Текст книги "В борьбе с большевизмом"

Ввиду этого ротмистр временно решил прекратить переговоры и заняться организацией русской стороны, чтобы быть в любой момент совершенно готовым к активному выступлению как на военном, так и на дипломатическом поприще. А для этого надо было наметить определенную программу действий и подыскать соответствующих лиц.

В военном отношении вопрос разрешался быстро и просто: пока можно было ограничиться пополнением отряда ротмистра князя Ливена и созданием новых аналогичных ему отдельных отрядов, временно подчиненных в оперативном отношении германскому командованию.

В политическом же отношении дело обстояло много сложнее, так как нелегко было найти лицо, которое могло бы объединить pycские так называемые общественные круги, и потому ротмистр, после некоторого размышления, принужден был остановить свой выбор на сенаторе Туган-Барановском. Правда, последний еще в период формирования Либавского отряда выказал пагубную пассивность, но это можно было объяснить временной растерянностью и неумением ориентироваться в неожиданно сложившейся обстановке, которая требует самостоятельного решения. За него же были те аргументы, что он был членом Совета обороны и имел деньги от генерала графа Келлера для Северной армии, которые очень бы пригодились при начале работы, так как все мы были в тяжелом денежном положении.

Посещение ротмистром сенатора Туган-Барановского, однако, не дало ожидаемых результатов, потому что и в данном случае сенатор не мог, а может быть и не спешил, решить, куда ему следовало передать или применить имеющиеся у него деньги. Он сказал, что собирается на днях выехать в Ревель и там на месте ознакомиться с положением Северной армии, после чего, по возвращении, он даст определенный ответ относительно своего участия в новой организации. Тогда же он обещал в случае утвердительного ответа предоставить и оставшиеся у него в распоряжении 800 000 рублей на предварительные расходы дела.

После этого разговора ротмистр посетил еще некоторых «бывших» людей, предлагая им взять руководство политической стороной в предстоящих переговорах с германцами, но они, выражая полное свое сочувствие начинаемому делу, предпочитали все-таки временно выждать и посмотреть, во что все это выльется[5]5
  Интересно отметить периодическое уменьшение суммы, выданной генералом графом Келлером сенатору Туган-Барановскому. Всего им было получено 1,2 миллиона рублей, но теперь он говорил только о 800 000 рублях. В дальнейшем им будет упоминаться еще меньшая сумма, и, наконец, сенатор совсем перестанет говорить о деньгах.


[Закрыть].

Вот в этот-то момент я и встретился с ротмистром фон Розенбергом в помещении русской миссии Красного Креста после моего доклада генералу Потоцкому о моем формировали добровольческого отряда в Зальцведеле.

Начиная формировать отряд, я не предрешал вперед, на каком из большевистских фронтов он будет действовать, так как обстановка быстро менялась и сделать это, даже при всем желании, было невозможно.

Однако я всегда держался того мнения, что лучше наступать с такой границы, которая ближе находится от важнейшей цели, то есть от одной из наших столиц – Петербурга или Москвы. В данном случае я предпочитал риск и небольшие силы, будучи уверен, что при первом же успехе я создам себе вполне прочное положение и пополню свои части притоком местных добровольцев.

Ввиду этого у меня было предположение перебраться со своим отрядом на территорию Финляндии и оттуда, с севера, повести наступление наперерез важнейших железнодорожных путей: Петербург – Вологда и Петербург – Москва. Для подобных действий мне необходим был отряд партизанского типа, и потому вначале мои отряд получает это наименование.

Встреча с ротмистром фон Розенбергом изменила мои первоначальные расчеты, и в беседе с ним я понял, что наиболее верным и скорейшим путем, который приведет меня на большевистский фронт, был путь через Курляндию.

Кроме того, сама идея формирования и дальнейшего развития русских добровольческих отрядов с помощью германцев отвечала моим желаниям, так как я верил, что только Германия в настоящий момент заинтересована в сильной России и потому только от нее можно было ожидать действительной поддержки в нашей борьбе с большевиками.

Вот почему я без колебаний согласился на предложение ротмистра работать вместе и при первой же возможности переброситься со своим отрядом на Курляндский фронт.

На этом мы расстались, и я 26 февраля выехал обратно в лагерь Зальцведель, куда и прибыл полный самых радужных надежд и с удесятеренной энергией принялся за дальнейшее формирование моего отряда.

Результаты моей поездки оказались более значительными, чем это предполагали я и мои сотрудники. Известие о признании моего отряда русской миссией Красного Креста и оказанная ею поддержка нанесли сильнейший удар моим недоброжелателям, которые прекратили свои открытые выступления. Настроение чинов отряда поднялось, приток добровольцев усилился.

За время моего пребывания в Берлине в отряде была учреждена комиссия для выработки условий службы, а по возвращении я немедленно приказал приступить к формированию конвойного взвода для несения внутренней службы.

28 февраля в отряд прибыл гвардии полковник Потоцкий, бывший одним из организаторов Астраханской армии в Киеве в 1918 году. Я предложил ему руководить формированием отдельной пластунской бригады двухбатальонного состава.

4 марта приказом № 24 отряд был переименован в просто партизанский отряд, и для отличия чинов отряда от прочих интернированных в лагере Зальцведеле был утвержден нагрудный знак – мальтийский черный крест, – выработанный полковником Потоцким.

5 марта приказом № 25 была учреждена должность начальника артиллерии, каковым был назначен полковник Потоцкий (брат начальника пластунской бригады). И его я знал по Киеву, где он являлся также организатором Астраханской армии и уже давно разделял со мной идею сближения России с Германией.

8 марта приказом № 28 было приказано приступить к формированию санитарного отряда и команды связи.

В течение этого времени много было сделано для поднятия дисциплины среди чинов отряда: они резко отличались от прочих интернированных своей выправкой и дисциплинированностью. Сначала это вызывало насмешки со стороны не входивших в отряд, потом насмешки перешли в зависть и злобу. Чтобы изолировать свой отряд от случайного и темного офицерского элемента, который благодаря поспешным распоряжениям военного министерства во время войны и затем революции проскользнул в офицерскую корпорацию, я 11 марта снова поехал в Берлин с целью выхлопотать для чинов моего отряда отдельный лагерь.

По прибытии в Берлин я отправился в русскую миссию и там обратился к генералу Потоцкому с просьбой отвести для моего отряда отдельный лагерь. Генерал посоветовал мне самостоятельно начать эти хлопоты в германском военном министерстве и обещал со своей стороны поддержать мое ходатайство.

При свидании с ротмистром фон Розенбергом я узнал от него много утешительных сведений относительно общего хода нашей совместной работы, которая уже начала принимать определенные формы.

По его словам, германцы теперь, когда их социалистическое правительство в лице министра государственной обороны Носке твердо высказалось против большевизма и решительными мерами ликвидировало второе восстание спартакистов, особенно резко подчеркивали во время переговоров свое желание сблизиться с русскими антибольшевистскими кругами и готовы были во всем пойти нам навстречу.

Наоборот, наши бывшие союзники по-прежнему в деле борьбы с большевиками проявляли полное, граничащее с отказом в помощи равнодушие, и все их обещания генералу Потоцкому о формировании 200-тысячной добровольческой армии из числа русских военнопленных в Германии являлись полнейшим вздором, так как противоречили их действиям в Прибалтийском крае.

Ротмистр сказал мне, что обо всем этом он не раз говорил с генералом Потоцким, но что последний все же продолжал занимать выжидательную позицию и отказывался от принятия участия в совместной работе.

Ввиду всего этого ротмистр и дальше принужден был действовать вполне самостоятельно.

Ведя переговоры с германцами, ротмистру было ясно, что широкая помощь ими может быть только тогда оказана, когда на это согласится их новое правительство, и потому он решил пойти прямым путем и обратиться непосредственно к министру государственной обороны Носке, который, ведя энергичную борьбу со спартакистами, по-видимому, должен был сочувствовать и борьбе с главным врагом – большевиками.

Ротмистром была составлена «Краткая записка о Северной армии», в которой он, изложив вначале историю и условия формирования армии, пишет: «Нам кажется, что те условия, которые были заключены со старым германским правительством вполне приемлемы и для настоящего и поддержка Северной армии на прежних основаниях является выгодной как Германии, так и России…

Уничтожая большевизм в России при помощи Северной армии, Германия, тем самым, раз навсегда покончит и со спартакистскими восстаниями у себя, которые организуются на большевистские деньги и, естественно, с гибелью советского правления потеряют почву».

Эта записка, переведенная на немецкий язык, была передана ротмистром министру Носке при его свидании с ним в конце марта месяца.

Носке, ознакомившись с этим предложением, отнесся к нему весьма благожелательно и обещал передать его на рассмотрение Совета Министров, причем добавил, что он лично будет настаивать на принятии и на немедленном проведении его в жизнь.

Через три дня, при втором свидании, Носке заявил, что предложение одним голосом против было отклонено Советом Министров.

Получивши отрицательный ответ, ротмистр решил, что план провалился, и хотел на этом закончить временно свою деятельность, но Носке повторил, что сам он сочувствует борьбе с большевизмом, а потому советует не совсем бросать предполагаемое дело, а лишь перейти вначале на более скромные размеры, и тогда этот вопрос может быть разрешен самостоятельно германским военным командованием на востоке, главный штаб которого находился в Берлине (Grenzschutz Ost).

В этот штаб Носке попросил ротмистра зайти через несколько дней, обещав в это время переслать туда с соответствующими инструкциями «Краткую записку о Северной армии».

На Восточном фронте у германцев были сосредоточены две группы войск, из которых одна охраняла границу от большевиков, а другая стояла против поляков. Первая группа объединялась под общим командованием генерала фон Кваста (бывшего командира 4-й армии на Марне), штаб которого (Grenzschutz Nord) находился в Бартенштейне (Восточная Пруссия в районе гор. Тильзита) и начальником штаба которого был Генерального штаба генерал фон Сект (бывший начальником штаба у генерал-фельдмаршала фон Макензена).

В эту группу входили и оккупационные войска, находившиеся в Курляндии под общим командованием генерала графа фон дер Гольца, штаб которого был расположен в Либаве. Этот штаб представлял собой высшую военную и административную инстанцию в оккупированной области, и ему были подчинены кроме германских войск также и добровольческие части других национальностей.

Кроме перечисленных полевых штабов, как мной уже было указано, в Берлине имелся еще главный штаб охраны восточной границы (Grenzschutz Ost), начальником которого был Генерального штаба майор фон Вилесен, а его заместителем и помощником Генерального же штаба майор фон Праусницин.

В таком положении находилось наше общее дело, когда я, поручив хлопоты об отдельном лагере ротмистру фон Розенбергу, выехал 5 апреля из Берлина снова в Зальцведель, куда меня вызвали для разрешения накопившихся за мое отсутствие вопросов по формированию отряда.

Возвратясь в лагерь и выслушав доклад своего заместителя полковника Чайковского, я убедился, что интриги против моего отряда продолжаются и главным образом теми лицами, которые вообще ни на какой фронт ехать не желали и больше всего беспокоились о собственном благополучии.

В целях сорвать с этих «шкурников» маску я отдал следующий приказ:

«Формируя отряд в исключительно тяжелых условиях, среди интриг, исходящих от недостойных людей, забывших, что такое родина и честь офицерского мундира, я в последнее время пришел к заключению, что есть еще группа лиц, которая заслуживает полного презрения. Группу эту я называю трусами. Способ их уклонения от непосредственного участия в борьбе с большевиками заключается в следующем: когда формируется отряд для отправления на север, они высказывают свое желание ехать на юг и таким образом ищут способ избавить свое гнусное существование от опасности; когда является возможность ехать на юг – у них все интересы оказываются на севере. Когда точно выяснилось, что отряд наш имеет в скором времени быть отправленным на северный участок, у многих оказались интересы на юге. К великому моему удовольствию в формируемом мною отряде таких “патриотов” оказалось ничтожное количество. Нет сомнения, что с ними мы встретимся в России и воздадим нм должное».

Приказ возымел свое действие, однако некоторые неустойчивые чины отряда, сбитые с толку злостной агитацией, стали обращаться ко мне с просьбами об увольнении их из отряда. 7 апреля я вынужден был отдать приказе № 58 следующего содержания:

«За последнее время ко мне поступило несколько рапортов об увольнении из отряда с указанием ничтожных причин. Напоминаю, как начальник отряда, что я в курсе дела и знаю, где правда и где ложь.

Объявляю, что формируемый мною отряд не лавочка, в которую можно вписываться и выписываться, а воинская часть и в ней не всякий имеет высокую честь служить. Я могу командовать частью, которая состоит из твердых по духу, убежденных и преданных России людей, а не из лиц, меняющих ежедневно взгляд на вещи. Мой боевой опыт двух кампаний говорит мне, что в бою можно положиться только на тех, кто верен раз принятому решению.

С момента отдачи этого приказа впредь из отряда увольняться будут только с разрешения высшего начальства, в ведении которого отряд состоит. Полагаю, что, если мы пользуемся всем тем, что нам предоставляется, как то жилищем, довольствием, денежными пособиями и заботами высшего начальства – не может быть и речи о неисполнении его требований и приказаний. Прошу обратить внимание, что я не покладая рук в течении 2-х месяцев работаю для достижения поставленной цели, а потому заниматься пустой болтовней у меня нет времени и желания. Стыдно не считаться с этим».

Надо сознаться, что обстановка, в которой приходилось работать, была крайне неблагоприятной. При совместной жизни в лагере с прочим деморализованным элементом, среди которого было немало офицеров и в старших чинах, поступившие в мой отряд часто подпадали под скверное влияние этих праздношатающихся господ. Одни из них мне просто завидовали, почему я, младший, стою во главе отряда, другие были просто «шкурниками», отсидевшими в тылу войну; и те и другие своим скептическим отношением подрывали веру в успех дела у молодых.

Среди случайно вышедшей в офицеры молодежи было немало полуинтеллигентных людей, которые в силу своей невоспитанности и отсутствия правильного понятия о воинской дисциплине вносили, даже бессознательно, разложение в ту среду, где они находились. Развалив русскую армию, они по инерции продолжали это дело в отряде.

Председатель Государственной думы М.В. Родзянко в своей статье: «Государственная Дума и февральская 1917 года революция», делая неудачную попытку оправдать действия думы и снять с нее виновность в деле разложения армии, между прочим, пишет:

«Не надо при этом забывать, что офицерский состав значительно изменился за время войны. Вот довольно меткая характеристика этого изменения одного из военных корреспондентов: “Старое кадровое офицерство, воспитанное в известных традициях, вследствие значительной убыли в боях стало лишь небольшим процентом по сравнению с новым офицерством, призванным под знамена во время войны и прошедшим иную школу в смысле критического отношения к традиционным представлениям о Государственном устройстве и порядке. В общем командный состав теперь проникнут более штатским духом и более близок к интеллигенции и ее понятиям, чем это было до войны, да, пожалуй, и в первое время войны”».

Будучи совершенно несогласным с дальнейшими выводами М.В. Родзянко, я считаю необходимым внести в эту характеристику следующую поправку: все эти новые офицеры из штатских с понятиями, близкими к интеллигентам, сидели обыкновенно по тылам и развращали армию по частям, соприкасаясь с ней в лице эвакуированных раненых и отпускных, причем главная работа по этому злому делу происходила в лазаретах столь восхваляемого г. Родзянко Союза всероссийских городов и земств.

Среди этих офицеров было немного людей, жаждавших подвига во имя спасения Родины, подавляющее большинство вступало в отряд, чтобы выйти из тяжелого положения пленного и интернированного, видя здесь источник к существованию. Высокая идея патриотизма им была чужда, как и большинству русской интеллигенции, проникнутой идеями социализма и космополитизма.

И вот главного для большинства – денег – у нас не было. Русская миссия помочь нам в этом не могла, ибо сама нуждалась в средствах, и вся надежда была на германцев, решительные переговоры с которыми должны были уже начаться, а потому 9 апреля я снова выехал в Берлин.

В Берлин я приехал вовремя, так как действительно работа там шла полным ходом и каждый день приносил новый материал, в котором надо было разобраться и принять решение.

Ротмистр фон Розенберг был уже несколько раз в Главном штабе охраны восточной границы и имел там продолжительные собеседования с начальником штаба майором фон Вилесеном и его помощником майором фон Праусницином. С их стороны он встретил самое искреннее желание оказать полное содействие, и они обещали сейчас же снестись по этому делу со всеми инстанциями на фронте, причем они заявили, что не сомневаются в благоприятном ответе, а потому просят ротмистра вопрос о формировании добровольческих частей в Курляндии считать принципиально решенным в утвердительном смысле.

Ввиду этого они попросили ротмистра, чтобы не задерживать хода формирования, уже теперь озаботиться составлением подробного плана работы, с указанием в нем основных его принципов, первоначальных задач, конечных целей, размеров и районов действия.

Кроме того, они сообщили, что переговорами очень заинтересовано германское Министерство иностранных дел, которое в свою очередь хочет внести некоторые предложения, а потому они советуют пойти туда для выяснения этих вопросов. К сожалению Министерство иностранных дел ничего существенного не предложило, а напротив, своим вмешательством, как и всегда, внесло только лишние осложнения.

В данном случае оно указало на желательность участия в предстоящем деле русских политических и общественных кругов, которые, образовав группу, явились бы нравственной поддержкой будущим войскам. Сама идея была безусловно правильна и в моральном отношении имела бы значение, а потому с нашей стороны последовало согласие на образование такой группы, тем более что она входила и в наши планы и ротмистр уже не раз обращался ко всем «бывшим людям» с просьбой взять на себя руководство политической стороной переговоров.

Плохо было то, что Министерство иностранных дел, преследуя свои собственные цели, ставило условием непременное участие в качестве политических деятелей Г.М. Дерюгина и Г.П. фон Дитмара, которые якобы имеют значительную организацию и возглавляют целую партию сторонников сближения с германцами.

Для того чтобы вполне ясно обрисовать «организации» г. г. Дерюгина и фон Дитмара, я принужден буду вернуться несколько назад.

Излагая подробности формирования Северной армии в Пскове, я упоминал о деятельности там некоего г. Гагена, который выдавал себя за главу русской монархической партии «Белого Креста», но которого сильно подозревали в том, что он служит агентом по информации германского посольства.

После отступления армии из Пскова г. Гаген прибыл в Ригу, откуда через несколько дней уехал, как он говорил, в главное германское командование в Ковно, где будто бы он должен был получить 400 миллионов марок на продолжение работы. Вернулся он в Ригу действительно с деньгами, но небольшими, объяснив это тем, что 400 миллионов ему будут выданы в Германии, куда он вскоре и выехал, предварительно дав соответствующие инструкции лицам, работающим вместе с ним. Среди последних был также и фон Дитмар, который совершенно подпал под влияние Гагена, не хотел слушать никаких предупреждений и, делая вид, что он верит в «монархичность» Гагена, строил планы совместной деятельности с ним.

Между прочим, в эти планы входил проект воспользоваться членом Государственной думы Г.М. Дерюгиным, чтобы, выдвинув его в Берлине как общественно-политического деятеля и создав там под его главенством русскую группу сторонников сближения с Германией, войти, таким образом, впоследствии в связь со всеми русскими монархическими организациями и занять среди них руководящую роль.

Этот проект, по-видимому, был одобрен германским Министерством иностранных дел, так как фон Дитмар, переехавши вскоре в Либаву, получил там телеграмму от Гагена с вызовом его в Берлин. Через несколько дней фон Дитмар прислал из Берлина аналогичную телеграмму, согласно которой туда же выехал и Дерюгин.

К тому времени, когда я начал свою работу по формированию отряда, Дерюгин и фон Дитмар, поселившись в «Topfers Hotel» и ведя широкую жизнь, проявляли всевозможную деятельность, сущность которой, как выяснилось впоследствии, сводилась к информации Министерства иностранных дел относительно настроений, царящих среди русских эмигрантских кругов. Эта «организация» была берлинским отделением германского политического отдела, но подобные же отделения были в Гельсингфорсе, Стокгольме и Копенгагене.

Во главе всех стоял Гаген, который разъезжал по этим пунктам и проверял работу своих агентов.

Необходимо отметить, что при организации г. г. Дерюгина и фон Дитмара состоял еще германский гауптман Меркер[6]6
  О целях и задачах этой организации меня подробно ознакомил германский обер-лейтенант Рау, который был в то время начальником разведывательного отделения при германском военном министерстве. Рау определенно заявил мне в присутствии многих моих офицеров, что эта «русская монархическая организация» не что иное, как информационное отделение германского Министерства иностранных дел.


[Закрыть], который во время войны был на Восточном фронте и служил при штабе главного командования в политическом отделе.

Я не хочу подробно останавливаться на деятельности всех этих «монархистов», а также не буду называть фамилий других участников, но подчеркну только, что мне это известно вполне точно и я имею возможность подтвердить все мною изложенное документально.

При таких обстоятельствах, естественно, не могло быть речи об участии Г.М. Дерюгина и фон Дитмара в нашем деле, и ротмистр фон Розенберг, чтобы избежать дальнейших попыток вмешательства, сказал, что вопрос о главе русской группы уже решен и что он на днях сообщит фамилию лица, которое займется организацией такой группы.

На основании прежних же соображений было решено снова обратиться к сенатору Туган-Барановскому, который как раз несколько дней тому назад вернулся в Берлин из своей поездки в Данию, Швецию, Финляндию и Эстляндию.

Вскоре вся «организация» была ликвидирована самими германцами, так как, будучи открытой, теряла свое значение. Гауптман Меркер был назначен Министерством иностранных дел состоять для связи при военном отделе формирования.

Однако обращение к сенатору опять никаких определенных результатов не дало, и, хотя он, выслушав о предпринятых нами шагах, вполне их одобрил, все же он просил временно при переговорах с германцами его имени не упоминать, так как у него еще осталась надежда на то, что «союзники» в конце концов согласятся на оказание серьезной помощи в деле борьбы с большевиками, и тогда он предпочитает участвовать в той, по его мнению, большой и действительной работе. Все это, по его словам, должно выясниться через три недели, и тогда, если его надежды на «союзников» не оправдаются, он готов перейти в наш лагерь, чтобы помогать всеми своими силами и имеющимися в его распоряжении деньгами, размер которых он теперь исчислял в 400 000 рублей.

После этого по просьбе ротмистра сенатор информировал его относительно положения в Финляндии вообще и генерала Юденича в частности, а также о том, что делается в Эстляндии и какова судьба Северной армии.

По рассказу сенатора, в Финляндии очень недоброжелательно относятся ко всяким попыткам что-либо формировать в их пределах, и финны в данном случае не останавливаются перед открытым противодействием, лишающим возможности осуществить планы создания там русских добровольческих частей. Так, например, недавно вышло распоряжение о воспрещение въезда в Финляндию всем русским офицерам, а проживающим там предложено покинуть пределы в установленный срок, причем офицеров, не исполнивших последнего требования, предположено интернировать в лагерь на общих основаниях с военнопленными.

Что касается генерала Юденича, то Антанта признала его авторитетность и компетентность как военачальника, но на этом и закончила свою деятельность. Таким образом, у генерала Юденича нет ни места для формирования, ни средств, ни вооружения, ни обмундирования, ни, наконец, людей, а потому он в настоящий момент ничего не делает и выжидает лучшего времени. Финляндское правительство и ему поставило определенный срок пребывания, и этот срок кончается к 1 мая.

В Эстляндии, где сейчас находится Северная армия, положение не лучше. Эстонское правительство крепко держится заключенного Северной армией договора, но лишь тех пунктов, где устанавливается наибольшая численность армии в три тысячи и требуется пребывание ее в пределах Эстонии. Пункт же о снабжении армии эстонцами совершенно не исполняется, и потому русские части в ужасном виде, голодные, без вооружения и обмундирования.

Внутренняя жизнь в Северной армии также заставляет желать лучшего: единственным работающим отрядом, по словам сенатора, является отряд подполковника[7]7
  Ротмистр Булак-Балахович был произведен командующим Северной армии в подполковники за отличные действия во время отступления армии из-под Пскова.


[Закрыть] Булак-Балаховича, остальные начальствующие лица занимаются лишь интригами и бесконечными ссорами о размерах содержания[8]8
  Сенатор Туган-Барановский посетил Северную армию как раз в тот период, когда там «для пользы дела» полковник Родзянко непременно хотел сделаться командующим aрмией. Эти домогания очень подробно описаны самим полковником в «Воспоминаниях о Северо-Западной армии», причем он очень наивно замечает, что интриговать и подкапываться под командующего тогда армией полковника Дзерожинского он не собирался, но только везде заявлял, что надо признать независимость Эстляндии и что он совершенно не понимает, почему полковник Дзерожинский этого не делает. Эта борьба за командование кончилась тем, что полковник Родзянко, несмотря на то, что было получено категорическое приказание от генерала Юденича никаких изменений в командном cоставе до его приезда не делать, все-таки в один прекрасный день самолично объявил себя в приказе командующим. Все это, однако, как и всегда, было сделано полковником только «для пользы дела».


[Закрыть].

Одновременно с этими сведениями о Северной армии были получены и последние известия с Либавского фронта. Оттуда приехал в Берлин князь Кропоткин с поручением от ротмистра князя Ливена ускорить присылку добровольцев из Германии для пополнения его отряда.

Узнав о нашей работе в этом направлении, князь Кропоткин выразил свое согласие принять в ней участие и помочь нам своими заявлениями очевидца, насколько необходимо создание русских добровольческих частей в Курляндии.

И в самом деле, там добровольцы энергичным наступлением вынудили большевиков к отступлению по всему фронту и в настоящий момент им не дают возможности остановиться, преследуя их по пятам; однако чувствуется большой недостаток в войсках, и свежие силы нужны во что бы то ни стало.

Настроение у войск всех национальностей в связи с удачными действиями на фронте очень хорошее и есть общее желание добровольцев поскорее освободить Ригу от большевистского ига, так как оттуда поступают ужасающие сведения о большевистских зверствах и непрерывная мольба о спасении.

Князь Кропоткин обратился в русскую миссию с просьбой[9]9
  Князь Кропоткин просил в русской миссии помочь ему навербовать в лагерях военнопленных 350 человек, которые должны были пойти на пополнение отряда ротмистра князя Ливена и на отправку которых у него были деньги. Ему не только отказали в этом, но еще затруднили все это дело, испортив своей нетактичностью отношения с Балтийским вербовочным бюро.


[Закрыть] о содействии ему при наборе добровольцев в лагерях военнопленных, но там ему ответили отказом, так как туда прибыл новый начальник генерал Монкевиц, который занял непримиримую позицию в работе с германцами.

Ввиду того что генерал Монкевиц сыграл очень большую роль в деле разрушения наших планов, а также потому, что он являлся неисчерпаемым источником, откуда непрестанно сыпались всевозможные для нас затруднения, я считаю необходимым несколько подробнее остановиться на его личности, прибытии в Берлин и его деятельности.

Генерал-майор Монкевиц занял пост начальника русской миссии в Берлине в конце марта месяца, и назначение это исходило от генерала Щербачева, являвшегося главным представителем добровольческих армий и членом Парижского совещания. Как было указано выше, генерал Потоцкий был начальником, выбранным от Красного Креста, а не назначенным распоряжением командования Добровольческой армии, и потому генерал Деникин не считал его своим представителем и вот этим-то и мотивировалась замена его генералом Монкевицем.

Назначение именно генерала Монкевица, а не какого-то другого генерала объяснялось очень просто: генерал был близким родственником по своей жене генералу Щербачеву

Генерал Монкевиц вовремя покинул пределы своей несчастной Родины; революции со всеми ее гнусными последствиями он не видел, а потому был далек от настроений, царивших тогда среди русского общества и народа.

Он был уже в Париже и вместе с самодовольными французами переживал их медовые месяцы победы, когда они считали себя центром всего мира и когда они чувствовали себя сверхлюдьми.

Это было то время, когда pycские офицеры не смели появляться в форме на улицах Парижа, ибо им грозило оскорбление и даже избиение.

Это было также то время, когда Клемансо сказал: «Для меня Россия не только нейтральная держава, она страна, изменившая Франции. И иначе я к ней не смогу и не буду подходить».

И действительно подошел к ней на Мирной конференции так, что далеко перещеголял программу расчленения Российской империи, которую предполагали в свое время провести враги – германцы.

Это было также то время, когда один из бывших друзей России, Пуанкаре, высказался о ее судьбе такой фразой: «Сейчас, когда на месте России, на востоке, появляется Великая Польша – русский вопрос потерял свое значение для европейского равновесия. Россия принадлежит отныне скорее Азии, чем Европе».

Это было также то время, когда «союзниками» создавались всевозможные планы дальнейшего разделения России, как, например: объединения Польши с Малороссией; образования конфедерации Прибалтийских государств; создание самостоятельного Кавказа, Дальнего Востока и т. д.

Это было, наконец, то время, когда по улицам Парижа кричали «Les sales russes, ces canailles russes!» и прочие милые эпитеты, столь подходящие к нам, переживавшим тогда ужас большевистского властвования, явившегося следствием того, что мы слишком честно вели войну и не продвигались, по примеру наших союзников, только на полтора метра вперед или назад.

И, по-видимому, генерал Монкевиц вполне разделял вместе с французами их негодование и, возможно, даже, одевшись в модный штатский костюм и ажурные носки, на чистейшим французском языке кричал на улицах Парижа: «Сes sales russes!»

Я думаю, что это было именно так, потому что иначе он не мог бы приехать в Германию и приняться здесь за разрушение работы, направленной к воссозданию великой России только по той причине, что она велась с помощью германцев.

Однако это преступление было фактом, и свидетелями его было все русские офицеры, которые стремились на большевистский фронт в Прибалтике, а потому я могу утверждать, что генерал Монкевиц преследовал тогда не русские интересы. В своей нетерпимости всего германского он дошел до полного абсурда и далеко превзошел в этом направлении самого ретивого француза. Так, например, несмотря на то, что Францией уже несколько месяцев тому назад было заключено длительное перемирие, генерал Монкевиц объявил себя в состоянии войны с Германией, что, однако, не помешало ему спокойно жить в Берлине и посещать самые лучшие рестораны.