Текст книги "Наши дети. Исповедь о самых близких и беззащитных"

– Павел Алексеевич, ЧП!

– Какое?

– Людмила Ивановна ушла в отпуск, а ее исполняющий обязанности подписал решение перевести Артема из Москвы подальше.

Я начинаю выяснять, кто это сделал. Всё те же люди! Те, кто заинтересован в американском усыновлении. С глаз долой пацана, чтобы не раздражал. Представляете, какой цинизм, какая подлость? Я говорю:

– Что хотите делайте, но чтобы через три дня Артем Савельев был опять здесь, в Москве.

Полетели, вернули.

К сожалению, с Артемом произошло самое страшное, что может произойти с ребенком в социальном смысле, – он потерял привязанность. Такие дети не понимают, что такое семья и зачем она нужна. В России изначально шесть или семь семей хотели взять Артема к себе, в том числе семья дипломатов. Но психологи с ним поработали и сказали, что этого нельзя делать. Предательство американской приемной матери нанесло парню такую тяжелую травму, что в семье он теперь просто не приживется. По-настоящему комфортно он себя чувствует только в большом детском коллективе. Теперь Артем живет в детской деревне-SOS, в социальной семье с воспитательницей, которую все дети зовут мамой Верой. Практически – семья.

* * *

Проблема состоит в том, что я не могу всем всё объяснить и рассказать, – даже людям, которые искренне заблуждаются. Не говорю сейчас про оппонентов, которые продвигают эти интересы. С ними все ясно. Они либо в этом замешаны, либо спонсируются теми же американскими лоббистами. Кстати, обратите внимание: в декабре 2012 года, когда был принят «закон Димы Яковлева», как по команде поднялась волна протестов, митингов и т. п. Но прошло немного времени, и все рассосалось. Почему? Объясню: потому что Госдеп США прекратил финансирование этой темы. А произошло это ровно после того, как я приехал в Америку, непосредственно в Госдеп, и провел переговоры. Прямые и жесткие.

Речь тогда зашла о детях, которых не успели вывезти до вступления закона в силу. Мы же тогда прямо сказали: у кого есть решение суда на 1 января 2013-го, тот выезжает. У кого нет – извините, вы не успели. И началось давление: «Вот у нас список, в нем двести пятьдесят девять человек, сделайте исключение хотя бы для этих детей!» И все время били на жалость. Притом процесс поддерживался очень серьезными американскими лоббистскими организациями, которые на этом и жили. В первую очередь – Национальным советом по усыновлению. И понять их нетрудно: рынок-то гигантский – полмиллиарда долларов ежегодно только в России! Агентство, которое направляло в 2009 году на усыновление Артема Савельева, в годовом отчете указало, что заработало 4,6 миллиона долларов. Только на русских сиротах. В Америке же все прозрачно, все отчитываются, отчеты доступны. Так вот, еще раз: агентство по усыновлению, которое ничем больше не занимается – не печет пирожки, не добывает нефть, – отчитывается, что за год оно заработало 4,6 миллиона долларов. Четыре миллиона шестьсот тысяч! За счет чего? За счет вот таких Артемов Савельевых, которые здесь оказались ненужными, а туда их фактически продали. Причем продали американские агентства американским усыновителям!

Мы встречались с американскими родителями, беседовали с ними. Они рассказывали, что когда-то это стоило 30–35 тысяч долларов за ребенка. Можно было выбирать, подбирать. Конечно, все себе заказывали светленьких, голубоглазых, европейской внешности, здоровых. И маленьких – до года. В детдомах детям навешивали диагнозы, а усыновители забирали ребенка за неделю до переосвидетельствования, чтобы диагноз вдруг не сняли. Так делали постоянно, чтобы повысить статистику – мол, забирают детей больных, с инвалидностью. Но инвалидности, как я уже говорил, часто были дутыми.

Еще раз подчеркну: тема спекулятивна настолько, что достаточно сегодня показать малыша, которого якобы хотели усыновить в США, а теперь он, больной и несчастный, прозябает в каком-то доме ребенка в глухой провинции, потому что его не забрали, – и я буду плакать! Но моя задача состоит в том, чтобы, во-первых, добиться лечения для этого ребенка; во-вторых, убедить родных родителей забрать его домой; и в-третьих, если с родными родителями ничего не получится, сделать так, чтобы ребенок нашел приемную семью у себя на родине. Вот моя задача. И я ее решаю.

Проще простого сказать: «Никто не хочет ничего делать, а вот есть американцы, которым надо детей отдать». Возможно. Но есть еще одна проблема, с которой придется иметь дело, если мы пойдем по этому пути. Мало кому хочется считаться людьми второго сорта – но знаете ли вы, что все страны в мире делятся на страны-доноры и принимающие страны в отношении усыновления детей? Страны-доноры: Китай, Эфиопия, Гватемала, Украина и т. д. И мы в этом списке – как страна-донор, их всего-то 3 десятка в мире. А если вы страна-донор, то к вам априори и будут подходить с этой позиции, как к людям второго сорта. Нравится быть людьми второго сорта? Или все-таки не очень? Вот это и есть ваш выбор. Вернее – наш общий выбор.

Я считаю, что неправильно полагаться только на иностранцев. У нас сегодня есть возможность лечить таких детей и обеспечить их семьей. Насколько успешно это будет делаться – зависит, конечно, от нас. Только от нас самих.

2013 год продемонстрировал, что мы не умерли без американского усыновления. Количество сирот-инвалидов, взятых в семьи, выросло на 34,2 %. Более полутора тысяч детей с инвалидностью нашли новый дом. И это наши, российские семьи. В 2010 году россияне приняли в семьи 1329 детей с инвалидностью. А иностранцы – сто сорок восемь, из них американцы – сорок четыре ребенка. Соотношение говорит само за себя. Но этих цифр никто не знает. Честных цифр. А те, кто знает, не хотят про это говорить, потому что выгодней показывать несчастных малышей, которых не отдали в Америку злое правительство вместе с Госдумой (наверное, решили здесь съесть сами!), и заниматься гнусными спекуляциями, не имеющими ничего общего с действительностью.

Но вот прошел еще год, и в 2014-м тенденция подтвердилась! Закрылось еще сто сорок восемь пустых детских домов. Россияне взяли более 1700 сирот-инвалидов в свои семьи. Мы доказали правоту наших решений.

* * *

Я задаю себе вопрос: почему за двадцать лет российское общество забыло свои же традиции, историю? Почему невозможное стало желанным? Что с нами произошло? Кто нас заколдовал?

Действительно, в 1990-е годы мы не справлялись. Сделать челюстно-лицевую операцию или прооперировать порок сердца было проблемой, дети страдали. Я видел документы множества детей, вывезенных с Дальнего Востока, с челюстно-лицевыми дефектами. Как правило, это заячья губа или волчья пасть – когда ребенок рождается с расщелиной в нёбе. При этом интеллект полностью сохранный, ребенок во всем остальном абсолютно здоровый и нормальный. Но выглядит этот дефект страшновато, мама пугается, а ей говорят:

– Да, такое вот врожденное уродство. Ну, вы понимаете, – лучше вам отказаться от ребенка. Вы молодая, еще родите себе другого, здорового.

Женщина, в стрессе после родов, подписывает отказ, и ребенка буквально тут же, через три-четыре месяца усыновляют. Почему? Да потому что это самое легкое, что можно исправить. Нужен скальпель, нитки и руки врача. Ничего больше. Операция не самая сложная. Кстати, с пороком сердца во многих случаях та же ситуация – не во всех, но во многих. Прооперированный малыш – здоров!

В Голливуде есть несколько актеров с заячьей губой. В магаданском доме ребенка я видел фотографии девочки с обоими дефектами – волчья пасть и заячья губа очень часто идут вместе, – до и после лечения. Сотрудники дома ребенка мне говорят:

– Вот какого ребенка мы отдали. Американские родители забрали – и смотрите, какая она стала! Это чудо!

Но это не чудо, а элементарное перекладывание ответственности за ребенка. Очевидно! Ну ладно, в 1990-е этого никто не делал. Но сейчас я не видел детских домов и домов ребенка, которым бы не хватило квоты на хирургическое лечение порока сердца, на челюстно-лицевые операции, на протезирование. Обычно все операции делаются в течение года-полутора (в первый год жизни патологии устранить легче), и ребенок меняется буквально до неузнаваемости – замечательный красивый малыш. Не в Америке, а здесь – в Брянске, Уфе, Магадане…

Я наблюдал такую историю в Курске. Ребенок родился с серьезной патологией: порок сердца, нет левой ножки, заячья губа, – и мамочка сразу же отказалась от него. Но дом ребенка ее не вычеркнул, продолжил поддерживать контакт. А это очень важно: мама ведь может бросить ребенка только потому, что находится в стрессе после родов, а потом всю жизнь будет раскаиваться. Поэтому нужно любой ценой стараться сохранять связь, побуждать мать приходить и видеться с ребенком. Этого курского малыша пролечили, сделали ему все необходимые операции, убрали все патологии и, когда ему исполнился годик, сделали протез. Все это время, пока шли операции, мама ходила к ребенку, виделась с ним. А после того как лечение закончилось, расплакалась:

– Ой, какой красавчик! Как же я могла его оставить?! Все, я его забираю.

И забрала!

Но это когда ты заинтересован в том, чтобы ребенка вернуть семью. А когда ты заинтересован в обратном – в том, чтобы ребенка продать, – все совсем иначе. Да, он будет счастлив, да, ему сделают все операции, его вылечат. Только он будет лишен права на Родину. Права на маму, которой просто надо вовремя было помочь, поддержать, успокоить. Почему мы об этом не задумываемся? Почему мы мыслим только категориями «вчера, сегодня, завтра»? Вспомните историю России, СССР, нашей страны!

Знаете, какое количество испанских детей было в Ивановском детском доме для детей-иностранцев? Я нашел только одну записку 1939 года на имя Сталина, он попросил посчитать. Так вот, на тот момент, в 1939 году, в СССР было три с половиной тысячи испанских сирот. А Сталин сказал:

– Мало, надо больше.

Не знаю, каким было итоговое количество. Но так сложилось, что в 1996–1998 годах я работал в Испании и там встречал этих так называемых «испанских сирот», которые выросли в России и потом вернулись на родину, когда все наладилось, особенно уже после смерти Франко. Они с такой теплотой вспоминают Россию, Советский Союз! Они действительно дети двух стран. Один из примеров – мама Валерия Харламова, которая выросла в СССР.

Так что, чем больше я узнавал, тем больше убеждался, что мы можем сами позаботиться о своих детях – и даже о чужих. Мы могли это раньше, в более сложные периоды нашей истории, и должны это делать сейчас. Чтобы не быть людьми второго сорта, чтобы не лишать детей права на родину и права вернуться в родную семью. И чтобы не подвергать риску даже одного из тысячи детей. Мы знаем точно про двадцать один случай, когда ребенок был убит или погиб по вине приемных родителей в Америке. Американские правозащитники говорят, что таких детей больше – потому что мы не знаем ничего о тех тех, кого переусыновили. Ведь та треть детей, которая не приживается в первоначальной семье, уходит на вторичное усыновление, в третью семью, в четвертую. Я уже говорил, что по системе фостерного устройства ребенок может за свою короткую жизнь до совершеннолетия сменить двенадцать – пятнадцать семей. Фактически каждые полтора года он выходит на комиссию, которая передает его в другую семью.

Начиная с весны 2010 года я начал прямо говорить о том, что надо прекратить это безобразие – продажу детей под видом лечения. Я беседовал с Голиковой, тогдашним министром здравоохранения:

– Татьяна Алексеевна, какая у нас ситуация с операциями, с высокотехнологичной медицинской помощью?

– Да все в порядке. У нас квоты на всех выделяются, всех готовы лечить.

И Вероника Игоревна Скворцова, сегодняшний наш министр здравоохранения, тоже все это подтверждает. Всё есть. Детдома, дома ребенка, интернаты – в первую очередь получают квоты на лечение. Очередей нет уже давно.

Кстати, со всей этой темой связано такое заблуждение: якобы иностранцам вообще можно было усыновлять только больных детей, детей с теми или иными дефектами. Но это тоже неправда. В законе было написано, что для иностранного усыновления в исключительных случаях предлагаются дети, которых не удалось усыновить в России. И в самой формулировке скрывалось огромное лукавство. Дело в следующем: во-первых, никто нигде четко не установил критерий. Что значит «не удалось»? Три раза предложили русским – и все? Или десять раз надо предложить? Когда следствие начало разбираться в деле Димы Яковлева, в документах на усыновление были формально указаны пять семей, якобы расписавшихся в том, что отказываются взять мальчика себе. Но оказалось, что эти люди вообще впервые об этом услышали и узнали. Просто, когда ты сидишь в опеке и работаешь не столько на Родину, сколько на иностранных усыновителей, организовать такой отказ несложно. Опять же – предложение можно сделать в разной форме. Можно, например, позвонить и спросить:

– Здравствуйте, вы не хотели бы усыновить ребенка? Только, знаете, он очень проблемный, у него столько заболеваний!..

Так что первое лукавство – то, что для отправки на иностранное усыновление надо было показать формальную бумажку, что три-пять семей не взяли этого ребенка. В Санкт-Петербурге мне дважды жаловались российские родители:

– Представляете, мы уже пять месяцев собираем документы, с ребенком познакомились, знаем его прекрасно. Вдруг – бах! – приехали американцы и за три дня ребенка забрали. Того, которого мы готовили.

Вернуть его уже невозможно. А что делать нашим согражданам?

Второе лукавство заключается в том, что все время сравнивают усыновление иностранное и усыновление российское. А я считаю, что это неправильно. Что значит «не усыновили в России»? В России могут взять под опеку или на попечительство, под патронат (там, где он есть), в приемную семью. И в этом же ряду – усыновление. Я считаю, что в принципе надо изменить формулировку с «усыновления» на «семейное устройство». Вот если ребенок не передан в России на семейное устройство – в любой из этих форм, – тогда можно и заграничную помощь принять. А вообще я принципиальный противник иностранного усыновления как такового. Гордость великороссов, вероятно, не дает покоя. Я как сын узника концлагеря понимаю, как уязвимы дети на чужбине. И моя задача – сделать так, чтобы ни один ребенок никогда больше не оказался на месте Димы Яковлева.

Когда со мной начинают спорить на эту тему, часто приводят еще один аргумент:

– Ну да, двадцать детей убили, а зато сколько счастливых? А в России сколько убито в приемных семьях?

Мы посчитали. Да, убитые есть. Двенадцать детей было убито за тот же промежуток времени. Это огромная трагедия. Но в России в приемных семьях живет 550 тысяч детей, а в Америке наших детей чуть больше 61 тысячи. При этом цифры убийств – одного порядка, и у американцев эта цифра больше. А если посчитать пропорционально, то намного больше. Да и нельзя так сравнивать!

И, если пользоваться аргументацией наших оппонентов, ответьте мне тогда, сколько американских детей убито в русских семьях? Нет таких? Абсурдный вопрос, скажете? Или все-таки абсурдная ситуация – когда у нас забрали столько детей, а мы не можем усыновить ни одного маленького американца? Потому что они не отдают. При том, напомню, что в Америке примерно 120 тысяч детей живет в детских домах. Но не дают! Потому что мы – доноры. Второй сорт – пока сами не справимся со своими сиротами.

* * *

Когда правительство США и Госдеп США направили нашему МИДу ноту с требованием «отдать» двести пятьдесят девять детей, я сказал, что сам поеду разговаривать. Приехал. Меня встретила Сьюзен Джейкобс – специальный советник Бюро по вопросам детства Госдепартамента США, представители правительства – человек тридцать. Сьюзен произнесла очень напористый монолог на целый час.

– Вы приняли такие ужасные запретительные законы – закон о гей-пропаганде, закон о митингах, закон об НКО-агентах… Но самое главное – вот этот закон о запрете усыновления. С какой стати? Здесь у нас ждут родители, они хотят с вами встретиться, хотят вас убедить в том, что мы должны забрать детей…

Когда она закончила, я взял слово:

– Во-первых, я искренне признателен всем честным родителям, которые брали наших детей в семьи и помогали нашим детям. Я должен это сказать. Спасибо! А во-вторых, пожалуйста, дайте нам возможность самим решать, какой закон мы принимаем и как мы его исполняем. Я же вам не даю советы, как принимать американские законы! А я у вас учился и знаю, какие законы есть в разных штатах. Вы их еще отдельно публикуете в списках самых глупых законов. Но за любой закон, каким бы он ни был, отвечает то государство, которое его приняло. Поэтому мы сами за это ответим. Пройдет год – мы посмотрим. Пройдет еще время – еще посмотрим. Система иностранного усыновления порочная, она коррумпированная, и вы сами это знаете. И вся эта коррупция, это давление полумиллиарда долларов каждый год не позволяет нам нормально развивать систему той же социальной помощи, систему точного, честного информирования. Потому что выгодно забирать у родных понравившегося ребенка и отдавать американцам. Выгодно всем – от детского дома до суда, опеки и социальных служб. В-третьих, вы мне представили список из двухсот пятидесяти девяти детей, в отношении которых, как вы считаете, мы должны сделать исключение, даже если не отменим закон. Давайте посмотрим на список. Я не поленился и внимательно прочел его с карандашиком в руках. И что я нахожу? Я нахожу семьдесят девять пустых строчек! Семьдесят девять!

Сейчас поясню, о чем идет речь. В списке сначала были указаны имена и прочие данные усыновителей – условно говоря, «Джеймс Браун, 1966 года рождения, штат Техас», – а дальше должно быть имя ребенка, его возраст и в каком детском учреждении он находится. В основном эти графы заполнены – опять-таки, условно, Артем Савельев, четыре года, Псков; Таня Иванова, два года, Владивосток; Петя Сидоров, три года, Воронеж. И вдруг я нахожу семьдесят девять пустых строчек. Думаю: стоп, секунду, как так получилось? Потом понял. Вот что сделали американцы – опять же в силу своего линейного мышления. Как собрать список детей, которых не вывезли? Ведь это абсолютно закрытая информация, ни один детдом не должен давать эти сведения. Мало ли кто приходил смотреть ребенка? Сотрудники детдома не имеют права об этом рассказывать. Опять же – кому рассказывать? Госдепу США давать отчет? Абсурд полнейший. Тогда американцы кинули клич по агентствам – их тогда на территории России работало шестьдесят семь, да еще и по двадцать представительств практически в каждом регионе, как, например, в Красноярском крае. Агентства собрали информацию от родителей, которые пришли и заплатили деньги, чтобы им в России подобрали ребенка. И дальше шли от этого. Есть заказчик? Давайте товар – ребенка. Капитализм!

Я продолжаю:

– Должен сразу сказать, что само по себе требование «отдайте нам этих детей» абсурдно. Любой международный или национальный закон, конвенция или договор провозглашает право ребенка на семью. Но нет ни одного документа, ни на национальном, ни на международном уровне, который провозглашал бы право родителей на ребенка. Нет такого права! Невозможно прийти, например, в суд или какой-либо государственный орган и заявить: «Мне положен ребенок!» Вот ребенку, который родился, нужны папа и мама, ему положена семья. Либо родная, либо приемная. И государство ему должно эту семью найти. А обеспечивать двоим взрослым людям ребенка государство не обязано. Нет такого закона. Все логично. А вы пошли именно от обратного. Вы агентствам сказали: «Кто заплатил деньги? Кто требует своего права на ребенка? Списки сюда!» В списке указаны фамилии людей, которые знакомились с детьми или получали о них какую-то информацию. Там же, кстати, указан и возраст детей. 90 % из них – малыши от нуля до полутора лет. И вы говорите, что с этими детьми познакомились и они испытывают страдания от того, что люди, которых они уже воспринимают как папу и маму, полгода к ним не приезжают? Ну полно вам, дорогие мои. Ребенок в шесть месяцев не способен привязаться к человеку, которого видел в лучшем случае раз в жизни. Тем более что, судя по вашему же списку, большинство из тех, кто там указан, даже не видели детей лично. Вам предоставили списки агентства, а агентства брали списки у директоров детских домов, которые тоже сидели на этих деньгах. Так что со списками все понятно. Но не до конца. Уважаемая Сьюзен, дорогая моя! Посмотрите, пожалуйста, и скажите, что это за пустые строчки?

Она смотрит – и не понимает ничего.

– Скажите, мне, – спрашиваю, – кого в эти пустые строчки я должен вписать? Кого я должен отдать Джеймсу Брауну, уважаемому фермеру из Техаса? Своего ребенка? Или поехать по детдомам и кинуть клич: «Кто хочет к Джеймсу Брауну?» Как вы думаете?

Американцы ошарашены. Они даже не читали толком эти списки. Немая сцена.

– Так вот, – говорю я, – почему так получилось? Потому что ваши агентства, реализуя право заказчика получить ребенка во что бы то ни стало, требуют от нас детей. Это первое. Второе: а вы знаете, что из двухсот пятидесяти девяти детей сто шестнадцать уже нашли приемные семьи, а четверо вернулись к родным матерям? Скажите мне, дорогая Сьюзен, если мы сейчас вдруг договоримся, что я должен сделать? Вот мы, высокие стороны, договорились – о’кей, делаем исключение. Я теперь должен забрать у мамы ее сына или дочку? Приехать и сказать: «Знаешь, там американцы, они деньги-то уже заплатили, отдавай-ка им своего ребеночка»? Дорогие мои. Вы понимаете, что этих людей, двести пятьдесят девять человек из списка, которые внесли предоплату за детей, попросту обманули? Причем именно вы их обманули. Вы, а не мы. Мы сразу объявили: «Все, лавочка закрыта. Не будет больше этого бизнеса, не будет детей как товара. Мы так решили». Рано или поздно это должно было случиться. Америка ведь не отдает своих детей? Не отдает. Почему? Потому что вы люди первого сорта, а мы люди второго сорта, вы принимающие, а мы доноры? Этого не будет. Но вы обманули тех усыновителей. И обманываете их до сих пор. Вы сказали им: «Сейчас приедет Астахов, мы нажмем на него, и он отменит закон». Да ничего он не отменит! Вы их вводите в заблуждение. Вы их обманываете. Это подло. С вашей стороны, а не с нашей.

Делаю паузу. По лицам американцев видно, что они постепенно осознают происходящее и понимают абсурдность собственных требований. Из ситуации надо как-то выходить. Вопрос – как? Я предлагаю:

– Давайте сделаем вот что. Я еще раз хочу сказать спасибо Америке за те случаи, когда детей действительно спасали, лечили. Спасибо – даже всем тем людям из списка. Я хочу перед ними извиниться: они, видимо, по доброте душевной собирались взять этих детей, – но мы сами справились. Сто шестнадцать детей уже нашли семьи. – Кстати, на сегодняшний день уже почти все дети находятся в семьях. – Давайте исходить из того, что все дети не уехали из России. Не пятьдесят, не триста, не двести пятьдесят девять – а все дети не уехали и не уедут. Закон мы не отменим, и давайте договоримся, что с этого момента никакие списки не имеют значения. Их просто нет. Не присылайте нам списков. Не обманывайте ваших людей. Мы приносим им извинения, но детей не будет. Все, закрыт этот бизнес на русских сиротах.

Американцы скрепя сердце согласились. С нами были сотрудники посольства, мы сделали совместное заявление: мол, переговоры закончились тем, что все списки аннулируются, потому что закон не будет отменяться, он будет действовать.

Надо сказать, такие переговоры – это как дуэль. Перед тобой чуть ли не все правительство, перед тобой помощник госсекретаря, разговоры ведутся резко, с нажимом. Но в тот раз мы американцев переиграли, показав на этом странном списке, что они сами виноваты – подставились. Чтобы смягчить ситуацию, я сказал следующее:

– Давайте исходить из того, что, во-первых, закрывая усыновление, мы не будем сводить наши отношения к такому примитивному уровню – донор и принимающая сторона. Потому что это выглядит нелепо. Представьте: я двадцать лет давал вам свою кровь, потому что у меня было плохое материальное положение, а за сдачу крови платят деньги. Теперь я встал на ноги и перестал давать кровь, а вы ко мне приходите и говорите: «Подожди, я еще два литра хочу у тебя забрать! Я рассчитывал на твою кровь!» Я вам отвечаю: «Нет, это мое право – давать или не давать». – «Стоп-стоп, ты обязан еще два литра мне дать, мне понравилась твоя кровь!» Вот примерно так. А во-вторых, давайте расширять программы обмена, какие только есть, – культурные, спортивные, медицинские. Вот вы говорите, что есть дети, нуждающиеся в лечении. Если мы не можем вылечить ребенка в России, то отправляем его за границу. За последнее время мы только через мой аппарат уже два десятка детей отправили за госсчет лечиться в Израиль, в Бельгию, в Германию. На протезирование отправляли мальчика из Ярославля в Калифорнию. Это все за государственный счет. Когда государство не может – находим благотворительные фонды. Пожалуйста, давайте в этом сотрудничать! И в-третьих, давайте пересмотрим отношение к детям, которые уже живут у вас, – а мне в тот раз впервые в ответ на все наши доводы и аргументы выдали цифру: количество детей, въехавших официально, по иммиграционным визам, за все время. Оказалось, их 61 625 человек. – Вот смотрите, почти 62 тысячи детей. Это разные дети, в том числе и погибшие, и изувеченные, и те, которые находятся в психиатрических клиниках, и те, которые живут на ранчо. Сейчас мы не будем в это вдаваться. Но давайте к этим детям относиться не как к «русским» детям или как «американским», которыми они стали, а как к нашим общим детям. Мы не можем их делить! Это наши общие дети! И вы, и я, мы все ответственны за них вместе, в одинаковой степени. Вот так давайте к этому подходить. И еще один момент. Сьюзен, вы вообще знаете, сколько сегодня в Соединенных Штатах Америки живет человек, которые считают себя на какую-то часть русскими, то есть имеют родственников по крови? Просто интересно, – а мне примерно за неделю до поездки случайно попалась статья на эту тему. – В Америке сегодня живет 320 миллионов человек. Сколько из них с русскими корнями?

– Честно? Не знаю. Ну вот у меня, – говорит Сьюзен, – дедушка по матери русский, мама латышка. А по отцу бабушка русская, а дедушка грузин. То есть суммарно где-то четверть русской крови и во мне течет.

– Так вот, – говорю я, – сегодня по оценкам экспертов 110 миллионов жителей Америки считают себя людьми русского происхождения. Вы понимаете? Как разделить эти капельки крови – наши с вами? Вы тоже моя родственница. Вы тоже русская. И это наши дети. Нельзя их делить. Мы все связаны, так или иначе. И давайте к этому так и относиться. Я буду считать, что вы моя родственница по крови, – и обнял ее.

Она засмеялась, напряжение немножко спало. Потом мы еще пофотографировались и вроде как все расслабились. Но понятно, что в отчете написать американцам все равно было нечего, так что они встали в глухую защиту и сказали: «Все, больше переговоров на эту тему мы не проводим. Тема закрыта».

И с этого момента прекратилось финансирование и лоббирование в России. Обратите внимание: затихли наши правдоискатели, примолкли заказные и проплаченные средства массовой информации – те из них, о которых мы знаем, что если сегодня Госдеп даст команду, то с завтрашнего дня они две недели без перерыва будут крутить по кругу нужную тему. А впрочем, это их личное дело – нравится им быть на подпевках у Госдепа, ну ради Бога.

* * *

Часто звучит вопрос: почему вообще американцы брали наших детей, почему это стало возможно, почему эта практика существовала двадцать лет. Понятно, что в Америке были и есть до сих пор очень мощные лоббисты – Национальный совет по усыновлению, общественная организация, которая продавливала всю эту тему. Я столкнулся с ее представителями первый раз, когда приехал в США в конце января 2010 года в составе официальной делегации на встречу так называемой Президентской комиссии Медведева – Обамы в группе по гражданскому обществу. В гостинице меня уже ждали три крупные дамы-эмигрантки, бывшие наши соотечественницы.

– Мы – Национальный совет по усыновлению! Вы нам нужны, Астахов!

Три дня они меня там караулили и выслеживали. Но я ни на какие контакты не пошел, сказав, что приехал сюда не к ним и не собираюсь с ними встречаться по этой теме. К тому же я просто не был готов к вдумчивому обсуждению – на посту детского омбудсмена я проработал всего две недели и еще не до конца разобрался в ситуации.

А потом я понял, что это действительно мощнейшая организация, которая зарабатывала огромные деньги на усыновлениях сирот из России и везде имела возможность лоббировать свои интересы. И в 2013 году, первом, который мы прожили без американского усыновления, именно она стояла за попытками отменить «закон Димы Яковлева» и возобновить эту торговлю детьми.

А недавно я познакомился с очень уважаемым, очень пожилым человеком, проработавшим во внешнеполитической сфере много-много лет. Наша встреча была случайной, потом мы пошли вместе поужинать – нас пригласил общий знакомый, тоже политик. И вот сидим мы за одним столом, этот человек хитро на меня смотрит и говорит:

– Павел Алексеевич, а ведь я видел, как вы боролись с этим ужасным явлением – вывозом наших сирот за границу. А знаете ли вы, как это все происходило, откуда возникло такое сопротивление и почему потом со всех сторон посыпались взаимные обвинения и все рассорились?

Я отвечаю:

– Ну, я могу много аргументов привести, но, наверное, вы знаете больше?

– Да, я знаю больше. Я вам сейчас расскажу то, что известно немногим. Когда первый раз Борис Николаевич Ельцин приехал в США, он получил поддержку всем своим реформам и начинаниям – потому что противопоставлял себя старой советской системе и говорил, что в политической сфере разрушит до конца все, что еще не было разрушено. Американцы обещали ему поддержку и помощь – при двух условиях: во-первых, он никогда не будет трогать Гайдара и Чубайса и, во-вторых, не запретит американское усыновление российских сирот.

Как мы видим, Анатолий Борисович неплохо себя чувствует до сих пор. Егор Тимурович, к сожалению, ушел, царствие ему небесное. Однако вы наверняка помните, сколько было разных попыток убрать Гайдара из публичного поля – но его никто не тронул, и память о нем живет.

Я с доверием отношусь к тому, что рассказал мне тот пожилой человек. В моей системе аргументов эта информация оказалась последним кусочком мозаики, вставшим на свое место. Пазл сложился. Я понимаю, что все так и есть на самом деле. Почему было такое сопротивление «закону Димы Яковлева», почему столько людей до последнего не верили, что американское усыновление может быть отменено, почему, когда я встречался с представителями Госдепа, на меня чуть ли не кричали: «Да вы что, как вы можете это отменять!» и почему вся история воспринималась как международный скандал. Если такая договоренность существовала – и была, по мнению американцев, нарушена, – тогда их реакция совершенно понятна. Но я, безусловно, считаю, что мы все сделали правильно.