Текст книги "Барбизон. В отеле только девушки"

номер – 18 долларов 50 центов; 2 долл. – мама; 13 центов – марки и конверты, 23 ц. – книги; 10 ц. – проезд; 70 ц. – понед. ужин; 20 ц. – понед. завтрак; 25 ц. – понед. ланч; 50 ц. – магазин; 25 ц. – вторн. завтрак; 30 ц. – сиг-ты; 25 ц. – ср. завтрак; 15 ц. – леденцы и кола.

Из чего Бушфельд и Хэрлтон догадались (или подумали, что догадались), что мисс Маккарти приехала из провинции (иначе зачем бы ей столько конвертов, если не для писем домой?), не богатая наследница (два доллара маме?), стройная (может позволить себе леденцы и колу!), имеет независимый заработок (почти двадцать долларов за номер в неделю – недешево); частенько приглашается мужчинами на ужин (не надо платить за ужин во вторник и среду) и нервозна (тридцать центов означали две пачки сигарет). Оказалось, что ослепительная Филлис Маккарти, которая выглядела как отдыхающая кинозвезда на мысе Код и о чьих прелестях дни напролет думал Сен-Клер Маккелуэй, была моделью агенста Пауэрс и жила в Барбизоне.

Хотя в 1930-е «Барбизон» был населен преимущественно «девушками Гиббс» и моделями Пауэрса, он стал убежищем и для многих других. Робин Чендлер Дьюк, впоследствии одна из первых женщин Уолл-стрит [53] и посол в Норвегии при Билле Клинтоне, жила в номере вместе с матерью и сестрой после того, как ее отец внезапно бросил и семью, и юридическую контору. Ее мать, красавица из южной привилегированной семьи, устроилась работать на кассу в нью-йоркской чайной, сестра Робин стала манекенщицей, а она сама – «ходячим манекеном» в универмаг «Лорд энд Тейлор», соврав, что ей 18, хотя на самом деле было на два года меньше. Ее работа заключалась в том, чтобы фланировать по универмагу в одежде от Баленсиаги и привлекать внимание покупателей. По вечерам она возвращалась в свой номер, где три женщины из некогда состоятельной семьи жили «как три медведя». Показательно, что именно такого типа вакансии были в те времена доступны женщинам – и им повезло занять эти вакансии; не менее показательно и то, что «Барбизон», несмотря на блестящий фасад, воспетый Катрин Скола, готов был предстать в ином свете: дом для троих в крошечном номере.

* * *

Экономическая обстановка продолжала улучшаться, и в 1940 году «Барбизон» объявил, что «обязательства по ипотеке погашены полностью» [54]. Годовая прибыль составила 103476 долларов – куда как больше, чем 83676 долларов пару лет назад. Отчасти столь значительная разница между 1938 и 1940 годом объяснялась миллионами посетителей Всемирной выставки в Корона-парке Флашинг-Медоус, разбитой на бывших шлаковых отвалах. Темой выставки стал «Мир завтрашнего дня», что намекало на улучшение экономического климата и связанное с этим чувство надежды. Президент Франклин Д. Рузвельт посвятил речь на открытии выставки сто пятидесятой годовщине инаугурации Джорджа Вашингтона. На территории выставки были расставлены две сотни телевизоров, чтобы посетители первого дня могли оценить новое революционное изобретение. Выставка открывалась весной и осенью два года подряд, в 1939 и 1940-м – и стала сущим золотым дном для Нью-Йорка и его отелей: требовалось где-то разместить сорок четыре миллиона посетителей.

Предчувствуя приток клиентов, «Корпорация „Отель Барбизон“» приобрела за наличные соседнее здание, таким образом оставляя за собой линию горизонта: больше никто не сможет там строиться и заслонять им солнце. Точно в ознаменование свободы от ипотечного долга эпохи Великой депрессии «Барбизон» также установил козырек над главным входом [55]. Он был создан по проекту архитекторов бюро «Шварц и Гросс» в подходящем общему облику отеля стиле. Длиной почти десять метров, ар-деко: полоски бронзы с панелями алуманита. Название «Барбизон» было вырезано прямо по полосам, так что через буквы проникал свет.

В то время как «Барбизон» уверенно смотрел в будущее на гарантированный естественный свет на горизонте и из-под огромного бронзового козырька, увековечившего его имя, большая часть молодых женщин пережили Великую депрессию, распрощавшись с большими надеждами. Наиболее состоятельные из них представляли себе – и вплоть до роковой недели в октябре 1929 года небезосновательно – яркое и беззаботное будущее: каток, верховые прогулки, поездки, автомобили, свидания и встречи с друзьями. А получили всего пару туфель, ну, может, еще одну запасную пару. Война, которая началась далеко-далеко в Европе, за Атлантическим океаном, как раз тогда, когда Филлис Маккарти вознамерилась снять номер в «Барбизоне», поначалу совсем не ощущалась. Но очень скоро и этому пришел конец.

В декабре 1941 года Эвелин Эколс, которую мистер Пауэрс некогда назвал «самой типичной уроженкой Среднего Запада», теперь замужняя женщина, только что закончила обедать [56]. В Нью-Йорке стоял яркий солнечный день, они с мужем читали толстенный воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс» и слушали по радио репортаж с игры «Гигантов». Внезапно трансляция прервалась и было объявлено: всем военнослужащим, мужчинам и женщинам, срочно явиться на свою базу. И всё; больше никакого объяснения не последовало. Эвелин и ее муж дождались следующего объявления: Япония совершила нападение на Перл-Харбор, Америка вступает в войну. И, наконец, третье объявление гласило: «Занавесьте окна и не выпускайте свет. Не пользуйтесь телефоном: все линии в это время резервируются только для правительственного использования». Эвелин тут же встала и выключила свет: выглянув в окно туда, где должна была быть Таймс-сквер – та самая, на которой в свой двадцать один год поклялась, что останется в Нью-Йорке навсегда, – она увидела, что во всем городе «нет ни одного лучика света».

Мужчины ушли воевать, а их работу теперь должны были делать женщины – пусть до этого они подвергались порицанию ровно за то же самое. Когда генерал «Дикий Билл» Донован [57] призвал женщин идти на работу в Управление стратегических служб (предшественник ЦРУ), он описал идеальную сотрудницу как «нечто среднее между выпускницей колледжа Смит, моделью Пауэрса и обладательницей диплома курсов Кэтрин Гиббс». Иными словами, он запросто мог сходить к миссис Мэй Сибли и попросить любую постоялицу «Барбизона».

Глава 3
Маккартизм и его жертвы

Бетси Талбот Блэкуэлл и ее «женщины, делающие карьеру»

Женщины, стремившиеся работать в офисе, бывали двух разновидностей. Первая – секретарши, которые заполонили блестящие новенькие небоскребы в 1920-х и устроились как могли в эпоху Великой депрессии. Но были и те, которые не просто искали работу, – они делали карьеру. Бетси Талбот Блэкуэлл, или Б.Т.Б., как она подписывалась, была именно из таких. Шляпки она носила в любое время дня, так что некая газета однажды намекнула, что она «не снимает их даже в ванной». Ровно в пять вечера она наливала себе виски, приговаривая: «Ну что ж, пора и выпить». В море либеральных интеллектуалов, из которых состояла ее редакция, она была сторонницей республиканцев. Пока женщины в своем большинстве лишь карабкались по карьерной лестнице, цепляясь, одна за другой, за широко расставленные перекладины, уже в тридцатых-сороковых появлялись дамы, которые занимали мужские кресла. Одной из них и была Бетси Талбот Блэкуэлл, главный редактор журнала «Мадемуазель». Бетси отправила в «Барбизон» стольких женщин – своих сотрудниц, протеже и читательниц, – что репутация журнала навечно связана с отелем; и тот и другой стали прибежищем и тестовой площадкой не одному поколению целеустремленных женщин.

Блэкуэлл не любила упоминать о своем возрасте, но сотрудники вычислили: она родилась в 1905 году; действительно, существует ее фото маленькой девочкой, сделанное в тот же год, в котором «непотопляемая» Молли Браун пережила крушение «Титаника» [1]. На Бетси модное тогда платьице эдвардианской эпохи с заниженной талией и шляпка, девочка сжимает в руках куклу и смотрит прямо в камеру. Страсть к шляпкам у нее появилась рано. Пятьдесят лет спустя она с нежностью вспомнит ту самую шляпку: «Помню ее: подкладка золотисто-коричневого мебельного бархата, отороченная полосками норкового меха и украшенная вереском. И пальто в тон… элегантное сочетание. Понимаете, я разбиралась в моде во сколько там… в шесть?» [2] Отец Бетси Талбот Блэкуэлл, Хейден Талбот, был корреспондентом газеты и драматургом; ну а мать, Бенедикт Бристоу Талбот, художница и одна из первых известных стилистов, учила дочь «всему прекрасному на вид» [3].

Всем нужна история становления; в истории Бетси Талбот Блэкуэлл будут фигурировать шляпка и пара золотых домашних туфель. Туфли она увидела в витрине, но, будучи всего пятнадцати лет от роду, нуждалась в работе, чтобы их купить: три недели пасхальных каникул в Академии Святой Елизаветы в Нью-Джерси она проработала в универмаге «Лорд энд Тейлор» на Пятой авеню, делая «сравнительные покупки» за деньги [4]. И здорово в этом поднаторела. После окончания школы Бетси стала работать модным обозревателем в торговом журнале, и в 1923 году, в разгар влияния флэпперов, она устроилась в журнал «Шарм», вскоре став в нем редактором отдела моды. Спустя два года после начала работы в «Шарме» она вышла замуж, но супруг не считал, что жена должна работать, и вскоре Бетси постепенно свела семейную жизнь на нет. Второй раз она вышла замуж в 1930 году, выбрав человека, которого ее трудоустройство не беспокоило; во многом, как она сказала, потому, что его первая жена не работала, и он понятия не имел, что это значит.

В 1935 году «Стрит энд Смит», издатели бульварных журналов, выпускавшие «Шарм», решили создать новый и назвать его «Мадемуазель». Дочь вице-президента «Стрит энд Смит», которая училась в престижной женской школе Эммы Уиллард в Олбани, пожаловалась, что ей и ее одноклассницам ужасно наскучили «Харпере Базар» и «Вог» [5]. В уже существующих журналах или высокая мода, или выкройки «сшей сама»: их читают либо богатые леди, либо вульгарные домохозяйки из семей среднего достатка со швейной машинкой. Девушки из школы Эммы Уиллард хотели бы журнал о молодежной моде, рассчитанный на запросы таких, как они. Как впоследствии выразилась Бетси Талбот Блэкуэлл, предложение было самоубийственным: мало того, что на дворе Великая депрессия и нет никакого «молодежного рынка»; у молодых, в особенности девушек, нет ни статуса, ни источника средств, ни наличного дохода, ни покупательной способности, ничего. В довершение всего на обложке первого выпуска, вышедшего в феврале 1935 года, красовалось плохо пропечатанное изображение девицы с длиннющими ресницами и сложенными для воздушного поцелуя губами. Так что единственными, кто покупал его, были мужчины, решившие, что это журнальчик с откровенными картинками, этакое легкое порно из 1935 года. Издатели в ужасе отправили своих сотрудников на улицы изымать тираж у газетчиков.

Тогда-то и позвали уже тридцатилетнюю Блэкуэлл. Промозглым февральским утром прежний работодатель, «Стрит энд Смит», вызвал ее в здание Си-Би-Эс и показал офисы «размером в две с четвертью комнаты» [6]. И пригласил ее на борт тонущего корабля. Предложенная зарплата была низкой даже по меркам эпохи Великой депрессии; на расходы не полагалось вообще ничего (разве что таскать марки из коробки), офисы – крошечные [7]. На дворе – середина тридцатых; юбки длинные, фетровые шляпы – большие, вульгарные и надвинутые на один глаз. И тренчкоты. Бетси согласилась рискнуть.

Мартовского номера «Мадемуазель» за 1935 год не было; журнал снова попал в киоски в апреле, преобразованный под орлиным взором Бетси Талбот Блэкуэлл ее железной рукой. Она полностью изменила концепцию [8] и показала Америке первый пример смены имиджа «было-стало» (на примере бостонской медсестры по имени Барбара Филлипс). Блэкуэлл строго-настрого велела сотрудникам редакции избегать «проверенных рецептов, банальной романтической прозы, советов, как управиться с шестилеткой, напыщенных зануд», не принимать на веру публичные заявления и не считать, что все юные американки, интересующиеся модой, либо родственницы миллиардеров, либо рабыни швейной машинки [9]. Журнал был полностью посвящен интересам молодых женщин от семнадцати до двадцати пяти лет, от выпускниц до молодых жен. Два года спустя, в 1937 году, Блэкуэлл повысили до главного редактора, и она стала «Б. Т. Б.».

Несмотря на шляпки, Бетси никогда не гонялась за модой. Точнее будет сказать, она перманентно была «одета как на званое чаепитие» [10]. Часто о ней говорили «неказистая»; положим, королевой красоты она не была, тем не менее на фотографиях можно увидеть презентабельную даму с темными волосами, подстриженными до воротничка, зеленоватыми глубоко посаженными, как у актрисы Бетт Дэвис, глазами и аккуратно накрашенными губами. В общем и целом она походила на сентиментальную Джуди Гарленд средних лет. Любила Бетси и туфли, не только шляпки: они стали основным мотивом отделки ее кабинета, начиная с дизайнерских обоев с туфельками в ее личной ванной комнате и заканчивая коллекцией миниатюрных башмачков, расставленных там и тут [11]. Сам офис был выдержан в чудесных зеленых тонах: стены, ковер, обивка кресел, английский письменный стол, выкрашенный в зеленый, – и даже зеленый телефон. И, разумеется, розовый – фирменный цвет журнала. Розовые писчебумажные принадлежности, розовые вечеринки и приглашения на розовой бумаге.

Золотое правило Б.Т.Б. гласило: «Редакция должна молодеть с каждым годом, пусть даже в процессе никого не останется» [12].

Хотя это задумывалось как шутливое указание, в нем содержалась непреложная истина: читатели «Мадемуазель» должны были оставаться молодыми, сколько бы лет ни исполнялось Блэкуэлл и ее редакции. Так что она придумала Студенческую редакцию «Мадемуазель». Суть ее состояла в том, чтобы сотни студенток колледжей во всех Соединенных Штатах сообщали в нью-йоркский офис о новостях, тенденциях и материальных запросах. Одним махом Бетси смогла не только дать слово молодым женщинам – целевой аудитории журнала, но и, вовсе не случайно, поиметь нешуточную прибыль от собственных собирателей информации, державших нос по ветру. Эта информация затем держалась в заложниках ради рекламодателей, готовых дорого заплатить за маркетинговые данные такого уровня. Никто прежде не делал ничего подобного. После создания «Студенческой редакции» августовский номер журнала сделался «студенческим», позже прозванным «библией»: каждая студентка непременно сверялась с ним: что носить, что читать и о чем думать в следующем учебном году. Иными словами, Бетси Талбот Блэкуэлл первой удалось перевернуть с ног на голову «ужасный» август, ранее снискавший дурную славу из-за вялой рекламной кампании и никуда не годных продаж [13].

Вскоре ей пришла в голову еще одна блестящая мысль: «приглашенный редактор». Она возникла во время обсуждения выпускных нарядов в узком редакторском кругу для предстоящего августовского выпуска. Одна из участниц Студенческой редакции, всего три года как окончившая колледж Вассар, сказала: «В общем, на нашем выпускном вечере мы надели вот что» [14]. Присутствовавшая на собрании девятнадцатилетняя девушка резко оборвала двадцатипятилетнюю выпускницу: «А вам-то откуда знать, что сегодня носят?» Блэкуэлл задумалась. «Если уж двадцатипятилетние морально устарели, что уж говорить о нас?» Решение было принято.

Впоследствии газета «Лос-Анджелес Таймс» настойчиво утверждала, что знаменитый редактор Блэкуэлл «привозила в Нью-Йорк юных простушек, переодевала их в модную одежду и делала им модные прически, а потом помещала фото в своем журнале» [15]. Но конкурс приглашенных редакторов был куда сложнее, престижнее и влиятельнее. Программа приглашенных редакторов журнала «Мадемуазель» стала самой успешной стартовой площадкой для девушек с талантами в области литературы и искусства. На всем протяжении тридцатых, сороковых и пятидесятых годов девушки в общежитиях колледжей писали эссе и рассказы, которые публиковал «Мадемуазель». Однако все мечтали выиграть в конкурсе приглашенных редакторов: если повезет войти в счастливую двадцатку, то девушка отправлялась в Нью-Йорк на весь июнь помогать старшим редакторам журнала и, конечно, селилась в отеле для женщин «Барбизон».

Идеальный приглашенный редактор (как и идеальный читатель) был внятно определен в подзаголовке: «Журнал для умных девушек». Умных – это таких, которые с удовольствием отправятся и на поэтический вечер, и на вечеринку в колледже – и в обоих случаях будут точно знать, что наденут. Которые любят модно одеваться, но не хотят тратить на наряды целое состояние. «Мадемуазель» стал первым журналом, который сместил фокус с парижских мод на американских дизайнеров и стал печатать настоящую цену представленных на своих страницах вещей, обычно в средней ценовой категории и вполне доступных. Поначалу робко: «КАРДИГАН „НЕПОСЕДА“, 100 % шерсть ангора… Ок. 4 долл.» – но вскоре набрались смелости и стали указывать цену вплоть до последнего цента. Рекламодатели с ума сходили по Студенческой редакции [16]: доходило до того, что однажды, когда Бетси Талбот Блэкуэлл ехала в одной машине еще с одним главным редактором журнала, она попросила «порыться и поискать какой-нибудь заброшенный рассказ» – мол, я куплю: надо же чем-то разбавить разбухшие от рекламы страницы. На самом же деле не только августовский номер был так заманчив: каждый выпуск «Мадемуазель» оказывал гипнотическое действие на девушек – просто потому, что никогда не был только о моде. Репортер «Эй-Би-Си Ньюс» Линн Шерр – тоже, кстати, одна из избранных, летом 1962 года – подытожила:

если ты молода и полна литературных амбиций – ты читаешь «Мадемуазель» [17].

Февральский выпуск журнала за 1954 год прославился тем, что на его обложке было всего два заголовка: «Романтическая весенняя мода: невестам; высоким девушкам» и «Дилан Томас: „Под сенью молочного леса“» [18]. Сначала издатели отказались отдавать целых двадцать страниц журнала покойному Дилану Томасу с неопубликованной еще тогда пьесой в стихах «Под сенью молочного леса» [19]. Но Бетси была непреклонна и уверяла: наоборот, пьеса будет лучше продавать моду, и, если ей не позволят сделать так, как она хочет, ровно в 17:30 она уходит с поста главного редактора. Ей разрешили, и интеллектуальная ценность (и прибыль!) журнала «Мадемуазель» вновь взлетела. Исключительная способность Бетси Талбот Блэкуэлл сочетать легкомысленное с интеллектуальным в итоге и привлекала читателей и выделяла журнал среди всех представленных в газетном киоске. У нее был железный аргумент: ее читательницы изучают литературных мастеров в колледже, зачем оскорблять их тонкий вкус?

«Мадемуазель» стал активно публиковать зарубежных авторов, таких как Альберто Моравиа и Эжен Ионеско, а также давать площадку молодым авангардным авторам, которым больше некуда было податься [20].

Но в первую очередь Бетси Талбот Блэкуэлл была деловой женщиной, и выбор интеллектуального направления тоже был финансово обусловлен: бюджета на авторов бестселлеров не хватало, так что отдел беллетристики без устали искал подающих надежды авторов по минимальным расценкам; среди них были Трумэн Капоте, Джеймс Парди, Флэннери О’Коннор и Эдвард Олби [21]. Среди только-только приобретавших известность литераторов и доступных моделей одежды, в которых фотографировались молодые девушки с типичной внешностью студенток колледжа, в журнале находилось место для удовлетворения запросов амбициозных, хорошеньких и творчески ориентированных, и программа приглашенных редакторов манила их, как манит пчел нектар.

За годы существования Б.Т.Б. привлекла таких писательниц, как Сильвия Плат, Джоан Дидион, Энн Битти, Диана Джонсон, Мона Симпсон, Мег Вулицер и Дженет Барроуэй, актрису Эли Макгроу и модельера Бетси Джонсон. Все они ходили коридорами редакции «Мадемуазель» и ночевали в «Барбизоне».

В 1944 году, когда Вторая мировая война близилась к завершению, Бетси Талбот Блэкуэлл решила, что «Милли» (как впоследствии окрестят приглашенных редакторок) непременно следует селить в «Барбизоне». С одной стороны, отель идеально соответствовал имиджу «Мадемуазель», с другой – это был отличный способ убедить родителей приглашенных редакторов отправить юную дочь в Нью-Йорк одну, без сопровождения, часто через всю страну, на самолете или поезде. Потому что как только приходила телеграмма от Блэкуэлл с поздравлениями, извещающая, что ты выиграла вожделенное место в программе, и приглашающая тебя приехать в Нью-Йорк первого числа месяца июня (хотя это означало, что ты пропустишь выпускные экзамены и собственно выпускной вечер), ни одна студентка колледжа и не думала отказаться. «Барбизон» помогал ослабить беспокойство родителей: их дочерей достойно разместят в безопасном месте с хорошей репутацией, со строгим «комендантским часом», суровыми портье, бдительными консьержами и запретом на посещения мужчин, любых: отцов, братьев и тем паче бойфрендов; путь на этажи, где располагались спальни, им был заказан. «Барбизон» был не просто отелем для молодых женщин, он был защитой молодых женщин, и точно так же, как в двадцатых и тридцатых, в сороковых защита все еще означала свободу. В случае юных участниц программы «приглашенный редактор» – свободный приезд в Нью-Йорк и хороший старт для того, чтобы попробовать себя в роли деловой женщины.

* * *

Молодым американкам во время Второй мировой внушали, что они смогут добиться всего, чего захотят. Это обещание подкреплялось повсеместно тиражируемым изображением «клепальщицы Рози». Плакаты с ней были всюду: куда ни кинешь взгляд – натыкаешься на Рози в косынке в красно-белый горошек, защищавшей волосы от попадания в механизмы. Она демонстрировала крепкий бицепс, уверяя женщин: «Мы сможем!»

“We Can Do It»”

Молодые женщины ей и поверили; среди прочих и Нанетт Эмери. Но она не собиралась идти на завод, она решила пойти по стопам ни больше ни меньше как самой Бетси Талбот Блэкуэлл.

Нанетт Эмери, темноволосая второкурсница детройтского колледжа Брин Мор, подошла к участию в конкурсе приглашенных редакторов 1945 года с расчетливостью и энтузиазмом. Первым шагом стало участие в Студенческой редакции «Мадемуазель». В нью-йоркской штаб-квартире висела огромная, во всю стену, карта США, и место расположения колледжа, в котором училась каждая «сотрудница» редакции, было отмечено булавкой с красной головкой. И это неслучайно напоминало разметку театра военных действий; во время Второй мировой войны Блэкуэлл тесно сотрудничала с американским правительством, помогая набирать среди читательниц своего журнала девушек в Женскую вспомогательную службу, Женскую добровольную аварийно-спасательную службу ВМФ и Женскую вспомогательную службу береговой охраны США; журнал, как и культура страны в целом, подвергся влиянию потребностей военного времени. Рекламная листовка для вступления в Студенческую редакцию гласила [22]:

«ВНИМАНИЮ УЧАЩИХСЯ! „М-ль“ приглашает вас записаться в ряды СТУДЕНЧЕСКОЙ РЕДАКЦИИ прямо сейчас! Без вознаграждения – только Военные марки и возможности для лучших авторов, художников и фотографов колледжа. Для дальнейшей информации пишите по адресу: ответственному редактору Студенческой редакции, „Мадемуазель“, 1Е, 37-я ул., Нью-Йорк 22, НЙ».

Ответственный редактор Студенческой редакции, Филлис Ли Шуолби, начинала работать в журнале в 1942 году, будучи едва старше участниц конкурса приглашенных редакторов. Недавняя выпускница колледжа [23], привыкшая к серьезным женщинам, преподававшим Чосера и Шекспира, она быстро поняла, что редактор модного журнала – «это нечто большее, чем склянка духов „Арпеж“ и бирюзовые ресницы. И предусматривает, скажем, мундштук в зубах – зажатый так, как держит розу танцовщица фламенко». В 1944 году, когда Нанетт готовилась к участию в Студенческой редакции «Мадемуазель» как к первому шагу в сторону билета до Нью-Йорка, Филлис Ли Шуолби писала ей: «Как вам, должно быть, известно, мы организовали Студенческую редакцию практически в каждом кампусе страны. Быть участницей Молодежной редакции – значит знать свой кампус от сих до сих, снаружи и изнутри; все об общежитиях и классных комнатах. Это значит: писать обо всем, о мероприятиях, обусловленных военным временем, о прочей деятельности, благотворительности, волонтерстве, прическах, причудах и модах, в общем и целом обо ВСЕХ НОВОСТЯХ». Блэкуэлл нисколько не преувеличивала, хвастаясь в обращении к «Фэшн Чикаго труп»: «Сотрудницы Молодежной редакции пишут нам о том, что нравится им и их однокурсницам, что не нравится, что они носят, за что готовы платить, что они читают, что делают и о чем думают» [24]. К началу 1940-х годов влияние журнала среди студенток было столь велико, что руководство американских колледжей стало заботиться о том, чтобы они освещались в журнале в благоприятном ключе. Сознавая, что это под силу одной-единственной участнице Студенческой редакции, руководство колледжа Брин Мор отправило Нанетт записку: поздравляя с тем, что она решила попробоваться в редакцию, ее также просили встретиться с некой миссис Чедвик-Коллинз, которая «и не подумает подвергать цензуре то, что вы будете писать, однако постарается объяснить вам кое-какие вещи».

Вот первые трудности преодолены, но в течение учебного года Нанетт получала различные задания, и то, как она с ними справится, имело первостепенное значение для ее шансов выиграть конкурс приглашенных редакторов. Статистика была не в ее пользу. В Студенческую редакцию из трех-четырех тысяч соискательниц отбиралось восемьсот пятьдесят девушек [25]; из них только четырнадцать становились новыми приглашенными редакторами (начиная с 1950 года их число возросло до пятидесяти). Как Шуолби объяснила Нанетт, «когда в конце апреля придет время… четырнадцать самых способных участниц Редакции будут приглашены в Нью-Йорк на весь июнь; они будут работать наравне с нашими редакторами, всюду ходить и все делать». Шуолби была права: сначала претендентки на победу должны были показать, на что способны: писать, рисовать, делать критические обзоры и успевать в колледже. Также их должны были часто фотографировать на протяжении всего июня, и им требовалось иметь привлекательную внешность. К форме заявки прилагалась сдержанная просьба «прислать фотографию», и последнее задание в году содержало приписку: «Найдите портновский сантиметр и попросите соседку снять с вас точные мерки». Нанетт была 170 сантиметров ростом, весила 60 кг, носила тогда платья 44-го размера, а туфли – на очень узкую ногу 39-го размера.

С первыми двумя заданиями Нанетт справилась не на «десяточку», но вот с третьим вышло совершенно очаровательно. Звучало задание следующим образом: «Спланируйте показ мод в колледже так, чтобы представить в новом и увлекательном свете то, что носят на занятиях и в свободное время». Это было не рядовое задание: редакторы журнала искали новые идеи. Вся редакция «Мадемуазель» занималась планированием важного июньского события – так называемой «Клиники при колледже». Под этим жутковатым именем скрывался, в общем-то, экстравагантный показ мод, ежегодно проводившийся в отеле «Астор»: большую часть представленных моделей, которые затем будут фигурировать в том самом августовском выпуске, демонстрировали сами приглашенные редакторы. Показ мод «Клиника при колледже» проходил в эксцентричной и даже слегка чрезмерной манере, подходившей по стилю к знаменитым рекламным страницам самого журнала: задорные опрятные молодые девушки возраста студенток колледжа – либо настоящие студентки, либо модели Пауэрса типажа «девушка со Среднего Запада» – позируют, опершись на перила моста, или подкармливая голубей в парке, или катаясь на велосипеде по университетскому городку, – с подписями вроде: «Поглазеть на витрину антикварного магазина»; «На Джоан платье мягкого кроя из ткани с добавлением шерсти из классической коллекции „Маккетрик“, 10 долл. 93 ц.», или: «По воскресеньям каньоны Уолл-стрит похожи на город-призрак (а может, он и есть). Джоан позирует на фоне Тринити-черч в дирндле в шотландскую клетку с верхом из смесовой шерсти, 14 долл. 95 ц.». Нанетт, хоть и выиграла третье задание, не собиралась почивать на лаврах: быстренько отослала в «Мадемуазель» подборку стихов и написала Шуолби о том, что в марте – стратегически близко к апрельскому подведению итогов – она будет проездом в Нью-Йорке, можно ей заглянуть в редакцию?

Уловка сработала. «Мадемуазель» не стал публиковать ее стихи, но Шуолби пригласила Нанетт на апрельский Форум (помогло то, что Нанетт находилась на расстоянии поездки на поезде; военные ограничения на расход топлива не позволяли приглашать тех, кому пришлось бы лететь на самолете). Форум этот был любимым проектом Шуолби. Она искренне переживала за то, «по какому пути пойдет Америка, когда закончится война», и предложила Бетси Талбот Блэкуэлл провести мастер-класс и конференцию, посвященные именно этому вопросу. Первый Форум, проведенный в 1944 году, был сформирован участниками, которых Шуолби находила во время поездок по кампусам в качестве ответственного редактора Студенческой редакции, обнаружив в ходе этих поездок, что хотя студентки «принимают участие в повседневной жизни американских колледжей», они «ерзают за партами в раздумьях, хорошо ли это – учиться, когда другие воюют?» В 1945 году, когда война практически окончилась, Форум, на который Шоулби пригласила Нанетт Эмери, предполагал участие студенток и профессионалов в панельных дискуссиях на темы вроде «Труд, расовые особенности, предрассудки, политическая деятельность, безопасность и образование в условиях послевоенного времени». На фотографиях с конференции Нанетт предстает внимательной и умной, пусть и слегка неуверенной в себе, хорошенькой девушкой в жакете с большими подплечниками, по моде сороковых, с заколотыми по бокам и завитыми сзади волосами, держащей наготове ручку, чтобы записывать важное. Но Нанетт сделала главное: ее заметили.

Меньше месяца спустя, 7 мая 1945 года, Германия сдалась союзникам. На следующий же день на имя Нанетт в Рэндор-холл, общежитие колледжа Брин Мор, пришла самая желанная из телеграмм [26].

«РАДЫ СООБЩИТЬ ЧТО ВЫ ВЫБРАНЫ В КАЧЕСТВЕ СТАЖЕРА В РЕДАКЦИЮ “М-ЛЬ” ДЕТАЛИ ПОСЛЕДУЮТ ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ О ПОЛУЧЕНИИ СРЕДСТВ ПОСРЕДСТВОМ „ВЕСТЕРН ЮНИОН“ И СООБЩИТЕ ДАТУ КАК МОЖНО БЛИЖЕ К 1 ИЮНЯ = БЕТСИ ТАЛБОТ БЛЭКУЭЛЛ ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР „МАДЕМУАЗЕЛЬ“».

Это было равносильно выигрышу золотого билета в «Чарли и шоколадной фабрике», и никто даже не думал отказаться: Лэйни Даймонд, одна из тех, кто выиграл конкурс в 1947 году [27], уехала до окончания выпускных экзаменов в Калифорнийском университете, чтобы вовремя успеть в Нью-Йорк и в «Барбизон».