Текст книги "Барбизон. В отеле только девушки"

– Нет, – ответила Каролин, избегая его взгляда и думая о том, как она одновременно ошиблась и не ошиблась на его счет. И поспешила домой, за безопасные стены «Барбизона».

Наступило Рождество, и Грейс уехала домой в Филадельфию, а Каролин осталась в Нью-Йорке и ходила на чаепития с другими девушками, которым было слишком далеко – или по какой-то причине не хотелось – уезжать на родину. У Грейс были преимущества, о которых Каролин не могла и мечтать: ее отец, миллионер, добившийся всего сам, оплачивал ей и номер в «Барбизоне», и учебу в театральной академии. В отличие от многих других постоялиц, Грейс могла не высчитывать вечерами, на чем бы сэкономить – в особенности если миссис Сибли конфисковала твою электроплитку. Чаще всего постоялицы корили себя [19] за обслуживание в номер, затраты на такси и телефонные звонки (из номера они стоили астрономическую сумму – одиннадцать центов!). Иногда девушки прибегали к такой уловке: ждали до девяти вечера, чтобы узнать, позовут ли их на ужин, и таким образом значительно экономили на месячных расходах на еду. Или, скажем, откладывали покупки в ближайшем к дому «Блумингдейле», дожидаясь обмена или аукционной распродажи в стенах отеля – особенно захватывающей, если какая-нибудь модель освобождала свой платяной шкаф или, того лучше, выходила замуж и уезжала из «Барбизона». Модели покупали себе дизайнерскую одежду по оптовым ценам и куда охотнее расставались с ней за крошечные суммы.

Хотя Грейс Келли могла не беспокоиться о деньгах, ее родители сами являлись поводом для беспокойства: они явно ждали, что она либо бросит учебу, либо потерпит неудачу. Вернувшись в «Барбизон» после праздников, она тем самым продемонстрировала: ни того ни другого не будет. Преподаватели актерского мастерства указали ей на проблемы с голосом: чересчур высокий – и выговор «в нос»; но, подобно Каролин, она знала, как это исправить. Купила себе устройство для записи на магнитную проволоку и, сидя в номере по соседству с номером Каролин, надиктовывала и слушала до тех пор, пока не услышала исправленный, на удивление чистый трансатлантический британский выговор, во все времена обязательный для актеров.

В общем, было в девушках послевоенных лет что-то подлинно неиссякаемое. Многие обитательницы «Барбизона» откладывали средства на дальнейшую учебу, как семнадцатилетняя Хелен Синклер, с «тягучим – протяженностью в весь Техас – техасским выговором» [20], которая снималась для модного журнала за триста долларов в неделю, чтобы учиться на художника-модельер а. Кэтлин Кэрнс из Детройта пела песенки для рекламных объявлений, чтобы платить за уроки вокала, а уроженка Сан-Антонио Дороти Уайт учила музыке обитателей зажиточных пригородов, чтобы накопить на собственные занятия музыкой. Джоан де Бей Мерчисон из Кивани, Иллинойс, открыла рекламное агентство на заработки от съемок в телерекламе, а Клер Маккуиллен доходы от работы моделью вложила в уроки рисования и вскоре стала независимым рекламным художником. Управляющий «Барбизона» Хью Дж. Коннор [21] рассматривал любое повышение статуса и образования как общую победу и присылал цветы тем, кто этого добился, в особенности если знал, как нелегок был путь. Он широко улыбался, рассказывая кому-нибудь, как та или иная постоялица «Барбизона» стала из продавщиц закупщицей, из девушек со стойки регистрации попала на обложку журнала, из секретарш сделалась ответственным сотрудником компании. Пусть кукольный дом «Барбизона» и был полон манящих молодых красоток, но за привлекательным фасадом укрывалось много чего еще. Да, многие из молодых женщин на самом деле в итоге стали просто женами и матерями в тех самых городках, из которых приехали, но их цели в Нью-Йорке были так же масштабны, как у самой Бетси Талбот Блэкуэлл.

Хью Дж. Коннор прекрасно знал о тонкостях ведения бюджета и финансовых затруднениях обитательниц «Барбизона». Каролин, к примеру, была завалена работой, но денег в банке у нее от этого прибавилось не сразу: Коновер снискал дурную славу за то, что не платил своим моделям вовремя (в итоге в 1959 году это стоило ему нью-йоркской лицензии), и, проработав на него два месяца, она все еще ничего не получила. И если бы только она одна. Нью-йоркским моделям надоело подолгу ждать гонорар (иногда не дожидаясь его вовсе), и вскоре они стали шепотом рассказывать друг дружке о новом агентстве, которым заправляли женщины. Их было две: профессиональная модель Натали Никерсон и ее подруга Эйлин Форд. Натали, высокая длинноногая блондинка, была успешной моделью агентства Пауэрса. Но, как и остальные, устала от того, что ей не платили. И они с Форд, занимавшейся наймом моделей, стали строить планы. Они познакомились в 1945 году, когда Натали ушла с самолетосборочного завода в Финиксе, Аризона, на котором в войну работала на вертикальносверлильном станке. Натали уехала в Нью-Йорк [22] после того, как непосредственное начальство присвоило себе патент на ее изобретение, призванное облегчить производство самолетных высотомеров, – его внедрение принесло компании прибыль. Она стала искать себе работу модели, но в одном агентстве за другим, увидев тонкую фигурку ростом 177 сантиметров, говорили: спасибо, вы нам не подходите. Такая наружность не считалась «продающей». Так что Натали – подобно Каролин, не чуравшаяся тяжелой работы, – устроилась в отель, где с полуночи до семи утра нажимала клавиши счетной машинки. После чего спешила в свой номер, спала несколько часов и снова обивала пороги фотографов. Наконец ей удалось убедить одного попробовать ее потенциал, и фотографии сразу же купили; спустя пару месяцев Натали получала двадцать пять долларов за час и к концу года работы высокооплачиваемой манекенщицей накопила огромную сумму – 25 000 долларов.

Натали начинала свою жизнь в Нью-Йорке в хостеле при церкви [23]; но как только ее статус в качестве модели возрос, жилищные условия тоже улучшились: она переехала в «Барбизон». Ей хотелось, чтобы об этом узнали, и она заказала специальные канцелярские принадлежности, чтобы сообщить всем свое место в мире: «НАТАЛИ, „БАРБИЗОН“, 140 ВОСТОЧНАЯ 63-Я УЛ., НЬЮ-ЙОРК 21». Эйлин Форд, которая некогда нанимала ее на работу, подружилась с ней и частенько ночевала на кушетке в ее номере «Барбизона», если возвращаться домой к мужу на Лонг-Айленд было уже поздно. Они с Натали часами лежали и болтали о модельном бизнесе, который обе так хорошо знали. И подобно тому, как Натали изобрела способ улучшить производство высотомеров, она придумала, как сделать лучше модельный бизнес (и точно так же, как на самолетосборочном заводе, она не получит ни патента, ни внятного финансового вознаграждения) [24].

Планируя до глубокой ночи, Натали на узенькой кровати отеля и Эйлин на складной кушетке, которую в номер приносили дополнительно, решили устроить переворот в модельном бизнесе. Первым шагом должен был стать новый подход к оплате. Это Эйлин будет работать для моделей, а не наоборот, как представляли себе три нынешних столпа индустрии: Пауэрс, Коновер и Хертфорд – все мужчины. Отныне фотографы будут платить моделям в конце каждой съемки, а затем агентство «Форд» получит свои десять процентов. Работающие модели вроде Каролин не будут гадать, когда же им заплатят. А наем моделей берет на себя Натали, отправляя тех, кто ей понравится, к Эйлин. Хотя в дальнейшем типаж Хелен – высокая длинноногая пышущая здоровьем блондинка – станет визитной карточкой агентства [25], в сороковые и пятидесятые набирались модели всех трех категорий: молодежная мода (до 165 см и 48 кг), коммерческие модели (на несколько сантиметров повыше и 49 кг) и элита – фэшн-модели ростом выше всех, но весом около пятидесяти килограммов (а если больше, Эйлин долго и нудно приводила их в форму).

Именно Натали пригласила Каролин присоединиться к их агентству. Натали и Эйлин открыли агентство в особняке, зажатом между похоронной конторой и табачной лавкой на Второй авеню, между 50-й и 55-й улицами. Подняться на третий этаж, и за красной дверью обнаруживается официальная штаб-квартира модельного агентства «Форд». Когда Каролин вошла, она не обнаружила стойки регистрации – лишь маленькую кудрявую женщину, окруженную шестью черными телефонами. Это и была Эйлин. Она сидела, прижав по трубке к каждому уху, и без слов указала Каролин на старый красный диван. Каролин присела и слушала, как Эйлин спорит по телефону. Натали была лицом агентства; она выбирала девушек с хорошей деловой репутацией и приводила их; а дальше Эйлин творила магию с помощью своей картотеки. Эйлин заказывала съемки, отстраняла фотографов, которые нарушали правила, и учила «своих девочек» укладывать волосы. Особенно хорошо она понимала в новом «молодежном» сегменте. И мгновенно оценила потенциал Каролин: миниатюрная, стройная, с тонкой талией, большими глазами и очаровательной улыбкой. Эйлин взяла все в свои руки [26] и тут же переименовала Каролин. «Шеффнер» никуда не годится, сказала она: отныне вы Каролин Скотт.

Эйлин свои обещания выполняла. Вскоре Каролин появилась на обложке «Макколса»: снимал ее тогда относительно неизвестный Ричард Эйведон. Ему удалось запечатлеть ум Каролин: в кружевном платье, с букетом весенних цветов и желтой атласной лентой в волосах, с зонтиком от солнца в руках, она вполне могла выглядеть ничем не примечательной пустышкой. Но снимок за снимком – и Каролин смотрит на зрителя так, что хочется узнать ее поближе, хотя выражение ее лица многое скрывает (а может, именно поэтому). (Очень помогало то, что Эйведон, в отличие от многих других, относился к моделям по-человечески: ставил им музыку – точнее, позволял им самим ставить музыку – и заказывал их любимую еду.)

Казалось, у Каролин все получалось; она добилась того, о чем мечтала, садясь в поезд из Огайо до Нью-Йорка. И она сделала то, что делают все сбежавшие из маленького городка: послала матери в подарок холодильник новейшей модели вместо того маленького, что стоял в кладовой. Ну и, конечно, был в этом и неприличный жест в адрес отчима. Громко и четко: я, названная Каролин Скотт, едва двадцати лет от роду, могу зарабатывать столько, сколько он никогда не сможет. Да и не захочет.

* * *

Лоррейн Дэвис, королева мандаринов, тоже нашла свою нишу на поприще моделей молодежной моды, пусть и обожествляла высоких манекенщиц. Она специализировалась на рекламных объявлениях в прямом эфире, газетной рекламе, «Сирс энд Робак» и даже нашла себе прибыльную халтурку – разносить призы в телевикторине «Попробуй – и получится!». Как и Селеста Гин, бывшая постоялица «Барбизона» и модель Пауэрса в эпоху Великой депрессии, за доплату согласившаяся залезть в ванну, наполненную коулменовской горчицей, Лоррейн Дэвис считала себя мастером перевоплощений. Это и стало ключом к ее успеху: она могла быстро превратить волосы из длинных в короткие, стать из блондинки брюнеткой – сделать все, чего требовал заказ. Но, как и Каролин, она переживала, что гонорары запаздывают, а за «Барбизон» требуется платить каждую неделю. Устав от ухищрений Коновера, она сперва перешла к Хантингтону Хертфорду, наследнику владельца сети супермаркетов “А&Р”. Он открыл его затем, чтобы быть с «девочками». Причем слово «девочки» следует понимать буквально: он питал пристрастие к совсем молоденьким, полагая, что «увядающая» Лана Тёрнер и «слишком напористая, как дорогая проститутка» Мэрилин Монро для него староваты [27]. Уж точно слишком зрелые. Десять лет назад от него родила сына хористка двадцати трех лет, которая потом бросила его ради актера Дугласа Фэрбенкса-младшего. Есть мнение, будто слухи о том, что он спал со своими подопечными, имели под собой основание. У Лоррейн Дэвис таких проблем точно не возникло, и получать деньги в конце недели ей ужасно понравилось: ее зарплата не зависела от того, заплатили клиенты Хертфорду или нет – к услугам Хертфорда всегда были доходы от супермаркетов. Но обещание Эйлин Форд платить сразу же звучало интереснее, чем «конец недели», и вскоре Лоррейн тоже перешла в ее агентство.

* * *

Когда Эйлин Форд переночевала на кушетке в «Барбизоне», потому что поезд до Лонг-Айленда уже ушел, она была уже замужней женщиной. В итоге ее муж Джерри тоже вскоре примкнул к инициативной группе, что добавило агентству домашнего уюта. Теперь это был семейный бизнес. Когда журнал «Лайф» опубликовал пяти страничный фоторепортаж из жизни Джерри и Эйлин, трудно было не заметить контраста с прежними разношерстными героями модельного бизнеса: плейбоем Хантингтоном Хертфордом, бывшим диск-жокеем и актером Гарри Коновером и моделью Джоном Пауэрсом – и простой домашний уют Фордов с их первым ребенком в ползунках в офисе агентства. На него обратил внимание Шерман Биллингсли [28] – некогда владелец нелегального питейного заведения эпохи сухого закона, а ныне владелец шикарного знаменитого клуба «Аист»: он пригласил владельцев приводить своих прекрасных подопечных поужинать за счет заведения, чтобы они в непринужденной обстановке общались с богатыми и знаменитыми, которые всегда рады отужинать в компании пары-тройки хорошеньких мордашек.

Но забота, которой окружали Форды своих девушек, выходила за рамки пиар-кампаний. Когда появились новенькие, особенно из-за границы – похожие на Натали, служившим им ориентиром, Форды принялись осваивать скандинавский генофонд: сначала Эйлин селила вновь прибывших у себя дома, а потом девушки переезжали в «Барбизон», частенько за счет Эйлин. Безопасно, респектабельно, в самый раз, чтобы приглядывать за ними и не беспокоиться за их репутацию. Когда Эйлин Форд нашла в Швеции семнадцатилетнюю Нену фон Шлебрюгге, будущую мать актрисы Умы Турман, она вывезла ее в Нью-Йорк. Та прибыла на океанском лайнере в марте 1958 года, увидела снежную бурю и, по ее собственным воспоминаниям, американских женщин, являвших собой жалкое зрелище: те ковыляли среди сугробов в непрактичных бежевых чулках и на неудобных высоких каблуках. Ее тоже сперва поселили к Эйлин, Джерри и их двоим детям в новом доме семьи на 78-й улице, а потом переселили в «Барбизон». Форды предоставляли своим моделям «дерматологов, диетологов, парикмахеров и жилье», писала в том же 1958 году в «Нью-Йорк Таймс» Филлис Ли Шуолби, бывший редактор молодежной редакции «Мадемуазель» [29]. Модели частенько проводили время, слоняясь по офису на Второй авеню. Оттого-то Лоррейн Дэвис, королева мандаринов, сидела в особняке из потемневшего песчаника в тот день, когда в офис вошла высокая блондинка.

Вошедшая представилась: Дженет Вагнер [30]. Лоррейн, ростом сто шестьдесят пять с половиной сантиметров, всегда носила каблуки: Эйлин велела ей всегда указывать клиентам свой рост на сантиметр больше. В Дженет было больше метра семидесяти пяти; Эйлин строго-настрого запретила ей признаваться в этом и ходить в обуви на низком каблуке. Дженет прежде ни разу не пробовала себя в качестве модели, и ее путь к красной двери агентства «Форд» оказался особенным.

Все началось с того, что Дженет отчаянно нуждалась в работе: родители написали ей, что в родном Гейлсбурге, штат Иллинойс, на лето уже никуда не устроиться: все заняли, пока она стажировалась в журнале «Мадемуазель» в качестве приглашенного редактора. Дженет, без сомнения, оказалась самой хорошенькой из всех приглашенных редакторов, хотя ей на пятки наступала Сильвия Плат. Обе – светлые блондинки, «стопроцентные американки», но Дженет выше ростом, с более яркими чертами. Она стояла в вестибюле «Барбизона» с другой участницей программы, Нивой Нельсон, когда к ним подошел пухлый коротышка с фотоаппаратом и спросил, хотят ли они в модели. Нива, многое повидавшая и все делавшая по-своему, сразу же отказалась иметь с ним дело, но Дженет пошла с ним в кофейню «Барбизона» и тут же подписала контракт. Теперь у него было то, что ему нужно. Размахивая формальным договором, подписываемым приглашенными редакторами, он сообщил, что Дженет связана с ним контрактными обязательствами, и без достаточной компенсации он не позволит ее снимкам появиться в журнале.

Блэкуэлл попала в тупик [31]. Дженет уже отсняли для августовского выпуска вместе с другими девушками, и просто взять и стереть ее с фотографий не представлялось возможным. Так что, поскольку руки у нее были связаны, она подписала контракт сначала с человеком с фотоаппаратом, а потом и с Эйлин Форд. По предложению Б.Т.Б. Эйлин выкупит у него контракт Дженет во избежание дальнейших затруднений. Чтобы всем казалось, что Эйлин на самом деле «открыла» Дженет, Блэкуэлл «случайно» пригласила свою стажерку в клуб «Аист», а Эйлин «случайно» наткнулась на них и «увидела» ее.

Вот Дженет и пришла [32], в том же самом темно-синем клетчатом хлопчатобумажном платье, в котором три недели назад заселилась в «Барбизон». Эйлин вручила ей карту Нью-Йорка и компактную пудру и велела научиться пользоваться и тем и другим [33]. Дженет растерялась, но Лоррейн, у которой было немного свободного времени, вызвалась ей помочь. Позднее она вспоминала, какой увидела тогда Дженет: «высокой блондинкой с широкой улыбкой и отличными зубами: нечто среднее между Голди Хоун и Грейс Келли: бойкость первой и стильность последней». Они провели тот день вместе: Лоррейн обучала Дженет премудростям ремесла, а та болтала о «Мадемуазель». К концу дня поднаторевшая в таких вещах Лоррейн довела макияж Дженет до совершенства, и из приглашенных редакторов «Мадемуазель» она официально стала моделью агентства «Форд».

* * *

В «Барбизоне» Грейс Келли с некоторой завистью наблюдала, как Каролин обретает финансовую независимость; она не разбогатела, но зарабатывала достаточно, чтобы заплатить за неделю, а также обедать и ужинать в городе или в кофейне и покупать всякие штуки, которые нужны моделям, чтобы хорошо выглядеть. Хотя ей не о чем было беспокоиться: номер в «Барбизоне» оплачивали родители – всегда полностью и вовремя – Грейс тоже хотелось бы знать, сможет ли она себя обеспечивать. И если бы только Каролин; многие другие зарабатывали на потребностях Мэдисон-авеню в стройной фигурке и смазливой мордашке. Рекламный бизнес был одним из самых быстрорастущих. Каролин понимала, что нужно Грейс – финансовая независимость не была необходимостью, но являлась потребностью, – и убедила ее попробовать себя в качестве модели. За благопристойной и довольно скучной одеждой и вечными очками с толстыми стеклами Каролин разглядела красавицу. Так что она посоветовала ей сходить к Эйлин Форд, где Грейс, присев на красный диван, ждала вердикта. Который оказался не в ее пользу.

Эйлин решила, что «мяса на костях многовато» и что внешность Грейс слишком заурядно-коммерческая и не соответствует высоким стандартам агентства [34]. (Позднее Эйлин скажет, что это была самая большая ошибка в ее карьере.) Так что Грейс пошла обратным путем и отправилась от Эйлин Форд в агентство Пауэрса, который тут же нанял ее. Впоследствии Эйлин делала вид [35], что «ее девушки рекламируют красивую одежду, а не „продукт“», и она отказала Грейс Келли потому, что та «снялась в рекламе спрея от насекомых и сигарет». На самом же деле это были первые коммерческие съемки Грейс Келли [36] в качестве модели агентства Пауэрса – куда она ушла после того, как Эйлин решила, что на ее костях «слишком много мяса».

Возможно, Грейс нужно было лишь подыграть эго Эйлин так же, как это сделала знаменитая Долорес Хокинс, сделавшая себе имя до того, как прийти в агентство «Форд»; а значит, Эйлин не смогла бы сообщить всем, что «открыла ее». Ей это не понравилось, и Долорес было отказано [37] с формулировкой «лишний вес» (49 кг). Долорес пожала плечами. Она разбиралась в бизнесе и в работавших там людях. Неделю спустя она вернулась к Эйлин и заявила, что сбросила вес (чего она не делала). Больше ничего сказано не было. Она позволила Эйлин сохранить лицо. В 1957 году, между переездами из квартиры в квартиру, Долорес какое-то время жила в «Барбизоне», и однажды прямо к входу доставили новенький светло-серый «Тандерберд» с открывающимся верхом и бантом на откидной крыше. Бессменный Оскар разгонял зевак.

Пока Долорес Хокинс проводила уик-энды на ферме на севере штата Нью-Йорк, где ее родители разводили лошадей, Дженет Вагнер наслаждалась «плюшками» работы модели в Нью-Йорке. Она часто – но явно недостаточно, о чем позже сожалела – ходила с подругой Лоррейн в знаменитый клуб «Аист», где после еды вместо счета официант приносил небольшой подарок: чаще всего флакончик духов или помаду, с запиской «комплимент от заведения». Дженет подружилась еще с одной топ-моделью Эйлин Форд – Лили Карлсон. Ростом 181 сантиметр и со шведскими корнями [38] (ее отец был пастором лютеранской церкви в штате Айова; проповеди часто велись на шведском), Лили прославила агентство, подписав с ним контракт почти сразу же после открытия. Она пришла в модельный бизнес поздно, будучи старше двадцати пяти, после того как ее муж потерял работу во время Великой депрессии, но под руководством Эйлин быстро добилась головокружительного успеха. В знаменитой журнальной фотографии 1947 года «Двенадцать красавиц» фотограф Ирвин Пенн поставил Лили в центр композиции так, точно снимал ее одну, залитую собственным отраженным светом, в белом платье с рюшами до пола.

Лили представила Дженет Вагнер Гите Холл, еще одной знаменитой нью-йоркской модели и актрисе шведского происхождения. В восторге от возможности быть в ее обществе, Дженет приняла предложение богатого бойфренда Гиты провести уикэнд в его особняке в Саутгемптоне, на Лонг-Айленде – там, куда съезжались на лето все баснословно богатые. Но Гита, которую Дженет потом назовет «главной проституткой в городе» [39], умолчала о том, что кузен бойфренда был уже там, ожидая Дженет и уик-энда, наполненного сексом. Дженет растерялась и, когда той ночью он вошел в ее комнату, резко села в кровати и в ужасе, путаясь в попытках найти правильные слова, нервозно пояснила, что никогда не спала с мужчиной: услышав это, кузен расхохотался. Девственность не только веселила его, но и, по счастью, автоматически отвращала.

Возможно, Дженет была неискушенной для мира, притворявшегося добродетельным, даже пуританским, но за закрытыми дверьми куда более сложного. Вероятно, со своими представлениями, ограниченными Гейлсбургом, штат Иллинойс, она и вправду оказалась слишком наивной и неопытной. Но поскольку 1950-е полнились противоречиями, особенно по части женской сексуальности, внешность могла обманывать. Те, что казались чистенькими и приличными, могли открыться с неожиданной стороны, а откровенно сексапильные могли скрывать наивность и девственность, как Дженет. Бесспорно, Грейс Келли стала олицетворением идеальной женщины десятилетия [40], впоследствии этот имидж закрепился за ней после образа Лизы Фремонт, утонченной и умной современной дамы, ждущей своего мужчину в хичкоковском «Окне во двор».

Однако Грейс Келли, навечно ставшая символом красоты и чистоты, обожала танцевать в коридорах «Барбизона» под гавайские мелодии, питая слабость к тому, чтобы делать это топлес, шокируя соседок. Ходило множество слухов о ее неуемных сексуальных аппетитах и распущенности.

Мало кто говорил вслух о противоречиях, с которыми женщинам в те годы приходилось бороться ежедневно. Но Малахий Маккорт был в первых рядах тех, кто все же обратил на них внимание. 12 мая актер, профессиональный рассказчик и неуемный бонвиван (и брат школьного учителя Фрэнка Маккорта, который позже напишет знаменитый автобиографический роман «Прах Анджелы») открыл бар «У Малахия» на Третьей авеню между 63-й и 64-й улицами. Прежде заведение называлось «У О’Рурка» [41] и представляло собой «заштатный салун», но Малахий с партнерами «закрасили стены кремовой краской, постелили на пол красный ковер и повесили над козырьком вывеску». В качестве последнего штриха [42] поставили ярко освещенный садок для рыбы и наняли Эрла Уокера, «которого научили искусству приготовления пищи в тюрьме на острове Рикере», как любил повторять Малахий Маккорт. Его заведение стало первым баром для знакомств в Нью-Йорке. Расположение в двух кварталах от «Барбизона» было не случайным.

Открытие питейного заведения предполагало умение обходить подводные мины законов и кодексов, свидетельствовавших о тяге той эпохи к благопристойности и всему, что под ней подразумевалось. В каждом баре Нью-Йорка [43] должна была подаваться еда (приготовленная на месте), а на каждые 60 сантиметров барной стойки – приходиться один столик. Отдельным требованием было освещение, при котором можно читать газету. (Когда Малахия впоследствии вызвали в суд именно за это нарушение, судья спросил полицейского, что именно он пытался читать. «Дейли Миррор», – ответил тот. Судья отказал в привлечении: плохой выбор, сказал он, – если уж вам так приспичило почитать, есть библиотека.) Существовали и негласные правила: женщинам, скажем, запрещалось сидеть в баре одним. От этого-то правила Малахий и избавился.

Вскоре после открытия [44] в бар стали заглядывать девушки из «Барбизона»: сперва из любопытства и несмело, но, распробовав, рассказывали подругам, что у Малахия – приятная отдушина среди «бледного, зеленого заповедника вдоль Второй и Третьей авеню с трилистниками, ирландскими пабами и флуоресцентными зелеными огоньками». Малахий, всегда готовый травить байки ирландским говорком, частенько приглашался в программу «Сегодня вечером» с Джеком Паром – тогда это была радиопередача из Нью-Йорка в прямом эфире. Высшее общество, очарованное Малахием и подверженное «синдрому лемминга», как он выражался, потянулось в его бар: Уитни, Рейнольдсы (разбогатевшие на табачном бизнесе) и ведущие светскую жизнь дети Берлина, председателя совета директоров издательской империи Херста (Бриджид Берлин станет доверенным другом Энди Уорхола). Как и актеры, с которыми водил компанию Малахий Маккорт: Ричард Бентон, Ричард Харрис, Питер О’Тул, Альберт Финни.

Во всем остальном Манхэттене женщинам по-прежнему запрещалось ходить в бары в одиночестве, равно как некогда им не позволялось заселяться в отели после шести вечера. Считалось, что если девушка сидит в баре, то ничего хорошего из этого не выйдет – в первую очередь, в самой этой девушке ничего хорошего нет. Поначалу Малахий считал [45], что на этот счет есть какое-то писаное правило, но, порывшись в поисках конкретики, понял: это всего-навсего традиция, да еще и плохая. Он пригласил обитательниц «Барбизона» отдыхать в баре в одиночку. В баре Малахия «каждый, черт побери, может сидеть, где хочет». Красивые женщины и привлекательные мужчины – им же захочется пообщаться. И вскоре к бару уже стояли очереди. Когда полицейский явился в бар и достал книжечку, готовясь выписать штраф за нарушение, поскольку увидел женщин, сидевших в баре без сопровождения, Малахий потребовал от него назвать закон, из которого это следует. Полицейский назвать закон не смог.

Малахий предложил постоялицам «Барбизона» свободу говорить с тем, с кем им хочется, или спокойно сидеть в одиночестве, если пожелают. Потому что в баре было негласное правило: «вы под защитой заведения», и никто не имел права приставать. Даже «девушки Гиббс» [46], во всех прочих отношениях строго соблюдавшие дресс-код и режим, надевали сорочки, а потом набрасывали сверху плащ и бежали к Малахию. Его брат Майк звал их «бригадой плащеносиц». Он даже божился, что кое-кто из них забывал надеть ночную сорочку под плащ. Иногда, признавался Малахий [47], он в своем баре действительно подкармливал то одну, то другую и не считал зазорным накормить девушек из «Барбизона».

«Иногда она просто заказывала пиво или содовую и считала монетки, выложив на стол, и он добродушно предлагал ей бургер за счет заведения так, как будто ничего такого в этом нет».

Однажды вечером и сам Малахий увлекся одной из девушек из «Барбизона». Тогда он «наподдал» [48] и спьяну отправился провожать ее до отеля. Алкоголь придал ему уверенности, а регби научило быстро бегать, он проскочил в ее номер, пока она отвлекала регистраторшу. Он взлетел по лестнице быстрее, чем «локоть скрипача». Заниматься любовью на жесткой односпальной кровати было неудобно, но куда деваться. Несколько часов спустя он, крадучись, спустился вниз и дождался, когда «дама с орлиным взором» отвлечется. И тогда рванул к двери, прикинув, что даже если она его и увидит, то не поймает. А даже если и поймает, то нипочем не узнает, на какой узкой неудобной кровати он побывал, в каком из «семисот номеров возбужденной девственности». Много раз Малахий пробовал повторить опыт, но всегда безрезультатно – пусть даже в это же время с десяток мужчин похвалялись, что им удалось взбежать вверх по той лестнице и улизнуть обратно целыми и невредимыми. Если они говорили правду [49] и если верить фэшн-иконе Кармен Делль’Орефиче, вероятно, им удавалось переодеться Джоном Макиганом, симпатичным гинекологом из Ист-Сайда, которого так часто вызывали в отель, что персонал пропускал его, не всматриваясь. А что до приглашений [50], то даже актриса Сибил Шепард, поднаторевшая в деле «тайком провести туда и обратно», не стала проделывать тот же фокус в «Барбизоне»: это же было «учреждение», тут так не пойдет.

Сложный компромисс между мужчинами и женщинами частично облегчался тогдашней «культурой мартини», обучение которой начиналось еще в колледже, если не раньше. В 1958 году будущая звезда фильма «История любви» Эли Макгроу, также заехавшая в «Барбизон» в качестве приглашенного редактора «Мадемуазель», проиллюстрировала остроумный рассказ о типичном уик-энде в колледже из «Лиги плюща» для августовского номера [51]. Ее коллега, Колетт Хоппман, описала, как ждала «шуток, молочного пунша и фрисби на газоне». Одна подруга, с грустью заметила она, вспоминала: «Однажды в пятницу я только-только выскочила из поезда в Кембридже [Гарвард], как меня тут же пригласили на читку „Коктейля“ Томаса Эллиота». Итак, Колетт отправилась в Йель на свой первый уик-энд в колледже «Лиги плюща». Ее пригласил на «свидание вслепую» молодой человек, которого рекомендовали как «высокого, приятного и популярного». Как и было принято, кавалер селил, кормил и развлекал даму за свой счет: ей оставалось только заплатить за билеты на поезд.

Но то, что Колетт там увидела, разительно отличалось от приключений подруги в Кембридже. Больше всего это смахивало на студенческую пьянку с претензией на светскую элегантность. Она прибыла в Нью-Хейвен с подругой, которая ехала на тех же условиях. Их встретили на машине с откидным верхом, отвезли в дешевую гостиницу и велели готовиться к ужину через час. Ужин устраивало «Фене», студенческое братство, к которому принадлежал Билл, кавалер Колетт, все расселись по «пухлым кожаным креслам» и стали пытаться общаться. Колетт спросила Билла: кажется, ты интересуешься рекламой? А он ответил, что да, мол, собирается пойти по стопам отца, рекламщика, но пока что «меня и пьянки устраивают».