Текст книги "Талантливый мистер Рипли"

Дожидаясь, когда сварится кофе, Том убрал то, что им приготовили на ланч. Он поставил пару кастрюль в кастрюли большего размера и налил в них воды, чтобы в пищу не залезли муравьи. Эрмелинда купила на ланч тонкий кусочек свежего масла, пару яиц и четыре булочки. Приходилось ежедневно покупать понемногу, потому что холодильника не было. Дикки собирался купить холодильник на часть денег отца и уже несколько раз об этом говорил. Том надеялся, что он изменит свое мнение, потому что после покупки холодильника у них совсем не останется денег на путешествие, а пятьсот долларов, которые каждый месяц получал Дикки, расходовались им на строго определенные цели. Вообще-то, Дикки очень аккуратно тратил деньги, хотя на пристани и в барах он направо и налево раздавал огромные чаевые и мог дать банкноту в пятьсот лир любому нищему, стоило тому к нему обратиться.

К пяти часам Дикки снова стал самим собой. Днем он как следует позанимался живописью – к такому выводу Том пришел потому, что последний час из мастерской Дикки доносился свист. Когда Дикки вышел на террасу, Том изучал итальянскую грамматику. Дикки сделал ему несколько замечаний.

– Итальянцы не совсем отчетливо произносят «voglio»,[20]20
  Хочу (ит.).


[Закрыть] – сказал Дикки. – Они говорят: «Io vo’ presentare mia arnica Marge», per esempio.[21]21
  Например: «Хочу представить мою подругу Мардж» (ит.).


[Закрыть]

И с этими словами Дикки вскинул свою длинную ладонь. Он всегда изящно жестикулировал, когда говорил по-итальянски, словно вел в оркестре легато.

– Больше слушай Фаусто и меньше обращай внимания на грамматику. Я научился итальянскому на улицах.

Дикки улыбнулся и пошел по садовой тропинке. В калитку как раз вошел Фаусто.

Смеясь, они обменялись какими-то фразами на итальянском. Том внимательно вслушивался в каждое слово.

Фаусто с улыбкой поднялся на террасу, опустился в кресло и закинул свои босые ноги на перила. Он то улыбался, то хмурился – выражение его лица менялось ежеминутно. Дикки рассказывал, что Фаусто, один из немногих в деревне, не говорил на южном диалекте. Он жил в Милане, а в Монджибелло приехал на несколько месяцев погостить у тетушки. Фаусто приходил трижды в неделю между пятью и полшестого, всегда без опозданий. Они сидели на террасе, потягивали вино или пили кофе и около часа беседовали. Том изо всех сил старался запомнить все, что Фаусто говорил о скалах, о море, о политике (Фаусто был коммунистом, имел билет члена партии и, как говорил Дикки, не упускал случая показать его американцам: его забавляло то, как они удивлялись при виде билета) и о безумных, как у кошек, любовных похождениях некоторых деревенских жителей. Не зная, о чем бы еще поговорить, Фаусто, уставившись на Тома, умолкал, а потом заливался веселым смехом. Том между тем делал большие успехи; итальянский был единственным предметом в его жизни, изучение которого ему нравилось, и он чувствовал, что язык ему дается. Том хотел знать итальянский не хуже Дикки и надеялся, что через месяц упорной работы овладеет им досконально.

11

Том быстрым шагом пересек террасу и вошел в мастерскую Дикки.

– Хочешь съездить в Париж в гробу? – спросил он.

– Что?! – Дикки оторвался от акварели.

– Я разговорился с одним итальянцем у Джорджо. Выезжаем из Триеста в гробах на катафалках в сопровождении каких-то французов, и каждый из нас получает по сто тысяч лир. Думаю, тут замешаны наркотики.

– Наркотики в гробах? Это что – шутка?

– Мы разговаривали по-итальянски, так что я не все понял, но он говорил, что будет три гроба, в третьем будет находиться настоящий труп, а в трупе спрячут наркотики. Как бы там ни было, у нас дармовая дорога плюс впечатления. – Он вынул из карманов несколько контрабандных пачек сигарет «Лаки Страйк», которые только что купил у уличного торговца для Дикки. – Что скажешь?

– По-моему, отличная идея. В Париж – в гробу!

Дикки весело улыбнулся, но Тому показалось, что он лишь делает вид, что одобряет идею, а на самом деле не имеет ни малейшего желания участвовать в этой авантюре.

– Я совершенно серьезно, – сказал Том. – Он и правда ищет двух молодых людей, готовых поучаствовать во всем этом. Предполагается, что в гробах – тела французов, погибших в Индокитае. Сопровождать их будут родственники одного из них, а может, и всех троих.

Вообще-то, итальянец говорил ему не совсем так, но почти так. А двести тысяч лир – это, в конце концов, больше трехсот долларов, на них можно неплохо погулять в Париже. Хотя насчет Парижа Дикки по-прежнему ничего определенного не говорил.

Дикки внимательно посмотрел на него, вынул изо рта смятую итальянскую сигарету и распечатал пачку «Лаки Страйк».

– Ты уверен, что парень, с которым ты разговаривал, сам не был под действием наркотиков?

– Ты чертовски осторожен в последнее время! – усмехнувшись, сказал Том. – Где твоя решительность? Ты, кажется, мне не веришь! Пойдем, я покажу этого человека. Он меня ждет. Его зовут Карло.

Дикки не шелохнулся.

– Тот, кто такое предлагает, вряд ли станет входить в подробности. Возможно, им надо переправить пару громил из Триеста в Париж, но мне все равно это непонятно.

– Пойдем поговорим с ним. Если не веришь мне, то хотя бы взгляни на него.

– Хорошо. – Дикки неожиданно поднялся. – Я в принципе готов пойти на это ради сотни тысяч лир.

Прежде чем выйти вслед за Томом из мастерской, Дикки захлопнул сборник стихов, который лежал на диване. У Мардж было много стихотворных сборников. В последнее время Дикки часто брал их у нее.

Когда они пришли к Джорджо, Карло все еще сидел за столиком в углу. Том улыбнулся ему и кивнул.

– Привет, Карло, – сказал Том. – Posso sedermi?[22]22
  Можно сесть? (ит.)


[Закрыть]

– Si, si,[23]23
  Да, да (ит.).


[Закрыть] – отвечал мужчина, указывая на стулья возле столика.

– Это мой друг, – произнес Том по-итальянски, тщательно подбирая слова. – Он хочет знать, все ли чисто в смысле путешествия по железной дороге.

Он видел, как Карло смерил Дикки оценивающим взглядом. Тома удивило, что суровый и холодный взгляд темноглазого итальянца не выражал ничего, кроме вежливого интереса. Спустя какую-то секунду он уже, казалось, разобрался в выражении лица Дикки, на котором блуждала легкая подозрительная улыбка, в его загаре, который можно было приобрести не иначе как многомесячным лежанием на солнце, в его поношенной итальянской одежде и американских кольцах.

По бледным плоским губам мужчины медленно скользнула улыбка. Он перевел взгляд на Тома.

– Allora?[24]24
  Итак? (ит.)


[Закрыть] – с нетерпением спросил Том.

Мужчина поднял стакан со сладким мартини и пригубил его.

– Дело чистое, но твой приятель, по-моему, для него не годится.

Том взглянул на Дикки. Дикки настороженно следил за мужчиной с той же неопределенной улыбкой на лице, которая вдруг показалась Тому исполненной презрения.

– Вот видишь, все правда! – сказал Том, обращаясь к Дикки.

– Мм, – протянул Дикки.

Он не спускал глаз с мужчины, словно то был какой-то заинтересовавший его зверь, которого, стоит только захотеть, можно и убить.

Дикки мог бы поговорить с мужчиной по-итальянски, но он не произнес ни слова. Еще три недели назад, подумал Том, Дикки принял бы его предложение, а теперь он сидит как провокатор или сыщик, поджидающий подкрепления, чтобы арестовать мужчину.

– Ну так как, – спросил наконец Том, – ты мне веришь или нет?

Дикки бросил в его сторону взгляд.

– Ты насчет этого дела? Что я могу сказать?

Том выжидающе посмотрел на итальянца.

Итальянец пожал плечами.

– Похоже, нам больше не о чем говорить, – сказал он по-итальянски.

– Похоже, что так, – согласился Том.

Его переполнила безумная, слепая ярость, вызвавшая дрожь. Он был зол на Дикки. Взгляд Дикки скользил по грязным ногтям мужчины, мятому воротнику, некрасивому смуглому лицу, недавно выбритому, но давно не мытому, – там, где он побрился, кожа была гораздо светлее. Итальянец смотрел на Дикки невозмутимо и дружелюбно и выдерживал его взгляд. У Тома было такое чувство, будто он задыхается. Он понимал, что для того, чтобы объясниться, его знания итальянского не хватит. А ему хотелось объясниться и с Дикки, и с мужчиной.

– Niente, grazie, Berto,[25]25
  Спасибо, Берто, ничего не нужно (ит.).


[Закрыть] – спокойно сказал Дикки официанту, который подошел к ним с вопросом, не нужно ли им чего-нибудь.

Дикки взглянул на Тома:

– Идем?

Том вскочил так резко, что опрокинул стул с высокой спинкой. Поставив его на место, он попрощался с итальянцем. Ему следовало бы извиниться перед ним, однако он и попрощаться-то толком не сумел. Итальянец кивнул и улыбнулся. Том вышел из бара вслед за Дикки.

На улице он сказал:

– Просто я хотел, чтобы ты знал, что это правда. Надеюсь, ты в этом убедился.

– Хорошо-хорошо, правда, – улыбнувшись, сказал Дикки. – Хотел бы я знать, что с тобой происходит?

– А с тобой что происходит? – переспросил Том.

– Это ведь мошенник. Ты хочешь, чтобы я имел с ним дело? Зачем?

– А что ты вдруг так зазнался? Он тебе что-нибудь сделал?

– Может, мне на колени перед ним надо было встать? Что я, мошенников не видел? Тут в деревне их полным-полно. – Дикки нахмурил свои выцветшие брови. – Но что все-таки с тобой происходит, черт возьми? Хочешь принять его безумное предложение? Давай!

– Теперь уже не смогу, даже если бы захотел. Особенно после того, как ты себя вел.

Дикки остановился посреди дороги и посмотрел на него. Они спорили так громко, что привлекли внимание прохожих.

– Можно было бы отлично повеселиться, – сказал Том, – но ты этого не захотел. Месяц назад, когда мы ездили в Рим, подобное приключение показалось бы тебе забавным.

– Вот уж нет, – покачав головой, сказал Дикки. – Я так не думаю.

Чувство разочарования, неспособность сказать то, что нужно было сказать, выводили Тома из себя. А также то, что на них смотрели люди. Он неуверенно двинулся дальше и, лишь убедившись, что Дикки идет рядом, ускорил шаги. С лица Дикки не сходили недоумение и подозрительность. Том понимал, что Дикки недоумевает по поводу его реакции на произошедшее. Ему хотелось объясниться, сделать так, чтобы Дикки его понял, чтобы они, как и прежде, одинаково смотрели на вещи. Но Дикки вел себя точно так же, как месяц назад.

– Все из-за тебя, – сказал Том. – Тебе не следовало так вести себя. Он нам ничего плохого не сделал.

– Да это же грязный мошенник! – парировал Дикки. – Ради бога, возвращайся к нему, если он тебе так нравится. Ты вовсе не обязан делать то же, что я!

Том остановился. Назад ему идти не хотелось, тем более снова встречаться с итальянцем, да и с Дикки говорить было не о чем. И тут напряжение неожиданно его оставило. Он опустил плечи, как будто сбросил с них тяжелый груз, и часто задышал открытым ртом. Ему хотелось сказать только одно: «Согласен, Дикки» – и забыть всю эту историю, сделать так, чтобы и Дикки забыл о ней. Но язык ему не повиновался. Он смотрел в голубые глаза Дикки, по-прежнему глядевшие на него неодобрительно. Солнце выбелило его брови; глаза Дикки сверкали, но взгляд был пустой – на Тома смотрели два голубоватых студенистых шарика с черными точками посредине, ничего не выражавшие и, казалось, не имевшие никакого отношения к тому Дикки, которого Том знал. Глядя в глаза, ожидаешь увидеть душу, в глазах можно разглядеть любовь, глаза выдают в человеке то, что происходит у него внутри, но в глазах Дикки Том увидел не больше, чем если бы смотрел на плоскую, безжизненную зеркальную поверхность. Том ощутил щемящую тоску в груди и закрыл лицо руками. Дикки стал ему вдруг чужим, словно они и не были друзьями и вообще не знают друг друга. Эта горькая правда поразила его, но правда была и в том, что все те, кого он знал, были далеки от него, как далеки будут и все те, кого он узнает в будущем, и в этом он будет убеждаться снова и снова, но, что всего хуже, какое-то время ему будет казаться, будто он знает человека, и будет думать, что у него с этим человеком много общего, тогда как на самом деле так и не узнает его. Осознав эту правду, он пришел в ужас. Ему сделалось дурно, он почувствовал слабость в ногах. Это уже слишком: незнакомый мир вокруг него, чужой язык, собственная несостоятельность да еще ненависть Дикки. Он чувствовал себя чужим в этом враждебном ему мире.

– Что с тобой? – спросил Дикки, отрывая его руки от лица. – Может, этот парень что-то тебе дал?

– Нет.

– Ты уверен? А в стакан он тебе ничего не подсыпал?

– Нет.

На голову Тому упали первые капли дождя. Где-то далеко прогремел гром. Даже небеса настроены к нему враждебно.

– Я хочу умереть, – сказал он слабым голосом.

Дикки дернул его за руку. Том перешагнул через порог. Они оказались в небольшом баре напротив почты. Том слышал, как Дикки заказывает бренди, при этом он просил налить им итальянского бренди, потому что французское было ему не по нутру. Том выпил три рюмки сладковатого, как лекарство, напитка, который призван был вернуть его к тому, что, как он понимал умом, и называется реальностью: запах итальянских сигарет, которые курил Дикки, деревянная стойка бара, ощущение тяжести в животе, будто кто-то надавил кулаком на пупок, почти осязаемое предчувствие долгого крутого подъема к дому, отзывавшееся легкой болью в бедрах.

– Со мной все в порядке, – сказал Том тихим, низким голосом. – Не знаю, что со мной случилось. Наверное, жара дала о себе знать.

Он усмехнулся. Вот это и есть реальность – выставлять происходящее в смешном и нелепом виде, и это гораздо важнее всего того, что происходило с ним на протяжении пяти недель с того момента, когда он познакомился с Дикки…

Дикки ничего не сказал, лишь сунул сигарету в рот и, достав пару банкнот в сто лир из бумажника крокодиловой кожи, положил их на стойку бара. Том обиделся, что Дикки промолчал, обиделся как ребенок, вокруг которого все хлопотали, когда он был болен, но который все же ожидал после выздоровления услышать хотя бы одно ласковое слово. Но Дикки был безучастен. Он угостил Тома несколькими рюмками бренди так же равнодушно, как если бы встретил незнакомого человека без гроша, которому было нехорошо. Неожиданно Том подумал: «Дикки не хочет, чтобы я ехал в Кортину». Эта мысль уже не первый раз приходила ему в голову. В Кортину поедет Мардж. Когда Мардж с Дикки в последний раз были в Неаполе, они купили новый огромный термос для поездки в Кортину и даже не поинтересовались у него, нравится ли этот термос ему. Они просто медленно, шаг за шагом, отстраняли его от приготовлений к поездке. Тому казалось, что Дикки ждет, чтобы он уехал, прежде чем они отправятся в Кортину. Две недели назад Дикки говорил, что покажет ему лыжные трассы вокруг Кортины, отмеченные на его карте. Как-то вечером Дикки развернул карту, но Тому не сказал ни слова.

– Готов? – спросил Дикки.

Послушно, как собака, Том вышел вслед за ним из бара.

– Если ты сам можешь добраться до дому, то, может, я забегу ненадолго к Мардж? – спросил Дикки, когда они вышли на дорогу.

– Я чувствую себя отлично, – ответил Том.

– Вот и хорошо.

Отойдя на какое-то расстояние, Дикки обернулся и бросил через плечо:

– Не зайдешь ли на почту? А то я могу забыть.

Том кивнул. Он повернул к почте. Пришло два письма: Тому от отца Дикки и Дикки из Нью-Йорка от человека, которого Том не знал. Стоя в дверях, он распечатал письмо от мистера Гринлифа и бережно развернул лист бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом. В верхней части письма красовалась солидная шапка компании «Бурк—Гринлиф Уотеркрафт инкорпорейтед», выдержанная в бледно-зеленых тонах, со штурвалом посередине.

«10 ноября 19…

Дорогой Том!

Ввиду того, что ты живешь у Дикки уже больше месяца и что после твоего приезда он обнаруживает не больше желания возвратиться домой, чем раньше, я могу лишь сделать вывод, что тебе не удалось ничего сделать. Я понимаю, что ты с самыми лучшими намерениями сообщал о том, что он обдумывает возвращение, но, честно говоря, в его письме от 26 октября я не увидел на это и намека. По правде говоря, он исполнен еще большей решимости остаться там, где сейчас находится.

Мне бы хотелось, чтобы ты знал, что мы с женой отдаем должное предпринятым тобою усилиям в отношении нас и его. Однако ты можешь более не считать себя связанным со мной какими-либо обязательствами. Я полагаю, что предпринятые тобой в последний месяц хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств, и искренне надеюсь, что эта поездка доставила тебе хоть какое-то удовольствие, несмотря на то что главная ее цель так и не была достигнута.

Прими наши благодарности.

Искренне твой,

Г. Р. Гринлиф».

Это был последний удар. Холодным тоном – еще более холодным, чем его обычная деловая холодность, потому что это было отстранение, в которое он вставил вежливую нотку благодарности, – мистер Гринлиф попросту от него отделался. Тому не удалось ничего сделать. «Я полагаю, что предпринятые тобой хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств…» И с каким сарказмом сказано! Мистер Гринлиф даже не обмолвился о том, что будет рад снова увидеться с ним по возвращении в Америку.

Том машинально поднимался к дому. Он думал о том, что Дикки, наверное, рассказывает сейчас Мардж о Карло, с которым они встретились в баре, и о том, что потом случилось на дороге. Мардж, конечно же, скажет: «Дикки, почему ты от него не избавишься?» Может, ему следует вернуться и все объяснить им, заставить выслушать его? Том обернулся и посмотрел в сторону загадочного фасада дома Мардж, стоявшего на холме, на его пустые темные окна. Его джинсовая куртка намокла от дождя. Он поднял воротник и быстро зашагал вверх к дому Дикки. По крайней мере, с гордостью думал Том, он не пытался выудить у мистера Гринлифа еще денег, а ведь мог бы. Мог бы сделать это даже с помощью Дикки, если бы поговорил с ним, когда Дикки был в хорошем настроении. Да любой бы на это пошел, думал Том, любой, а он не стал этого делать, а это о чем-то говорит.

Он стоял в углу террасы, глядя на неясную, размытую линию горизонта, и ни о чем не думал, чувствуя лишь потерянность и одиночество, как будто все происходило во сне. Даже Дикки и Мардж были где-то далеко, и то, о чем они говорили, было совершенно не важно. Он был один, и это главное. Он чувствовал, как по спине его бежит холодок.

Услышав, как открывается калитка, он обернулся. Улыбаясь, Дикки шел по тропинке, но Тому его улыбка показалась вымученной, данью вежливости.

– Что ты тут мокнешь под дождем? – спросил Дикки и юркнул в дверь, ведущую в холл.

– Очень освежает, – любезно ответил Том. – Тебе письмо.

Он протянул Дикки письмо, а то, что получил от мистера Гринлифа, сунул в карман.

Том повесил куртку в шкаф. После того как Дикки прочитал письмо – а читая его, он громко смеялся, – Том спросил:

– Как ты думаешь, Мардж хотела бы поехать с нами в Париж?

Дикки удивленно посмотрел на него.

– Думаю, что да.

– А ты спроси у нее, – весело проговорил Том.

– Не знаю, поеду ли я туда сам, – сказал Дикки. – Я бы не прочь съездить куда-нибудь на несколько дней, но в Париж… – Он закурил. – Почему бы не съездить в Сан-Ремо или в Геную. Прекрасный город!

– Но Париж… Геную ведь с ним не сравнить?

– Конечно нет, но она гораздо ближе.

– А когда мы поедем в Париж?

– Не знаю. Когда-нибудь. Париж никуда не денется.

Том прислушался к этим словам, пытаясь понять, каким тоном они были сказаны. Вчера Дикки получил письмо от отца. Он прочитал вслух несколько фраз, они оба даже посмеялись над чем-то, но все письмо читать не стал, хотя раньше это делал. Том был убежден, что мистер Гринлиф написал Дикки, что сыт Томом Рипли по горло, а может, еще и добавил, что подозревает, что Том тратит деньги на собственные развлечения. Месяц назад Дикки посмеялся бы над этим, но не теперь.

– Я подумал, что, раз уж у меня осталось немного денег, мы должны съездить в Париж, – настойчиво продолжал Том.

– Вот и съезди. У меня нет настроения. Буду копить силы на Кортину.

– Ну… может, тогда в Сан-Ремо? – спросил Том, пытаясь поддержать дружеский тон, хотя сам готов был расплакаться.

– В Сан-Ремо можно.

Том бросился на кухню. В углу, возвышаясь массивной глыбой, стоял огромный белый холодильник. Несколькими минутами раньше у Тома возникло желание выпить чего-нибудь со льдом, но, оказавшись на кухне, он передумал. Как-то Том вместе с Дикки и Мардж провел целый день в Неаполе. Они рассматривали холодильники, формочки для льда, сравнивали, чем один лучше другого, пока Тому все холодильники не стали казаться похожими друг на друга, однако Дикки и Мардж продолжали оценивать их с энтузиазмом новобрачных. Потом они провели несколько часов в кафе, обсуждая достоинства всех тех холодильников, которые они видели, прежде чем остановили свой выбор на одном из них. Теперь Мардж заглядывала к ним чаще, чем раньше, потому что держала в холодильнике кое-что из своих продуктов и, кроме того, часто приходила за льдом. Том вдруг понял, почему он так ненавидел этот холодильник. Да потому, что Дикки теперь прикован к дому. Появление холодильника не только положило конец их мечтам о путешествии этой зимой в Грецию, оно означало также, что Дикки, скорее всего, не переедет жить ни в Париж, ни в Рим, о чем они говорили в первые недели после приезда Тома. Это нереально при наличии холодильника, которых в деревне всего-то штуки четыре, а этот еще и с шестью формочками для льда и с таким количеством полок на дверце, что всякий раз, когда его открывали, он напоминал о поражающем разнообразием супермаркете.

Том налил себе выпить, но лед в стакан класть не стал. У него тряслись руки. Не далее как вчера Дикки спросил его: «Ты поедешь на Рождество домой?» – и произнес он это как бы между прочим, когда они говорили о чем-то другом, а между тем Дикки было отлично известно, что Том никуда на Рождество не собирался. У него не было дома, и Дикки это знал. Он все рассказал Дикки о тетушке Дотти из Бостона. Как бы намекнул ему, вот и все. А вот Мардж была полна планов на Рождество. Она припасла баночку английского сливового пудинга и собиралась купить индейку у какого-нибудь contadino.[26]26
  Крестьянин (ит.).


[Закрыть] Том представил себе, как она будет уплетать ее, приторно сентиментальничая. И рождественскую елочку соорудит, скорее всего, из картона. Пластинку поставит – с рождественской песней. Выпьет эгног.[27]27
  Эгног – молочно-фруктовый напиток с добавлением яйца или яичного желтка.


[Закрыть] Приготовит подарочки для Дикки. Мардж умела вязать. Она все время дома штопала носки Дикки. И они оба незаметно, вежливо избавятся от него, хотя любезности по отношению к нему будут даваться им с трудом. Тому тяжело было об этом думать. Что ж, он уедет. Надо что-то предпринять, только бы не проводить с ними Рождество. Этого ему не вынести.