Текст книги "Тот, кто следовал за мистером Рипли"

Все, что я пишу, предназначено только для Т. Р., он один в целом мире, кому мне хочется это все рассказать. Я знаю – он меня не презирает, потому что приютил у себя в доме.

Хочу быть свободным, хочу знать, что на меня никто не давит. Хочу быть самим собой – вот и все. Мне кажется, что Т. Р. полностью свободен от кого бы то ни было в своих мыслях и поступках, а еще я считаю его человеком отзывчивым и мягким. На этом я, пожалуй, и закончу.

Музыка – любая музыка – это здорово. Здорово не быть заключенным в тюрьму – как бы она ни называлась. Здорово, когда ты не пытаешься управлять чужими судьбами.

Фрэнк Пирсон».

Подпись получилась четкая, решительная, даже с попыткой росчерка. Том подумал, что этот вызывающий росчерк Фрэнк, вероятно, позволил себе впервые в жизни.

Том был растроган, однако он рассчитывал, что Фрэнк даст точное, поминутное описание всех обстоятельств, связанных с убийством отца. Может быть, на это не стоило и надеяться? Может быть, юноша бессознательно стер из своей памяти детали, а возможно, просто не сумел облечь в слова совершенный им акт насилия, ведь наряду с описанием действий как таковых это подразумевает способность к анализу мотивов. Очевидно, это здоровый инстинкт самосохранения удержал Фрэнка от того, чтобы переживать заново момент убийства.

Том вынужден был признаться себе, что у него нет ни малейшей охоты восстанавливать в памяти и снова переживать те семь или восемь убийств, которые совершил он сам. Самым страшным, разумеется, было первое – когда он до смерти забил веслом молодого Дикки Гринлифа. Отнять у другого человека жизнь? Это ужасно, и это не может быть осмыслено до конца. Тут есть какая-то тайна. Может, люди оттого и стараются забыть о том, что совершили, потому что не понимают сути своего поступка. «Убивать легко, – думал Том, – если тебя наняли – мафия или политики – и ты не знаешь того, кого нужно устранить». Однако Том ведь знал Дикки, а Фрэнк – отца, возможно, отсюда и этот полный провал в памяти. В любом случае Том не намеревался вытягивать у Фрэнка подробности.

Правда, Том был уверен, что Фрэнку не терпится узнать его мнение по поводу изложенного письменно; возможно, он ждет, что его похвалят за честность, а Том видел, что мальчик действительно старался не лукавить.

Фрэнк был в гостиной. После обеда Том включил для него телевизор, но пареньку явно стало скучно (что не удивило Тома – субботние передачи были малоинтересны), и он предпочел поставить пластинку, хотя и не на полную громкость, как Элоиза.

С листками в руках Том спустился вниз. Фрэнк лежал на желтом диване, заложив руки за голову и аккуратно перекинув ноги через подлокотник – чтобы не испачкать обивку. Глаза у него были закрыты.

– Билли! – окликнул его Том, лишний раз напоминая себе, что пока называть его следует только этим именем. «Интересно, – подумал он, – сколько еще времени продлится это „пока“?»

– Я здесь, сэр! – тотчас отозвался мальчик и вскочил.

– Полагаю, ты очень хорошо все изложил – правда, до определенного момента.

– Что вы имеете в виду?

– Я надеялся… – начал Том, но прервал себя и взглянул в сторону кухни. Через полуоткрытую дверь он увидел, что свет там уже погашен, однако он не спешил продолжать: стоит ли, право, навязывать собственные размышления шестнадцатилетнему мальчику? – До того момента, когда ты кинулся к обрыву.

Фрэнк тряхнул головой:

– Я до сих пор не понимаю, как не свалился. Я часто об этом думаю.

Фрэнк явно ждал, что Том будет расспрашивать его еще, но Том молчал, и тогда юноша спросил:

– Вы когда-нибудь убивали?

Том сделал несколько шагов к дивану – с тем, чтобы выиграть время, а также для того, чтобы быть подальше от кухни и мадам Аннет, и ответил:

– Да.

– И не один раз?

– Если честно – нет, не один.

Должно быть, Фрэнк действительно перешерстил всю прессу, а остальное дорисовал в своем воображении. Том знал, что слухов и подозрений по поводу него было много, но прямого обвинения ему так и не предъявили. Как это ни смешно, наиболее близок к аресту он оказался в связи со смертью в горах возле Зальцбурга Бернарда Тафтса, хотя Бернард – да упокоит Господь его мятущуюся душу – и вправду покончил жизнь самоубийством.

– Мне кажется, я еще не понял до конца того, что сделал, – сдавленным шепотом произнес Фрэнк. Локтем он оперся на подушку дивана, но в нем по-прежнему ощущалось сильное нервное напряжение. – Как вы считаете, можно ли это когда-нибудь осознать?

– Вероятно, мы просто боимся это сделать, – ответил ему Том, пожимая плечами.

В данном случае он не случайно употребил местоимение «мы»: он понимал, что перед ним не убийца-профи, каких он тоже повидал в свое время немало.

– Вы не сердитесь, что я снова поставил эту пластинку? Мы слушали ее с Терезой, она есть у нас обоих, вот я и…

Фрэнк смущенно замолчал, но Том его понял. Он с облегчением увидел, что Фрэнк постепенно успокаивается.

Том хотел было предложить ему включить музыку на полную мощность, позвонить Терезе и сообщить, что у него все о’кей, но вовремя вспомнил, что уже предлагал ему сделать это, но не достиг результата. Вместо этого он присел на стул и сказал:

– Послушай, если никто тебя не подозревает, тебе больше незачем прятаться. Ты высказался, описал все как было – ну и покончи с этим, возвращайся домой, а?

– Мне просто необходимо побыть еще какое-то время рядом с вами, – сказал Фрэнк, поднимая глаза на Тома. – Я буду работать, я не собираюсь сидеть у вас на шее. Или вы считаете, что из-за меня у вас могут быть неприятности?

– Нет, что ты, – ответил Том, хотя мальчик был прав. Том, правда, плохо себе представлял, какого рода неприятности его поджидают, за исключением одной: особа Фрэнка Пирсона могла заинтересовать тех, кто занимается похищением людей. – На следующей неделе у тебя будет новый паспорт на другую фамилию, – сказал он.

– Правда? Каким образом? – Фрэнк радостно улыбнулся, словно ему неожиданно сделали подарок.

– В понедельник прокатимся в Париж, – продолжал Том и снова с опаской оглянулся на дверь в кухню, хотя в этом не было никакой необходимости. – Там сфотографируешься. Паспорт сделают… – Том обычно избегал упоминать имя Ривза Мино, – в Гамбурге. Я заказал его сегодня. Помнишь звонок во время ланча? У тебя будет другое имя.

– Вот здорово!

Прежнюю мелодию сменила другая, более лирическая. Лицо Фрэнка приняло мечтательное выражение. «О чем он думает? – спросил себя Том. – О своей жизни под новым именем или о хорошенькой девчонке, которую зовут Тереза?»

– Тереза тоже тебя любит? – спросил он вслух.

Фрэнк улыбнулся уголком рта, и улыбка получилась не очень веселая.

– Она про это не говорит. Нет, один раз все же сказала, но это было несколько недель назад. У нее есть и другие, кроме меня. Не то чтобы они ей особенно нравились, но они все время крутятся возле нее. Я это знаю, потому что, как я уже вам говорил, ее семья проводит лето в Бар-Харборе, недалеко от нас, и у них тоже дом в Нью-Йорке. Так что я точно знаю. Мне лучше всего воздерживаться от громких слов о своих чувствах, лучше не говорить про них ни ей, ни другим. Она и сама знает.

– Она – твоя единственная девушка?

– Конечно единственная. Не представляю, как можно любить одновременно двоих. Нравится – дело другое, и то так, чуть-чуть.

Том оставил его слушать музыку и поднялся к себе. Уже лежа в постели с книгой Шервуда «Кристофер и ему подобные», он услышал шум въезжающей в ворота Бель-Омбр машины. На часах было без пяти двенадцать, значит это Элоиза. Фрэнк был по-прежнему внизу, весь во власти музыки и, как хотелось надеяться Тому, приятных снов наяву. По шуму мотора Том определил, что это машина не Элоизы. Он вскочил с кровати и, на ходу натягивая халат, сбежал вниз. Приоткрыв входную дверь, он увидел у самых ступеней кремовый «ситроен» Антуана и сидевшую в нем Элоизу. Он бесшумно повернул ключ в дверях. Фрэнк стоял посреди комнаты, и вид у него был встревоженный.

– Быстро наверх! – негромко скомандовал Том. – Это Элоиза, но она не одна. Запри за собой дверь.

Фрэнк убежал, а Том вернулся ко входной двери как раз в тот момент, когда Элоиза стала поворачивать ручку. Он распахнул перед ней двери, и Элоиза, а за ней широко улыбающийся Антуан вошли в дом. Том заметил, как взгляд Антуана скользнул по лестнице. Может, он слышал шаги?

– Как поживаешь, Антуан? – спросил он.

– Том, случилось нечто непостижимое! – по-французски воскликнула Элоиза. – Моя машина не пожелала завестись – представляешь? Так что пришлось милому Антуану доставлять меня домой. Проходи же, Антуан! Он считает, что это всего лишь…

– Слабый контакт, – прогудел Антуан вальяжным баритоном. – Я посмотрел. Всего-то и нужно – большой гаечный ключ и напильник для зачистки. Все просто, только вот большого гаечного ключа у меня нету! Ха и еще раз ха! А ты как живешь-можешь, Том?

– Спасибо, хорошо, – ответил Том. К тому времени все трое были уже в гостиной, где все еще звучала музыка. – Что тебе предложить – виски, кофе? Присаживайся.

– Так, так, так – значит, клавесином больше не балуемся? – протянул Антуан, кивая на проигрыватель. Казалось, он принюхивается в надежде уловить запах духов. У него были черные, с сильной проседью волосы и коренастая фигура. Он стоял посреди комнаты и слегка раскачивался, приподымаясь с пятки на носок.

– А чем тебе не нравится рок? – отпарировал Том. – Полагаю, мои вкусы не расходятся с католическими принципами?

Антуан продолжал обшаривать глазами все помещение, очевидно пытаясь угадать, что за особа скрылась бегством перед их появлением, а Тому пришел на память глупейший спор, который возник у него с Антуаном по поводу напоминающей переплетение резиновых шлангов конструкции нежно-голубых тонов, именуемой Центром Помпиду или Бобуром. Тому она внушала отвращение, Антуан же с пеной у рта защищал это сооружение, утверждая, что оно «слишком современно» для того, чтобы его мог оценить по достоинству такой человек (подразумевалось: человек с таким примитивным вкусом), как Том.

– У тебя гость? Извини, что помешал, – произнес Антуан. – Это мужчина или женщина?

Спроси об этом кто-нибудь другой, Том воспринял бы это как шутку, но в словах Антуана он усмотрел лишь одно – подленькое, жадное любопытство.

Том с удовольствием дал бы ему оплеуху, но лишь натянуто улыбнулся и произнес:

– Сам угадай.

Все это время Элоиза была на кухне и теперь появилась с крошечной чашечкой кофе:

– Это тебе, Антуан. Для бодрости, когда поедешь обратно.

Антуан, яростный противник алкоголя, позволял себе лишь немного вина за обедом.

– Да присядь же!

– Нет-нет, милочка, мне и так хорошо, – ответил Антуан, манерно отпивая кофе маленькими глотками. – Мы увидели свет наверху в твоей комнате и здесь, в гостиной, тоже, вот я и решился заглянуть… без приглашения, так сказать.

Том вежливо склонил голову. Кивок получился механический, как у заводной игрушечной птички. Неужто Антуан воображает, будто в спальне Тома скрывается девушка или юноша и что все это происходит с ведома Элоизы?! Еле сдерживая себя, Том скрестил на груди руки, и тут как раз кончилась пластинка.

– Завтра Тома отвезет меня в Море, – защебетала Элоиза. – У нас там в гараже есть знакомый механик. Мы его захватим и привезем к вам, Антуан. Его зовут Марсель, знаете такого?

– Ну и чудненько, – сказал Антуан, деловито ставя на столик кофейную чашку. – А теперь мне пора. Пока, Тома.

В дверях Элоиза и Антуан обменялись поцелуями на французский манер – чмок в одну щечку, потом в другую. Том терпеть этого не мог. Конечно, это совсем не то, что под французским поцелуем подразумевают в США, – ни намека на чувственность, глупее не придумаешь… Может, Антуан успел углядеть ноги Фрэнка, когда тот мчался наверх? Навряд ли.

– А Антуан, оказывается, думает, что я обзавелся подружкой! – со смешком сказал Том после того, как Элоиза закрыла за гостем дверь.

– Да брось ты! Лучше скажи, почему ты прячешь ото всех Билли?

– Это не я его прячу. Он сам прячется. Представь – он даже с Анри не хочет встречаться! Что касается твоего «мерседеса», то я займусь им во вторник.

Раньше все равно не получалось: следующий день – воскресенье, а по понедельникам гараж, где работает «их» механик, тоже закрыт, поскольку суббота у них рабочий день.

Элоиза скинула туфли на каблуках и осталась босиком.

– Хорошо провела время? Был еще кто-нибудь? – спросил Том, вкладывая в конверт очередную пластинку.

– Да, супружеская пара из Фонтенбло, он тоже архитектор, но моложе, чем Антуан.

Том ее почти не слушал. Он вспомнил о листках на столе, на том самом месте, где обычно стояла пишущая машинка. Элоиза уже поднималась по лестнице. С тех пор как гостевая комната была занята Фрэнком, она большей частью пользовалась ванной комнатой Тома. Ему оставалось засунуть в конверт всего одну пластинку, что он и сделал. Волноваться не стоило – Элоиза едва ли станет задерживаться у его стола и читать какие-либо бумаги. Он погасил свет, запер парадные двери и только после этого поднялся. Элоиза была у себя и раздевалась. Он взял страницы с признанием, скрепил их, сунул сначала в правый верхний ящик, затем передумал и положил в папку с надписью «личное». Следует избавиться от этого текста как можно скорее. Какими бы литературными достоинствами он ни обладал, завтра утром его придется сжечь – с согласия автора, разумеется.

7

На следующий день, в воскресенье, Том повез Фрэнка на экскурсию в парк Фонтенбло, в восточную часть, где Фрэнк еще не бывал и где с меньшей вероятностью они могли попасться на глаза туристам. Элоиза отказалась ехать с ними, ей хотелось позагорать, тем более что Аньес Грац дала ей новый роман. Она не злоупотребляла солнечными ваннами, но иногда загорала так, что кожа становилась темнее, чем ее волосы. Возможно, способностью быстро загорать она была обязана смеси генов – ее мать была блондинкой, а отец, очевидно, брюнетом. В настоящий момент его волосы – вернее, то, что от них уцелело, – представляли собой некую тонзуру, темно-каштановую по окружности и грязно-серую внутри. Тонзура, по представлениям Тома, предполагала ореол праведности, что в данном случае отнюдь не соответствовало действительности.

Полдень застал Тома и Фрэнка возле тихой деревушки Ларшан в нескольких километрах западнее Вильперса. С десятого века, когда был возведен Ларшанский собор, он дважды наполовину сгорал. Вдоль узеньких, мощенных булыжником улочек располагались коттеджи – настолько крошечные, что казалось, будто там не может хватить места даже для одной супружеской пары. При виде их Тому вдруг пришла в голову мысль, что было бы совсем неплохо снова пожить одному в таком вот уютном домике. Впрочем, что значит «снова»? Разве когда-нибудь ему случалось жить одному? Сначала с чертовой тетушкой Дотти – старушенцией с большими странностями во всем, что не касалось денег. Затем – после того как он подростком удрал из Бостона – перенаселенные меблирашки в Манхэттене, до тех пор пока он не научился навязываться в компаньоны своим более состоятельным приятелям, у которых были свободные спальни или хотя бы незанятый диван; наконец, уже в двадцать шесть – Монджибелло и жизнь у Дикки Гринлифа. Отчего-то все это вдруг вспомнилось Тому, когда он стоял в Ларшанском соборе, разглядывая его тускло-кремовые стены.

В соборе они оказались единственными посетителями. Туристы сюда заглядывали нечасто, и можно было не опасаться, что Фрэнка кто-нибудь узнает. Совсем иное дело – замок в центре парка, туда обычно приезжали со всего света, к тому же Фрэнк наверняка его уже видел.

У входа в киоске, покинутом продавцом, Фрэнк выбрал несколько открыток с видами собора. Он бросил в деревянный ящичек положенное количество монет, а затем, недолго думая, высыпал туда же всю оставшуюся мелочь.

– У вас в семье принято посещать церковь? – спросил его Том, пока они по крутому булыжному спуску шли к машине.

– Не-ет, – протянул Фрэнк. – Отец всегда говорил, что религия – это признак культурной отсталости, а на мать она нагоняет тоску. Она терпеть не может, когда нужно что-то делать из-под палки, что-то такое, в чем она не видит смысла.

– У твоей матери роман с Тэлом?

Фрэнк удивленно взглянул на Тома и, усмехнувшись, повторил:

– Роман? Не знаю, может быть, но по ней не скажешь. Она никогда не наделает глупостей, она же в прошлом была актрисой и, по-моему, может хорошо сыграть не только на сцене, но и в жизни.

– Тэл тебе нравится?

Фрэнк пожал плечами:

– Он ничего, видал я и похуже. Спортивного типа, очень сильный, даже непохоже, что у него такая профессия – адвокат. Я к ним не лезу.

Тому подумалось, что, возможно, мать Фрэнка и Тэлмедж теперь поженятся, хотя ему-то, собственно, какое до этого дело? Его занимал только Фрэнк, а он, судя по всему, абсолютно равнодушен к деньгам, и его абсолютно не заденет, если мать и Тэл по какой-либо причине (может быть, как соучастника преступления?) лишат его доли наследства.

– Послушай, – сказал Том, – твои записки следует уничтожить. Не считаешь, что их опасно хранить?

Юноша смотрел себе под ноги. После недолгого колебания он ответил решительно:

– Да, вы правы.

– Если твои записки попадут в чьи-то руки, то вряд ли тебе удастся сослаться на то, что ты это все сочинил, там же есть все имена и подробности.

Том подумал про себя, что, в принципе, такое возможно, только для этого надо быть просто сумасшедшим.

– Или ты собираешься признаться? – спросил он таким тоном, что мальчику стало ясно – он считает такой шаг полным идиотизмом.

– Нет, нет, что вы!

Горячность, с которой это было произнесено, несколько успокоила Тома.

– Хорошо. Тогда, с твоего разрешения, сегодня к вечеру я этим займусь. Может, желаешь перечитать свое творение? – сказал Том, открывая дверцу машины.

– Нет, пожалуй. Я это уже сделал.

После ланча, пока Элоиза упражнялась на клавесине в гостиной, где был камин, Том с рукописью Фрэнка вышел в сад. Фрэнк в это время затачивал лопату возле оранжереи. Он был в джинсах, которые заботливая Аннет прокрутила в машине и выгладила. В дальнем углу сада, где начинался лес, Том сжег признание Фрэнка.

Незадолго до восьми Том отправился в Море, чтобы встретить на станции приятеля Ривза по имени Эрик Ланц. Фрэнк упросил взять его с собой прокатиться, он уверял, что ему не составит большого труда вернуться обратно пешком. Том с неохотой согласился на такой вариант. Перед тем как уехать, Том объяснил Элоизе, что Билли будет ужинать в своей комнате, потому что не хочет встречаться с незнакомыми людьми, и он сам тоже предпочитает, чтобы мальчик не встречался с приятелем Ривза.

– Да? А почему? – спросила Элоиза, и Том ответил:

– Потому что не хочу, чтобы он впутывал Билли в свои делишки. Не хочу подставлять паренька, даже если ему за маленькую услугу предложат большие деньги. Ты же знаешь Ривза и его приятелей.

Элоиза имела об этом смутное представление. Тому довольно часто приходилось говорить ей, что Ривз иногда бывает очень полезен. Имелось в виду, что он мог оказывать услуги, за которые вряд ли взялся кто-либо другой: достать новый паспорт, быть посредником при сложных переговорах, обеспечить в Гамбурге безопасное проживание для человека с сомнительной репутацией…

Иногда Элоиза догадывалась о том, что происходит, но по большей части – нет, что было к лучшему: таким образом папаша Плиссон не мог вытянуть из нее ничего предосудительного.

В том месте, где кончался лес, Том остановил машину и сказал:

– Давай пойдем на компромисс, Билли. Отсюда до Бель-Омбр километров пять-шесть. Этого достаточно, чтобы размять ноги. В Море я тебя везти не хочу.

– Ладно, – бросил юноша и стал выбираться из машины.

– Подожди секунду. Возьми-ка это, – и Том протянул ему тональную крем-пудру, которую он взял из комнаты Элоизы. – Не надо, чтобы кто-то заметил эту твою родинку.

С этими словами он взял на палец немного пасты и втер ее в щеку Фрэнка.

– Глупость какая, – пробормотал Фрэнк.

– Оставь себе. Элоиза не хватится, у нее этого добра полные ящики. Я передумал, сейчас сделаем петлю и проедем немного в обратном направлении.

Он легко развернул машину, поскольку на дороге было пусто, и снова остановился всего в километре от дома.

– Нужно, чтобы до моего возвращения ты уже был в своей комнате. Не хочу, чтобы мой гость видел, как ты входишь. Из комнаты не высовывайся. Мадам Аннет, наверное, уже принесла тебе ужин наверх, я объяснил, что ты собираешься лечь пораньше. Ты все понял, Билли?

– Да, сэр.

– Ну, приятной тебе прогулки.

Фрэнк вышел из машины, помахал вслед Тому и зашагал в направлении Бель-Омбр.

Том подъехал к станции как раз в тот момент, когда из прибывшего поезда стали появляться первые пассажиры. Он чувствовал себя немного глупо из-за того, что не имел ни малейшего представления, как выглядит Эрик Ланц, в то время как этот приятель Ривза его, должно быть, где-то уже видел, раз собирается узнать. Том не торопясь двинулся к выходу с платформы, где неопрятный маленький человечек в форменной фуражке скрупулезно разглядывал каждый билет, чтобы удостовериться, действителен ли он на данный день, хотя студенты, пенсионеры, государственные служащие, инвалиды – словом, три четверти населения – все равно имели льготы и платили за проезд пятьдесят процентов от стоимости. Не удивительно, что французская железная дорога постоянно находилась на грани банкротства. Том закурил сигарету и устремил взгляд на небо.

– Мис-стер… – донеслось до него.

Том оторвался от созерцания голубых небес и встретился взглядом с коротышкой в жутком клетчатом пиджаке и не менее вульгарном галстуке в яркую полоску. У него были сочные губы, черные усы, и он носил круглые очки в черной оправе. Том выжидающе молчал. Человек совсем не походил на немца, но кто их там разберет…

– Вы – Том?

– Угадали. Меня зовут Том.

– Я – Эрик Ланц, – отозвался незнакомец с коротким поклоном. – Рад вас приветствовать, и спасибо, что встретили.

В обеих руках Эрик держал два фибровых чемоданчика. Они были совсем небольшие и в самолете легко сошли бы за ручную кладь.

– Привет вам от Ривза, – расплываясь в улыбке, добавил он, когда Том уже вел его к машине.

Эрик Ланц говорил с едва заметным акцентом.

– Хорошо доехали?

– О да! Обожаю Францию! – восторженно воскликнул тот, словно они находились на Лазурном Берегу или, по крайней мере, бродили по одному из великолепных музеев.

Настроение у Тома внезапно испортилось, хотя какое это имело значение? Он будет вежлив, как всегда, накормит Эрика обедом и завтраком, предоставит ему постель, а Эрику ничего другого и не нужно.

Ланц отклонил предложение Тома положить чемоданы на заднее сиденье и поставил их в ногах.

Том завел машину, и они поехали.

– Уф! – с облегчением крякнул Эрик, сдирая усы. – Вот так-то лучше!

Взглянув через плечо, Том увидел, что очки тоже уже исчезли.

– А все этот Ривз! «Это уж слишком!» – как любят говорить англичане. Плюс ко всему – еще вот эти два паспорта.

В подтверждение своих слов он достал из внутреннего кармана один паспорт и заменил его на другой, который вытащил из потайного отделения футляра для бритвы, извлеченного из одного фибрового уродца.

«Видимо, новый документ более соответствует его теперешней внешности, – подумал Том. – Интересно, как его зовут на самом деле? А черные волосы – натуральные или покрашены? И чем именно он занимается помимо того, что выполняет мелкие поручения Ривза: вскрывает сейфы или промышляет кражей драгоценностей на Лазурном Берегу?» Пожалуй, лучше Тому этого не знать.

– Вы живете в Гамбурге? – спросил Том по-немецки – отчасти из вежливости, отчасти ради того, чтобы попрактиковаться в немецком.

– Нет, в Западном Берлине, там гораздо веселее, – по-английски ответил Эрик.

«И гораздо прибыльнее, – добавил про себя Том, – особенно если этот тип имеет отношение к торговле наркотиками или нелегальной переправке иммигрантов. Любопытно, что он переправляет сейчас?» В отличие от всего остального, туфли на Эрике были явно из дорогого магазина.

– Завтра у вас встреча? – спросил Том.

– Да, в Париже. Из вашего хауса я должен выехать в восемь утра, если вас это не затруднит. Мне перед вами неловко, но Ривз не смог устроить так, чтобы тот, с кем у меня свидание, ожидал меня в аэропорту.

– Вам нужно ему что-то передать? Можно узнать, что именно?

– Драгоценности! – хохотнул Ланц. – Очень миленькие. Жемчуг – я знаю, он сейчас не в ходу, но это – нечто особенное. И еще ожерелье из смарагдов, в смысле – из изумрудов.

«Ну и ну», – подумал Том, но промолчал.

– Вы любите изумруды?

– Честно говоря, нет.

Том действительно терпеть не мог изумруды, возможно, потому, что блондинке Элоизе не нравились зеленые камни. Насколько он помнил, ему даже не нравились те женщины, которые любили изумруды или вообще отдавали предпочтение зеленым тонам.

– Я даже собирался показать их вам. Я так рад, что попал к вам, – затараторил Эрик, когда они проехали через ворота Бель-Омбр. – Теперь я своими глазами вижу ваш великолепный дом, о котором рассказывал Ривз.

– Я вас оставлю на минутку в машине, хорошо?

– У вас гости? – настороженно спросил Эрик.

– Нет, что вы. Я сейчас вернусь, – сказал Том. Он увидел свет наверху, у себя в комнате, так что Фрэнк, вероятно, уже вернулся. Торопливо перескакивая через ступеньки, Том открыл дверь в гостиную.

Элоиза читала, лежа на животе и перекинув босые ноги через подлокотник дивана.

– Ты один? – удивленно протянула она.

– Нет, нет. Эрик пока в машине. Билли вернулся?

– Да, он наверху, – сказала она, садясь.

Том пошел за Эриком, и они вернулись вместе. Он представил немца Элоизе, а также мадам Аннет, которая явилась из кухни.

– Не беспокойтесь, мадам, – сказал он последней, – я сам провожу гостя наверх.

Когда они поднялись в комнату, которую недавно занимал Фрэнк, Том быстро осмотрелся и убедился, что ничто не напоминает о ее вчерашнем обитателе.

– Я верно поступил, когда представил вас как Эрика Ланца? – спросил он.

Немец рассмеялся.

– Конечно верно. Эрик Ланц – мое настоящее имя. Здесь его можно произносить без опаски, – сказал он и поставил оба чемоданчика на пол возле кровати.

– Ну и хорошо. Ванная рядом. Приведете себя в порядок – и прошу вниз, что-нибудь выпьем перед ужином.

Том недоумевал, зачем понадобилось Ривзу просить его о ночлеге для Ланца. Утром с поездом в 9:15 тот собирался отбыть в Париж, он уверил Тома, что ему совсем не обязательно везти его на вокзал в Море, что он вполне может заказать такси. Том тоже собирался поутру ехать с Фрэнком в Париж на машине, но предпочел не сообщать об этом Эрику.

За кофе он вполуха слушал байки Эрика о Берлине, о том, как там весело, о том, что бары и прочие заведения открыты там ночи напролет. «Там попадаются такие разные, такие любопытные типы! – болтал тот. – К твоим услугам все, что пожелаешь, – никаких запретов. Туристов мало – все они по большей части засушенные иностранцы, приезжающие на одну из бесчисленных конференций. А пиво – какое там пиво!»

Эрик выпил кружку «Мютцига» – пива немецкого производства, которое продавалось в Море, и заявил, что оно лучше «Хейнекена».

– Хотя я предпочитаю «Пльзнер», прямо из бочки!

Элоиза, судя по всему, сразила Эрика наповал, и он стремился предстать перед нею в наивыгоднейшем свете. Том надеялся, что дело не дойдет до того, что он выложит при ней драгоценности. Хотя было бы забавно посмотреть на то, как он рассыплет перед ней камешки и тут же уберет, поскольку они ему не принадлежат…

Эрик переключился на новую тему: теперь он рассуждал о том, что, возможно, вскоре в Германии снова – впервые с догитлеровских времен – начнутся забастовки. Была в Эрике какая-то излишняя суетливость. Дважды он вставал, подходил к клавесину и восторгался черно-серой гаммой клавиш. Элоиза еле сдерживала зевоту; отказавшись от кофе, она извинилась и направилась к лестнице, перед уходом пожелав Эрику доброй ночи. Эрик не отрывал от нее глаз, словно был не прочь провести эту «добрую ночь» в ее постели. Чуть не упав, он стремительно вскочил на ноги и отвесил ей еще один поклон.

– Как дела у Ривза? – вежливо осведомился Том. – Живет все в той же квартире? – Он улыбнулся: когда в квартире Ривза взорвалась бомба, ни самого Ривза, ни его приходящей экономки Габи дома не оказалось.

– Да, все там же, и прислуживает ему все та же верная Габи. Она – чистое золото. Ничего не боится. Ну и потом, ей нравится Ривз. Он вносит в ее жизнь элемент непредсказуемости.

– Можно взглянуть на ваши камешки? – спросил Том. Он решил воспользоваться случаем для расширения своих познаний в минералогии.

– Отчего же – пожалуйста! – Эрик вскочил, с сожалением взглянув на опустевшую кофейную чашку и пустой бокал из-под «драмбуйе».

Вместе они поднялись в гостевую комнату. Из-под двери Фрэнка пробивался свет. Том велел ему запереться изнутри и полагал, что тот сделал, как его просили, потому что ему, вероятно, нравилась такая таинственность.

Тем временем Эрик раскрыл один из своих неказистых чемоданов, покопался немного и извлек из-под фальшивого дна что-то завернутое в кусок лилового бархата. Он развернул сверток на постели, и Том увидел драгоценные изделия. Ожерелье с бриллиантами и изумрудами не произвело на Тома никакого впечатления. Он не стал бы его покупать – ни для Элоизы, ни для кого другого, – даже если бы мог себе это позволить. Кроме ожерелья там было еще несколько колец и два камня без оправы – большой бриллиант и изумруд.

– А вот эти два – сапфиры, – торжественно произнес Эрик. – Не скажу, откуда они у меня, скажу лишь одно: они оч-чень дорогие.

«Уж не ограбили ли они Элизабет Тейлор?» – насмешливо подумал Том. Просто удивительно, как могут люди так высоко ценить такие безобразные вещи, как, например, это аляповатое ожерелье. Том подумал, что, будь у него большие деньги, он лучше приобрел бы гравюру Дюрера или Рембрандта. Интересно, поразили бы его эти драгоценности в двадцать шесть, в период приятельства с Дикки Гринлифом? Возможно, хотя, скорее всего, своей стоимостью, что, конечно, не делало бы ему чести. А сейчас? Сейчас он смотрел на них с полным равнодушием, так что и вправду – вкус у него явно развился.

– Очень мило, – сказал он со вздохом. – Неужели в аэропорту имени Шарля де Голля никто не поинтересовался содержимым ваших чемоданов?

Эрик негромко рассмеялся:

– На меня не обращают внимания. Кому я такой интересен: в кричащем – так, кажется, говорят? – ну да, в кричаще безвкусном, дешевеньком костюмчике? Считается, что прохождение через таможню – дело техники, все зависит от того, как себя держать. У меня это получается идеально – я не угодничаю, но и не нахальничаю. Потому Ривз меня и любит, в смысле – предпочитает, чтобы именно я провозил для него кое-что.