Текст книги "Липкое время для мух"

Павел Алиев
Липкое время для мух
Стихотворения

Павел Алиев – мой коллега, автор ярких песенных текстов для российских рок-групп и незаурядный лирический поэт, выпускает в свет уже третью книгу. И хотя в эпоху интернета издаваться на бумаге непрактично, но пахнущий свежей типографской краской томик важен поэту как фиксация определённого творческого этапа. Это ступенька, с которой можно шагнуть в неизведанное, непривычное, или наоборот, идти вверх по выбранной лестнице в небо, совершенствуя мастерство.

Что ждёт счастливого обладателя книги Павла Алиева? А что вообще человек хочет получить от ритмически организованного текста, богатого созвучиями-рифмами и метафорами? Мне кажется, что поэзия – кстати, младшая сестра песен и молитв – мощнейший инструмент медитации. Медитация же, в свою очередь, необходимейшая психологическая практика, без которой человек перестаёт быть sapiens. Стихотворная вибрация сначала воздействует на горячее подсознание, и только потом анализируется холодным рассудком – в отличие от прозы, с которой всё происходит ровно наоборот. Строфы, словно баллистические ракеты-носители, точно доставляют боеголовки-мемы в любую точку мозга. А если они подкреплены запоминающимися мелодическими ходами и гитарными риффами – берегись! Тем интереснее придумывать такие стихи, тем большая ответственность лежит на поэте – не уголовная, разумеется. Высшая ответственность перед собой и космосом.

Павел Алиев понимает это, его стихи необыкновенно притягательны и живительны. Они наполнены особым взрывоопасным «веществом», заставляющим читателя не просто сопереживать автору и его лирическим аватарам, но и задумываться над устройством человека и цивилизации, над чем-то глубоко личным или чем-то по-настоящему общественно значимым.

Поэт Алиев равнодушен к дешёвым формальным трюкам, к вычурной оригинальности или дешёвому эпатажу. Ему интересны не внешние спецэффекты, а смысл, точная метафора и прицельное попадание в узловую точку темы. Это отличает и то, что написано им на уже готовые мелодии, и стихи «для глаз», пока не спетые, хотя большинство из них обладают живой внутренней музыкой.

И от читателя Алиев ждёт не простого сопереживания, а именно понимания, желания во всем добраться до самой сути.

И у меня нет никакого сомнения, что такого умного, великодушного, открытого красоте и добру читателя он найдёт.

Добро пожаловать в миры Павла Алиева, в них интересно.

Александр Елин, поэт, продюсер

Стихи

«В снегах и гранях бытия…»

 
В снегах и гранях бытия
Я душу кропотливо прятал
От света, тьмы и грязных пятен,
От гнева, горя и стыда.
 
 
Бронёй надёжною укрыв,
Я отпускал себя на волю,
Изголодавшейся ладонью
Я пил тепло плакучих ив.
 
 
Я упивался. Я горел.
Смотрел на блики отрешённо
И белым, серым, красным, чёрным
Окрасить душу захотел.
 
 
И краска въелась вдруг в меня,
И краска въелась в мою душу.
Жару и дождь, грозу и стужу
Нашёл я в гранях бытия…
 

«На каждый день и на урочный час…»

 
На каждый день и на урочный час
Мне отведён тариф, без выбора и вздора.
Оплата наперёд, за свет бездонных глаз,
За нежность тихих плеч, за негу без укора.
 
 
А был тариф с лимитом выходных…
Не отменить и не вернуть контракты,
Насобирав, как хвою, цифры, факты,
Уйти в бреду, но на своих двоих.
 
 
И городить дрожащею губой,
Домыслив образ бегло и нелепо,
О том, как неумело ты весь слеплен.
О том, что на душе был мезозой.
 
 
Но в тот урочный час и каждый день,
Когда тариф включаешь безлимитный,
Ты понимаешь – цифры как молитвы,
Ты набираешь. Ждёшь. Её ты тень.
 

Исповедь

 
Я лёгкие пути не выбирал,
И не стелился путь мне под ноги покорно.
Без гимнов, песнопений и забрал
Я шёл вперёд, и я горел, как ворвань.
 
 
Метались тени, мчались мимо дни,
И панцирь рос ороговевшей кожей.
Я в клочья рвал, и я бесцветил сны,
Охапкой их бросал на выжженное ложе.
 
 
От пропасти до пропасти был шаг,
Я сотни раз стирал себя до праха.
И форматировал. Себе же лютый враг,
Делил с собой последнюю рубаху.
 
 
Но вынося жестокий приговор,
Свой гордый дух отчаянно бичуя,
Я твёрдо знал: я вынесу позор,
Когда толпа твою судьбу смакует.
 

«Не ставили диагноз – в списках нет…»

 
Не ставили диагноз – в списках нет.
Не числится, не значится, не знают.
Чернильной линией коробился ответ,
Да в небе он кружился птичьей стаей.
 
 
И не было отмеренных нам доз,
И панацей от этого не будет.
Я встречи жду отчаянно. Взасос.
Кто хочет – тот всегда и всё осудит.
 
 
Но мой язык немел… несмел и чист.
Перед тобой, как удивлённый странник,
Я предстаю. И вместе новый лист
Напишем мы. Любовь не перестанет.
 

«Я в час шестый безгласен и незряч…»

 
Я в час шестый безгласен и незряч,
Остывший ум не пропускает мысли.
За солнцем вслед приди и обозначь
Мою любовь. Её нагрей и счисти.
 
 
Как талый воск по трепетной руке,
Как мякоть снега в огненной ладони,
Твоя душа течёт к моей душе,
Взломай меня и сдай свои пароли.
 
 
Я отзовусь на каждый оклик твой,
Пусть и незряч, безгласен я, беспечен,
И пусть закат уж красит окна хной,
Я буду ждать объятий человечьих,
Когда нахлынет разом час шестой…
 

«Самой смелой, самой сладкой…»

 
Самой смелой, самой сладкой
В сердце ты вошла.
Не тайком и не украдкой
Счастье принесла.
Я ласкаю твои пряди,
Ложе стелет ночь.
Спи, моя святая радость —
Беды сгинут прочь.
 

Толерантность

 
Остановись, толерантность.
Ты медленно нас убиваешь.
Ядом изысканным в кровь
Капаешь с зеленью виз.
 
 
Сладкой пилюлей тебя
Выдадут в каждой аптеке.
Каждый парламент и царь
Рады до визга тебе.
 
 
Хватит. Не видишь сама
Что натворила в угаре?
Всякий, кто платит тебе —
Тот обеспечен и сыт.
 
 
Но ты готовишь ему
Втайне прокрустово ложе.
Наши пойдут города
Жертвой на их алтари.
 
 
Остановись. Ты слепа.
Нива почти уже сжата.
Хватит! Мы духом слабы.
Кто же его укрепит?
 
 
Только тебя не унять…
Мир, как огромный конвейер.
Сквозь череду ассамблей
Лезет в объятья к тебе.
 

Реквием

 
Вы не слышите? Нет? Едва уловимые ноты…
Где-то Моцарта звуки вечную память гласят…
А с экранов твердят до хрипоты и до рвоты
О мерцающем счастье, да как-то опять невпопад.
 
 
И вождям оголтелым нет утоляющей веры,
Да и веры самой всё пустеет блаженный сосуд.
Я бы каждое утро – да в рамку, да в лучших музеях…
Почему? Да ведь солнце на небе – и то уж «пасут».
 
 
Проще стали мозги, окроплённые липким раствором
Из спасительной смеси грехов, перепостов, вранья.
А вон те захлебнулись божбой и огульным содомом,
А вон эти продали за грош Христа с алтаря.
 
 
Но не вздумай ругать – это всё на конвейере, в тренде.
Здесь и так уже ад, да ещё добавляют дрова.
Я бы этот закат – на знамёна да на позументы…
Почему? Да как знать – вдруг не будет рассвета с утра…
 

«Ещё нагрянут холода…»

 
Ещё нагрянут холода,
Ещё поутру лёд не стает,
Но ты мне скажешь: «Не беда,
И не такое ведь бывает».
 
 
Ещё примнёт своей рукой
Несносный ветер травы в поле.
Ему бы ласку да покой,
А он привык один на воле…
 
 
Но всё же где-то есть весна,
Она цветёт, пьянит, чарует…
И каждый вечер допоздна
У ночи время всё ворует.
 

Врагам России

 
На губах снова вкус опалённого, злобного ветра,
А зарницы кровавые дымом и гарью полны.
Ветер гонит на стогны холмы бесприютного пепла,
И опять где-то рядом гогочут далёких народов сыны.
 
 
И опять собираются в брань, обновлённым крестовым походом,
Умывать свои руки в чужой и горячей крови…
Лишь бы Русь не окрепла – такая бывает забота,
Лишь бы дальше дремала, попирая свои алтари.
 
 
Вот и тучи темней, и надрывнее каркает ворон,
Предвкушая поживу от грозных грядущих боёв.
Нет сомнений и страха, потому что наш меч не был сломан,
Он лежал тихо в ножнах, ожидая тех самых сынов.
 
 
И трясущейся длани над шеей никто не заносит,
Потому что нет силы в чужих и преступных руках,
Потому что однажды придёт и со всех строго спросит
Безымянный, уставший русский крестьянин в лаптях.
 

«Солнце греет собой забугорные дали…»

 
Солнце греет собой забугорные дали,
А у нас – больше сопли да всякий угар.
То, что с вечера гордо страной называли,
То с утра растворилось на карте, как пар…
 
 
Мне ли помнить партийных волков заиканье?
Мне ли помнить стрельбу по своим, по родным?
Я там не был. Иуды не видел лобзанья,
Потому и не пал на асфальт молодым.
 
 
Что мне помнить? Талоны? Пустые прилавки?
Хлеба нет, ну а дури – хоть на ангелах в рай?
И несут ветераны орден свой тугоплавкий
На прилавок за пару буханок да чай…
 
 
Кто-то скажет в ответ: «Я не в курсе, поверьте —
Я в студентах ходил, когда пала страна!
Это были они – демократы да черти!»
Кто-то скажет: «Такие пришли времена…»
 
 
Солнце греет собой забугорные дали,
А у нас снова сопли да всякий угар.
Где же ваша страна? Вы её потеряли…
Где же наша страна? Но вокруг только пар…
 

Китеж

 
На дальних рубежах ликует день,
И птиц полёт, и перезвон соборов.
Надёжно спит за чередою смен
Усыпанный молвой незримый город.
 
 
Его не отыскать за тем холмом,
Не выловить в реке с чудесной щукой…
Не обитаем? Перенаселён…
Летят века, но на земле ни звука…
 
 
Последний отзвук поступью коней
Гудит внутри, с набатами сливаясь.
Звонарь, чего стоишь? Сильнее бей!
Кричи о прошлом, хоть и надрываясь!
 
 
Кричи о поругании земли,
Бей что есть сил за ханские копыта!
Вторгайся в души голосом борьбы,
Надрывно плачь, что Русь почти убита…
 
 
Не замолкай, звучи из-под воды,
Питай меня истоком мудрой мощи,
Чтоб, как и ты, мог на пиру беды
Бестрепетно смотреть в глазницы ночи.
 

К рабству

 
Не в первый раз. Не в первый раз
И учат жить, и брать свободу.
Насильно. С грязью. Напоказ.
Как и положено народу.
 
 
Но нам свобода не ценней,
Не трепетней, чем это небо,
Где даже стаи голубей
Воркуют, словно в день последний.
 
 
И бесполезно укорять —
Люби до боли, если любишь,
Как женщину, а может, мать,
Что, принимая, не осудишь.
 
 
А тут и там твердят в упор:
Пора зачистить эту землю
Не от домов – от грязных нор,
Не от людей – от грубых смердов.
 
 
Спешит, спешит конкистадор
Поработить чужое племя.
И сеет смуту да раздор,
Чтоб мы держали его стремя.
 

О земле и о небе

 
Вечерами порой смотришь в сизые окна,
А за окнами – словно во тьме Самбодром:
Танцовщица земля надевает на бёдра
Пояс пепельно-алый с алмазами в нём.
 
 
И захочешь воспеть – лучше так любоваться,
Молча этот встречая непорочный балет.
А земля полыхает, как будто в пятнадцать,
Да и небо моложе на тысячу лет…
 

На новый храм…

 
На новый храм открыли сбор,
А в старом – щели, пыль да ветер.
Прокимном льётся птичий хор,
И птицам вторят где-то дети…
 
 
Здесь белокаменный собор
В щедротах без конца купался,
И князь, и фарисей, и вор
Побольше заплатить старался.
 
 
А там, в оставленной глуши,
Крест не сияет благолепно —
Там нищенка поклон творит,
Но всех ценнее эта лепта.
 

Музе

 
Привет тебе, муза. Ты снова сегодня пришла.
Рад ли визиту? Лежит на бумаге ответ
Синеющим сгустком. Но доза отложена сна,
Ночную палитру разбавит неоновый свет
Застывших витрин. Признаться, заждался.
Обиделся? Что ты… Скорее, немного отвык.
Где же камин? Понятно… И вальса
Бравурные ноты, французский язык
Всё ещё помнишь? Там был не я…
Но сделан судьбы полный круг.
Гранит моют волны, скоро запляшет заря,
И панцирь Невы расколется вдруг,
Предсмертно моргнут фонари,
Чтоб вырвать из плена меня,
И с музою я распрощаюсь…
 

Москва

 
Я твой вдыхаю аромат,
Смесь страсти, голода и спешки.
Ты словно на посту солдат
Ни разу пред толпой не мешкал
 
 
Вечерней мантией обвит,
Огнями ты с лихвой украшен,
Счищаешь с неба лазурит
Своей армадой серых башен.
 
 
К тебе идут все на поклон,
Тебя потом все презирают
За то, что словно с похорон,
За то, что многое не знают.
 
 
В тебя, как в омут, окунусь,
Ногами испытаю небо,
Что распласталось в сотнях луж
Краюхой выжженного хлеба.
 

О победе

 
Который год коньяк и дискотеки,
Бесплатный вход в прокуренный танцпол,
Салют, салат и вычищенный пол,
Как будто бы победа в ипотеку,
И наша память помнит не о том.
 
 
Как будто бы не то, что победили,
А так, слегка проверили себя.
Шестую часть не жалует судьба,
Застыл весь мир на хрупком перемирье,
И знаю я, что за спиной беда…
 
 
Окопы прошлого в плену травы и пыли,
Солдаты прошлого в плену чужих страстей.
Ты не спеши… сто грамм себе налей.
Глаза у смерти – вечно молодые.
Запомни факт. И за победу пей.
 

У пруда

 
Лёгкой дрёмою объят,
Невесомой дымкой скрытый,
Тот же, что и век назад,
Млеет пруд в тени ракитной.
 
 
Помнит лица юных дев,
Чует робкие объятья.
Птица, трель ночную спев,
Продлевает срок заклятья.
 
 
Сладко сердцу под луной —
Пара нот из песни вечной.
Ты – его, а он весь твой
Были ночью быстротечной.
 
 
Только утром – знать обман.
Примет пруд в себя надежды.
Снова вечером туман —
Бедных Лиз не стало меньше.
 

«Может, я и дурак…»

 
Может, я и дурак,
Или, может, я что-то не знаю,
Но с чего же, с чего
Так тоскует душа и болит?
 
 
Небо словно чердак,
И на нём голубиные стаи,
По углам вороньё
Всё наглей и надменней сипит.
 
 
Сяду в старый плацкарт,
Перештопанный, наспех помытый.
Занесёт он меня
В непролазную, дикую глушь.
 
 
А в кармане сто карт,
Только все они были биты,
И опять колея
Не-своих, заземлившихся нужд.
 
 
И куда ни пойду —
Мысли словно танцуют вприсядку,
И покой настаёт,
Только холод на крыши пролит.
 
 
Не поймёшь, хоть умри,
Без прелюдий простую загадку:
Почему так неймёт
Ставить небо на вечный repeat[1]1
  repeat – повтор (с англ. яз.)


[Закрыть].
 

Поздравление

Посвящается А. и М. А.

 
Сегодня выдался не самый
Погожий день календаря,
Но Михаил любимой Анне
Давал обет у алтаря.
 
 
Цветы и трепетные свечи,
И тихий отблеск от колец
Сопровождали этот вечер
Под неумолчный стук сердец.
 
 
Теперь единое начало —
Две жизни вдруг в одну сплелись.
И пусть вам мира будет мало,
И будет «верность» ваш девиз.
 

«Не пишется ни в стол, ни на печать…»

 
Не пишется ни в стол, ни на печать.
Не пишется ни вечером, ни утром.
О чём поведать и о чём молчать
Мой ум переживает слишком смутно.
 
 
Ведь за спиной идёт опять игра
Простых и сложных перевоплощений:
Вот солнце в тучи прячется с утра,
Вот мытарями стали фарисеи.
 
 
Но это – лишь занятный первый ход,
Кто кофе пьёт, кто пьёт коктейль свободы.
Не просчитать всего мне наперёд…
А на ухо: «А ты сходи, попробуй».
 

Сны о зиме

 
По всем приметам и поверьям
Уже должна прийти зима,
Окно мигает светом серым,
Не день, ни ночь опять с утра…
 
 
Реальность борется с дремотой,
По жилам – кофе, а не кровь.
Я на подъём – как на окопы,
На цепь такси – как на врагов.
 
 
Не нужен мне прогноз погоды —
У них зима всегда «вот-вот».
Я сплю… мне снятся всё сугробы,
И на дорогах серый лёд.
 

Себе

 
Кровоточит небо надо мною,
То ли вечер, то ли утро дня.
Скованный упрямой тишиною,
Я пытаюсь выслушать себя.
 
 
И среди потока сочетаний,
В облаке понятий, мыслей, форм
Сам себя готовлю для закланья,
Потому что жаждой изнурён.
 
 
Мудрецы разделят зло и благо,
Нищие разломят черствый хлеб.
Чувства – вот живительная влага,
Без которой я – не человек.
 

«Фиолетовым закатом…»

 
Фиолетовым закатом
Уходило лето прочь.
И в небесных эмиратах
Нам никто не мог помочь.
 
 
Всё сильнее ветер пальцы
Запускает под листву,
Утро светится багрянцем,
Ищет новую канву.
 
 
Солнца отблеском последним
Праздник сгинет до поры.
Кто ему остался верным,
Тот сподобится зари.
 

«Отговорили я и ты…»

 
Отговорили я и ты.
Последний акт. Но драма вечна.
Средь боли, горя, пустоты
Билет до станции конечной
 
 
Мне не купить: абонемент —
Вот, что я должен был оформить.
Но я давил на комплимент,
И разум с сердцем не поспорит.
 
 
Свою доверчивость сама
Ты мне, как пригоршню, в ладонях
На суд и сцену принесла…
А я… я был почти доволен!
 
 
Разубедить и развенчать —
Всё может ум, к борьбе привыкший.
Ты можешь хоть сто раз прощать…
Я сгину, так и не простивший.
 

Вечерний холод…

 
Вечерний холод мне облизывает руку,
И под ногой ворчит сопревшая листва.
А серый волк зовет свою подругу,
Которая давно уж умерла…
 
 
Луна бельмом белёсым бесприютно,
Надменно и небрежно светит вниз.
О, как бы я хотел чужое утро
Себе повесить прямо на карниз…
 
 
О, как бы я хотел, чтоб призрак ночи
Не тяготел с закатом надо мной.
Но серый волк опять тоску пророчит…
Я, как константу, принимаю вой.
 

«Гори, душа моя, в огне…»

 
Гори, душа моя, в огне —
Его сама ты заслужила,
Хоть не пристало верить мне
В мученья вечного горнила.
 
 
Хоть я и больше не молюсь,
Надежд на Спас не возлагаю:
Всё потому, что давит груз
Застывшего в сиянье рая.
 
 
Нелепо скомкав, что грядёт,
И криво написав, что было,
Пускаю память через брод,
Там, где уже моя могила.
 
 
Там, где, отрёкшись от любви,
Большой и, может быть, вселенской,
Я с небом говорю на «ты»
О вечной роли декадентской,
 
 
Кем я прощён, а кем забыт,
Что сотворил, а что разрушил.
Но как свербит, но как свербит…
Как жжёт измученную душу.
 

«Листа шептала мне, что вышел срок…»

 
Листва шептала мне, что вышел срок,
И ветер больше ждать её не станет.
Зовет зима, зовет к себе в чертог
Без суеты и горьких испытаний…
 
 
Я слушал умиравшую листву,
Почти поверив: есть развоплощенье…
Но кто-то крикнул: «В гости жди весну!»
И ожил лес со мною на мгновенье.
 

«Иногда надеваю наушники…»

 
Иногда надеваю наушники,
Чтоб послушать одну тишину,
Эй, дорожные (как вас?) прислужники.
Не галдите – билет ни к чему.
 
 
Вы хотите билетом копеечным
Рассчитать мои срок и удел…
Если б знал, сколько жизни отмерено,
Заплатил бы я всем, что имел.
 
 
Но пока моя тропка извилиста,
Не распутан безумный клубок…
Рано мне засмеяться заливисто
И шагнуть за холодный порог.
 
 
Потому тишину и приветствую,
Что нет-нет да напомнит она:
«Что тебе все причины и следствия,
Если там только я – тишина…»
 

«Придя на землю ещё раз…»

 
Придя на землю ещё раз,
Христос не выдержал бы точно:
Он ангелов созвал бы срочно,
Чтоб грешников судить тотчас.
 
 
Но ангелы поближе к нам:
Кто опоздал бы, кто напился,
У тех вон навигатор сбился,
Христос пришёл: воз ныне там…
 

«Воды я жаждал…»

 
Воды я жаждал. Светлой и святой.
Искал не замутившийся источник.
В жару и холод, в стужу и палящий зной
Блуждал среди песков и многоточий.
 
 
Я знал: с твоих ладоней не напьюсь,
Я знал, что ждёт бокалов брага.
Но как же сладостен всегда союз,
Союз надежды, веры и отваги.
 
 
Умелою рукой перемешав,
Ты не спеша мне наливаешь кубок,
Нет, не вино и не вода в уста.
Моя же кровь мне утоленьем будет.
 

«Не пережить твоих тревог…»

 
Не пережить твоих тревог,
Не сосчитать моих ошибок.
Чужой переходя порог,
Я был наивен, смел и гибок.
 
 
Моя мечта – твоя душа.
И всё. Ни шороха, ни звука.
Ты в каждой, кто со мной, была,
Твоя любовь – моя разлука.
 
 
На перекрёстках спят шаги
Сбежавших ночью лицедеев.
Сюжет им подарила ты…
Я подарил свои идеи.
 

«Сижу, как на казни…»

 
Сижу, как на казни, я тать и судья,
Листаю бессонные ночи.
И мир мой накрыло небо-скуфья,
Но сердце в отставку не хочет.
 
 
Под утро возьмёт и поведает мне,
Что было прекрасного в жизни.
Не буду с ним спорить о тяжкой цене,
А просто прощу свои мысли.
 
 
Любви незатейливый мой интеграл,
Но где варианты ответа?
Накатит дурной обольстительный вал,
Моей же он казни помеха.
 

Этюд

 
День за ночью идёт, как охотник,
Истребляя упрямую мглу.
И, срывая былые лохмотья,
Обнажает чужую стезю.
 
 
Смесь гремучих, простуженных клавиш
Хочет душу наполнить тоской.
И куда ты аккорд ни поставишь,
Нарушаешь холодный покой.
 
 
Распрекрасное было бы утро,
Да листвы не хватает мазка.
Время капает каждой секундой.
Ночь готовит себя для броска.
 

Каддафи

 
Дороги как петли, и стянуто тело,
Послушно обмякло в немытых руках.
Ливийским просторам не будет предела,
Рыдает в тиши полуночной гиена,
А больше и некому плакать впотьмах.
 
 
А больше и некому биться за правду.
Ты был окаянным, последний солдат.
В раю ли, Валгалле получишь награду,
Неважно, где выроют тайную яму,
А важно, что нет нам дороги назад.
 
 
На вечной войне дослужился до чина,
С которым бестрепетно принял ты смерть.
Да, Ливия – столп из железа и глины,
Порочные сети крепки и предлинны,
И кровь заменяет нам жирная нефть.
 
 
Дороги как петли. Стреляли умело,
А дикие гуси исчезли в ночи.
Рыдала в тиши безутешно гиена,
Сегодня весь мир для тебя, как арена,
А завтра тебя разорвут палачи.
 

«Тяжёлой поступью и под литавры звук…»

 
Тяжелой поступью и под литавры звук
Зима воссядет на престол из стужи.
Подобострастны взгляды челяди и слуг,
Владычице ноябрь нынче нужен.
 
 
Ноябрь-перебежчик променял
Осеннюю любовь на зимние утехи.
Ему милее царственный овал,
Чем нищенские раны и прорехи.
 
 
Но верю я – изменит мир свой вид,
Уйдут ветра, исчезнет в сердце нега.
Зелёная трава пока ещё лежит…
Зелёная трава под белым-белым снегом.
 

Наболело

 
За окном снегопад модерирует землю,
Исключая из списка машины с людьми.
Больше чем половина зимы позади…
Меньше чем половину души я приемлю,
И весна не поможет, зови, не зови…
 
 
Выпит горький бокал, но себя не жалею,
На обиды и боль мне теперь наплевать.
Под «любить» понимая «жестоко страдать»,
Очищаю от трещин души литосферу,
В сотый раз заставляя любовь умирать.
 
 
И в колонках врубая музло-анестетик,
Начинаю считать под окном фонари,
Я-то знаю: их было на улице три,
Но я жду, что Он выйдет в струящемся свете
И душе моей скажет: «Талифа, куми!»
 

«А в душе моей запорошенной…»

 
А в душе моей запорошенной
Ночь минутами истекала.
Сновидений месил я крошево,
И заря в глазах воскресала.
 
 
Возвращалось чужое и грешное
Океанами, льдами, ручьями,
Но не трогали воды вешние
От зари набежавшее пламя.
 
 
И в душе моей гуттаперчевой
Кто-то брал несмело аккорды.
Так до самого синего вечера
Просидел я, наивный и гордый.