Текст книги "Поступь хаоса"

5
Все, что ты знаешь

– Я доведу тебя до реки, – говорит Бен, когда мы в спешке пересекаем поле – второй раз за день. – Оттуда пойдешь сам – по берегу до болота.

– Там же нет дороги, Бен, – удивляюсь я. – И всюду кроки. Ты хочешь, чтобы меня убили?

Он глядит на меня ровным взглядом и, не сбавляя шага, отвечает:

– Другого пути нет.

– Кроки! Болото! Тихо! Ка-ка! – тявкает Манчи.

Я давно перестал спрашивать, что происходит, все равно никто и не думает мне отвечать, поэтому мы просто бежим мимо овец, которые до сих пор не в загонах и, возможно, больше никогда туда не попадут.

– Овцы! – говорят они, провожая нас взглядами.

Мы идем дальше, мимо главного амбара, вдоль большой оросительной трубы, потом сворачиваем направо вдоль трубы поменьше и бежим в сторону дикой пустоши, туда, где в общем-то начинается остальная часть нашей огромной пустой планеты.

Бен заговаривает, только когда мы добираемся до деревьев:

– На той еде, что я тебе собрал, можно продержаться несколько дней, но растягивай ее до последнего: ешь фрукты, какие удастся найти, охоться.

– А сколько мне надо протянуть? Когда можно вернуться?

Бен останавливается. Мы только что вошли в лес. Река в тридцати метрах от нас, ее уже слышно, потому что течение здесь довольно бурное.

Вдруг мне начинает казаться, что я попал в самое одинокое место на всем белом свете.

– Ты никогда не вернешься, Тодд, – тихо произносит Бен. – Тебе нельзя возвращаться.

– Почему? – спрашиваю я тонким голосом – выходит почти мяуканье. – Что я такого натворил, Бен?

Он подходит ко мне:

– Ничего, Тодд. Ты не сделал ничего дурного.

Бен обнимает меня – очень крепко, – и мою грудь вновь спирает: я напуган, зол и растерян. Сегодня утром, когда я проснулся, все было как обычно, а сейчас меня выгоняют из города, Бен и Киллиан ведут себя так, словно я умираю, и это ужасно нечестно, не знаю почему, нечестно, и все.

– Да, нечестно, – соглашается Бен, отстраняясь и пристально глядя мне в глаза. – Но этому есть объяснение. – Он разворачивает меня, открывает рюкзак и что-то оттуда достает.

Книжку.

Я опускаю взгляд.

– Ты ведь знаешь, я плохо читаю, – вздыхаю я, чувствуя себя идиотом и сгорая от стыда.

Бен немного нагибается, чтобы поравняться со мной. Его Шум ни капельки не успокаивает.

– Знаю, – мягко говорит он. – Я всегда хотел больше времени уделять твоему… – Он умолкает и протягивает мне книжку: – Дневник твоей ма. Она вела его с тех пор, как ты родился. И до самой смерти.

Мой Шум широко раскрывается.

Дневник моей ма. Личный дневник!

Бен проводит рукой по обложке:

– Мы пообещали ей, что не дадим тебя в обиду. Что ты будешь в безопасности. Пообещали, а потом тут же выбросили из головы, чтобы никто не догадался по нашему Шуму, что мы задумали.

– Включая меня.

– Иначе было нельзя. Если бы даже самая малость проникла в твой Шум, а потом в город… – Бен не заканчивает.

– Как сегодняшняя тишина на болоте, – добавляю я. – Стоило моим мыслям проникнуть в город, как начался хаос.

– Нет, признаться, этого мы не ожидали. – Бен глядит в ясное небо, давая понять, что сегодняшние события застали его врасплох. – Такого мы и представить себе не могли.

– На болоте прячется что-то опасное, Бен. Я чувствую.

Он только вновь протягивает мне книгу.

Я затряс головой:

– Бен…

– Знаю, Тодд. Но ты должен попытаться.

– Нет, Бен…

Он опять ловит мой взгляд – и не отпускает:

– Ты доверяешь мне, Тодд Хьюитт?

Я почесываю бок, не зная, что ответить.

– Конечно, – наконец выдавливаю я. – По крайней мере, доверял, пока ты не принялся собирать мои вещи.

Бен смотрит на меня еще пристальней, его взгляд похож на солнечный луч.

– Ты мне доверяешь? – повторяет он.

Я поднимаю взгляд. Конечно, я все еще ему доверяю.

– Да, Бен.

– Тогда поверь и вот чему: все, что ты сейчас знаешь, неправда.

– Что именно? – спрашиваю я, немного повышая голос. – И почему ты просто не расскажешь мне правду?

– Потому что знание опасно, – отвечает Бен серьезным, как никогда, тоном. Я пытаюсь заглянуть в его Шум, но тот взрывается и отгоняет меня. – Если я скажу сейчас, твои мысли загудят громче пчелиного улья во время сбора меда, и тебя сразу же найдут. Ты должен бежать, Тодд. Бежать как можно дальше.

– Но куда?! – кричу я. – Бежать-то некуда!

Бен глубоко вздыхает:

– Есть.

Я молчу.

– В начале дневника ты найдешь сложенную карту, – говорит Бен. – Я сделал ее сам. Не вздумай на нее смотреть, пока не убежишь подальше от города, ясно? Ступай на болото. Там ты разберешься, что делать.

Шум его говорит об обратном: он вовсе не уверен в том, что я разберусь.

– Да и мало ли что может случиться, верно? – вслух добавляю я.

Бен не отвечает.

– Почему вы заранее собрали мой рюкзак? – спрашиваю я, немного пятясь. – Если то, что случилось на болоте, было так неожиданно, почему вы давно были готовы выгнать меня из города?

– Мы задумали это, когда ты был совсем маленьким. – Бен с трудом проглатывает ком в горле, и меня со всех сторон окружает его печаль. – Мы хотели выслать тебя отсюда, как только ты достаточно повзрослеешь и сможешь сам…

– Да бросьте, вы просто хотели отдать меня на съедение крокам! – Я снова пячусь.

– Нет, Тодд!.. – Бен делает шаг в мою сторону, по-прежнему протягивая мне дневник.

Я пячусь еще немного. Он опускает руки.

А потом закрывает глаза и открывает мне Шум.

Первым делом я читаю в нем слова Всего один месяц… Тогда наступит мой день рождения…

День, когда я стану мужчиной…

И… И…

И тогда…

Случится то, что случается со всеми мальчиками, которые становятся мужчинами…

Они проходят через это сами, в одиночку…

Без чьей-либо помощи…

Убивают в себе детство до последней капли…

И… И…

И вот куда на самом деле подевались люди, которые…

Вот черт…

Я больше не хочу об этом говорить.

А описать свои чувства попросту не могу.

Я смотрю на Бена: он теперь стал совсем другим человеком, ничуть не похожим на моего Бена.

Знание опасно.

– Вот почему никто тебе не говорил, – произносит он. – Чтобы ты не сбежал отсюда.

– Разве вы бы не защитили меня? – спрашиваю я. Ах, черт, опять это мяуканье! Заткнись!

– Мы защищаем тебя, Тодд. Ты должен бежать. Вот для чего мы учили тебя выживанию – охоте и всему прочему. Тодд, тебе пора…

– Почему вы ждали так долго? Все должно случиться уже через месяц! Зачем тянули?

– Беда в том, что мы не можем пойти с тобой, Тодд. А бросить тебя на произвол судьбы… Это невыносимо! Ты еще так мал… – Бен опять гладит обложку дневника. – Мы надеялись на какое-нибудь чудо, что нам не придется…

…тебя терять, продолжает за него Шум.

– Но чуда не произошло, – вздыхаю я.

Бен качает головой и протягивает мне дневник:

– Прости нас. Прости, что все вышло именно так.

И в его Шуме столько искренней скорби, столько тревоги и невыносимой грусти, что я понимаю: он говорит правду, – и поделать ничего нельзя. Я неохотно беру книжку, кладу ее обратно в пакет и прячу в рюкзак. Больше мы ничего не говорим. Да и что говорить? Все или ничего. Всего не скажешь, остается ничего.

Бен вновь притягивает меня к себе, задевая воротником разбитую губу, как Киллиан, но на сей раз я не отшатываюсь.

– Всегда помни, – говорит он, – когда твоя ма умерла, ты стал нам сыном. Мы с Киллианом очень тебя любим. Всегда любили и будем любить.

Мне хочется промямлить что-то вроде «Никуда я не пойду…», но я не успеваю.

Раздается БАХ!!! – такого грохота я еще никогда не слышал в Прентисстауне, как будто что-то взорвалось, взорвалось прямо в небе.

И звук мог раздаться только на нашей ферме.

Бен сразу меня отталкивает. Хотя он ничего не говорит, в его Шуме бьется одно слово Киллиан!

– Я пойду с тобой! – выпаливаю я. – Помогу вам драться.

– Нет! – кричит в ответ Бен. – Ты должен бежать. Пообещай мне, что убежишь. Пройдешь через болото и убежишь.

Секунду или две я молчу.

– Обещай, – повторяет Бен, теперь уже повелительно.

– Обещай! – лает Манчи, и даже в его голосе слышится страх.

– Обещаю, – наконец выдавливаю я.

Бен убирает руку за спину и что-то достает, дергает из стороны в сторону, пока оно не отстегивается совсем, и передает мне. Это его охотничий нож, большой, складной, с костяной рукоятью и зазубренным клинком; такой что угодно прорежет. Именно такой я мечтал получить на свой главный день рождения. Бен дает мне его прямо с ремнем, так что теперь я могу носить его сам.

– Возьми. На болоте пригодится.

– Я еще никогда не дрался со спэком, Бен. Но он не убирает нож – приходится взять.

С фермы опять долетает БАХ! Бен оборачивается на звук, потом снова смотрит на меня:

– Живо. Спустись вдоль реки к болоту и пройди его насквозь. Беги как можно быстрее и лучше не оглядывайся, Тодд Хьюитт. – Бен берет меня за руку и крепко сжимает. – Я найду тебя, если смогу. Клянусь, – говорит он. – Но ты не останавливайся, Тодд. Помни, что обещал.

Вот и все. Это наше прощание. Прощание, о котором сегодня утром я даже не догадывался.

– Бен…

– Вперед! – кричит он и убегает прочь, оглянувшись всего один раз, – назад к тому, что творится сейчас на краю нашего света.

6
Нож в моей руке

– В перед, Манчи! – кричу я и разворачиваюсь в сторону болота, хотя мне всей душой хочется броситься следом за Беном: он побежал в другую сторону, чтобы сбить с толку преследователей.

На миг я останавливаюсь: из дома доносится несколько взрывов потише. Я вспоминаю про винтовку, которую Киллиан отобрал у Прентисса-младшего, и про винтовки мэра Прентисса и его людей, спрятанные в городе. Десятки ружей против одного украденного и нескольких наших… Долго Киллиан не продержится. Но что это были за взрывы? Тут меня осеняет: Киллиан взорвал генераторы, чтобы сбить с толку врагов, растревожить Шум города и спрятать мой шепоток во всеобщем гвалте.

Все ради меня.

– Вперед, Манчи, – повторяю я, и мы бежим к реке, а потом сворачиваем направо и спускаемся по берегу с холма, держась подальше от зарослей у самой кромки воды.

Зарослей, в которых живут кроки.

Я вынимаю нож и крепко стискиваю рукоять.

– Что так, Тодд? – без конца лает Манчи (это у него вместо «Что происходит?»).

– Не знаю, Манчи. Заткнись и не мешай мне думать.

Рюкзак на бегу бьет меня по спине, но мы не сбавляем шага, продираемся сквозь высокую траву и перепрыгиваем через упавшие деревья.

Я вернусь. Да, я непременно вернусь. Мне сказали, на болоте я сам пойму, что делать, – вот я и разобрался. Сперва убью спэка, если смогу, а потом вернусь на ферму и помогу Бену с Киллианом, и мы вместе сбежим в то место, о котором говорил Бен.

Да, так я и поступлю.

– Обещал, Тодд, – говорит Манчи. У него испуганный голос: заросли все ближе и ближе.

– Заткнись. Я пообещал, что не буду останавливаться, но для этого мне сперва надо вернуться.

– Тодд? Тодд? – повторяет Манчи, но мне все равно.

На ферме нас теперь не слышно. Прежде чем превратиться в болото, река немного изгибается на восток, уводя нас еще дальше от города, и уже через минуту мы не слышим ничего, кроме собственного Шума и рева реки, который скрывает Шум охотящихся кроков. Бен называет это эволюцией, но почему-то не велит думать о ней рядом с Аароном.

Я тяжело дышу, и Манчи тоже задыхается, как будто вот-вот отдаст концы. Солнце потихоньку начинает садиться, но вокруг все еще светло как днем: на таком свету не спрячешься. Местность вокруг становится ровнее, и мы подходим ближе к реке, которая уже начала превращаться в болото. Ноги вязнут, идти очень тяжело. Да и зарослей вокруг намного больше. Ничего не поделаешь.

– Слушай кроков, – говорю я Манчи. – Слушай внимательно.

Вода здесь не так грохочет, и, если немного сбавить свой Шум и хорошенько прислушаться, можно услышать этих тварей. Земля становится еще мокрей. Мы месим грязь и едва тащимся. Я сжимаю нож крепче и держу его перед собой.

– Тодд? – говорит Манчи.

– Ты их слышишь? – шепотом спрашиваю я, стараясь смотреть под ноги, приглядывать за зарослями у воды и за Манчи одновременно.

– Кроки, Тодд, – говорит пес как можно тише.

Я останавливаюсь и прислушиваюсь.

Да, они там, их много, я слышу их мысли. Мясо, думают они.

Мясо, и пир, и зубы.

– Вот черт! – говорю я.

– Кроки! – повторяет Манчи.

– Идем.

Мы продолжаем путь, хотя земля вовсю хлюпает и ноги теперь проваливаются в грязь при каждом шаге, а из ямок выступает вода, и пройти дальше можно только через заросли. Я начинаю размахивать ножом из стороны в сторону, пытаясь резануть по каждому кусту на пути.

Я смотрю вперед и вижу, куда надо идти: вперед и направо. Мы прошли мимо города, здесь от школы начинаются дикие поля, переходящие в болото. Если перебраться через эту топь, мы будем в безопасности: на одной из тропинок, что ведут в глубь болота.

Неужели я был там только сегодня утром?

– Поторопись, Манчи, – говорю я. – Мы почти дошли.

Мясо, и пир, и зубы… И клянусь, Шум приближается.

– Живо!

Мясо.

– Тодд?

Я прорезаю кусты, вытаскиваю ногу из грязи и… Мясо, и пир, и зубы.

А потом – Ну-ка, песик…

Все, нам конец.

– Беги! – ору я.

И мы бежим, Манчи испуганно скулит и припускает вперед меня. Я вижу, как прямо под его ногами из кустов вырастает крок. Он прыгает на Манчи, а тот со страху прыгает еще выше, выше, чем может, и зубы крока щелкают в пустом воздухе, а сам он с плеском падает в грязь рядом со мной, взбешенный и растерянный. В его Шуме раздается Ну-ка, мальчик, и он прыгает на меня, и я даже не думаю, а просто поворачиваюсь и тычу рукой в воздух, и крок падает на меня, пасть у него открыта, когти выпущены, и я сейчас умру, но я выбираюсь из грязи на сухой клочок земли, а он на задних лапах бросается за мной, и только через минуту я понимаю, что никуда он не бросается, что крок умер, что мой новый нож торчит у него из головы и тварь дергается лишь потому, что я трясу ножом. Я вытаскиваю нож, и крок падает на землю, и я тоже падаю – от радости, что не умер.

И только когда я начинаю хватать ртом воздух, чувствуя стук крови в голове, а Манчи лает, лает и лает и мы оба смеемся от облегчения, только тогда я понимаю, что мы слишком шумели и кое-чего не услышали.

– Куда это ты собрался, малыш Тодд?

Аарон. Стоит прямо надо мной.

Не успеваю я и рта раскрыть, как он бьет меня кулаком в лицо.

Я падаю обратно на землю, рюкзак впивается в спину, и я становлюсь похож на перевернутую черепаху. Я не успеваю даже шевельнуться: Аарон уже хватает меня за воротник и кожу под ним и рывком ставит на ноги. Я ору от боли.

Манчи злобно тявкает: «Аарон!» – и кидается ему на ноги, но тот, даже не глядя, пинком отшвыривает пса с дороги.

Аарон держит меня и заставляет смотреть себе в лицо. Я могу открыть только один глаз.

– О святые небеса, что ты делаешь на болоте, Тодд Хьюитт? – Изо рта у Аарона несет мясом, а в Шуме безумная мешанина, какую и врагу не пожелаешь услышать. – Ты должен быть на ферме, мальчик.

Свободной рукой он бьет меня в живот. Я скрючиваюсь от боли, но Аарон все еще держит меня за воротник и кожу под ним.

– Немедленно возвращайся домой. Тебя ждут.

Я хватаю ртом воздух, но вдруг замечаю, каким тоном он это произносит, приглядываюсь к его Шуму и по некоторым картинкам узнаю всю правду.

– Это ты их подослал! – кричу я. – Моего Шума они не слышали! Это был ты!

– Из умных мальчиков выходят никчемные мужчины, – говорит Аарон, выкручивая руку.

Я воплю от боли.

– Они услышали тишину не в моем Шуме, а в твоем, и ты подослал их ко мне, чтобы не забрали тебя!

– Брось, Тодд, – отвечает Аарон. – Они услышали ее в твоем Шуме, а я только им помог. Помог узнать, кто чуть не накликал беду на наш город. – Он скрипит зубами и улыбается как сумасшедший. – И кого надо наградить за усилия.

– Ты спятил, – говорю я, и… боже, это чистая правда, боже, как бы я хотел ошибаться!

Аарон перестает улыбаться и стискивает зубы.

– Оно мое, Тодд, – шипит он. – Мое.

Понятия не имею, о чем он, но думать об этом стараюсь как можно громче, потому что в какой-то миг понимаю: мы с Аароном забыли об одной важной вещи.

Я ведь так и не выпустил из рук нож.

Тут все происходит очень быстро.

Аарон слышит про нож в моем Шуме, осознает свою ошибку и замахивается кулаком для нового удара.

Я замахиваюсь ножом, гадая, не тонка ли у меня кишка.

Из кустов что-то выпрыгивает, Манчи лает:

– Крок!

А в следующую секунду мы все слышим Ну-ка, человек.

Не успевает Аарон обернуться, как крок уже на нем: впивается зубами в плечо, обхватывает когтистыми лапами и тащит в заросли. Аарон отпускает меня, и я снова падаю на землю, хватаясь за ушибленную грудь. Аарон бьется в грязи с кроком, со всех сторон к ним медленно приближаются еще несколько кустов-плавников.

– Бежим! – лает Манчи, срываясь на визг.

– Это ты славно придумал! – говорю я и с трудом поднимаюсь на ноги.

От тяжести рюкзака меня немного шатает, а ушибленный глаз открывается с трудом, но мы не останавливаемся – бежим и бежим.

Вылетаем с прибрежных топей и вдоль дикого поля мчимся туда, где берет начало болотная тропинка. Когда мы добираемся до упавшего дерева, через которое я всегда переношу Манчи, он запросто перелетает сам, даже не останавливаясь, а я прыгаю следом, и мы несемся к спэкским постройкам, точь-в-точь как сегодня утром.

Нож все еще у меня в руке, в висках оглушительно бьется Шум, а я так зол и напуган и не в себе, что ни капельки не сомневаюсь: если я найду спэка, прячущегося в своей гнусной тишине, я зарежу его насмерть… насмерть… насмерть за все, что случилось со мной сегодня.

– Где? – спрашиваю я Манчи. – Где тишина?

Манчи нюхает воздух как сумасшедший, носится от здания к зданию, а я изо всех сил пытаюсь утихомирить свой Шум, но это попросту невозможно.

– Живей! – говорю я. – А то убежит…

Не успеваю я это сказать, как сам ее нахожу – дыру в Шуме, огромную и страшную, немного в стороне от нас, за постройкой, за теми кустами…

Уж теперь-то ей не уйти.

– Тихо! – лает Манчи и бросается мимо зданий прямо в заросли.

Тишина тоже двигается, а мне опять спирает грудь, жуткие, мрачные картины встают перед глазами, но я не останавливаюсь, я бегу за своим псом, задерживаю дыхание, сглатываю тяжесть в груди, стираю слезы, хватаю нож. Манчи лает, и я слышу тишину, она за этим деревом, прямо за этим деревом, я с воплями бросаюсь туда, прямо на тишину, мои зубы оскалены, я кричу, и Манчи лает и…

Я останавливаюсь как вкопанный.

Но нет, нож не убираю, не дождетесь.

Вот оно: смотрит на нас, тяжело дышит, скрючилось у корней дерева и шарахается от Манчи, в глазах неописуемый страх, руки вскинуты в жалкой попытке отпугнуть моего пса.

И я останавливаюсь.

Нож не убираю.

– Спэк! – лает Манчи как ненормальный. Я остановился, и ему теперь тоже страшно нападать. – Спэк! Спэк! Спэк!

– Заткнись, Манчи, – говорю я.

– Спэк!

– Я сказал заткнись!!!

На сей раз он затыкается.

– Спэк? – уже с сомнением спрашивает Манчи.

Я сглатываю слюну, пытаясь избавиться от комка в горле, от невероятной печали, которая все давит и давит мне на грудь. Знание опасно, люди врут, и мир меняется, хочу я этого или нет.

Никакой это не спэк.

– Это девочка, – вслух говорю я.

Это девочка.

Часть вторая

7
Если б на свете были девочки

– Это девочка, – повторяю я, все еще отдуваясь и чувствуя тяжесть в груди… и конечно же не убирая ножа. Девочка.

Она смотрит на нас как на убийц. Сжалась в крошечный комок, пытаясь скрыться, исчезнуть, провалиться под землю, и не сводит глаз с Манчи, время от времени бросая на меня косые взгляды.

На меня и на нож.

Манчи рвет и мечет, шерсть его встала дыбом, он скачет по земле, как по раскаленной сковородке, испуганный и растерянный, как и я.

– Что девочка? – лает он. – Что девочка?

Это значит: «Что такое девочка?»

– Что девочка? – повторяет Манчи, а когда девочка делает попытку перелезть через большой корень и удрать, лай сменяется свирепым рычанием: – Стой, стой, стой, стой, стой…

– Хороший пес, – говорю я, хотя не очень-то понимаю, что в его поведении хорошего и что он вообще делает, но какая разница?

Я совсем перестал соображать, все происходящее не имеет никакого смысла, и мир как будто сходит с оси, как будто стол с нашим миром опрокидывают и все летит вниз.

Меня зовут Тодд Хьюитт, говорю я про себя, сомневаясь даже в этом.

– Кто ты? – наконец выдавливаю я, только вряд ли меня слышно за ревом Шума и лаем Манчи. – Кто ты? – четче и громче повторяю я. – Что ты тут делаешь? Откуда ты взялась?

Наконец девочка отрывает взгляд от Манчи и смотрит на меня. Потом на нож, потом на мое лицо.

Она смотрит на меня.

Она.

Она.

Я знаю, что такое девочка. Конечно же знаю. Я видел их в Шуме отцов, тоскующих по своим дочерям, пусть и не так часто, как по женам. Мне показывали их по визорам. Девочки всегда маленькие, вежливые и улыбчивые. Они ходят в платьях, у них длинные волосы, заплетенные в странные колбаски на затылке или по обеим сторонам головы. Пока мальчики работают в поле, они делают работу по дому. В тринадцать лет они становятся женщинами (точь-в-точь как мальчики – мужчинами) и потом женами.

Так принято в Новом свете, в Прентисстауне. Верней, так было принято раньше. Девочек-то у нас никогда не было – они все умерли. Умерли вместе с мамами, бабушками, сестрами и тетями. Через несколько месяцев после моего рождения. Все-все до единой.

И вот передо мной сидит девочка. Живая.

Волосы у нее нисколько не длинные. Платья на ней тоже нет, ее одежда похожа на мою, только новей. Она такая новенькая, что смахивает на форму, хотя вся порвана и перепачкана грязью. А сама девочка довольно большая, с меня ростом – ну с виду так, – и нисколько не улыбчивая, даже наоборот. Нисколько не улыбчивая.

– Спэк? – тихо бормочет Манчи.

– Черт, когда ты уже заткнешься?!

Но как же я узнал? Как я узнал, что это девочка?

Ну, во-первых, это не спэк. Спэки похожи на наших мужчин, только у них все больше, длиннее и страннее, чем у нас. Рты располагаются выше, чем положено, а уши и глаза другие – совсем другие, не перепутаешь. И одежда растет прямо на них, вроде лишайника, который можно резать и придавать ему любую форму, какую захочешь, – естественное приспособление к условиям болотной жизни, говорит Бен. В общем, эта девочка выглядит иначе, одежда у нее нормальная, так что это не спэк.

А во-вторых, я просто знаю, и все. Не могу объяснить почему, но я смотрю на нее, вижу и знаю. Она не очень-то похожа на девочек из визоров или Шума, да и живых девочек я никогда не видел, но она передо мной, и это самая настоящая девочка, я знаю! Не спрашивайте почему. Дело то ли в форме ее тела, то ли в запахе, то ли еще в чем, но это девочка.

Если б на свете были девочки, она была бы именно ею.

Она не мальчик, это точно. Она не такая, как я. Даже близко на меня не похожа. Она совсем другая, я не знаю как и почему, но она – это не я, потому что я знаю, кто я – Тодд Хьюитт, и я не она.

Она смотрит на меня. На мое лицо, на глаза. Смотрит и смотрит.

И я ничегошеньки не слышу.

О боже! Как больно в груди. Я словно лечу в пропасть.

– Кто ты? – повторяю я. Голос меня подводит, прямо ломается, потому что мне очень грустно (заткнись!). От злости я скрежещу зубами, выставляю нож вперед и выдавливаю: – Кто ты?

Свободной рукой мне приходится быстро вытереть слезы.

Что-то должно случиться. Кто-то должен сделать шаг. Один из нас должен сделать хоть что-нибудь.

И в этом безумном мире до сих пор есть только мой Шум, больше ничей.

– Ты говорить умеешь? – спрашиваю я.

Девочка только смотрит и смотрит.

– Тихо! – лает Манчи.

– Заткнись! – кричу ему я. – Мне надо подумать.

А девочка по-прежнему молча смотрит на меня. Не издавая никакого Шума.

Что же мне теперь делать? Так нечестно! Бен сказал, на болоте я сам во всем разберусь и пойму, как быть дальше, но я ни черта не понимаю! Меня никто не предупреждал о девочке и о том, что от ее тишины так больно, так хочется плакать! Как будто меня лишили чего-то очень важного, и я даже думать не могу нормально, как будто пустота не в ней, а во мне, и исправить это нельзя.

Что мне делать?

Что делать?

Девочка немного успокаивается. Она уже не так сильно дрожит, руки чуть-чуть опустила и вроде не собирается дать деру при первой возможности, хотя бесшумного человека разве поймешь? И вообще, разве можно быть человеком, если у тебя нет Шума?

А меня она слышит? Слышит? Может ли бесшумный человек слышать чужой Шум?

Я гляжу на девочку и как можно громче и четче думаю: Ты меня слышишь? Слышишь?

Она даже в лице не меняется, взгляд остается каким был.

– Ладно, – говорю я и пячусь. – Ладно, стой на месте, хорошо? Просто стой на месте.

Я делаю несколько шагов назад, но глаз с девочки не свожу, а она не сводит глаз с меня. Я опускаю руку с ножом и стягиваю с себя одну лямку рюкзака, потом наклоняюсь и скидываю его на землю. Не выпуская ножа, открываю рюкзак и выуживаю книжку.

Она тяжелей, чем полагается быть вещи, полной одних слов. И пахнет кожей. А внутри множество страниц, исписанных моей ма…

Придется им обождать.

– Смотри за девочкой, Манчи, – говорю я.

– Смотрю! – лает пес в ответ.

Я заглядываю под обложку и вижу там сложенный вчетверо листок бумаги, как Бен и говорил. Разворачиваю. Это нарисованная от руки карта, а с другой стороны – сплошной ковер из слов, которые я даже не стану пытаться разобрать в таком Шуме.

Наш дом на самом верху, чуть ниже город и река, по берегу которой мы с Манчи только что спустились. Она ведет к болоту, и мы сейчас именно здесь. Но на этом карта не заканчивается, верно? Болото снова превращается в реку, и Бен нарисовал вдоль ее берега стрелочки, она приведет нас к…

БАЦ!!! Мир на секунду вспыхивает, и что-то тяжелое ударяет меня по голове – прямо по тому месту, куда бил Аарон. Я падаю, но успеваю взмахнуть ножом и слышу крик боли. Мне удается развернуться, и я с размаху шлепаюсь на собственный зад, прижимая руку с ножом к больной голове. Смотрю в ту сторону, откуда на меня напали, и вот он – мой первый урок: бесшумные твари умеют подкрадываться, как будто их и нет вовсе.

Девочка тоже сидит на земле и стискивает плечо, между пальцев течет кровь. Она выронила палку, которой меня шибанула, а лицо ее искажено гримасой – видимо, ей очень больно.

– ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?! – ору я, стараясь не прикасаться к лицу. Ох, ну когда же кончатся эти тумаки?

Девочка все еще смотрит на меня, морщась и зажимая рану.

Кровищи там будь здоров.

– Палка, Тодд! – лает Манчи.

– Черт, а ты-то где был?!

– Ка-ка, Тодд.

Я свирепо рычу. Пес отбегает, а потом принимается непринужденно нюхать какие-то кустики. Внимания у собак с наперсток. Тупые, никчемные твари!

Начинает смеркаться, солнце село уже по-настоящему, а болото, и без того темное, становится еще темней. Но ответа я по-прежнему не нашел. Время идет, сидеть на месте мне нельзя, возвращаться тоже запретили, и вообще тут не должно быть никакой девочки.

Ух, кровь у нее хлещет только так.

– Эй… – говорю я дрожащим от волнения голосом.

Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, и я почти мужчина.

– Эй, – повторяю как можно спокойней.

Девочка поднимает взгляд.

– Я тебе ничего не сделаю, – говорю я, тяжело дыша, как и она. – Слышишь? Я ничего тебе не сделаю. Только ты больше не кидайся на меня с палками, хорошо?

Она смотрит мне в глаза, потом на мой нож.

Неужели понимает?

Я убираю нож от лица и кладу на землю. Но не отпускаю, вот еще! Свободной рукой я опять начинаю рыться в рюкзаке и достаю оттуда аптечку, которую положил мне Бен. Показываю ее девчонке.

– Аптечка, – говорю. Выражение ее лица не меняется. – Ап-теч-ка, – повторяю я по слогам и показываю на свое плечо там, где у нее рана. – У тебя кровь.

Бесполезно.

Я вздыхаю и начинаю подниматься. Она вздрагивает и отползает назад. Я снова вздыхаю, но уже громко и сердито: ничего я тебе не сделаю!!!

Поднимаю аптечку:

– Это лекарство. Оно остановит кровь.

По-прежнему ноль эмоций. Может, она вообще ничего не чувствует? И не думает?

– Слушай, – говорю я и с щелчком открываю коробку.

Одной рукой шарю внутри, вытаскиваю кровоостанавливающую повязку и разрываю упаковку зубами. У меня наверняка идет кровь из того места, куда меня сперва ударил Аарон, а потом эта девчонка, так что я беру повязку и тру ей над бровью. Ну точно, кровь. Протягиваю повязку девочке, чтобы она получше разглядела.

– Видишь? – Я показываю на свою бровь. – Видишь? Кровь остановилась.

Делаю шаг вперед – всего один. Девочка отшатывается, но не отходит. Я делаю еще шаг, и еще, и вот я уже рядом с ней. Она не спускает глаз с ножа.

– Нож я не уберу, даже не думай, – говорю я и протягиваю ей повязку. – Эта штука залечивает даже глубокие раны, поняла? Я хочу помочь.

– Тодд? – лает Манчи.

– Погоди, – говорю ему я и продолжаю: – Слушай, у тебя кровь хлещет. А я могу ее остановить, ясно? Только не вздумай бить меня палками.

Девочка смотрит. И смотрит. И смотрит. Я пытаюсь напустить на себя спокойный вид. Не знаю, зачем я пытаюсь ей помочь – она меня чуть не убила, – но я теперь вообще мало что знаю. Бен сказал, я найду ответы на болоте, но никаких ответов тут нет, только девчонка с кровоточащей раной. Это я ударил ее ножом, она сама напросилась, но все-таки надо помочь ей – хоть какое-то доброе и полезное дело.

Не знаю. Я не знаю, что делать, поэтому делаю вот что.

Девочка все еще смотрит на меня и тяжело дышит. Но она хотя бы не убегает и не шарахается в сторону, а едва заметно подставляет мне плечо, чтобы я мог дотянуться до раны.

– Тодд? – опять лает мой пес.

– Молчи, – говорю я. Еще не хватало опять ее напугать.

Оттого что я стою так близко к тишине, мое сердце готово разбиться вдребезги. Я чувствую это, меня как будто затягивает в бездонную яму, как будто кто-то зовет меня туда, и я падаю, падаю, падаю…

Но я беру себя в руки, так-то. Я беру себя в руки, прижимаю повязку к ее плечу и легонько тру глубокую рану, вскоре она немного затягивается, и кровь перестает идти.

– Ты поаккуратней, – говорю я. – Рана не совсем затянулась, только снаружи. Твое тело само залечит остальное, надо подождать, поняла?

Девчонка молча смотрит.

– Ладно, – говорю я себе и остальным. Одно дело сделано, что теперь?

– Тодд? – лает Манчи. – Тодд?

– Больше никаких палок, договорились? – говорю я девчонке. – Не бей меня.

– Тодд? – Это опять Манчи.

– И само собой, меня зовут Тодд.

Неужели в свете заходящего солнца я замечаю крохотный намек на улыбку? Неужели?

– Ты… – Я как можно пристальнее, насколько позволяет тяжесть в груди, заглядываю в ее глаза. – Ты меня понимаешь?

– Тодд! – Манчи как будто забеспокоился.

Я оборачиваюсь:

– Что?!

– Тодд! ТОДД!!!

И тут мы все понимали, в чем дело. Кто-то продирается сквозь кусты, ломая ветви и громко топая… О черт, это Шум, чей-то Шум!

– Вставай! – кричу я девчонке. – Живо вставай!!!

Я хватаю рюкзак и закидываю за спину. Вид у девчонки испуганный, но вроде не чересчур, бежать может. Я ору: «ЖИВО!» – и хватаю ее за руку, уже не заботясь о порезе, и пытаюсь поднять ее на ноги, но уже поздно: раздаются вопль, рык и грохот, как будто падает целое дерево, и нам с девчонкой остается только обернуться. Это Аарон, он в ярости, он изувечен, и он несется прямо на нас.