Текст книги "Барбизон. В отеле только девушки"

Точно по команде «официант в белом быстро поставил передо мной бокал мартини», – писала Колетт. Сделав глоточек, она решила, что джин не для нее, но не пить в течение вечера не получалось. Возлияния продолжились после ужина и длились до самого утра. В субботу был важный футбольный матч, и скамьи заполнялись студентами и выпускниками: «пожилыми экс-студентами с шариками с надписью „1919“, парнями в твиде и шляпах с плоской тульей и загнутыми кверху полями, и девушки в бежевых пальто, много-много девушек». Распитие спиртного было частью игры: пиво из банок, вино и прочее из бутылок. Одна компания глушила вино из «старинных испанских мехов – очевидно, привезенных из летнего путешествия по Европе». После игры снова начались вечеринки: на сей раз тематические, чтобы хоть как-то бороться с растущим унынием. Когда ночь наконец закончилась, «повсюду валялись окурки, бутылки и то там, то сям поблескивали оброненные сережки». В общем, Колетт ее уик-энд разочаровал, в то же время став посвящением в жизнь в колледже и после. Равно как и первый взгляд на статус молодой жены высшего среднего класса и те бессмысленные ритуалы, которые к нему прилагаются. Поскольку на дворе были 1950-е [52], избежать этого удавалось немногим. Кукольный дом стал лишь кратким эпизодом на пути к конечной цели: стать хозяйкой в собственном доме.

* * *

К концу 1958 года, когда Колетт привыкала к опыту студенческих вечеринок, Грейс Келли уже жила в Монако княгиней. В 1956 году она вышла замуж за князя: свадьба стала главной темой тогдашних новостей. За несколько коротких лет из студентки театральной академии, живущей в «Барбизоне», она стала знаменитой оскароносной актрисой и возлюбленной князя Ренье III. После свадьбы она официально оставила кино-карьеру в 26 лет. Вспоминая пятидесятые, одна из ее подружек на свадьбе сказала: «Думала ли я о будущем? Вообще не думала. Ни капли: ни о нашем, ни даже о Грейс… Это были пятидесятые. Нам тогда казалось, что, если мы будем смотреть в правильном направлении, выйдем замуж за правильного мужчину и скажем правильные вещи, жизнь по-прежнему будет легка и беззаботна, как всегда». Брак все еще был целью, а «Барбизон», кукольный дом, – самым прекрасным из коридоров, ведущих к ней.

В пятидесятые каждая третья женщина выходила замуж до девятнадцати лет, и в 1957 году четырнадцать миллионов женщин в возрасте до семнадцати лет уже были помолвлены. Эйлин Форд устраивала знаменитые сборища, на которых модели, «срок службы» которых подходил к концу, могли познакомиться с состоятельными американцами и титулованными европейскими женихами. И гордилась, когда «ее девочки» выходили замуж за успешных и домовитых. В то время как Грейс Келли уехала из «Барбизона» во дворец, ее подруги выходили замуж и разъезжались по зажиточным пригородам. Это тоже было в духе пятидесятых. Пригороды росли быстрее городов. Каролин Скотт переехала на Лонг-Айленд, а Лоррейн Дэвис и Дженет Вагнер стали жить по соседству в Уэстпорте, штат Коннектикут.

1950-е годы часто вспоминаются сквозь розовые очки: время расцвета, которого Америка не знала ни прежде, ни потом. Но те же пятидесятые полнились противоречиями, умолчаниями и притворством, что порой приводило к трагедиям. Всем известно, как погибла актриса и княгиня Грейс Келли: ее автомобиль рухнул с горы. Каролин Скотт страдала душевной болезнью и окончила свои дни в приюте для бездомных в Манхэттене. Дженет Вагнер, фотомодель и приглашенный редактор «Мадемуазель», вышла замуж за человека, который полетел на деловую встречу и не вернулся: впоследствии его обвинили во взрыве коммерческого судна – отчаянном самоубийственном акте; с ним погибли все, кто находился на борту. Лоррейн Дэвис, королева мандаринов и модель [53], напишет беллетризированные воспоминания о том, каким бойцом была ее подруга, чтобы вернуть доброе имя ее покойному мужу.

Популярное в 1950-х представление о том, что замужество означает успех или по крайней мере безопасность, частенько оказывалось ложным.

Для многих тогдашних постоялиц «Барбизона» их маленькие номера с жесткими кроватями, лихорадочный выбор платья перед свиданием, болтовня с подругами до поздней ночи и даже упреки миссис Сибли остались краеугольным камнем ностальгии. Они представляли себе пребывание в отеле как короткий и проверенный путь к достижению главной цели: замужества. На самом же деле, оглядываясь назад, оно – равно как определявшие его товарищеские отношения с подругами и независимость – и было самым важным временем в жизни.

Глава 5
Сильвия Плат

Лето 1953 года

Сильвию Плат тоже захватил вихрь пятидесятых. Она станет одним из величайших американских поэтов двадцатого столетия, а также напишет всего одно, но выдающееся прозаическое произведение «Под стеклянным колпаком», полностью посвященное ее пребыванию в отеле «Барбизон», в котором расскажет о двояком отношении к обещаниям десятилетия.

«И я уж начала думать, что замужество и дети – это вроде промывания мозгов, после которого ходишь как безгласная рабыня в какой-нибудь закрытой тоталитарной стране» [1][14]14
  Все фрагменты романа «Под стеклянным колпаком» в переводе А. Логиновой.


[Закрыть].

Но весной 1953 года все мысли Сильвии обратились к окну возможностей, предлагаемых молодой женщине вроде нее, а не к осознанию того, насколько узким может оказаться это окно даже для самых красивых, талантливых и целеустремленных. Сильвия не успела окончить школу, а о ней уже ходила слава. Это про нее шептались: вон, она станет писателем, вон та, стриженная под пажа яркая блондинка, которая так любит вечеринки.

Сильвия Плат училась на третьем курсе массачусетского колледжа Смит, и, поскольку уже намеревалась стать писательницей, ей было не избежать участия в конкурсе приглашенных редакторов журнала «Мадемуазель». В апреле руководитель молодежной редакции приезжала в ее колледж пообщаться с соискательницами, и Сильвия в отчаянии написала матери, что ее шансы тают по мере того, как становится ясно: остальные тоже «ужасно» талантливы [2]. Тем не менее она не удержалась от насмешки и написала: уверена, что приз получит одна из тех, кто, в отличие от нее, их никогда не получала. Конечно же у Сильвии этих призов был полный шкаф, о чем она не стеснялась говорить. Она недавно выиграла конкурс «Мадемуазель» на лучший рассказ (пятьсот долларов, что было по тем временам вполне прилично) и продала три своих стихотворения в «Харпере Базар» за сто долларов.

Но она не позволила визиту редактора вогнать себя в уныние: Сильвия твердо намеревалась получать удовольствие от жизни и подходила к этому с такой же целеустремленностью, как к своим стихам. Один студент-медик как-то пригласил ее на головокружительный уик-энд в Нью-Йорк, а недавно она побывала на Весеннем балу в Йельском университете по приглашению другого студента и, в отличие от Колетт, не была разочарована. И если Сильвия о чем и думала больше всего, так это о тряпках: «Теперь у меня есть белые туфли и белая сумочка, красные туфли и красная сумочка, и когда-нибудь у меня будет черная сумочка из лаковой кожи. Я так горжусь собой и своим вкусом в одежде. И всегда знаю, чего я хочу и что мне надо, и все это мне ужасно нравится» [3].

Нью-йоркский уик-энд со студентом-медиком оказался квинтэссенцией типично манхэттенского времяпрепровождения образца 1953 года. Они с подругой Кэрол приехали на Центральный вокзал [4]; у Кэрол тоже имелся кавалер («невысокий, лысеющий, но удивительно добрый и умный первокурсник», – подытожит впоследствии Сильвия). Все четверо тут же отправились на ужин в «Ля Пти Мезон», где на Сильвию произвели впечатление салфетки и скатерти, официанты-французы и, главным образом, еда (она любила поесть точно так же, как и приодеться); там она впервые в жизни попробовала сырых устриц. Потом такси с шашечками и спектакль по пьесе Артура Миллера «Суровое испытание», а после – увлеченные беседы в знаменитом «Дельмонико» – ночном клубе, в который за пять лет до этого Нанетт Эмери ходила на двойное свидание с морским пехотинцем и кадровым офицером около полуночи. Под аккомпанемент фортепиано Сильвия, ее подруга и их кавалеры, пригнувшись друг к другу за столиком, обсуждали расовые предрассудки, коммунизм и религию. И все это только в первый вечер.

Так что, как только прибыла долгожданная телеграмма, в которой Бетси Талбот Блэкуэлл сообщала, что Сильвия действительно приглашена в Нью-Йорк как одна из победительниц конкурса приглашенных редакторов, девушка почувствовала: она только что урвала приличный кусок от всего, что ее непременно ожидает. Получив все требуемые в «Мадемуазель» формы, бланки и инструкции, Сильвия написала матери, что остановится в «Барбизоне» «за урезанную цену: 15 долларов в неделю» [5].

«Впервые буду жить в отеле!» – писала она. Сильвия перечислила одежду, которую рекомендовалось прихватить с собой в Нью-Йорк, включая «купальник, вечернее платье и хорошую одежду темных тонов, одинаково уместную и в пять вечера, и в девять утра». На самом деле, в «Мадемуазель» написали еще подробнее (точно они знали, что летом 1953 года город накроет невиданная доселе волна жары): «В Нью-Йорке может быть очень жаркий июнь» [6]. Для того чтобы управляться с ежедневным сочетанием работы в офисе, обедов и вылазок к различным производителям, они советовали «хлопок темных тонов, нейлон, чесучу и легкие костюмы, также предпочтительнее темных тонов… и не забудьте шляпки».

Сильвии было двадцать, высокая – 176 сантиметров и подтянутая (62 кг) [7]. Прибыв в «Барбизон» в воскресенье, 31 мая, она пробудет там до пятницы, 26 июля. Опубликованный десять лет спустя роман «Под стеклянным колпаком» – практически полный отчет о жизни в Нью-Йорке летом 1953 года. В нем «Барбизон» назван «Амазоном», сама Сильвия превратилась в главную героиню, Эстер Гринвуд, а остальных девятнадцать девушек она превратила в двенадцать, кого-то убрав вовсе, а кому-то придав черты сразу нескольких.

Сильвия всегда тщательно составляла списки и высчитывала; но, готовясь к поездке в «Барбизон» на стажировку в «Мадемуазель», она подсчитала, что на третьем, нынешнем курсе она потратила на одежду больше, чем на все вместе взятое на первом. Но обе – и мать, и дочь – понимали, что может дать Нью-Йорк. Отец Сильвии, профессор, умер, когда она была маленькой, жизнь его не была застрахована, и мать при поддержке своих родителей удерживала семейство на плаву даже при том жизненном укладе, к которому тянулись молодые люди вроде Сильвии и ее брата Уоррена, недавно получившего письмо о присуждении именной стипендии в Гарварде. Но деньги были постоянным поводом для переживаний, и письма Сильвии домой порой напоминали бухгалтерские отчеты. Расходы на одежду были вполне оправданы [8], убеждала Сильвия саму себя, равно как и свою мать, потому что программа приглашенных редакторов – редкая возможность разом перепрыгнуть через пару ступенек карьерной лестницы на пути к вершине. Более того, поясняла Сильвия (совмещая свои амбиции и любовь к шопингу): «Я всегда хотела „примерять работу как платье и найти ту, что лучше всего подойдет“, а теперь у меня есть шанс посмотреть, как это – жить в большом городе».

Летний Нью-Йорк 1953 года сдержал обещание сказки. Сильвия, обрадованная, что брат теперь учится в Гарварде [9], а сама она – приглашенный редактор «Мадемуазель», «Милли», писала ему: «О такой возможности – быть среди двадцати победительниц со всей страны – можно только мечтать… Чувствую себя Золушкой из колледжа, чья фея-крестная только что выскочила из почтового ящика и спросила: „Чего возжелаешь первым делом?“, ну и я, Золушка, ответила: „Нью-Йорк“, и она подмигнула, взмахнула палочкой и сказала: „Возжелание исполнено!“» Сказка ободряюще продолжилась на Центральном вокзале. Сильвия ехала из дома матери в Уэллсли, Массачусетс, с Лори Тоттен, другой участницей программы приглашенных редакторов, которая по счастливому стечению обстоятельств жила в двух кварталах от Сильвии. Но в письмах домой Сильвия пребывала в этой сказке одна. Это ей помогли выйти из поезда два симпатичных мускулистых американских солдата [10]. Ее провели сквозь «хищную толпу» двое мужчин в униформе, ее сопровождали в такси до «Барбизона» и несли, словно личные швейцары, ее багаж до стойки регистрации.

Оглядевшись вокруг, Сильвия нашла «Барбизон» «изысканным: зеленые тона и дерево цвета кофе с молоком». Зарегистрировавшись, они с Лори сели в лифт и поднялись на пятнадцатый этаж, где всем приглашенным редакторам, кроме двух, предстояло провести следующие четыре недели. Сильвия пришла в восторг от своего «прелестного номера» [11]: ковер во всю стену, бледно-бежевые обои, темно-зеленое покрывало с оборками с рисунком из роз и такими же занавесками, письменный стол, бюро и платяной шкаф и «белая эмалированная раковина, растущая прямо из стены, точно удобный гриб», предназначенный для стирки перчаток и нижнего белья. Подобно Молли Браун два десятилетия назад, Сильвию особенно впечатлило «радио в каждой комнате», как и «телефон у кровати – и вид!». Парки, дорожки и наземное метро на Третьей авеню, и новое здание ООН, и даже кусочек Ист-ривер. Но дело даже не в самом пейзаже, а в том, что он означал; ведь в последующие вечера, когда Сильвия сидела у этого самого окна, работая допоздна и загруженная больше остальных, – такая вот буквальная интерпретация «возжелания» быть Золушкой, затюканной сводной сестрой, которая делала всю работу, пока другие веселились, за окном хотя бы горел волшебными огнями Нью-Йорк и сигналили автомобили.

Но в самый первый вечер в «Барбизоне» все участницы программы собрались, чтобы присмотреться друг к другу и подружиться в ускоренном режиме, как того требовала оказия. Сильвия нашла остальных «занятными», а четырех – такими красотками, что «могли быть парижскими манекенщицами» (и, разумеется, к концу месяца, пусть и случайно, Дженет Вагнер и стала моделью); каждую «живой и умной». Среди них была даже девушка из мормонов. Все собирались в номере Грейс Маклеод (1506), ставшем неофициальным местом сборищ на все оставшиеся дни, поскольку ее комната оказалась самой светлой.

Номера выходили на Лексингтон-авеню или 63-ю улицу, или в переулки за восточной и южной частями здания. Никто не знал, по какому принципу раздавали комнаты, но самым везучим доставался лучший вид или самый светлый номер, или и то и другое. В центральной части пятнадцатого этажа [12] располагались общие ванные комнаты в неравном количестве: две с ванной и туалетом и еще две с душем и двумя туалетными кабинами. В свете пристрастия Сильвии к долгим ваннам ей повезло: ее номер располагался с правильной стороны, тогда как другим приглашенным редакторам, обитавшим с другой стороны этажа, чаще приходилось довольствоваться душем. Участниц программы было всего двадцать [13]: девятнадцать незамужних девушек, а одна – замужем, мать маленького сына. Замужняя ездила из Бронкса, а приглашенный редактор отдела прозы Кэнди Болстер предпочла жить в Манхэттене у друзей по фамилии Ларкин. Маргарет «Пегги» Аффлек, из мормонов, тоже предпочла не селиться в «Барбизоне». Церковь мормонов этого не одобряла, так что ей приходилось ездить в «Барбизон» и в офис на автобусе из здания миссии.

Пока они болтали, оценивая друг друга, все думали о географии. В 1950-е самолетом путешествовали редко по причине его достаточной дороговизны, и до приглашения на стажировку в «Мадемуазель» большая часть победительниц с Юга и Запада никогда не бывали в Нью-Йорке. В воображении большинства Восточное побережье являлось интеллектуальным центром страны, а все остальное – провинцией. Приглашенный редактор Динни Лэйн, будущая писательница Диана Джонсон, автор «Развода» и прочих романов, училась на втором курсе женского колледжа в штате Миссури. Она выросла на берегах Миссисипи и никогда никуда не выезжала, не говоря уже о Нью-Йорке; отели для нее были местом, куда ходят ужинать в особых случаях, и, как и Сильвия, она ни разу не останавливалась в них. Но Сильвия, студентка колледжа Смит из Уэллсли, Массачусетс, обладала куда более высоким статусом. Сильвия была с Восточного побережья; Динни – с периферии.

Впрочем, недостаточно хорошее географическое положение можно компенсировать, и «Барбизон» – место, где становятся другими. Молодая женщина, которая бросила колледж Уэллсли, чтобы перебраться в Нью-Йорк и стать писательницей, замечала: «Сюда не просто едешь – сюда уезжаешь: из колледжа, от семьи, от прежней жизни. Идеальное место для таких целей – если не задерживаться» [14].

Тогда как Сильвия Плат приехала сюда с полным осознанием своего привилегированного положения, а Динни Лейн – в сравнительном неведении о возможных перспективах, Нива Нельсон прибыла в тот вечер из калифорнийского Сан-Хосе с твердым осознанием того, что ей нужно. В самолете из Техаса до Нью-Йорка, во время последнего этапа своего путешествия [15], ей посчастливилось сидеть рядом с неким мистером Россом, генеральным директором сети универмагов «Нейман-Маркус». Перед полетом Нива не думала о том, как станет выбираться из аэропорта – может, всех встречает какая-то делегация, решила она, но ошиблась. Ее выручил мистер Росс, объявив, что она может поехать в такси вместе с ним. Девушка из Сан-Хосе явно приглянулась ему, так что он велел водителю ехать окружным маршрутом, чтобы показать Ниве контрасты города. Следуя указаниям мистера Росса, такси наискосок пересекло Манхэттен; мужчина демонстрировал Нельсон не виды города, а его жителей – то, как богатство живет в паре кварталов от бедности, как выглядит размежевание по цвету кожи на примере небольшой части острова Манхэттен.

Нива никак не могла поверить, что ей так повезло с мистером Россом, показывавшим ей местные реалии. Но ей хватило и своих приключений, так что поездка незначительно поразила ее. За год до этого Нива в составе группы изучала геологию в Долине смерти; когда в ста километрах от них проводились испытания атомной бомбы, все они поднялись на гору в четыре утра. Взрывом ей обожгло лицо, отчего на нем остались красные воспаленные пятнышки, которые семь лет приходилось прятать под косметикой. После чего она на спор, прежде чем преподаватель успел ее остановить, проглотила целиком рыбку размером с сардину из двухтысячелетнего внутреннего моря. Загорелая и смеющаяся, Нива позирует для фото с рыбкой, теперь насыщенной радиоактивными отходами, держа ее у открытого рта и готовясь проглотить. (Впоследствии Нива обвинит эту самую рыбку в том, что у нее развился рак щитовидной железы.) А теперь – так скоро – еще одно приключение, уже в «Барбизоне».

По стандартам Нивы ее номер 1536 был великолепен – пусть его окна и выходили в переулок. Справа, прямо у входа, раковина, слева – узкая кровать, а также платяной шкаф, комод, письменный стол и даже удобное кресло у окна. Знай она, что скоро придет счет за отель, Нива не так радовалась бы: заплатить им собирались недели через две, а ее собственный чек задержался из-за путаницы с возмещением стоимости перелета.

В тот первый вечер, как и в последующие, когда девушки собирались на вечерние посиделки, Нива приходила в футболке и наброшенном сверху наподобие капора двустороннем плаще-дождевике. Сильвия, полностью подготовленная и тщательно собиравшаяся, привезла две голубых пижамы, ночную рубашку и халат. Нива привыкла обходиться малым. Она приехала из Стэнфорда, но по возвращении отправлялась в университет Сан-Хосе, потому что возможность стажироваться в журнале «Мадемуазель» означала, что она не сможет работать на консервной фабрике, где обычно подрабатывала летом. Даже с гарантированным летним заработком учеба в Стэнфорде означала лишь новые долги. Ее родители были живы, но обеспечить постоянный уход не могли, так что она с младенчества находилась под опекой государства. К старшим классам школы Нива поселилась в номере квартирного типа в мотеле, опровергая убеждение, что лишь проститутки вынуждены мириться с таким жильем.

Тогда они за полночь засиделись в номере Грейс Маклеод, пока не стали клевать носом, обсуждая всякое, в частности собственное изумление при виде явной беременности Мэрибет Литтл, приставленной к ним редакцией и опекавшей их в отеле и офисе. Вдруг кто-то спросил: «А кто тут девственница?» Сейчас невозможно установить, кто его задал, но все стали ждать, когда поднимутся руки. Этого не произошло. Постепенно все взгляды оказались устремлены на Ниву как на самую младшую, второкурсницу, но та лишь густо покраснела. Грейс шокированно посмотрела на нее, но, возможно, этот шок был деланым; обычная практика для женщин в 1950-х. По опыту Нивы – несмотря на то, что женщины говорили или в чем признавались, – кто-нибудь успевал «соблазнить» большинство из них прежде, чем им исполнялось восемнадцать. В самом деле, когда Нива стала учиться в Стэнфорде, она изумилась тому, что оставалась одной из немногих девственниц и была весьма востребована на традиционных стэнфордских «танцах после чая», присутствие на которых подразумевало, что девушка невинна.

В понедельник утром приглашенные редакторы все вместе завтракали в кофейне «Барбизона», и Сильвия с удовольствием обнаружила, что имеет возможность купить себе за пятьдесят центов кофе, сок, яйцо и два кусочка поджаренного хлеба. Она надела светлый костюм, чтобы произвести хорошее впечатление в первый рабочий день, но в последнюю минуту из носа обильно пошла кровь, костюм был испорчен, и ей спешно пришлось переодеваться. Дженет Вагнер решила, что для первого дня как нельзя лучше подойдет белое с синим клетчатое платье с пояском, белая шляпка и белые же туфли (несмотря на ежегодные мольбы редакции «Мадемуазель» не приходить в белых туфлях). Шляпка Дженет, размером с особо крупное чайное блюдце, казалось, просела под грузом искусственных фруктов, точно лоток на фермерском рынке. При виде нее Сильвия захихикала. Накануне ей не терпелось присмотреться к конкуренткам – в особенности к Дженет Вагнер, победительнице конкурса эссе. Выглядела Дженет вполне конкурентоспособно: высокая натуральная блондинка с широкой улыбкой, но стоило ей открыть рот, оказывалось, что выговор у нее тягучий, простонародный. Дженет увидела, как на лице Сильвии проступило разочарование. А та не сочла нужным скрыть презрение; весь месяц за глаза называла Дженет не иначе, как «деревенщина», а колледж Нокс из Гейлсбурга, Иллинойс, путала с колледжем Ноксвилл из Теннесси, сколько бы раз Дженет ни поправляла ее. В романе «Под стеклянным колпаком» Дженет станет Бетси, «коровницей из „Поллианны“» [16]. Но ничто не было столь же относительным и преходящим, как место в быстро установившейся иерархии среди приглашенных редакторов сезона 1953 года: «белый берет из соломки», принадлежавший Сильвии, неизменно и гордо красовавшийся на ее голове весь месяц, смахивал на старый выброшенный фрисби и легко мог составить конкуренцию в нелепости блюдцу с фруктами, которое носила Дженет.

Еще среди приглашенных редакторов была темноволосая любительница яркой помады из маленького городка в штате Айова: начинающая певица по имени Лори Глейзер, тоже находившаяся на нижних ступеньках географической иерархической лестницы. Но сельская часть Айовы, казалось, больше занимала Сильвию [17], чем Гейлсбург, Иллинойс, и она жалела лишь о том, что родители Лори предпочли жить не на ферме, поскольку считала, что на ферме «ужасно романтично». Лори мечтала победить в конкурсе с первого курса колледжа, но только на четвертом смогла справиться с эссе требуемой формы. Очутившись в Нью-Йорке, она ужасно радовалась всему происходящему. В первое утро, вспоминает она, все девушки, эти «невинные души эпохи Эйзенхауэра», шагали в ряд, держась за руки, из «шикарного» «Барбизона» в «шикарный» офис «Мадемуазель» на «шикарной» Мэдисон-авеню (Мэд-ав.). Крайне сомнительно, что семнадцать девушек могли идти рука об руку по улицам Нью-Йорка от самого отеля. Но в июне 1953 года в сказку хотелось поверить не только Сильвии.

Когда «приглашенные реды» [18], как звала Сильвия себя и остальных, появились в здании «Стрит энд Смит» на Мэдисон-авеню, дом 575, они вошли в лифт и поднялись на этаж «Мадемуазель» и собрались в кабинете Бетси Талбот Блэкуэлл, «втайне поздравляя себя с победой». Б. Т. Б. встретила их в черно-белом платье с цветочным рисунком [19]: вид у нее был ухоженный и цветущий, пусть фигура слегка пухловатая и коренастая. После традиционной проповеди Блэкуэлл о здоровом образе жизни (сопровождаемой затяжками бесчисленных сигарет, которые зажигались спичками из персональных коробков блестящего серебряного цвета с черной монограммой «Б. Т. Б.») их представили остальным редакторам и выдали формы для заполнения в зеркальном конференц-зале.

На обед девушек разделили по группам и отправили с кем-то из редакции; тогда-то, если не раньше, Сильвия и догадалась, что ее определили к числу избранных; вместе с самой Б.Т.Б. и Сирилли Эйблс, ответственным редактором, они пошли в знаменитый отель «Дрейк» пить шерри, есть салаты от шеф-повара и обсуждать писателей и журнальную жизнь. Другие догадались совершенно точно: по тому, как с Сильвией носятся, Динни Лейн стало все ясно. Тем мучительнее переживались ошибки того дня.

Сильвия и Нива ждали лифта в вестибюле [20], куда спускались в перерыв купить кофе. И без устали болтали о событиях того дня, удивленные, что редакторы «Мадемуазель» оказались вовсе не такими шикарными, какими можно было ожидать; нет, это настоящие деловые женщины, очень собранные, но совершенно точно куда меньше заинтересованные в том, о чем пишут отделы моды и красоты, считающиеся рангом пониже редакторских. Сильвия заметила, насколько они разношерстная компания, Нива вторила ей, сказав, что Бетси Талбот Блэкуэлл похожа на усердную ирландскую прачку. При этом Нива подразумевала, что это комплимент; однако Блэкуэлл, которой вскоре донесли, так не посчитала (в последующие годы в список инструкций для приглашенных редакторов включили строгое предупреждение «не обсуждать журнальные дела в вестибюле и в лифтах»). Ниву и Сильвию немедленно вызвали в «будуар», как прозвали украшенный изображениями туфель кабинет, и устроили нагоняй. Ниве сказали, что ее взяли из благотворительности, а Сильвию обозвали бездарной и вообще, если бы ее маменька не была знакома с Сирилли Эйблс и не снабжала ее хорошо вышколенными секретаршами… Сильвия заперлась в туалете: ее рыдания разносились по всему коридору. Нива тоже плакала; в таком жалком виде их обеих вызвали к ужасно нетерпеливому Герману Ландсхоффу, который пожаловался, что привык фотографировать профессиональных моделей, а не всхлипывающих дилетанток. Неважно, готовы, нет – он сделал их официальные снимки для августовского номера.

Все еще настроенная на сказку, а не кошмар, которым все грозило обернуться, Сильвия держала в руках поникшую розу и между всхлипами старалась убедительно улыбнуться в камеру. В романе «Под стеклянным колпаком» она писала:

«Наконец, покорно, точно рот куклы чревовещателя, губы мои изогнулись в подобие улыбки». «Но послушайте, – внезапно почувствовав дурное, запротестовал фотограф. – У вас такой вид, будто вы вот-вот заплачете» [21].

Фотография Сильвии – приглашенного редактора работы Ландсхоффа стала культовым и самым тиражируемым ее портретом.

Но на этом неприятные сюрпризы не закончились. Еще в мае «Мадемуазель» попросил у потенциальных редакторов написать от руки, чего именно они хотели бы добиться в Нью-Йорке: «Напишите от руки небольшое эссе о том, чего вы ожидаете от месяца в „М-ль“ и чего бы вам, возможно, захотелось бы дать журналу (50-100 слов). И поставьте собственную подпись» [22]. Эссе эти, помеченные как «первостепенной важности» среди присланных заранее форм и документов, затем без ведома участниц попадали к графологу. Уловка заключалась в том, что полученный анализ почерка присоединялся к «рабочей биографии» каждой вместе с фотографией, сделанной Германом Ландсхоффом, на которой девушку снимали с чем-нибудь, имеющим отношение к ее биографии. В случае Сильвии – с перевернутой розой и заключением [23]: «Сильвия преуспеет в художественной сфере: у нее есть восприятие формы, чувство прекрасного и острая радость творчества». Но любопытнее – и куда менее лестной – была пропущенная часть графологического анализа: хотя «восприятие формы и чувство прекрасного могут стать подспорьем в сфере моды и дизайна интерьеров», ей требуется «избавиться от поверхностности, высокопарного поведения и узости мироощущения».

Сильвия прочла отчет графолога целиком и, возможно, именно с целью кардинально изменить сокрушительный анализ, вскоре после этого, будучи с остальными приглашенными редакторами на особенном обеде в фешенебельном ресторане, она бесцеремонно поставила рядом с собой [24] вазочку предназначенной для всех икры. Маленькой серебряной ложечкой она принялась поедать содержимое вазочки, как будто не обращая внимания на изумленные взгляды. Но конечно же она прекрасно осознавала, что делает; спустя пятнадцать лет эта сцена всплывет в романе «Под стеклянным колпаком»:

«Я поняла… если ты что-то делаешь за столом неправильно, но при этом ведешь себя так самонадеянно, будто бы точно знаешь, что так и надо, тебе все сойдет с рук и никто не станет считать тебя дурно воспитанным, а твои манеры – небезупречными. Все решат, что ты оригинал и остроумец».

Сильвия ошибалась, полагая, что «никто не станет считать тебя дурно воспитанным». Как минимум одна из редакторов в тот вечер решила, что Сильвия не стоит всей суеты вокруг нее, поняв, что это не невинный жест, которого можно ожидать от «деревенщин» вроде Дженет Вагнер или Лори Глейзер.

Несмотря на активнейшую светскую жизнь, с первой же недели редакторов завалили работой, раз уж им было уготовано появиться в августовском номере. Сильвию выбрали приглашенным выпускающим редактором со стажировкой под началом Сирилли Эйблс. Она попыталась скрыть разочарование: ей-то хотелось стажироваться у знаменитой Риты Смит в качестве редактора отдела прозы. Она послушно перенесла в кабинет Эйблс письменный стол и пишущую машинку и просиживала целыми днями допоздна, работая и слушая ее разговоры. Нива Нельсон, как и остальные, проходя мимо, видела, как Сильвия «стучит-стучит-стучит по клавишам, в раздражении выдирая один лист за другим и начиная заново, сидя за небольшим переносным столиком для печатной машинки, спиной к столу Эйблс и лицом к двери, выходившей в аккурат в проход между кабинетами, где рано или поздно оказывалась каждая» [25]. Талант Сильвии означал, что и потребуют от нее больше. Ожидалось, что этим летом Плат ждут великие свершения, тогда как от бестолковой Динни Лейн и легкомысленной Лори Глейзер требовалось лишь сообщать читательницам, какого оттенка помада будет в моде в этом сезоне, да прилежно посещать обеды и ужины и принимать небольшие подарочки от производителей и рекламщиков, желавших подлизаться [26].