Текст книги "Вне закона"

Глава 13

Уиллоу не могла уснуть. Она все вспоминала вкус его губ на своих.

Джесс. Лобо.

Она понимала, что в ней просыпается любовь к первому. Второго она боялась. Как странно, что они оказались одним и тем же человеком.

И кто же он был на самом деле?

Подобно Одиссею, в нем, казалось, было несколько человек со множеством противоречий.

Следующий день было воскресенье. Возможно, у нее будет время поближе узнать его. Эта мысль казалась очень привлекательной, привлекательной, и неотразимой, и пугающей.

Она привыкла к мысли, что останется старой девой, хотя в самом деле никогда такой себя не считала. Но она знала, что другие считали. Ей было двадцать пять, и она никогда не испытывала чуда и благоговения любви, и никогда не согласилась бы на что-то меньшее.

Она была почти готова поверить, что любовь между мужчиной и женщиной была чем-то, что встречается только в книгах, эмоциями, дарованными только богам, что обычные люди просто готовы были удовлетвориться дружбой, или уверенностью в будущем, или радостью иметь детей.

Но сердце ее отчаянно колотилось, когда она думала о том, что Джесс был только в нескольких ярдах. Ее руки болели от желания дотронуться до него, и она чувствовала в себе глубокое, гложущее влечение. Она наконец поняла, почему боги и богини так страдали от любви.

С первого раза, как она его увидела, она ощутила этот непонятный голод. Он стоял нахмурившись, покрытый пеплом, после того как рисковал жизнью, спасая Брэди и Юпитера. Ее как будто громом поразило, она была околдована магнетизмом, за несколько секунд соединившим их так неразрывно.

Наемник. Человек, убивавший, чтобы зарабатывать на жизнь.

По ее телу прошла непроизвольная дрожь, когда она вспомнила свое отвращение к предложению Гэра Морроу, чтобы ее защищал человек, чьей профессией было убийство. Она вспомнила Кантона и то, как хладнокровно он убил человека на танцах.

Но она не могла так думать о Джессе, человеке, который спустился в колодец, чтобы спасти ребенка, который боролся с быком, чтобы выручить мальчика, и не испугался зайти в горящий сарай, чтобы вывести упрямого быка. Неважно, что видели другие, глядя на него – она видела только это.

Но, видит Бог, он все же был бродягой, который, возможно, когда-нибудь умрет не своей смертью.

Она поднялась, подошла к окну и посмотрела на сарай, и что-то в ней потеплело просто потому, что он был там. Профессионал или нет, но она чувствовала себя неразрывно с ним связанной и не собиралась провести остаток жизни, не зная прикосновений к нему, не ведая этих чудесных, покалывающих, влекущих ощущений. Чего бы ей это ни стоило. Она всегда старалась добиться того, что хотела. И теперь она не могла остановиться на полпути.

Уиллоу вспомнила его глаза, эти мерцающие бирюзовые глаза, которым так хорошо удавалось скрывать его чувства. Если бы она не заметила в них на мгновение открывшееся сочувствие Чэду, она могла счесть их просто пустыми. Ей всегда очень хорошо удавалось разворачивать защитные коконы, в которые прятались люди, еще с тех пор, как она была молодой девушкой и заменяла мать некоторым из ее младших учеников. Она навидалась и наслышалась больше, чем он мог бы заподозрить, и хотя никогда не теряла надежды, она также понимала, что с людьми происходили ужаснейшие вещи, и этим часто определялось, какими они были. Эти мысли удерживали ее от того, чтобы возненавидеть Алекса, она знала, что его изменило и согнуло нечто воистину душераздирающее.

А что было в жизни Джесса?

Наемник.

Она пыталась представить его как персонаж одного из дешевых романов, которым зачитывались ее ученики. Мысленно она увидела его стоящим в конце улицы, по которой приближался другой человек. Она увидела, как они оба выхватили револьверы. Увидела, как он падает…

«Нет! – прозвучал крик в ее голове. – Нет!»

Потом ее мысли заняла другая сцена. Джесс у нее в кухне озабоченно потирающий затылок, с кратким проблеском веселья в глазах. Она увидела, как он держит Чэда и смотрит на него. Она увидела, как он ринулся в горящий сарай за быком.

И у нее сжалось сердце.

Наемник!

* * *

Учительница!

Черт побери, учительница. Столп общества.

Лобо не знал, в какое время он окончательно бросил попытки уснуть. Он поднялся и вышел из сарая, привычно пристегивая револьвер, неслышно прошел к загородке и сел на верхнюю жердь.

Он взглянул на небо. Еще два дня, и наступит полнолуние. Он всегда слышал, что при полнолунии случались странные вещи, но ничто не могло быть более странным, чем события последних десяти дней. Каким дураком он оказался! Страждущим, как какой-нибудь волчонок, чья мать погибла. Жаждущим чего-то, что никогда не существовало.

Почему тело его было так завязано в узлы, так охвачено болью, заполнявшей все пустоты в нем подобно распространявшемуся степному пожару. Прежде он никогда не ощущал такой пустоты, но теперь почуял ее с особой силой. Он имел неосторожность чувствовать тепло этого дома, привязанность между его обитателями, и теперь все это пронизывало его как нож в животе, поворачивавшийся до тех пор, пока всего его не охватило пламя тихого, безнадежного страдания.

Он сглотнул, подумав, что он такой же псих, как наевшийся травы локо [4]4
  Трава локо – растение-галлюциноген; растет на юго-западе США


[Закрыть] апач. Он все это просто вообразил, выдумал из ничего. Он перевел взгляд на дом. Он увидел тень у окна и едва заметное движение занавески. Ему стало приятно оттого, что Уиллоу тоже не могла заснуть.

Он отпрянул, как от ожога, и повернулся в сторону гор. Последнее убежище раненого волка. Ему надо отправиться туда зализывать раны, как он делал прежде, заполнить пустоту запахом леса и ледяным прикосновением холодного вольного ветра. Он поступал так раньше, когда был ранен в перестрелке, когда оказался отщепенцем в двух мирах, признавших его своим и потом презревших.

Почему она не презирала его?

Потому что слишком мало знала о нем. Она еще не все поняла. А когда поймет, то будет вести себя так же, как любой другой.

Он был настолько поглощен горькими мыслями, что его обычно острый слух не уловил ни мягкой поступи легких туфель, ни еще менее слышного шуршания юбки. И когда его подсознание ощутило чужое присутствие, он спрыгнул с загородки и схватился за револьвер. Он резко повернулся с оружием наготове и увидел, что она стоит рядом, глядя на револьвер широко раскрытыми от удивления глазами.

– Какого черта, леди, – грубо сказал он, чтоб скрыть свой испуг. Он мог убить ее. – Вам никто не говорил, что нельзя подкрадываться к человеку?

– Я не думала, что подкрадываюсь, – ответила она дрожащим голосом.

– Что вам здесь надо?

В его голосе Уиллоу не услышала тепла, только раздражение. Она подумала, что, возможно, совершила ошибку. Но он выглядел таким одиноким, и что-то заставило ее торопливо одеться и выйти к нему. Она почему-то знала, что такое объяснение будет плохо принято.

– Чудесная ночь, – только и сказала она.

Тогда он позволил себе рассмотреть ее, действительно рассмотреть. Он намеренно сделал это грубо и вызывающе, остановив взгляд на ее груди, как будто мысленно раздевая. В лунном свете он увидел, как она покраснела до самой шеи.

– Вы не собираетесь убрать револьвер?

На этот раз ее голос не дрожал, и Лобо был ошарашен тем, что она не оскорбилась. Чувствовалось, она понимает, что он хотел, чтобы она с криком убежала обратно в дом.

Он не спеша убрал в кобуру свой Миротворец и отвернулся.

– Возвращайтесь в дом, – сказал он. – Вам здесь не место. Не со мной.

– Почему?

– Разве вы не слышали? – издевательским тоном сказал он. – Я ведь белый индеец. Ни одна женщина со мной не будет в безопасности.

– Тогда почему я чувствую себя в полной безопасности?

– Потому что вы чертовски глупы…

– Мне это все говорят, – созналась она.

– И вы никогда не слушаете? – спросил он с оттенком любопытства.

– Нет, если считаю, что права.

– И вы всегда правы?

– Нет – неохотно признала она.

Он повернулся к ней, и его взгляд, казалось, проник ей в самую душу. Его губы были сжаты, как всегда, и все, о чем она могла думать – это как они бы чувствовались на ее губах.

– Идите в дом, леди.

– Уиллоу.

Он покачал головой, и его губы на мгновение смягчились.

– Идите в дом, Уиллоу.

– Мне не спится, – возразила она, – очевидно, вы тоже не можете уснуть.

– Я люблю ночь, – прошептал он. – Внутри я не мог уснуть.

– Джесс…

– Лобо.

Он поправил ее так же, как она его поправляла со своим именем. Она чувствовала его желание, чтобы она приняла это имя и все, что ему сопутствовало.

– А откуда взялся Джесс?

Он долго молчал, как будто взвешивая, стоит ли говорить ей.

– Он умер давным-давно, – наконец сказал он.

– Сколько ему было лет? – Уиллоу знала, что он говорит о себе, о Джессе, которым он был когда-то – и оставался сейчас. Только он не хотел этого признать.

Он потер затылок и пожал плечами.

– Лет семь. Точно не помню.

Лобо не знал, почему сказал ей это. Он не хотел. Он не собирался ничего ей говорить. Он не хотел никому ничего сообщать о себе.

Но она больше не выспрашивала, и это удивило его. Она отвернулась, глядя в небо.

– Орион, охотник, – сказала она.

Он посмотрел туда же, но не понял, что она имеет в виду. Она почувствовала его замешательство.

– Узоры, – сказала она. – Звезды составляют созвездия, картинки на небе, – добавила она, заметив его озадаченный взгляд.

Черт, для него это были просто звезды. Он опять посмотрел на нее. При лунном свете она выглядела еще прелестнее. Каштановые волосы были темнее, и глаза стали синее, такими глубокими и светящимися, что у него снова все заболело внутри.

– Глядите, – сказала она, указывая пальцем. – Эта группа звезд похожа на ковш.

Он посмотрел, но не увидел. Ему это казалось просто кучкой звезд. Кроме того, он не мог сосредоточиться на чем-либо, кроме сладкого запаха ее волос, кроме нежного движения губ, когда она говорила.

– Ага, – сказал он, так как она вроде ждала ответа.

Она вдруг улыбнулась недостатку уверенности в его голосе. Очевидно, он не был мечтателем.

Уиллоу взглянула на него, на строгий профиль, на неулыбчивые губы. Но они улыбались однажды, когда он целовал ее очень, очень нежно. Ей хотелось спросить его о столь многом, но она боялась, что вопросы могут оттолкнуть его, заставят его сбежать, как было много раз раньше.

Она выбрала один, который, она рассчитывала, наименее вероятно обратит его в бегство:

– Почему вы решили остаться?

Он молчал так долго, что она уже не надеялась получить ответ. Он все еще смотрел вверх, и ей захотелось толкнуть его, чтобы привлечь его внимание.

Наконец, он сказал:

– Мне не нравится, когда мне указывают, что делать.

Она подумала, что он, должно быть, имел в виду Салливэна. Салливэн не обрадовался бы, узнав, что это из-за него, конечно, если так было в самом деле и Джесс не использовал его просто как повод остаться.

– Вы действительно работали на мистера Ньютона?

Он опять прислонился к загородке.

– Эге.

– А теперь?

– Не люблю людей, которые меня обманывают.

Уиллоу прикусила губу. Она решила, что проще было бы выдоить полудикую, пасущуюся на воле корову, чем заставить Джесса разговориться. Все что угодно было бы проще.

– А Ньютон вас обманул?

– Он не сказал некоторые подробности.

– Такие как? – настаивала она.

– Я не воюю с детьми, – без выражения произнес он. – Ньютон ничего не сказал о детях, когда послал за мной. – Как будто взвешивая, что сказать, он замолчал.

– Такие вещи могут повредить репутации, – добавил он, как бы оправдываясь.

– А это так важно.

– Леди, в моем бизнесе это чертовски важно. – Он сказал это намеренно грубо, но от Уиллоу было не так просто отвязаться.

– Алексу это не понравится, – заметила она.

– Он переживет.

Поколебавшись, Уиллоу наконец спросила:

– Значит, с этим покончено?

Он повернулся и уставился на нее.

– Леди, все только начинается. Ньютон нанимает каждого человека с револьвером, какого только может найти. Вас ждет война на ранчо, и если вы заботитесь о детишках, вам надо убираться отсюда.

Она отвернулась от его испытующего взгляда.

– Это их единственный дом. Они проголосовали, чтобы остаться.

– Голосовали? Детишки? – озадаченно сказал он. Уиллоу кивнула.

– Вас можно как-нибудь убедить?

– Если я уеду, вы можете ручаться, что тогда не будет войны на ранчо?

Лобо фыркнул.

– Когда приехал Кантон? Ну уж нет. Котел уже кипит и никто вроде не заинтересован тушить огонь. Но вам не требуется торчать в самой гуще.

– Вам знаком… мистер Кантон?

– Эге, мы знакомы.

– Недавно он убил одного на танцах.

– Вот как?

Слова прозвучали вызовом. Предположение, что профессионалы и должны убивать, хотя невысказанное, было достаточно ясным.

Уиллоу проглотила внезапно возникший комок в горле. Он пытался напугать ее, и чем упорнее он старался, тем больше она удивлялась, почему.

– Почему вас называют Лобо?

Он пожал плечами.

– Так меня называли апачи. Имя не хуже других.

– Но хуже, чем Джесс?

Он нахмурился.

– Я сказал вам, что он умер.

Уиллоу промолчала, но ее сомнение заполнило наступившее молчание. Он отвернулся.

– Лобо – подходящее имя, леди. Можете мне поверить.

– Волк – общественное животное, – сказала Уиллоу, как будто читая по книжке, – он находит подругу на всю жизнь.

Лобо повернулся и ледяным взглядом уставился на нее:

– Если он не отверженный, изгнанный из собственной стаи – и тогда он начинает бросаться на своих.

В этом замечании не было жалобы, только спокойное сообщение факта.

– Так оно и было?

У Лобо все внутри перевернулось. Он не собирался сказать то, что сказал, прежде он даже никогда сознательно этого не формулировал. Он похолодел, поняв, до какой степени потерял контроль над собой.

– Леди, я занимался такими вещами, от которых вас бы стошнило. Так что почему бы вам не пойти в ваш милый маленький домик и не оставить меня в покое.

Уиллоу была в нерешительности. Она ощущала его смятение, и оно отражало ее собственные бурлящие чувства.

– Мне не важно, что было раньше, – наконец сказала она.

Он грубо рассмеялся:

– Вы меня совсем не боитесь?

Она знала, ему хотелось бы, чтобы она сказала да. Она знала, что должна бы сказать да. Она бы должна прийти в ужас от кого-то с такой жизнью, с такой репутацией. Но она не боялась.

– Нет, – ответила она.

– Вы не знаете меня, леди.

– Уиллоу.

Он тряхнул головой.

– И уж во всяком случае вы не должны быть здесь со мной.

– Салливэн согласился бы с вами.

Женщина в ней не смогла удержаться от сарказма. Раз ему не нравилось, когда ему указывали, что делать, то предупреждение Салливэна, возможно, заставит его остаться.

Он резко повернул голову.

– У него есть на вас права?

Глаза его горели зелено-голубым огнем.

– Только права друга, – сказала она.

– Он таращился на девицу Ньютон коровьими глазами.

– Это хорошо, – удовлетворенно сказала Уиллоу.

Он подозрительно посмотрел на нее. Он ее не понимал. Не понимал ничего ровным счетом. Любая другая женщина из тех, что он знал, пришла бы в бешенство, не оказавшись в центре внимания.

– Вы долго жили у апачей? – негромко спросила она. Это был скользкий вопрос, и его тело напряглось.

– Достаточно долго.

Она почувствовала, как он замкнулся, если только было возможно замкнуться еще больше. Как будто и не было того поцелуя – только он так живо запечатлелся в ее памяти.

Она дотронулась до его руки, обвитой вокруг столба.

– Спасибо, что решили остаться.

Казалось, его рука дрожала, и она решила, что ей это почудилось.

– Может, вы недолго будете благодарны, – коротко ответил он.

– Значит, вы остаетесь?

– На несколько дней, – предупредил он. – Но в городе это не понравится. Обычно меня нигде не приветствуют.

– Если Алекс мог вас нанять, то и я могу, – горячо сказала она.

– Но у Ньютона есть деньги, а у вас?..

Снова намек был совершенно ясен, и она стала пунцовой. Она надеялась, что при лунном свете это не будет заметно, но увидела блеск в его глазах и поняла, что надежда была напрасной.

Ее мысли вернулись к тому, что не давало ей покоя, к насильственной смерти неделей раньше.

– Мистер Кантон…

– Марш Кантон, – уточнил Лобо.

– Вам не надо будет драться с ним, если я останусь?

При этом мучившем ее вопросе ее рука слегка задрожала. Его глаза все еще блестели.

– Туча людей ждет этого.

– Я не хочу, чтобы вы остались, если…

– Я думаю, леди, что теперь Марш Кантон и я, скорее всего, на одной стороне.

– Я никогда не видела никого… такого быстрого, – прошептала она. Он потер шею.

– Да, он неплох. Вы не хотите спросить, может, я тоже неплох?

Ей не хотелось думать о нем в этом смысле. Она предпочитала представлять его выводящим бедного Юпитера из сарая.

– Нет, – тихо ответила она.

– Видите ли, это моя специальность, – почти рассерженно настаивал он. – Я не герой, как вы хотели бы считать. Я убийца совсем как Кантон. Хотите знать, сколько человек я убил?

Ее взгляд был прикован к его глазам, к бурлившим в них опасным водоворотам. Она уловила открытое самоуничижение в его голосе, но ей было безразлично, что он говорил – она только чувствовала, как ей хотелось дотронуться… и прижаться… и…

– Когда я убил первый раз, мне было двенадцать, – продолжал он тем же тоном. – Двенадцать. Чэду примерно столько же, я думаю. Я увидел, что у меня это здорово получается.

Его полные мучительных воспоминаний и даже ярости глаза горели, глядя на нее. И она чувствовала, что ее нужда в нем растет, что сердце ее колотится неодолимым желанием показать ненужность его самоуничижения.

Но она не могла шевельнуться, и у нее не было таких слов, которые не вызовут злобу или боль, или не прозвучат глупыми и наивными. Она чувствовала, что он ждет именно этого, чтобы иметь предлог уехать. Притяжение между ними было сильнее прежнего, и Лобо хотел, чтобы она сказала или сделала что-то, способное его уничтожить, но она так же решительно не собиралась этого делать. Между ними простиралось молчание – но и что-то еще, настолько сильное, что ни один не мог отступить.

Предложи она заботу или сочувствие, Лобо вырвался бы из-под ее влияния, но она не предлагала ни того, ни другого. Вместо этого она согревала его неведомым светом понимания, безусловного согласия. Он наслаждался этим светом, ощущая свою цельность впервые за все время, что он мог вспомнить. И он внезапно понял, что всегда искал именно это, не свободу, а что-то до того неуловимое, что ему не удавалось даже дать этому название.

Слишком поздно. Внутри его все извивалось и корчилось страданием, когда он осознал этот неоспоримый факт. Он слишком сросся с неприятностями. Та репутация, которую он так тщательно лелеял, теперь оказалась петлей на его шее. Чем старше он становился, тем туже затягивалась веревка. С этим он мог жить, но не мог жить с пониманием того, что это также была петля на шее любого, имевшего неосторожность привязаться к нему.

Он с усилием отступил на шаг, чтобы разорвать мгновенно возникшую близость, более глубокую, чем он когда-либо знал, чем ощущал, погружая свое мужество в тело женщины.

– Леди, вам надо бежать без оглядки! – Голос был резким, хриплым. – Вам и этим детишкам ни к чему неприятности, которые я приношу.

Она шевельнула губами, пытаясь что-то сказать, как-то выразить свою веру в него, но прежде чем смогла найти слова, он заговорил снова.

– А мне уж совсем не требуетесь вы. – Он подчеркнул последнее слово, как будто пробуя убедить себя, и отступил еще на шаг.

– Джесс…

Казалось, рот его смягчился на мгновение, и он стоял в нерешительности. Потом его губы снова сжались и взгляд стал жестким. Он чуть заметно, издевательски поклонился.

– Если я собираюсь быть вам чем-то полезен, мадам, мне лучше пойти спать.

Он лениво проследовал к сараю и скрылся внутри, оставив Уиллоу чувство поражения и одиночества.

Глава 14

Когда следующим утром Уиллоу поднялась после беспокойного сна, она подошла к окну, откинула занавески и посмотрела в сторону сарая. Она совсем не хотела этого. Наоборот, она пыталась от этого удержаться.

С таким же успехом она могла пытаться не дышать. Ее глаза высматривали его, хотя она знала, что, скорее всего, он еще спит. Когда она вернулась в комнату, было очень поздно, а теперь солнце только чуть выглядывало. Она услышала шум внизу, наверное, Эстелла собиралась вставать. Это был воскресный день. В школу ехать не надо. Обычно она возила детей в церковь, Чэд всегда отказывался ехать, как и Эстелла, и она их понимала. Оба чувствовали себя неуверенно среди чужих людей. Принуждать их значило только делать хуже.

Но все мысли о церкви, о том, чтобы оставить ранчо даже на несколько часов, рассеялись, как только показался Джесс. Он с Брэди затаскивал доски в новый сарай. Движения Брэди были неловкими, движения Джесса плавными и изящными, казалось, не требовавшими усилий.

Он был без рубашки, и его кожа блестела в лучах раннего утреннего солнца, отливая бронзой. Его песочного цвета густые прямые волосы были взъерошены, как будто он причесывался пальцами. Дневной свет не притушил окружавший его ореол силы и опасности, бывший его неотъемлемой частью, и не смягчил резкие черты его лица. Уиллоу проглотила комок в горле, удивляясь, как это ее мог привлечь Джесс, хотя он был платный убийца. Потому что это притяжение никуда не делось, эта яростная, захватывающая потребность, нараставшее в низу живота возбуждение при виде его. Но, кроме того, теперь появился страх.

Наемник, подумала она снова. Он представлял собою все, что должно бы ее отталкивать. Он не был ни паладином, каким она его считала, ни рыцарем, ни крестоносцем. Но он стал их защитником. Почему-то он сам решил им стать, но это не меняло того, что он был тем, кем был.

Она тряхнула головой, стараясь лучше разглядеть его. Даже на таком расстоянии она ощущала силу его притяжения и задалась вопросом, чувствует ли он то же самое. Или все это было лишь в ее воображении, воображении жаждущей любви старой девы?

Она подошла к шкафу и нахмурилась, разглядывая платья. Все они, за исключением того, что она надевала на танцы, были явно респектабельными и практичными, Уиллоу не могла себе позволить излишеств.

Всячески ругая себя за глупость, она, наконец, выбрала темно-синее платье, которое, хотя немного вылиняло, оттеняло глубину ее глаз и сияние чуть загорелой кожи. Кроме того, у него были короткие рукава фонариками, и в нем было прохладно.

Она надела его, понимая – это значит, что в церковь она не поедет. Хотя платье было достаточно скромным, оно не подходило для церковной службы.

С чувством ученика, прогуливающего школу, она расчесала волосы до блеска и долго раздумывала, оставить их распущенными или завязать обычным удобным узлом. Она выбрала среднее, заплетя их в одну толстую косу, спускавшуюся до середины спины. Несмотря на зловещий шепоток в закоулках сознания, она чувствовала себя беззаботной и до нелепости счастливой, когда открыла дверь и вошла в кухню.

Близнецы накрывали на стол, а Салли Сью глазела в окно, крепко прижав к себе любимую тряпичную куклу. Эстелла стояла у плиты, помешивая содержимое кастрюли. В духовке что-то пеклось, и аромат заполнял кухню.

Уиллоу сморщила нос на едва ощутимый запах подгоревшей еды.

Эстелла напевала. Руки были мягкими и чистыми, и Уиллоу осознала вдруг, что раньше никогда не слышала, чтобы Эстелла напевала. Когда Эстелла заметила Уиллоу, она повернулась к ней и смущенно улыбнулась.

– Я сказала Джереми поставить лишнюю тарелку, верно?

Уиллоу не потребовалось спрашивать, почему. Она только кивнула и с любопытством спросила:

– Он вам нравится, да?

Эстелла чуть наклонила голову.

– Он не смотрит на меня странно… как будто я неполноценная или вроде того. – В ее голосе слышался стыд, и Уиллоу задалась вопросом, исчезнет ли он когда-нибудь. Эстелла стыдилась не только своего глаза, но также своего прошлого. Ей так долго пришлось чувствовать себя бесполезной и недостойной, что она стала этому верить. Уиллоу благословляла Джесса за то, что он не отнесся к Эстелле с осуждением, и у нее промелькнула мысль – было ли это потому, что его самого так часто осуждали.

Запах горелого усилился, и Уиллоу решила, что надо что-то делать.

– А где Чэд?

– На улице, – сказала Эстелла.

– Джереми, позови его, и Брэди, и Джесса.

Джереми охотно послушался, с удовольствием оставив Джимми завершение скучной работы.

– Как вы думаете, ему понравится овсянка? – озабоченно спросила Эстелла. – У нас совсем нет бекона.

– Я думаю, овсянка и бисквиты – это просто чудесно, – сказала Уиллоу, желая, чтобы у них было что-то более основательное. Но засуха и неотвратимая гибель огорода заставили ее считать деньги. У них были кофе, молоко, и свежее масло и джем, который подарила им миссис Макинтайр.

Дверь с шумом распахнулась, и в кухню ворвался Джереми.

– Они идут, – сообщил он, и Уиллоу издала вздох облегчения.

Она сомневалась, станет ли Джесс есть вместе с ними. Эстелла с детьми были бы ужасно разочарованы, не говоря о ней самой.

Наконец он вошел, застегивая рубашку, с мокрым от быстрого ополаскивания лицом. Казалось, в кухне ему было не по себе, как будто он не привык к компании, но он достаточно свободно уселся на указанное Чэдом место между ним и Салли Сью. Глаза Чэда сияли, и он почти не отводил взгляда от Лобо.

Брэди сел на свое обычное место. Лицо его раскраснелось – от работы, или раздражения, или того и другого? – подумала Уиллоу. Его глаза наполнялись враждой и подозрением, когда его взгляд падал на Джесса, и глаза Джесса, обращаясь на Брэди, не были дружескими. Воздух был наполнен их взаимной неприязнью, и Уиллоу нервно сглатывала, ожидая взрыва.

Эстелла разложила по тарелкам комковатую овсянку и, конечно же, дно кастрюли оказалось коричневым и горелым. Когда Эстелла отвернулась к плите, Уиллоу заметила, как Джесс приподнял бровь. Потом он пожал плечами и принялся за еду. Она улыбнулась про себя, снова радуясь его способности щадить чужие чувства.

Остальные, ожидавшие, как он воспримет еду, вздохнули с облегчением, все, кроме Брэди, продолжавшего яростно смотреть на него.

Были поданы бисквиты и, к удивлению Уиллоу, они оказались пышными и золотистыми. В глазах Джесса появилось одобрение, и стеснительно молчавшая Эстелла чуть не раздулась от гордости. Салли Сью протянула ему бисквит.

– Позалуйста, полози мне дзем.

Все посмотрели на него, и он почти что улыбнулся, глядя вниз на серьезное лицо малышки. Он с серьезным видом взял бисквит и старательно намазал его маслом и джемом, получив в ответ широкую счастливую улыбку. Даже кислый взгляд Брэди немного смягчился, и еда продолжалась в почти довольном молчании.

– Я посмотрел огород, – вдруг сказал Лобо. – Почему вы не пророете канаву от реки?

Уиллоу ощутила проблеск надежды.

– Я… я думала об этом, но не знаю, как.

– Я видел, как это делается, – сказал Лобо. – Думаю, все вместе мы сможем управиться. У вас имеется плуг?

– Я… у нас был. В старом сарае.

Раздался звук отодвигаемого стула, и Брэди встал. Не говоря ни слова, он вышел из кухни, и Уиллоу подумала, не пойти ли за ним. Он страдал. Это было видно в каждом его движении.

Лобо пожал плечами.

– Вы можете достать плуг?

– Я попробую.

Он кивнул, допил кофе и встал. Как бы спохватившись, он взглянул на Эстеллу.

– Ваша готовка уж точно лучше моей.

Уиллоу подумала, что это, наверное, было настолько близко к благодарности, насколько возможно для него, но Эстелла поняла и улыбнулась.

Уиллоу почти с чувством ревности рванула дверь и исчезла снаружи.

* * *

– Я вас уже спрашивал, долго ли вы собираетесь оставаться? – Гнев Брэди искал выхода, пока они вдвоем устраивали новое стойло Юпитеру.

– Когда у вас достаточно перестанут трястись руки, чтобы вы смогли их защитить, – ответил Лобо.

– Не понимаю. Что вам надо, черт добери?

Лобо отложил молоток с почти озадаченным видом.

– Будь я проклят, если знаю.

Голос Брэди стал не таким враждебным.

– Вы и вправду отказали Ньютону?

– Вот уж нет. Я это делаю, потому что мне нравится потеть. – Он помолчал. – Слушайте, я знаю, что вам не нравлюсь. Будьте уверены, вы мне нравитесь еще меньше. Но я не причиню им вреда, и не позволю никому другому. Я говорю это в первый и последний раз.

Брэди придерживал на месте новую доску, пока Лобо приколачивал ее. Ему хотелось сказать, что одним своим присутствием наемник причиняет вред Уиллоу. Брэди не настолько утратил человеческий облик, чтобы не распознать выражение лица Уиллоу, и его пробрало до мозга костей. Ему никогда не встречался старый профи. Они умирали от пули или от веревки, но никогда от старости.

Но Брэди промолчал, потому что Лобо был прав. Он не смог бы защитить Уиллоу, и возможно, этот человек рядом с ним был единственным, кто мог. Но какой ценой?

– Я никого не боюсь, – проворчал Брэди.

– Нет, – согласился Лобо. – Просто вы позволили бутылке добраться до вас.

Брэди крепче ухватился за доску, хотя ее больше не требовалось удерживать.

– С этим я управлюсь.

– Как в ту ночь?

– И долго вы будете мне это припоминать?

Лобо пожал плечами – жест, уже хорошо знакомый Брэди.

– А вы уже забыли?

– Нет, – невыразительно сказал Брэди.

– Почему?

– Почему так вышло? Отчасти из-за вас. Из-за того, кто вы есть, – упавшим голосом ответил Брэди. – Может, вы правы. Может, без меня им было бы лучше.

– Вы так думаете? – отвлеченно спросил Лобо. – Дайте мне еще доску.

Передавая доску, Брэди пытался понять его. Он знал множество профессионалов. Они ходили по городу раскачивающейся походкой, хвастали и убивали. Но Лобо был другим. В нем не было рисовки, только смертоносная целеустремленность, и по одному ему известной причине он обернул ее против нанявшего его человека. Брэди знал, что должен бы испытывать благодарность, но не испытывал. Он боялся за Уиллоу, сейчас даже больше, чем когда Лобо был на другой стороне.

К полудню Брэди уже с ног валился, но Лобо, казалось, не брали ни жара, ни усталость, и Брэди не мог бросить работу раньше Лобо. Поднимая и таская доски к сараю, он обливался потом. Хотя последние несколько месяцев он занимался хозяйством, он давно не работал так подолгу с таким напряжением, особенно после запоя. Его сердце колотилось от усталости, и он чувствовал себя совсем разбитым, но все же не снижал темпа.

Брэди знал, что Лобо ненамного моложе его, но чувствовал себя на сто лет старше и знал, что так он и выглядит. И все же он получал определенное удовлетворение оттого, что не бросил работу. Ему даже не хотелось выпить, и это поражало его больше всего. Возможно он слишком вымотался, чтобы думать еще о чем-то, кроме как протянуть до конца дня, не опозорившись, доказать Лобо, что он не хуже его.

Ближе к вечеру появилась Уиллоу с корзинкой сандвичей, кофе и чашками. Она посылала раньше звать их к обеду, но Лобо отказался и Брэди последовал его примеру. Теперь Брэди обрадовался передышке, поблагодарил Уиллоу и вышел наружу в тень дерева с сандвичем и чашкой кофе. Хоть ему очень не хотелось оставлять Лобо наедине с Уиллоу, он нуждался в отдыхе, в том, чтобы быть подальше от осуждающего, испытующего взгляда Лобо. На мгновение он задержался у двери, но подумал, что вряд ли что могло случиться так близко от дома, со все время снующими туда-сюда детишками.