Текст книги "Вне закона"

Его рот нерешительно переместился с ее губ на грудь, полизывая, вбирая в себя, касаясь груди щекой. Потом язык его опустился к ее животу, и он почувствовал, что она вздрагивает всем телом, как и он.

Уиллоу ощущала себя хрупкой драгоценностью. Сначала ее поразила его нежность, но теперь она удивлялась, как вообще могла думать, что могло быть иначе. Она видела, как осторожно он держал Чэда, и как намазывал джем на бисквит Салли Сью – проблески той его стороны, которую он так хорошо прятал.

Она так любила его. Любила эти бирюзовые глаза, время от времени сверкавшие скрытым огнем, это напрягшееся тело, с таким трудом пытавшееся сдержаться, когда весь он стремился к ней, точно так же, как и она к нему. Она любила этот шрам на его плече, потому что он был его частью, и любила силу и изящество в нем.

Ее рука поднялась к его щеке и направляла ее, пока их губы снова не встретились. В этот раз между ними не было сдержанности, только всепоглощающее стремление стать единым целым, отдать себя другому так, как никогда раньше.

Она почувствовала его мужество у входа в самую потаённую, скрытую часть ее, и наслаждалась движением горячей, пульсирующей кожи. В самой глубине ее возникло глубокое, сильнейшее желание, заставляя без стеснения двинуться ему навстречу, наслаждаясь контрастом от прикосновения ее нежного тела к его твердым мышцам.

От самой нерешительности его движений, когда все его лицо и напряженные мышцы выражали желание, она пульсировала любовью к нему. Ей было больно от сочувствия к этому человеку, который так боялся заботиться о ком-либо, но в котором было заключено столько заботы.

Потом, когда он проник глубже, все растворилось, и вдруг она почувствовала резкую боль, настолько неожиданную, что она вскрикнула. Он замер, но его мужество продолжало трепетать внутри ее тела. Боль ушла, и необходимость преодолела неожиданность, необходимость стереть отвращение к себе, мелькнувшее на его лице.

Теперь он был весь ярость, но все равно его рот дарил ей сокровища. Ощущение наполненности в ней, странное необычностью, сменилось чем-то столь чувственным и прекрасным, что она инстинктивно стала двигаться вместе с ним, стремясь к какой-то неведомой цели. Ее переполнил жар, когда, убыстряя движение, он проникал глубже и глубже. Подобно раскатам грома, ее сотрясало наслаждение, каждая волна мощнее предыдущей, набирая силу, пока она не затерялась в буре блистающих молний и вспышек великолепия.

Она вскрикнула, и его губы снова завладели ее губами, в то время как он еще раз глубоко погрузился в нее, вызвав последний взрыв, после которого все ее тело почувствовало удивительное тепло и удовлетворение.

Она посмотрела на него и увидела в его глазах неверие, преклонение, страсть, от чего их зелено-голубой свет стал еще более сверкающим. Он не пытался оторваться от нее, и ей было драгоценно общение его тела, так интимно связанного с ее телом. Его губы тронули уголок ее глаза и задержались там, подхватив выкатывающуюся слезинку.

– Простите меня, – прошептал он.

– Нет, – сказала она, – это от благодарности, не от разочарования.

Ее вознаградила улыбка, неожиданно мальчишеская и невыразимо привлекательная.

Они лежали вместе, все еще соединенные так близко, как только возможно, не решаясь прервать очарование и ощущение близости, боясь сказать что-то, чтобы не разрушить их спокойствие и удовлетворенность. Он взял ее руку в свою, просто держа ее. Она заподозрила, что такое он делал впервые, и ее пальцы сжались вокруг его ладони.

– Я и не думал, – наконец, сказал он. – Я…

У нее сжалось горло от глубины чувства и благоговения в его голосе.

Он слегка подвинулся, и она ощутила внезапную потерю его тела. Она положила голову ему на грудь, слушая стук сердца. Его кожа была чуть влажной, и она слизнула эту влагу, чувствуя, как он отзывается всем своим существом.

– Осторожнее, леди, – сказал он резко, но с ноткой нежности, почти ласки.

Она ощутила порыв любви к нему, преодолевающий все, чем она была, что знала или о чем заботилась.

Она знала, что он заметил это по ее глазам, так как вдруг отодвинулся. Глаза его наполнились отчаянием, а руки потянулись за одеждой.

– Джесс?

– Лобо, – ответил он низким, рассерженным голосом, – Лобо.

И, подхватив одежду, он ушел за деревья.

Глава 19

Уиллоу одевалась не спеша. Ее тело все еще подрагивало, кожу покалывало. Каждое ощущение оставалось источником чуда.

Ей надо было бы разочароваться при его внезапном уходе, но этого не случилось. Она знала, как он пытался держаться на расстоянии, оставаться невовлеченным в близость с кем-либо, и понимала, как должно было расстроить его такое полное поражение.

И, конечно же, с его точки зрения это было ужасное поражение. Потому что он не просто совокупился с ней. Он отдал ей часть себя. Мягкие движения и нежные прикосновения исходили из самой его глубины, из закоулков, о которых он сам не знал, и они оставили его беззащитным.

Теперь он, скорее всего, сожалел о каждом прекрасном мгновении.

Но, как в шкатулке Пандоры, однажды освобожденные, эти чувства и переживания было невозможно снова вернуть в заключение. Он мог попытаться. Она знала, что он будет пытаться.

И потерпит неудачу.

Она хотела пойти за ним, но интуиция подсказала ей, что это не было бы мудрым. Он должен был сам со всем разобраться. Он должен был вернуться по собственной воле. И он вернется – ненадолго. А потом…

Уиллоу не хотелось думать о «потом». Она готова была довольствоваться тем временем, что было отпущено.

Она медленно встала и прошла к берегу реки. Вода стояла очень низко, в некоторых местах не больше фута глубиной, и она подумала о замысле Джесса. Он был и хитроумным, и опасным, и ее снова поразило, как хорошо у него выходило все, за что бы он ни взялся, была ли это работа с лошадьми, постройка сарая, или устройство обороны вокруг дома.

С той ночи она также знала, что он был так же хорош с револьвером.

Но она просто не могла думать о нем, как о хладнокровном профессионале. Это был бы не первый раз, когда репутация человека оказывалась искаженной и перевранной. Может, в этом было все дело, может все о нем преувеличивалось, пока стало невозможно отличить легенду от правды.

Ничего, что ей о нем рассказывали, не вязалось с тем, что она видела в Джессе, что она знала о нем.

Преувеличение? Ложь? У нее сдавило горло при мысли о нем. Его называли коварным. Коварным и безжалостным.

Это не ее Джесс. Не тот человек, который вытащил Салли Сью из колодца, или спас Чэда от разъяренного быка, или вытащил законника из горящего сарая. Не тот человек, который касался ее так нежно.

Вдруг она почувствовала, что он возвращается, больше ощутила, чем услышала. Она медленно повернулась и посмотрела на него.

Его губы были плотно сжаты, глаза непроницаемы. Все в нем выдавало напряжение.

– Извините, – с трудом выговорил он, и Уиллоу поняла, что, наверное, он никогда раньше не произносил этого слова. На его губах оно звучало непривычно, резко, почти недоверчиво.

Уиллоу подошла к нему и взяла за руку.

– Посидите со мной немного.

– У меня много работы.

Но он не выдернул руку, и протянул другую руку к ее щеке и погладил ее тыльной стороной ладони.

– Нам пора идти.

– Пожалуйста, – сказала она, и он, сдавшись, чуть наклонил голову. Он послушно прошел за ней к берегу, где она села, вынуждая сесть и его, и потом откинулась к нему на грудь.

– Ни о чем не сожалейте, – сказала она. – Это было самое чудесное, что я испытала за свою жизнь. – Она посмотрела вверх и увидела, как сжались его губы и дернулась щека. Он боролся с чем-то, возможно, с ней. Определенно с собой.

– Я не принесу вам ничего, кроме беды, – наконец сказал он.

– Вы уже дали мне, по крайней мере, три жизни, – ответила она. – И сарай. Эстеллу, которая готова начать новую жизнь, и Брэди, который выглядит лучше, чем когда-либо. – Она вдруг вспыхнула. – И сегодня. Вы дали мне сегодня. И этого у меня никто не отберет.

Он уставился на нее. Она все спутала. Он не собирался делать ничего из того, что она только что сказала. Если бы у него было время подумать, он ничего бы этого не сделал, Он ни на что не годился.

Лобо старался вспомнить худшее из того, что он мог ей сказать, то единственное, что могло оттолкнуть ее. И понял, что это было. Он пытался выдавить из себя слова, но эту тайну он спрятал глубже всех, охранял больше всех. И теперь настало время сказать ей.

Он не знал, как. Как мог он сказать ей, что не может читать и писать? Такой, как она, чьей жизнью были книги и учение?

Слова в конце концов были сказаны, потому что это было необходимо. Но они вышли обрывисто, с трудом.

– Я… я даже… не умею читать. – Его поразило озадаченное выражение ее глаз. Она действительно была озадачена. Ее изумило, что он не умел читать, в основном потому, что он так хорошо все умел. Но потом она вспомнила о его прошлом, и все стало на место. И все же она не понимала, почему он очевидно стыдился этого. Наверное, это для него было чем-то очень важным, и она снова почувствовала эту его незащищенность, такую привлекательную, так отделявшую его от человека, которого в нем как будто видели все остальные.

– Это легко исправить, – негромко сказала она. – Научиться читать – одна из причин, по которой Джейк оставил мне ранчо. Джейк хотел научиться, и я давала ему уроки по выходным. А Чэд… я учу его вечерами. Его отец не отдавал его в школу.

– Джейк?

– Когда я приехала сюда, он больше всего хотел научиться читать Библию. Он очень стеснялся, и я заезжала по воскресеньям и учила его читать. Думаю, когда он сумел написать имя своей жены на Библии, он гордился этим больше, чем всем, что он когда-либо сделал.

Лобо вспомнил намеки Ньютона насчет Уиллоу и Джейка, и ощутил желание его прикончить, в то же время удивляясь, как просто Уиллоу восприняла то, что он считал своим самым большим недостатком. Но ведь его поражало принятие ею столь многих вещей. Так будет недолго, он это знал. Скоро она увидит, что он представляет собой на самом деле, а не только в ее воображении. И он не знал, сможет ли это вынести.

Но ведь он сам во всем виноват.

Откинувшись назад, она смотрела на него полными любви и гордости глазами, и ее слова на мгновение ослабили его сомнения, уменьшили до размеров песчинки стыд, который он всегда чувствовал от недостатка образования.

– Вы знаете так много. Вы только посмотрите на задачу, и вам сразу известно, как ее решить. Это гораздо важнее, чем если кто-то знает только книги и ничего больше. – Она играла его рукой. – В вас столько силы, – добавила она.

В нем поднялась волна неожиданного удовольствия. Внезапно ему захотелось быть всем, что она в нем видела, но потом его охватило отчаяние. Он не был таким и никогда не будет. За его плечами было слишком многое. Но пока он будет радоваться тому, что есть. Его руки перебирали ее косу, расплетая пряди, так что волосы свободно спадали вокруг лица. Они были такие шелковистые, такие притягательные. Он склонил голову, вдыхая свежий цветочный запах, в то время как их обоих обдувал легкий ветерок и разрозненные лучи солнца играли на их коже. Он никогда не знал такого спокойного удовлетворения. Впервые в жизни он чувствовал покой, и радость, и любовь, и наслаждался этим, зная, что этот момент мимолетен и вскоре станет лишь воспоминанием. Его тело приятно побаливало от недавней близости, и у него в горле пересохло от этой загадки, загадки и счастья, о которых он и не подозревал, что они существовали между мужчиной и женщиной.

– Вы так красивы, – снова сказал он.

Уиллоу услышала неизбывную печаль в его голосе, и ей хотелось придать ему уверенности, утешать и любить его. Опять вернулось откровенное одиночество, с каким-то намеком на беспомощность. А ее мужчине беспомощность не подходила.

Ее мужчине.

И тут она сказала то, чего не собиралась говорить, потому что думала, что ему это не понравится. Но ее переполнили чувства, и она не могла их удержать.

– Я вас люблю, – сказала она.

Он ничего не ответил. Не отпрянул, как она ожидала. Вместо этого он сидел неподвижно, как статуя, и в его глазах отражались глубочайшая печаль, которую она когда-либо видела в человеке.

Его руки двигались по ее телу, как будто запоминая каждый изгиб. Она не сводила взгляда с его лица и заметила, как дергается жилка на щеке. Она провела пальцем вдоль жилки и та, казалось, подпрыгнула под ее прикосновениями. Он закрыл глаза, и она поняла, что так он пробовал прервать струившиеся между ними эмоции. Да, это была страсть, но и нечто гораздо большее, чего, поняла она, ему не хотелось ни узнавать, ни признавать.

– Это худшее, что вы могли бы сделать, – наконец произнес он.

– А я думаю, что лучшее, – возразила она, задирая голову и целуя его в губы.

Когда она отодвинулась, он хотел что-то сказать, но она прижала кончики пальцев к его губам.

– Я ничего не прошу, – сказала она. – Ни чтобы вы остались, хоть я и хочу этого, никаких обещаний. Просто немного побыть с вами.

– Этого недостаточно, – сказал он. Слова застревали в горле, звучали неубедительно.

– Мне достаточно.

– Это не правильно.

Вместо ответа она только придвинулась к нему, впитывая его присутствие, его запах, его тепло.

Они долго сидели так. Лобо знал, что всю оставшуюся жизнь будет мерить этим часом, этим вечером. Из всех мгновений его жизни эти были теми, что делали стоящими все остальное, что оправдывали все остальное.

Наконец, Уиллоу прервала молчание. Ей не хотелось этого, но она должна была знать о нем больше, знать, как преодолеть все воздвигнутые им барьеры.

– Вы когда-нибудь скучаете по апачам?

– Нет.

Ответ, как и большинство его ответов, был коротким и не располагал к продолжению расспросов.

– Расскажите мне о них?

Он посмотрел на нее и увидел спокойную заинтересованность, в отличие от откровенного любопытства, которое он встречал в глазах других, спрашивавших то же самое. Он пожал плечами.

– Они жестоки, но их жизнь жестока. И всегда была такой.

– У вас… у вас там была семья?

Лобо понял, что она имеет в виду жену.

– Нет, – ответил он.

– Почему вы ушли от них?

Он решил, что ей хочется услышать что-то геройское, всем этого хотелось. Но она хотела точно знать, кто же он есть.

– Меня снова взяли в плен, – ровным голосом сказал он. – На этот раз солдаты. Они внезапно напали на группу, с которой был я. Из засады. Они шли по поселению, убивая тех, кто пережил атаку.

Он слышал, как она ахнула от ужаса.

– Да, – сухо добавил он, – солдаты тоже убивают. Женщин и детей так же, как и воинов. Я был ранен, и они бы убили меня тоже, но заметили мои волосы, а было объявлено вознаграждение за белых пленников. Вместо того чтобы прострелить мне череп, они связали меня и отвезли в форт. Я был единственным, кто выжил.

Она смотрела на него с ужасом и недоверием. Он чуть улыбнулся, но без всякого выражения.

– Апачи убили бы их, и, возможно, более изобретательно, если бы вышло наоборот.

– А вы…

Она сразу же пожалела о своих словах. Ответ виден был по его лицу. Обучаешься на том, чему тебя учат, что ты видишь, что испытываешь. Она знала это. Очевидно, его никогда не любили и он сам не испытал любви, или сочувствия, или жалости, но все же он спас Салли Сью, и Чэда, и Брэди, каждый раз рискуя своей жизнью.

– Да, – снова сказал он.

Уиллоу сидела не шевелясь, думая о его прошлом. Ей так везло. Хотя ее мать умерла, отец был любящим, пусть даже и рассеянным родителем. А в школе были друзья, безопасность, ощущение сопричастности и сочувствия. Она знала, что у него никогда ничего такого не было.

– Это было… очень плохо, когда апачи захватили вас?

Обо всех этих годах он никогда не рассказывал ни одной живой душе, никогда не чувствовал необходимости оправдать свое пребывание среди апачей. Ему попросту было безразлично, кто что думал. Теперь было не так. Он проклинал себя за это чувство, но ничего не мог поделать. Он сглотнул слюну и закрыл глаза при воспоминании об этом нападении на караван: огонь, крики, выстрелы, ругательства, наконец тишина, если не считать испуганного всхлипывания немногих оставшихся в живых детей. Оно продолжалось недолго.

– Они забрали моего брата и меня… и пятерых других – наконец, сказал он. – Выжил только я.

– А ваш брат….

– Он стал отставать. Они оставили его умирать в пустыне. – Слова звучали, как бесстрастное изложение факта, но Уиллоу почувствовала, как он снова весь напрягся, и поняла, как много крылось за этими словами.

– А потом?

– Меня отдали старухе в рабы.

На этот раз его голос выражал эмоции. Явную, ярую злость. Она обхватила его руку, переживая смятение и боль маленького мальчика, которого оторвали от всего близкого и швырнули в совершенно враждебный и незнакомый мир.

– И вы…

– Стал одним из них, – закончил он за нее. – О да, я стал одним из них. Либо это, либо мучительная смерть, а я не хотел доставлять им больше удовлетворения, чем уже доставил. – Он выговаривал слова отчетливо, резким, почтя прерывающимся от напряжения голосом.

Ее пальцы сжались вокруг его руки, и она поднесла ее ко рту, прижав тыльную сторону ладони к щеке и касаясь ее губами. Она должна была знать остальное, а остальное было таким неприглядным.

– Я убил сына вождя, когда был еще мальчишкой, – снова заговорил он. – И продолжал убивать, потому что только так апачи могут выжить. Они устраивают набеги. Они воруют. У мексиканцев, у белых. Так они жили с незапамятных времен.

Она хотела что-то сказать, но он высвободил свою руку и прижал к ее рту.

– Нет, – сказал он, – вы должны узнать все.

Уиллоу почувствовала, что ее сердце дико колотится. Раньше он пытался что-то рассказать ей урывками, но теперь вынуждал увидеть все сразу. Он собирался раскрыть ей душу, и она была одновременно зачарована и испугана.

– Апачи не доверяли мне, но обнаружили, что у меня было полезное умение – умение убивать. Я убил солдат больше, чем любой другой. Я убивал мексиканцев при набегах. Однажды я даже убил белых поселенцев, когда апачи испытывали меня. – С этими словами он посмотрел ей прямо в глаза, ожидая увидеть там проклятие и отвращение.

Но ее глаза были такими же ярко-синими, чуть прикрытыми дымкой, как глубокое горное озеро с утренним туманом. Отчасти он говорил не правду. Он убивал солдат, но, насколько он мог вспомнить, ни разу он не убил поселенца. Это не имело значения, он участвовал в таких рейдах и был виноват так же, как и те, кто убивал – апачи. Он знал, что хочет напугать ее, чтобы она отшатнулась, чтобы уберечь ее от страданий потом, и для него это было очень важно.

– Так, – медленно сказал он, – я получил имя Лобо. Хищник.

– Но это же далеко не все, что в вас есть, – сказала Уиллоу, не в силах больше переносить это горькое самообличение. Он покачал головой.

– Даже в армии это поняли. Они хотели, чтобы я стал их следопытом, чтобы обернулся против своих – если у меня вообще есть свои. Думаю, я мог считать своими апачей не хуже других. – В его смешке не было веселья.

– А потом… – тихо произнесла она.

Он пожал плечами.

– Я не стал следопытом, но быстро понял, что в мире белых человеку нужны деньги. Я не мог бы выпрашивать работу, которую никто не даст тому, кто жил с апачами, а почти везде, куда я попадал, кто-нибудь знал об этом – или узнавал вскоре. Такие сведения путешествуют далеко. Так я занялся тем, что для меня естественнее всего.

– Но вы так много умеете делать, – заметила Уиллоу. Она провела ладонью по его руке, чувствуя крепкие мышцы, ощущая их силу, их уют и безопасность.

– Вы так упорно стараетесь видеть лучшее, верно, леди? – сказал он. – Вы ничего не слышали, что я говорил?

– Я все слышала, – мягко ответила она, – и не думаю, чтобы кого-нибудь могла уважать больше. Не понимаю, как вы вообще смогли выжить, и все же в вас сохранилась забота о людях, о Салли Сью, Чэде.

– Это детишки, – проворчал он, отбрасывая ее слова. – Кроме того, я и не собирался…

– Помогать им? Это вышло непроизвольно, – сказала она с победной улыбкой. – А как насчет Брэди?

– Что насчет него? – опять проворчал Лобо.

– Вы могли оставить его в сарае.

– Надо было бы.

– Но не оставили.

– Подумал, какая-нибудь глупая баба или ребенок попробуют добраться до него, тогда мне все равно придется вернуться за ними.

Уиллоу вдруг усмехнулась неожиданному объяснению, и его резкое выражение на мгновение изменилось, сперва стало застенчивым и потом забавным, когда он понял, как нелепо звучало его объяснение.

– Я люблю вас, – снова прошептала она. – И у вас самая чудесная улыбка в мире.

Улыбка сразу же перешла в нахмуренность. Она подняла голову, поцеловала эту нахмуренность, чтобы она исчезла. Его лицо опять смягчилось, и она решила, что он необычайно симпатичный.

– Вот уж чего вам совсем не надо делать, – наконец ответил он.

– Возможно, – признала она.

– Мне не сидится на месте, – сказал он. – Перекати-поле. Всегда в движении.

– Знаю.

– И всегда находятся такие, кто думает, что окажется чуть быстрее меня.

– Знаю.

– Все, кто рядом со мной, могут влипнуть в перестрелку.

– Наверное, так, – сказала она.

– А как насчет детишек? Я подаю чертовски ужасный пример.

– Вы чудесный пример.

– Будь я проклят, – сказал он негромко, почти озадаченно.

– Даже когда ругаетесь.

– Черт.

– И они все вас обожают.

– Будь я проклят, они не могут! Им нужен кто-нибудь вроде… доктора. – Он с трудом выдавил слово из себя, но это была правда.

Он выглядел таким расстроенным, что она не могла не улыбнуться, потом засмеяться, и он понял, что попался на крючок. Играючи, любя, его поймали на крючок, тем не менее. Он знал, что должен был рассердиться, но она выглядела такой очаровательной, что он не мог ничего поделать, только вернуть ее поцелуй, чувствуя, как в нем снова все сжимается.

Ее руки обвили его шею, и он оказался окутан ее волшебством, сладким вызовом любви, которая делала с ним черт знает что. Он снова почувствовал, что его мужество наполняется, почувствовал жар, волнами охватывающий все его тело, его губы крепче прижались к ее губам, и поцелуй стал состязанием, состязанием в том, кто кого быстрее соблазнит. Нежным и сладким, а потом жарким и бурным, пока вся его сдержанность не растворилась в пылу этого мгновения. На этот раз он не ругался. Он забыл себя, не успев осознать этого. Теперь их рукам была привычна одежда другого, и вскоре они опять были обнажены и их тела сливались в одно, на этот раз приобретя знание, убыстрявшее их движения.

Он ощущал себя самым богатым человеком на земле, и самым удачливым. Его тело, обожавшее ее так, как не выразить словами, медленно, бережно продвигалось в ней, пока их обоих не закружило в неуправляемом вихре. Погружаясь в нее все глубже и глубже, приспосабливая ритм к ее отклику, он слышал, как она чуть ахнула, и поразился, как это у него вышло прожить полжизни, не зная о существовании такого изысканного наслаждения. Он чувствовал, как ее тело все больше и больше охватывает жар, пока она не вскрикнула, требуя большего, и он погрузился так глубоко, как мог, все убыстряя ритм, теперь опережаемый движениями ее тела.

Потом – потрясающая кульминация, переполнившая их потоками наслаждения, постепенно спавшими до мелкой ряби, погрузившей их, насыщенных и изможденных, в воды довольного, расслабленного покоя. Он перестал покусывать ее шею и посмотрел на нее. На ее губах застыла улыбка удовлетворения, глаза сияли, как ярчайшие звезды, и щеки пылали подобно розам.

На этот раз он не хотел уходить. Ему было слишком хорошо. Его телу было слишком хорошо. У него не осталось энергии даже на то, чтобы побороться с кузнечиком, не говоря уж о благих намерениях, поэтому он просто выкинул их из головы, впитывая только настоящее – запах ее волос, прикосновение ее тела, щекотание ее кожи, продлевая изысканное, разделяемое ими обоими единение. Ее ладонь поглаживала его руку, ероша светлые волосы, и на этот раз он был для нее одним из ее книжных богов.

В первый раз тоже было хорошо, но тогда с каждой стороны было колебание, была боязнь, было сознание вины. А теперь не было ничего этого, только чувство, что произошло что-то чудесное, и из ее горла вырвался журчащий звук, похожий на довольное мурлыкание наконец-то нашедшей дом кошки. Лобо пробовал убедить себя, что все это было ошибкой, ужасным промахом, но не смог. Да проживи он до ста лет, он никогда бы не пожалел об этом мгновении. Он мог только надеяться, что и она не пожалеет.

Солнце спустилось ниже, заливая место, где они лежали, розовым маревом. Его руки, любя и вспоминая, ласкали каждую частицу ее тела. Потом он медленно отодвинулся, ни на мгновение не отрывая напряженного взгляда от ее лица. Он хотел так много сказать ей, должен был так много сказать, но не мог. Ему хотелось поклясться в любви, но ведь ничего не изменилось. Он все еще оставался Лобо, наемным убийцей, бродягой, презираемым порядочными людьми.

Он раздумывал, действительно ли она понимала это, как утверждала, действительно ли верила, что он уедет. Не станет ли она со временем ненавидеть его за этот день?

– Нам пора идти, – сказал он, но не грубо, как раньше. В его голосе слышалась нежность, от которой Уиллоу хотелось петь, в глазах была печаль, от которой хотелось плакать, и решительность, от которой хотелось кричать.

Ничего этого она не сделала, а просто встала и позволила ему застегнуть ей пуговицы. Он подсадил ее на лошадь, и мгновение стоял, глядя на нее.

– Поезжайте вперед, – наконец, сказал он. – Я скоро приеду.

– Вы вернетесь? – Уиллоу не смогла сдержать внезапное беспокойство.

Он стоял молча, и когда заговорил, в его голосе звучало поражение.

– Я вернусь, – сказал он, прежде чем отвернуться и уставиться на реку.

Несколько секунд она смотрела на него. Несмотря на отчаяние в его голосе несколькими мгновениями раньше, он держался прямо, как всегда, не опуская головы, и ее сердце заколотилось. Он выглядел одновременно очень сильным и беззащитным – неотразимое сочетание.

Уиллоу повернула лошадь и направилась к ранчо, с трудом удерживаясь, чтобы не обернуться. Ее тело ощущалось таким цельным, но мысли были заняты беспокойством о нем, о том, что он задумал. Несмотря на его заверения, она подозревала, что он решил уехать.

Если и не сегодня, то скоро он все равно уедет.

Но Боже, пусть не слишком скоро, торговалась она, не слишком скоро.