана, поддерживать в них любовь к себе, а ей еще приходилось брать с бою все новые позиции, изворачиваться, опутывая змеиными кольцами наивных простаков, и все же она уже успела вползти на такую вершину, что могла собой гордиться.

Каролин благосклонно приняла бокал с коктейлем из его рук, прикоснулась раскрытыми в улыбке губами к холодному стеклянному краю. Но не отпила, а лишь смочила губы. Нет, конечно, он не так примитивен, чтобы пытаться ее отравить при их первом деловом свидании. Скорее это было с ее стороны просто женским кокетством.

Ледяной коктейль приятно ласкал ее пылающее нёбо и язык. Она буквально сгорала от охватившего ее вожделения. Что может быть прекраснее, чем зрелище, как давний соперник в тщетных усилиях сохранить свое достоинство заискивает перед ней? Громадный букет алых роз, словно упавший с небес, и карточка, приложенная к нему, были явным тому доказательством. И почерк – четкий и известный всему миру, уверенный почерк звезды, привыкшей раздавать автографы.

«Дорогая Каролин!

Забудем о прошлых недоразумениях. Начнем все с чистой страницы, а для начала поужинаем вместе. Сегодня в восемь».

Правда, подпись на карточке – «Новый владелец «Сансет-отеля»,– несколько озадачила Каролин. Значит, Франсиско Ливингстон проявил слабость и не сообщил Роберту, что их сделка аннулирована? И Роберт еще не знает о мистическом совокуплении старика с девственницей? А тем более об уличающих фотографиях, негативы и отпечатки которых в достаточном количестве надежно спрятаны в сейфе ее дома в Колдуотер-Каньоне?

Самовлюбленный идиот Хартфорд и не догадывается, что это и есть ее лицензия на покупку «Сансет-отеля», и она у нее считай что в кармане, а со своими мечтами он может распрощаться.

Каролин смаковала коктейль, а сердце ее пело. Это была ария отмщения.

Ничего не подозревающий Роберт тем временем зажигал свечи на уже сервированном столе. Ужин на двоих? Великолепно!

– Надеюсь, ты не против, если нас будет только двое за столом? Я, по правилам хорошего тона, должен был бы предупредить тебя заранее. Поэтому извиняюсь за нарушение этикета. Но нам столько всего надо обсудить, а посторонним это покажется скучным. Или я не прав?

Его вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Короткую паузу прервало появление официанта, видимого глазом, но неслышного, слегка поправившего орхидеи в вазе посреди стола и салфетки из ирландского полотна возле приборов. Он также чуть сместил положение бутылки белого бургундского вина в серебряном ведерке, заполненном ледяной крошкой, и так же незаметно, как и появился, исчез.

Тогда в тишине прозвучал ее голос – неповторимый голос Каролин:

– За что такая честь? Ужин наедине с великим Робертом Хартфордом!

Любой тупица распознал бы, что она издевается над ним, но только не самоуверенный и самовлюбленный Роберт Хартфорд. Он поднял свой бокал:

– Выпьем за мой отель! Те же не откажешься?

– Конечно, Роберт. В любой вечер или даже с утра пораньше, – таинственно улыбнулась Каролин.

Тост для каждого из них имел разное значение. И оба они это знали.

– А теперь сядем за стол и пару минут посвятим беседе. Я заказал ужин на восемь тридцать, а здесь все подается точно. Надеюсь, еда не помешает серьезному разговору, а разговор – еде. Что было бы печально, ибо меню я составлял сам. С той поры, как мы расстались, ты прошла долгий путь, Каролин.

– И ты тоже, Роберт.

– Но не такой крутой, как у тебя. Ты просто вознеслась по вертикали.

– Но и ты, Роберт, не полз, как улитка.

Оба улыбнулись, оценивая в мозгу, как в кассовом аппарате, достигнутый успех. Каждый из них имел положительный баланс.

– Я несколько препятствовал в те дни твоему продвижению. Я виноват, сожалею.

Роберт покаянно опустил глаза и принялся рассматривать отлично ухоженные ногти.

– Те дни были трудными для меня, но не вини себя в этом. Если б не ты, то другой тебе подобный нашелся бы, чтобы испортить мне карьеру.

Роберт вздрогнул. Неужели она способна улавливать его мысли и облекать их в слова? Такое могло быть с теми людьми, кто находился не выше уровня ее птичьего интеллекта, но никак не с ним. Он же иногда считал, что ни в чем и никогда не поддастся ей.

Однако ее тело возбуждало против воли. В ее пышных формах не было ничего, напоминающего гранд-дам Рубенса, или затянутых в талии красавиц эпохи Второй Империи, или даже современных спортсменок и победительниц конкурсов на лучший бюст. Все перечисленные образцы уже были собраны в его коллекции, и не в одном экземпляре, а сейчас перед ним было тело, которое Роберту хотелось лицезреть, щупать, пробовать на вкус, ощущать его аромат именно благодаря его чудовищным, почти великанским размерам.

Чувство это было опасно, и тревожный звоночек в голове предупреждал – не делай этого. А он все равно тянулся к ней, пусть даже она не двигалась с места – и все его нервы напряглись от нахлынувшего плотского желания. Не подчиниться воле этой шантажистки, а противопоставить ей свою волю и превосходящий ее жалкий мозг ящера натренированный интеллект было бы самым легким выходом из положения. Но он хотел еще расплавить ее твердую натуру жаром своего обаяния. Удастся ли ему достигнуть такой цели? Не замахнулся ли он на невозможное?

Насыщенный дурманом тщеславия туман обволакивал в те минуты и обычно трезвое и расчетливое сознание Каролин. Осталось совсем недолго, как она надеялась, до того мгновения, когда ее торжество над Хартфордом обратится из мечты в реальность. Как ночного воришку, она выбросит его вон из отеля, в котором он проживал долгие годы, – пинком под зад, как он когда-то выдворил ее из мира кино.

И чем ближе было это мгновение, тем сильнее воздействовало на нее его мужское обаяние – и дарованное природой, и отработанное на съемках – как запах самца на самку, – животная, неуправляемая разумом тяга.

– Я рад, что ты здесь, со мной… – прошептал он, казалось бы, бездумно идя в расставленные ею сети.

Но такие же сети расставил и он, и женское естество завлекало в них Каролин без всякого с ее стороны сопротивления.

Тонкий лучик фонарика шарил впотьмах. Сначала он двигался почти безостановочно, затем он стал более внимательным и чаще задерживался на некоторых предметах. В поле зрения человека с фонарем, ограниченное круглым световым пятнышком, попадали то край стола, то подлокотники кресла, то лист бумаги с каким-то текстом, то индейская боевая маска.

Все происходило в полной тишине. Ничто не шевелилось, кроме неустанно исследующего пространство комнаты электрического луча. Постепенно география помещения складывалась в общую картину, а пришелец повел себя более уверенно, и звук его шагов не заглушал теперь даже ковер.

Более всего его интересовали стены. Он выхватывал лучом картины и фотографии, развешанные в изобилии, и каждую рассматривал внимательно. Ненадолго внимание его задержала каминная полка, где среди статуэток стояли вазочки с цветами, в которых стоило бы обновить воду или выбросить их содержимое.

Но наконец человек нашел то, что искал, и свет остановился на этом предмете.

Рука в черной перчатке нажала на узорную деревянную рамку и выдвинула из нее небольшую картину. Раздался звук, похожий на горестный вздох, потому что это полотно уже много лет не расставалось с этой рамой.

Каролин отодвинула от себя тарелку на символический дюйм, означающий, что она сыта. Набор закусок и блюд был тщательно подобран, и венцом всего были нежнейшие киевские котлеты, начиненные шпинатом и спаржей. Впервые, когда она их попробовала и легкомысленно сразу ткнула ножом и вилкой, гейзер горячего масла облил ее декольте и необъятную грудь.

Она смотрела на мужчину, сидящего напротив за столом, и не могла не поддаться его обаянию. Она знала, что каждая минута общения с ним стоит сто тысяч долларов – это на экране, а в жизни? Как он подносит вилку ко рту, жует, как сексуально постреливает глазами.

Любой его жест, любой движение лицевых мускулов представляли собой уже целый аттракцион. Причем он был искренен во всех своих ипостасях. То он выглядел мальчишкой, огорченным чем-то, которого хотелось пожалеть и погладить по головке, то целеустремленным соблазнителем, то поэтически настроенным воздыхателем, восхищенным сидящей напротив него за столом прекрасной дамой.

А еще она знала, что он за наивной внешностью прячет железную натуру прагматического и удачливого бизнесмена, и тягаться с ним на равных на этом поприще под силу только ей, Каролин Киркегард.

Она соглашалась с тем, что его обаяние воздействует даже на нее и что она готова вкусить того волшебного пирога, какой он ей приготовил, но про главную свою цель Каролин не забывала и бережно лелеяла в своем мозгу.

Официант, обслуживающий их, казалось, ощущал электрические токи и разряды, возникающие между его клиентами, и сам выглядел несколько нервным.

– Могу я предложить вам бокал шампанского, мадам? – спросил он, преждевременно откупорив бутылку. Стекло покрылось изморозью, но Каролин могла разглядеть ясно и марку, и год производства.

– Нет, спасибо, – отказалась она.

Официант обошел стол и обратился к Роберту:

– А вам, сэр?

– Нет, спасибо, Клаус. Я думаю, что на сегодня достаточно. О да, Клаус, поблагодарите от меня месье Боске, не сочтите за труд. Скажите ему, что он на этот раз превзошел себя.

– Разумеется, сэр. Приятного вам вечера, сэр. И вам, мадам.

– Кстати, могу ли я попросить вас, Клаус, уходя, оставить дверь в сад открытой. Здесь что-то стало жарковато, а я не выношу кондиционированный воздух. Я сам ее закрою попозже.

– Конечно, сэр.

Клаус удалился. Они остались вдвоем.

– Ужин был великолепен, Роберт.

– Твое присутствие украшало этот вечер, Каролин.

– Не перейти ли нам к камину? – Она не просила, а настаивала.

Роберт тотчас встал.

– Разумеется, Каролин.

Сейф был скрыт за картиной. Луч фонарика высветил его. Рука в перчатке коснулась миниатюрного замка и начала поворачивать диск с ловкостью, достигаемой большой практикой. Одновременно пальцы левой руки нащупали утолщение в бронзовой поверхности сейфа – контакты двух проводков, ведущих к двум микрофонам, и разъединила их. Оставшаяся часть операции заняла всего лишь несколько мгновений. Щелчок, второй, третий… и дверца отворилась.

Свет вспыхнул внутри сейфа и отразился множеством лучей от кварцевого кристалла, спрятанного в нем. Там еще был конверт, к которому и потянулась рука пришельца.

На протяжении всего ужина Роберт играл с нею, как опытный музыкант на своем инструменте. Он наблюдал, как жар его обаяния растапливает свинячьи мозги и сало этой туши, а сам, как и рассчитывал, оставался невозмутимым. Но, оказавшись рядом с ней на софе, подогреваемый всполохами живого огня в камине, Роберт помимо своей воли ощутил готовность обратиться с нею в один сплав.

Каролин не пошевелилась, когда он придвинулся к ней, только обратила к нему свои влажные губы, словно цветок поворачивается к солнцу.

– Ты всегда была так хороша, как сейчас? – задал он вопрос давно отработанным сексуальным шепотом и зажег в ответ искорки в ее бездонных глазах.

Другого ответа и не требовалось, лишь только дальнейшие действия. Рука Роберта обхватила могучую спину гостьи, и головы мужчины и женщины склонились, сблизились, приготовившись к взаимной ласке.

Каролин почувствовала, что тает, как лишенный тени снежный сугроб на солнце. Она ждала этого момента, но не рассчитывала, что ее воля ослабеет и подчинится его воле в решающий миг. Она, как ей казалось, возбуждала Роберта, чтобы потом восторжествовать над ним, но и возбуждалась сама. Какова будет концовка этой встречи? Теперь она уже сминала в комок и отбрасывала прочь расписанные буквально по минутам свои прежние планы. Будь что будет! Как-нибудь она выберется!

Одно мгновение они еще держались, как бы разделенные преградой. В следующее уже воссоединились.

Ее рот сомкнулся с его ртом, а его пальцы впились в теплую кожу. Мужские и женские клеточки их тел проснулись и затеяли игру, гормоны взыграли, дыхание участилось, но слилось в единый ритм. Для того чтобы совершить любовный акт, нужно было только освободиться от мешающей одежды. Сделали они это с легкостью юной влюбленной пары и впились друг в друга, изгибаясь и катаясь по софе, восхищенные тем, что обнажились и им стало доступно все – ее упругие полушария грудей и ягодиц и его мужское напряженное естество.

Паула спешила, пробираясь по дорожке, вдоль мокрых после обильного дождя жасминовых кустов. Охраняя от падающих с веток капель, она бережно несла под мышкой папку с чертежами. Инстинктивно она все-таки пыталась не припадать на больную ногу, помня, как Роберт безжалостно и с отвращением отнесся к ее физическому недостатку.

Она не хотела бы больше встречаться с ним, но Уинти настоял, что эту папку надо доставить ему немедленно. Паула уже приготовила речь, которую произнесет:

– Простите, что доставляю вам беспокойство, но мистер Тауэр пожелал, чтобы вы просмотрели эти документы до нашей утренней встречи.

Паула никак не могла взять в толк, зачем Уинти понадобилось отправлять именно ее к Хартфорду после того случая на «черном» балу Ливингстона. Может быть, он вынашивал какие-то планы, своеобразные и причудливые, как все то, что он задумывал и творил, или попросту забыл об отвращении, с каким Хартфорд вдруг стал относиться к Пауле, узнав о ее физическом недостатке.