Текст книги "Капитан первого ранга"

– Да. Отказавшись от претензий на чин капитана первого ранга, я заявил лорду Мелвиллу, что согласен на любую посудину. Мысль эту я выразил предельно кратко, но он тотчас понял, что я имел в виду, и, что-то промямлив, сказал, что на днях может появиться отдаленная перспектива. И добавил, что подумает о моем повышении. Мне не следует считать, что он пообещал мне что-то определенное, но я должен явиться к нему снова на следующей неделе. Услышать подобное от такого человека, как лорд Мелвилл, по-моему, много значит.

– По-моему, тоже, дорогой мой, – произнес Стивен как можно убедительней, поскольку уже имел дело с упомянутым джентльменом, который все эти последние годы распоряжался секретными денежными средствами разведки. – По-моему, тоже. Так что давайте есть, пить и веселиться. В буфете имеется колбаса, в синем кувшине пиво. Я же буду наслаждаться поджаренным сыром.

Французские каперы обобрали Стивена до нитки: он лишился брегета, а также большей части одежды, инструментов и книг, но его желудок сам по себе был точен как часы, и, когда оба уселись за столик возле камина, на колокольне ударили в колокол. Трофеем экипажа быстроходной «Беллоны» стали и деньги, которые доктор вез из Испании – тогда это была их первая и основная забота, – и со дня высадки в Плимуте они с Джеком жили на очень скромные средства, тотчас выделенные им генералом Обри, а также рассчитывали обменять на наличные вексель, выписанный барселонским коммерсантом по имени Мендоза, малоизвестным на лондонской бирже.

Они жили неподалеку от Хита в идиллическом коттедже с зелеными ставнями и жимолостью над дверью – точнее сказать, идиллическом в летнюю пору. Обслуживали себя сами, экономя каждый пенс. Не было более наглядного подтверждения их дружбы, чем та стойкость, с которой оба переносили весьма серьезные трудности быта. По мнению Джека, Стивен был, можно сказать, неряха: бумаги, огрызки засохшего хлеба, намазанного чесноком, бритвы и нижнее белье громоздились на столе и валялись на полу, усугубляя впечатление убогости и нищеты. Посмотрев на парик с проседью, который служил ухваткой для кастрюльки, в которой Мэтьюрин подогревал молоко, можно было понять, что он завтракал повидлом. Джек снял мундир, повязал, оберегая жилет и панталоны, передник и отнес посуду в мойку.

– Моя тарелка и чайное блюдце мне еще пригодятся, – заупрямился Стивен. – Не надо их мыть – я на них подул. И я хочу, Джек, – вскричал он, – чтобы вы оставили эту кастрюльку в покое. Она чиста! Что может быть более гигиенично, более целебно, чем кипяченое молоко? Я вытру посуду! – крикнул он в открытую дверь.

– Нет, нет! – воскликнул Джек, как-то уже видевший доктора за этим занятием. – Тут для двоих нет места, я уже почти все вытер. Вы только присмотрите за камином, хорошо?

– Может, мы что-нибудь сыграем? – спросил Стивен. – Фортепьяно вашего друга в сносном состоянии, а я нашел немецкую флейту. Чем вы сейчас заняты?

– Драю камбуз. Подождите пять минут, и я к вашим услугам.

– Можно подумать, будто произошел всемирный потоп. Эта ваша излишняя забота о гигиене, Джек, эта суеверная борьба с грязью, – качая головой, заметил смотревший на огонь Стивен, – напоминает религиозное почитание чистоты индийскими браминами. От такого рвения один шаг до брезгливости, а брезгливость это, друг мой, болезнь – какотимия.

– Может быть, и так, – отвечал из кухни Джек Обри. – Надеюсь, она заразна? – ехидным тоном спросил он. – Ну, сэр, – продолжал Джек, появившись в дверях со свернутым фартуком под мышкой, – где же ваша флейта? Что мы будем исполнять? – Он уселся за пианино и пробежался пальцами по клавишам, напевая:

 
Испанские собаки намерены опять
И Гибралтар, и Порт-Магон к своим рукам прибрать.
 

– Разве не так? Разве они не хотят выбить нас из Гибралтара?

От одной мелодии он рассеянно переходил к другой, в то время как Стивен неторопливо настраивал флейту. В конечном счете из какофонии звуков возникло адажио к сонате Гуммеля.

«Неужели играть так вульгарно его заставляет скромность? – удивлялся Стивен, ломая голову над сложным пассажем. – Могу поклясться, Джек понимает душу музыки – он высоко, больше чем что-либо другое, ценит ее. А между тем извлекает из инструмента эти бессмысленные звуки. С инверсией же будет еще хуже… этакая сентиментальная пошлость. А ведь он старается, он исполнен доброй воли и прилежания, однако не может извлечь из скрипки ничего, кроме банальностей, за исключением тех случаев, когда ошибается. На фортепьяно у него получается еще хуже, хотя ноты звучат верно. Можно сказать, что это играет девочка – этакая милая крошка под триста фунтов весом. Однако лицо выражает не пустую сентиментальность, а страдание. Боюсь, что он очень страдает. Его игра очень напоминает манеру Софи. Понимает ли он это? Сознательно ли подражает ей? Не знаю; во всяком случае, их стиль очень похож, то есть сходство в отсутствии стиля. Возможно, это застенчивость, осознание того, что они не должны преступать определенные пределы скромности. Да они очень схожи. Джек, понимая истинную природу музыки, может играть как какой-нибудь неуч, но знает ли, что такое настоящая музыка, Софи?.. Впрочем, возможно, я недооцениваю ее. Возможно, передо мной человек, исполненный подлинных поэтических чувств, который в состоянии петь лишь о лужочках да цветочках, не находя иного выражения этим чувствам. Боже мой, как он печален. Чего доброго, еще расплачется. Это лучшее из созданий – я очень люблю его, – но он англичанин, не более, – чувствительный, как все они, до слезливости».

– Джек, Джек! – воскликнул Стивен. – Вы ошиблись во второй вариации.

– Что? Что? – резко и страстно воскликнул он. – Зачем вы мешаете мне, Стивен?

– Послушайте. Вот как она должна звучать, – спокойно ответил Стивен, склонившись к нему и исполнив пассаж.

– Вовсе нет! – вскричал Джек. – Я исполнял правильно! – Встав, он стал взволнованно расхаживать по комнате, заполняя тесное пространство своей массивной фигурой. Джек как-то странно покосился на доктора, но, сделав один или два поворота, улыбнулся и сказал:

– Давайте-ка поимпровизируем, как это бывало возле берегов Крита. С какой мелодии начнем?

– Вы знаете «День святого Патрика»?

– А как она звучит? – Стивен заиграл. – Ах, эта? Ну, конечно, знаю. Мы ее зовем «Бекон с зеленью».

– Нет уж, увольте. От такого названия я буду думать не о музыке, а о еде. Давайте начнем с «Призрака чулочника», а потом посмотрим, во что это выльется.

Музыка то звучала, то затихала, одна баллада превращалась в другую; звуки пианино сменялись звуками флейты, потом все происходило наоборот. Иногда оба еще и пели простые матросские песни, которые так часто слышали в море.

 
Со смертью, друзья, мы встречались не раз,
О том и пойдет мой правдивый рассказ.
Уж нашего брига давно больше нет:
На скалах прибрежных он встретил рассвет.
 

– Cмеркается, – заметил Стивен, оторвав губы от флейты.

– «На скалах прибрежных он встретил рассвет», – снова пропел Джек. – Действительно смеркается. Так оно и есть. Слава богу, что дождь кончился, – определил он, наклонившись к окну. – Ветер повернул на ост, чуть к норду. Так что прогулка будет сухой.

– Куда же мы идем?

– Разумеется, на раут к Куини. К леди Кейт. – Стивен с сомнением посмотрел на рукав сюртука.

– При свете свечей ваш сюртук будет выглядеть вполне сносно, – произнес Джек. – И даже отлично, если к нему пришить среднюю пуговицу. Снимайте-ка его и передайте мне эту шкатулку со швейными принадлежностями. Я приведу ваш сюртук в порядок, а вы тем временем завязывайте галстук и надевайте чулки. Да непременно шелковые. Эту шкатулку Куини подарила мне, когда я впервые выходил в плаванье, – заметил он, обматывая нитку вокруг пуговицы и откусывая ее у самого основания. – А теперь приведем в порядок ваш парик – немного муки из мешка, как дань моде. Позвольте, я почищу ваш сюртук… Великолепно – можно пойти хоть на прием к премьер-министру, клянусь честью!

– А зачем вы кутаетесь в этот подозрительный черный балахон?

– Господи! – воскликнул Джек, положив руку на грудь Стивену. – Я же вам ничего не сказал! Одна из девиц Лэмб отписала о наших злоключениях своему семейству, и это письмо тиснули в газете. Там упоминается мое имя, а это значит, что судейские крысы уже начали на меня охоту. Так что закутаюсь в плащ, а когда мы сядем в омнибус, натяну на нос треуголку, – глядишь, и пронесет.

– А вам обязательно нужно туда? Стоит ли риск оказаться в долговой яме пустой светской болтовни?

– Стоит. Там будет лорд Мелвилл, и к тому же я должен увидеться с Куини. Я к ней очень привязан, а кроме того, мне следует позаботиться о своей карьере – там будет адмирал и полдюжины других важных лиц. Я вам все объясню по пути. Там столько улиц, что запутаешься…

– Я слышу крик нетопыря! Чу! Тихо! Снова крикнул! В такое позднее время года! Это же чудо.

– Это хорошая примета? – спросил Джек, прислушиваясь. – По-моему, это добрый знак. Может, теперь тронемся? Немного прибавим шагу?

До Аппер-Брук-стрит они добрались, когда гости стали съезжаться. В свете факелов выстроилась цепочка экипажей, ждавших своей очереди, чтобы высадить пассажиров у дома номер три. Навстречу двигалась другая вереница карет, пытавшихся добраться до номера восемь, где принимала друзей миссис Деймер. На тротуарах стояла плотная толпа зевак, желавших поглазеть на гостей и обменяться замечаниями по поводу их нарядов; всюду сновали босоногие мальчуганы, открывавшие дверцы экипажей, вскакивавшие на запятки, суетившиеся среди карет и из озорства пугавшие лошадей. Джек намеревался выскочить из экипажа и безопасности ради тут же броситься вверх по лестнице, но медлительные олухи, притащившиеся пешком или оставившие свои экипажи на углу Гросвенор-сквер, роились, словно пчелы, у входа и мешали войти.

Он притулился на краю сиденья и выжидал, когда в толпе появится брешь. Арест за долги был обыденным явлением – он всегда помнил об этом, – несколько его друзей были препровождены в долговую тюрьму, откуда они писали самые слезные жалобы, но с ним самим ничего подобного никогда не случалось, и его представления о законах и отправлении правосудия были весьма смутными. В воскресные дни – в этом он был уверен – и, пожалуй, в день рождения короля можно было ничего не бояться; он также знал, что неприкосновенны особы пэров и что некоторые места – такие, как Савой и Уайтфрайерс, являются убежищами, и надеялся, что особняк лорда Кейта, возможно, является одним из таких мест. Его взор был прикован к спасительной открытой двери в освещенный холл.

– Шевелись, твое благородие! – воскликнул кучер.

– Не споткнитесь, ваша честь, – произнес какой-то мальчишка, придерживая дверцу.

– Шевелись, копуша! – закричал возница. – Ты что, дерево собрался сажать?

Делать было нечего. Джек спустился на тротуар и остановился рядом со Стивеном в еле продвигавшейся вперед толпе, закрывая плащом лицо.

– Не иначе сам император Марокко, – произнесла ярко раскрашенная гулящая девка.

– Да нет, это поляк-монстр из цирка Эшли.

– Покажи личико, милашка.

– Да он никак нами брезгует!

Некоторые считали, что он иностранец, «французская собака» или турок, другие предполагали, что это переодетый Старик Мур или даже Мамаша Шиптон. Джек с трудом продирался к освещенным дверям, и когда чья-то ладонь хлопнула его по плечу, он обернулся с выражением такой ярости, которая еще больше раззадорила всю глумливую толпу, за исключением мисс Ренкин, которая наступила на собственную нижнюю юбку и с размаху шлепнулась оземь.

– Обри! Джек Обри! – воскликнул его старый сослуживец Хинидж Дандес. – Я сразу узнал тебя со спины. Уж тебя-то я узнаю где угодно. Как поживаешь? Ты что, простудился? Доктор Мэтьюрин, как поживаете? Вы идете сюда? Я тоже, ха-ха-ха. Как жизнь? – Дандес недавно получил чин капитана первого ранга и тридцатишестипушечный «Френчайз». Сейчас он любил весь мир, и его веселый, дружелюбный разговор помог им пересечь запруженную подгулявшими зеваками панель, и, поднявшись по лестнице, они вошли в холл. Собрание имело ощутимый морской душок, однако в великосветском мире леди Кейт была тонким политиком и другом очень многих выдающихся людей. Джек оставил Стивена в обществе джентльмена, который изобрел бур, обладающий свойствами алмаза, и направлялся по просторной гостиной, через галерею, где было меньше народа, в сторону небольшой ротонды, где находился буфет: вино «Констанция», пирожки, пирожные, снова вино. Здесь-то леди Кейт, сопровождавшая крупного джентльмена в небесно-голубом сюртуке с серебряными пуговицами, и отыскала его:

– Джек, дорогой, позвольте представить вам мистера Каннинга. А это капитан королевского флота Обри.

Джеку сразу же пришелся по душе этот господин, и во время обмена ничего не значащими любезностями чувство приязни усилилось. Каннинг был широкоплеч, и, хотя не так высок, как Джек, его манера высоко поднимать небольшую голову, закидывая ее назад, задрав подбородок, делала его выше ростом и придавала ему повелительный вид. Он не носил парик: хотя ему было меньше сорока, тугие короткие кудри окружали сверкающую лысину, и он походил на одного из полных и веселых римских императоров. У него было жизнерадостное, добродушное лицо, тем не менее выдававшее большую силу характера. «С таким шутки плохи», – подумал Джек и с серьезным видом порекомендовал попробовать «один из этих восхитительных пирожков» и бокал «Констанции».

Мистер Каннинг был коммерсантом из Бристоля. Это известие весьма удивило Джека Обри. Он никогда еще не встречал торговца, который предпочел бы своим гроссбухам светские разговоры.

На своем веку Джеку приходилось встречать некоторых банковских воротил и финансовых тузов – все они казались ему существами бескровными, людьми второго сорта. Но почувствовать превосходство над мистером Каннингом было невозможно.

– Очень рад знакомству с вами, капитан Обри, – произнес тот, съев еще два пирожка. – Я давно наслышан о вас и только вчера прочитал о ваших новых подвигах в газете. Я написал вам письмо с целью выразить мое отношение касательно «Какафуэго» еще в 1801 году и чуть было не отправил его. Наверное, я так бы и поступил, если бы нас связывало хотя бы шапочное знакомство. К сожалению, для незнакомца это была бы слишком большая вольность. В конце концов, что бы значила моя похвала? Праздное славословие восхищенного невежды.

Джек от смущения рассыпался в благодарностях:

– Вы слишком добры… превосходный экипаж… испанец неудачно выбрал позицию…

– Впрочем, не такой уж я невежда, – продолжал Каннинг. – Во время последней войны я экипировал несколько каперов и совершил на одном из них плавание в Горе, а на другом до Бермуд, так что имею некоторое представление о море. Конечно, никакого сравнения с вами быть не может, но отчасти и мне пришлось понюхать пороху.

– Вы служили в Королевском флоте, сэр?

– Кто, я? Нет. Я же еврей, – многозначительно произнес Каннинг, оценивающе взглянув на Обри.

– Ах вот что, – отвечал Джек. Он смущенно отвернулся, делая вид, что хочет высморкаться, увидел в дверях лорда Мелвилла, смотревшего на него, поклонился ему и произнес: – Добрый вечер.

– А за время этой войны я снарядил уже семь кораблей, восьмой еще на стапелях. В этой связи я вспоминаю «Беллону», капер из Бордо. Она захватила два моих торговых судна буквально в день объявления войны. Затем ее трофеем стала «Нереида» – мой самый тяжелый капер, вооруженный восемнадцатью двенадцатифунтовыми пушками. Во время следующего крейсерства ее добычей стал «Лорд Нельсон», на котором находились вы. Великолепный ходок, не правда ли, сэр?

– Изумительный, сэр, изумительный. Идя в крутой бейдевинд, при слабом ветре «Беллона» в два счета оторвалась от «Бланша». Прибегнув к уловке, она обезветрила паруса и все равно делала шесть узлов против четырех «Бланша», хотя плавание в крутой бейдевинд – это сильная сторона «Бланша». К тому же она находится в отличных руках. Ее капитан – бывший королевский офицер.

– Верно. Это Дюмануар – Дюмануар де Плесси. У меня имеются чертежи этого судна, – сказал облокотившийся о буфетную стойку Каннинг, являя собой воплощение жизнелюбия и бодрости. – По этим чертежам я и строю восьмой корабль – точную копию «Беллоны».

– Не может быть! – воскликнул Джек.

Каперы с водоизмещением фрегата были обыкновенным явлением во Франции, но по эту сторону Ла-Манша они были неизвестны.

– Только вместо длинноствольных пушек я вооружу его двадцатичетырехфунтовыми карронадами и восемнадцатифунтовыми погонными орудиями. Как вы полагаете, он выдержит их?

– Надо бы взглянуть на чертежи, – поразмыслив, отвечал Джек. – Думаю, выдержит, и легко. Только мне непременно хотелось бы взглянуть на чертежи.

– Но корабль это всего лишь дерево и железо, – махнул рукой Каннинг. – Главное – команда. Разумеется, успех дела зависит от нее и от капитана, и тут я хотел бы получить от вас совет и руководящие указания. Я бы не постоял за ценой для того, чтобы воспользоваться услугами смелого, предприимчивого командира – разумеется, опытного морехода. Признаю, я не собираюсь равнять мои корабли с королевским флотом. Но я пытаюсь ввести на них порядки, которые придутся по нраву любому офицеру флота Его Величества, – твердую дисциплину, порядок, чистоту. Но никаких черных списков, никакой бессмысленной муштры и как можно меньше телесных наказаний. Насколько я понимаю, сэр, вы не большой сторонник порки?

– Не сторонник, – отвечал Джек Обри. – Когда имеешь дело с бойцами, нельзя по каждому пустяку пускать в ход линек.

– Вот именно, с бойцами. Это как раз то, что я могу предложить, – отличные рубаки, настоящие моряки. В основном бывшие контрабандисты, выходцы из западных графств, в море они чуть ли не с пеленок и готовы на все. Добровольцев у меня больше, чем свободных мест. Я могу выбирать, и те, кого я выберу, пойдут за настоящим командиром в огонь и воду, будут ходить по струнке и слушаться, как агнцы. Хороший матрос капера – это вовсе не грабитель и насильник, если только он находится под началом стоящего капитана. Я прав, сэр?

– Пожалуй, вы правы, сэр, – задумчиво произнес Джек.

– Для того чтобы найти такого командира, я готов предложить ему жалованье капитана первого ранга, пенсию до семидесяти четырех лет и гарантированную тысячу фунтов стерлингов в год в качестве призовых. Ни один из моих капитанов не зарабатывал меньше, а капитан этого нового корабля будет получать еще больше. Грузоподъемность моего капера будет вдвое больше обычной, а численность команды – не менее двух-трех сотен. Если вы примете во внимание, сэр, что частный военный корабль не тратит время на блокады портов, доставку почты и перевозку войск, а разрушает морскую торговлю противника, то, учитывая, что такой фрегат может находиться в крейсерстве по полгода, вы убедитесь, что его возможности просто огромны… – Джек кивнул головой: это было правдой. – Но где мне найти такого командира?

– А где вы нашли остальных?

– Подобрал из местных. По-своему это неплохие капитаны, но под их началом небольшие команды, составленные из родни, приятелей и подельников по контрабандным рейдам. Тут совершенно иная задача, нужен другой человек, гораздо более крупного масштаба. Могу ли я просить вашего совета, капитан Обри? Не приходит ли вам на ум достойная фигура, кто-нибудь из ваших соплавателей?.. Я дам ему карт-бланш и стану всячески поддерживать его.

– Мне нужно подумать, – ответил Джек Обри.

– Конечно, конечно, – отозвался Каннинг. К буфету подошло сразу с десяток гостей, так что приватный разговор пришлось прекратить. Собеседник протянул Джеку визитку, написал на ней адрес и негромко сказал: – Я пробуду здесь всю неделю. Дайте мне знать в любой момент, и я буду весьма благодарен вам за встречу.

Они расстались, вернее, их разнесло круговоротом платьев, фраков и мундиров в разные стороны. Джек пятился до тех пор, пока не уперся в подоконник. Предложение, сделанное ему, было откровенным, но достаточно пристойным для находящегося на службе офицера. Каннинг понравился Джеку с первого взгляда, что с ним редко случалось. Должно быть, он чрезвычайно богат, если строит первоклассный корабль водоизмещением в шестьсот-семьсот тонн. Для частного лица это огромные капиталовложения. Однако слова Каннинга вызвали в нем одно лишь удивление, а не сомнения; в честности коммерсанта он даже не сомневался.

– Ну же, Джек, идите, – говорила леди Кейт, дергая его за руку. – Где же ваши манеры? Вы ведете себя словно медведь.

– Милая Куини, – отвечал Джек, расплываясь в улыбке. – Простите меня, я не могу прийти в себя. Ваш друг Каннинг хочет подарить мне состояние. Он действительно ваш друг?

– Да. Его отец обучал меня ивриту. Добрый вечер, мисс Сибил. Он очень богатый молодой человек и такой предприимчивый. Он восхищен вами.

– Он этого и не скрывает. А он говорит на иврите, Куини?

– Знаете, достаточно для своего «бар митцвах». Он не более ученый, чем вы, Джек. У него много друзей в окружении принца Уэльского, но пусть это вас не пугает, он не кичится своими связями. Зайдем в галерею.

– Бар митцвах, – глубокомысленно повторил Джек, следуя за ней в тесно заполненную гостями галерею.

Там он тотчас заметил знакомое красное лицо миссис Уильямс, окруженной четырьмя мужчинами в черных сюртуках. Разгоряченная мамаша в пышном платье восседала возле камина. Рядом с ней находилась Сесилия. Джек не сразу понял, как они здесь очутились: они принадлежали другому кругу, миру, а для него – еще и другому времени. Свободного места рядом с ними не нашлось. Когда леди Кейт подвела его к ним, пожилая матрона что-то буркнула насчет Софи, но в подробности вдаваться не стала.

– Так вы вернулись в Англию, капитан Обри? – спросила она в ответ на его поклон. – Ну надо же!

– А где остальные ваши девочки? – поинтересовалась леди Кейт, оглядываясь.

– Я была вынуждена оставить их дома, ваша светлость. Френки сильно простудилась, а Софи осталась, чтобы ухаживать за ней.

– Она не знала, что вы будете здесь, – успела шепнуть ему Сесилия.

– Джек, – произнесла леди Кейт. – Мне кажется, лорд Мелвилл, говоря вашим языком, подает сигнал. Он хочет поговорить с вами.

– Первый лорд? – воскликнула миссис Уильямс, привстав в кресле и вытянув голову. – Где он? Где? Который из них?

– Господин со звездой, – отвечала леди Кейт.

– Всего два слова, Обри, – сказал лорд Мелвилл, – а затем мне нужно уходить. Вы не можете зайти ко мне завтра, а не на следующей неделе? Это не расстроит ваши планы? Тогда всего наилучшего. Премного обязан вам, леди Кейт, – произнес он, посылая ей воздушный поцелуй. – Ваш преданнейший, покорный…

Когда Джек повернулся к дамам, его лицо и глаза светились, словно озаренные восходящим солнцем. По закону общественной метафизики, частица звезды Каннинга – великого человека – взошла над ним под тихий звон золотых монет. Он чувствовал себя хозяином положения – любого положения, несмотря на рыскающих за порогом судейских шакалов. Безграничная уверенность в себе удивляла Джека. Что за чувства скрывались на самом деле под захлестнувшей его жизнерадостностью? Этого он и сам не знал. Столько событий произошло за последние недели и дни – даже его старый плащ все еще пах порохом – и происходит до сих пор, что сразу он не мог в них разобраться. Так иногда бывает в бою, когда получаешь удар: это может быть смертельная рана, легкая царапина или просто ссадина – сгоряча сразу не разберешь. Он не стал копаться в себе и переключил все внимание на миссис Уильямс, сразу заметив, что та чувствует себя не в своей тарелке. Здесь она выглядела жалкой провинциалкой, то же самое можно было сказать и о Сесилии с ее кудряшками и безвкусными украшениями. Сесилию извиняло то, что в душе она была поистине добросердечным ребенком. Миссис Уильямс смутно сознавала неопределенность своего положения. У нее был глуповатый, неуверенный вид, к Джеку она обращалась, можно сказать, почтительно, хотя тот чувствовал, как закипает от возмущения ее разум. Заметив, насколько был любезен с ним лорд Мелвилл, джентльмен до мозга костей, матрона сообщила Джеку, что они прочитали о его освобождении в газете. Она решила, что его возвращение означает, что его дела устроились лучшим образом. Но как он оказался в Индии? Насколько она поняла, он попал на континент вследствие какого-то… словом, на континент.

– Так и было, мадам. Мы с Мэтьюрином поехали во Францию, где этот негодяй Бонапарт едва не посадил нас в тюрьму.

– Но вы прибыли домой на индийском судне. Я сама читала об этом в газетах – в «Таймс».

– Совершенно верно. Это судно сделало заход в Гибралтар.

– Понимаю. Теперь тайна раскрылась. Я так и думала, что сумею добраться до сути.

– Как поживает милый доктор Мэтьюрин? – спросила Сесилия. – Я надеюсь увидеть его.

– Да, как поживает достойный доктор Мэтьюрин? – вторила ее мать.

– Он вполне здоров, спасибо. Еще несколько минут назад он находился в соседней гостиной, где беседовал с начальником санитарной службы флота. Что это за удивительный человек! Он вылечил меня от жестокой лихорадки, которую я подхватил в горах: дважды в день доктор пичкал меня лекарствами – до тех пор, пока мы не добрались до Гибралтара. Если бы не он, не видать бы мне английских берегов.

– Горы, Испания, – с явным неодобрением произнесла миссис Уильямс. – Меня хоть озолоти – я бы туда ни ногой, уверяю вас.

– Так вы путешествовали по самой Испании! – ахнула Сесилия. – Наверно, это было страшно романтично: руины, монахи?

– Конечно же, там были и руины, и монахи, – отозвался Джек, улыбаясь девушке. – А также отшельники. Но самой романтичной была Скала[34]34
  Здесь имеется в виду Гибралтар.


[Закрыть], поднимавшаяся в конце нашего пути, словно вздыбленный лев. Скала и еще апельсиновое дерево в замке Стивена.

– Замок в Испании! – воскликнула Сесилия, соединив пальцы рук.

– Замок! – вскричала миссис Уильямс. – Чепуха. Капитан Обри имеет в виду какую-нибудь развалюху, которой дали такое громкое название, душа моя.

– Нет, мадам. Замок с башнями, укреплениями и всем, чему полагается быть в замке. И с мраморной отделкой. Мрамор там не только на стенах: ванна, которая стояла рядом с винтовой лестницей – гладкая как яйцо – была тоже высечена из цельной глыбы мрамора – нечто поразительное. Во внутреннем дворе росло дивное апельсиновое дерево, со всех сторон окруженное аркадами. Все это напоминало монастырь. В одно и то же время там зрели апельсины, лимоны и мандарины. Райский аромат… Вот вам романтика! Когда я там был, апельсинов было немного, зато свежие лимоны были каждый день. Я, должно быть, съел…

– Следует ли понимать, что доктор Мэтьюрин – человек состоятельный?! – воскликнула матрона.

– Разумеется, мадам. Там, где мы переходили через горы, у него огромное поместье и пастбища, на которых пасутся овцы-мериносы…

– Мериносы! – воодушевленно закивала миссис Уильямс, слыхавшая о такой породе. – Те самые, что дают мериносовую шерсть?

– У него есть еще вилла неподалеку от Лериды. Между прочим, я не справился относительно миссис Вильерс. Ну что я за грубиян. Надеюсь, она здорова?

– Да, да, – отвечала миссис Уильямс, даже не назвав ее по имени. – Но я думала, что он всего лишь судовой врач.

– Я бы выразился иначе. Он человек очень богатый и к тому же врач. О нем весьма высокого мнения в…

– Так отчего же его угораздило стать именно судовым врачом? – недоверчиво спросила миссис Уильямс.

– А что может быть лучше для любителя путешествий? Свежий воздух, просторная каюта, и за все это платит король.

Последний довод сразил матрону напрочь. Несколько минут миссис Уильямс переваривала полученные сведения. Она слышала о замках в Испании, но не помнила, хороши они или плохи. Поди пойми! Судя по тому, как был любезен лорд Мелвилл, очевидно, хороши. Ну, конечно, хороши, очень хороши!

– Надеюсь, что доктор зайдет к нам в гости. Надеюсь, вы оба навестите нас, – решилась она наконец. – Мы остановились у моей сестры Пратт на Джордж-стрит. Дом одиннадцать.

Джек был крайне признателен: к сожалению, у него официальная встреча, он не хозяин своего времени, но уверен, что доктор Мэтьюрин будет в восторге. Он попросил, чтобы миссис Уильямс передала особый привет мисс Софи и мисс Френсис.

– Вы, конечно, слышали, что моя Софи, – миссис Уильямс, на всякий случай, начала сочинять очередную ложь, затем пожалела об этом и, не зная, как выкрутиться, добавила: —…что Софи, как бы это сказать, хотя ничего официального пока не…

– А вон Ди, – прошептала Сесилия, толкнув Джека локтем.

Диана неспешным шагом вошла в галерею в сопровождении двух высоких мужчин. На ней было темно-синее платье, на шее черная бархотка, оттенявшая великолепную белую грудь. Джек почти забыл эти черные, воронова крыла, волосы, стройную шею и черные, издали сияющие очи. Ему незачем было прислушиваться к своим чувствам. Его сердце, безмятежно-спокойное, когда он искал свободное место возле миссис Уильямс, теперь забилось с удвоенной силой, в душе пронеслось множество чувственных воспоминаний, он с откровенным удовольствием смотрел на нее. Какие у нее великолепные манеры! Однако ей, похоже, встреча с Джеком не доставила радости; она отвернулась от него, вздернув подбородок столь знакомым ему движением.

– Джентльмен, который ее сопровождает, – это полковник Колпойс, свояк адмирала Хаддока, приехавший из Индии. Диана остановилась у супруги полковника Колпойса на Брутон-стрит. Убогий, тесный домишко.

– Какой он красивый! – негромко заметила Сесилия.

– Полковник Колпойс? – вскричала миссис Уильямс.

– Да нет же, мама, джентльмен в синем сюртуке.

– Ну что ты, душка, – понизив голос, прикрыв рот рукой и уставившись непроницаемым взглядом на Каннинга, произнесла она. – Этот господин – и-у-дей.

– Выходит, он некрасив, мама?

– Конечно, нет, душа моя, – объясняла она, словно имела дело с дурочкой. – Я тебе только что сказала, что он – она снова понизила голос, – и-у-дей. – Поджав губы, миссис Уильямс с осуждением покачала головой.

– Ах вот что, – разочарованно протянула девушка. «Что ж, одно могу сказать, – проговорила она про себя, – я бы хотела, чтобы меня повсюду сопровождал такой кавалер. Он почти весь вечер находится рядом с ней. Мужчины всегда вьются вокруг Ди. А вот еще один».

Этот, армейский офицер, пробивался сквозь толпу с высоким тонким бокалом шампанского, держа его обеими руками, словно священный сосуд. Но прежде чем он успел попросить подвинуться вытаращившую на него глаза толстую даму, появился Мэтьюрин. Лицо Дианы тотчас изменилось: на нем появилось выражение откровенного, почти мальчишеского восторга. Когда Стивен приблизился к ней, она протянула обе руки и воскликнула: