Текст книги "Война и мир Дмитрия Медведева"

Федор Лукьянов
МИР ПОСЛЕ ВОЙНЫ: КТО ВЫИГРАЛ В РЕЗУЛЬТАТЕ КОНФЛИКТА?

Федор Лукьянов главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Говорить о том, что августовская война оказала решающее влияние на расстановку сил в мире, – преувеличение. С глобальной точки зрения, она стала развязкой напряжения между Москвой и Вашингтоном, которое накапливалось на протяжении нескольких лет, и продемонстрировала пределы силы США и ту «красную линию», которую Россия готова защищать почти любой ценой. Для позиционирования России как мировой силы, с которой нужно считаться, война имела большое значение.

Соединенные Штаты потерпели обидное символическое поражение, которое предопределило смену их тактики на постсоветском пространстве при следующей администрации. Европейский союз получил репутационные выгоды благодаря активности Франции, занимавшей председательское кресло, однако этот политико-дипломатический успех Европы не был развит в дальнейшем. Сейчас роль ЕС на Кавказе снова незначительна. Китай занял позицию стороннего наблюдателя, по сути не поддержав ни российские действия, ни западную реакцию на них.

Последствия войны показали, насколько узок дипломатический потенциал России и ее способность добиваться своих целей политико-дипломатическими средствами. Отсутствие надежных союзнических отношений проявилось острее, чем когда-либо, хотя изоляции, о которой многие говорили, Москва избежала достаточно легко. Но для создания самостоятельного центра мирового влияния без прочной сети партнерских отношений не обойтись.

Когда грянула война, Дмитрий Медведев попал в ситуацию, к которой он не готовился и которая могла стать для него политической катастрофой. Для молодого (и по возрасту, и по сроку службы) президента всегда и везде трудно принимать решение о применении военной силы, тем более когда речь идет о территории другого государства.

Если бы Медведев позволил заподозрить себя в том, что он растерян, нерешителен и не знает, что делать, его дальнейшие перспективы как лидера оказались бы под большим сомнением. Однако этого не произошло.

Несмотря на некоторое замешательство, неизбежное в такой ситуации, в дальнейшем российские высшие руководители продемонстрировали решимость действовать и отстаивать правоту своих действий.

Кто играл большую роль в дни войны, неизвестно, возможно, что лидером был Владимир Путин, но Медведев избежал главного – восприятия себя как «ненастоящего» руководителя.

По прошествии года можно сказать, что пятидневная война не сыграла какой-то решающей роли для восприятия Медведева на мировой арене. Оно остается примерно таким, каким было до войны. Справедливо или нет, но осетинская кампания воспринимается как кампания Путина.

Итоги августовской войны на формирование многополярного мира не оказали большого влияния, скорее они стали очередным, хотя и довольно ярким свидетельством процесса формирования такого мира. Этот процесс начался не в 2008 году и будет продолжаться дальше. Война и экономический кризис послужили катализаторами.

При этом итоги войны на Кавказе не вызывают особого воодушевления в разных частях мира. Многие представители развивающихся держав и приверженцы реалистической оценки международных отношений выражают понимание, почему произошла эта война, и оценивают действия России как запоздалую реакцию на длительное геополитическое давление извне. Однако одностороннее признание территорий, юридически относящихся к другому государству, не поддерживается никем. Это стало понятно при попытках провести в СБ. ООН приемлемую для Москвы резолюцию в августе 2008 года. Помимо жесткого неприятия российской позиции ведущими западными странами Россия встретила и мягкое нежелание легитимировать итоги войны со стороны незападных стран, не говоря уже о государствах-соседях, которые вольно или невольно примеряли случившееся на себя. В целом я бы не стал переоценивать значение этой войны для общемировой расстановки сил. Скорее она еще раз подтвердила, что расстановка сил сейчас особенно текуча и не зафиксирована.

Параллельно позицию США и ЕС не одобряют достаточно многие, даже в самих западных странах, однако неодобрение западной позиции в данном случае не означает одобрения российской. Страны Азии и Африки воспринимают позицию России как имперскую реакцию, что не может вызывать поддержки в государствах, которые сами имеют традицию антиимпериалистической борьбы.

Кроме того, можно слышать разочарование тем, что Россия резко изменила свой подход к территориальной целостности государств. Позиция Москвы по неприятию косовского сценария пользовалась широкой поддержкой, поскольку строго соответствовала международному праву и была неуязвимой с моральной точки зрения. В случае с Абхазией и Южной Осетией она изменилась на противоположную, и те, кто солидаризовался с Москвой по Косово, оказались в сложном положении.

Если говорить о других регионах, то, например, особого влияния на Ближний Восток я не вижу: там ключевым является палестино-израильский конфликт, который имеет свою логику, весьма далекую от любых постсоветских событий. Россия даже в несколько усилившемся виде не может и не будет играть там роль, аналогичную роли Советского Союза.

Кто выиграл в результате конфликта? Прежде всего это Турция, которая увидела для себя возможность резко повысить активность и присутствие на Южном Кавказе. В выигрыше ли Армения, пока судить трудно, реальных результатов Ереван еще не получил. Скорее можно говорить о повышении веса Азербайджана, которому удается лавировать, а на фоне Грузии выглядеть позитивно в российских глазах. США снизили активность на Южном Кавказе, однако скорее это пауза для переоценки, чем готовность отказаться от вовлечения в дела региона.

Происходит дальнейшая деградация систем коллективной и региональной безопасности, которая началась давно. Системы, соответствующей современным условиям, после конца холодной войны так и не возникло.

Примечательно, что идея Дмитрия Медведева о новой архитектуре европейской безопасности при всей ее неопределенности и непроясненности вызывает интерес в Европе и США. Присутствует подспудное понимание, что система не работает так, как должна, хотя публично это не признается.

Относительно клиентских отношений с США, соответствующие страны поняли, что им нужны формальные гарантии, сам по себе проамериканский курс, даже радикальный, ничего не дает. Все будет зависеть от тех целей и задач, которые для себя сформулируют сами Соединенные Штаты. Страны Восточной Европы и сами постсоветские государства будут прилагать все доступные им усилия, чтобы увеличить вовлеченность Америки в их дела и соответственно в сдерживание России.

Война стала потрясением для НАТО. Репутация НАТО как эффективной организации коллективной безопасности находится под сомнением – прежде всего в странах Восточной Европы, которые так стремились в него вступить. Эпоха механического расширения, которым альянс полтора десятилетия заменял выработку новой миссии и задачи, закончилась. Дальнейшее расширение встречает серьезное противодействие, к которому альянс не готов. Теперь блоку придется искать содержательную миссию, что крайне сложно, учитывая изменение обстановки по сравнению с периодом холодной войны.

Вероятно, НАТО может дрейфовать обратно в сторону европейской региональной организации, оставаясь инструментом США по контролю над Европой, которая более не является основным стратегическим приоритетом. Делать ставку на НАТО как на серьезную военно-политическую организацию Вашингтон, скорее всего, больше не будет, а займется поиском региональных партнеров в соответствующих частях мира.

Если посмотреть на пространство бывшего СССР, то тут элиты постсоветских стран были напуганы произошедшим, поскольку не могли понять, являются ли события в Грузии частным случаем, или отражают новый курс Москвы на восстановление «зоны привилегированных интересов». Дальнейшее развитие событий показало, что без резких импульсов извне Россия действовать так, как она действовала в августе 2008 года, не собирается. Тем не менее курс на «собирание» земель стал намного более четким, хотя и не принес пока реальных результатов.

Говорить о том, что кто-то из постсоветских стран сделал тот или иной выбор после войны, нельзя. Маневрирование – способ их существования, что они и пытаются постоянно делать. Россия не проявляет последовательности, которая убедила бы соседей в наличии у нее четкой стратегии. При этом сближение с другими крупными акторами ограничено объективными возможностями.

Так, Казахстан и страны Центральной Азии неизбежно активизируют свои экономические связи с Китаем, но боятся политического давления и понимают, что Китай ни при каких обстоятельствах не станет давать им гарантии безопасности. А последние могут потребоваться по мере ухудшения ситуации в Афганистане.

Что касается Белоруссии и Евросоюза, то Лукашенко находится в сложном положении. Его личным приоритетом является сохранение власти, а это ему может обещать только Россия, ЕС никаких гарантий давать не может и не будет. Европеизация будет означать подтачивание властной базы Лукашенко. Россия, которая может гарантировать его личное сохранение на посту президента, претендует на реальную власть, а это может привести к разрушению закрытости белорусской экономики для российских денег и влияния. Второй вариант чреват реальной утратой власти, а первый – еще и формальной. Скорее всего, президент Белоруссии будет лавировать и дальше.

Часть I
Война

Джордж Хьюитт (Великобритания)
ГРУЗИЯ – ОШИБКА-1992

Джордж Хьюитт (George Hewitt), профессор Школы восточных и африканских исследований (Центр современной Центральной Азии и Кавказа) Лондонского университета

Ни у кого не было серьезных сомнений с того момента, когда поздно вечером 7 августа 2008 года раздались первые залпы военного конфликта, относительно того, кто возобновил противостояние. Несмотря на все шипение и сопение Кондолизы Райс, министра иностранных дел Великобритании Дэвида Милибэнда, генерального секретаря НАТО Яна де Хоопа Схеффера и полного комплекта лидеров восточноевропейских государств из бывшего коммунистического блока, которые некстати примчались в Тбилиси в бессмысленном порыве продемонстрировать солидарность, ответственность лежит целиком и полностью на широких плечах грузинского президента Михаила Саакашвили.

Саакашвили (слишком предсказуемо) пошел хорошо проторенной тропой своих предшественников (покойного Звиада Гамсахурдиа и Эдуарда Шеварднадзе), развязавших войны 1990–1992 и 1992–1993 годов соответственно в Южной Осетии и Абхазии. Думаю, для анализа этой войны нет необходимости пересматривать стандартные определения «агрессора» и «агрессии» – необходимо лишь, чтобы эти термины применялись должным образом, а не так, как хочется политикам, политтехнологам и комментаторам, у которых имеются проблемы с признанием и реального положения дел, и собственных прошлых ошибок.

Главной из этих ошибок я считаю непродуманное решение весной 1992 года признать Грузию в ее советских границах. По сути, этим решением и обусловлена мантра о необходимости поддерживать территориальную целостность Грузии.

Россия разделяет со всем остальным международным сообществом ответственность за ошибочное признание Грузии в 1992 году. По ряду причин Москва хотя бы имела смелость исправить эту ошибку, а остальной мир так и будет продолжать упорствовать в своем заблуждении,

поскольку Тбилиси нужно заставить выйти из придуманного им мира, заставить начать размышлять о том, как строить зрелые отношения с абхазами и осетинами. И, в конце концов, заставить примириться с тем, что стало реальностью после поражения грузинских сил в Абхазии 30 сентября 1993 года и в Южной Осетии после пятидневной войны в августе 2008 года. Это единственный выход из создавшейся ситуации.

Поверхностная и зависимая от персоналий политика опасна не только на национальном, но и на международном уровне. В 1992 году Запад (ведомый, кстати, тогдашним правительством Великобритании, которое возглавляли премьер Джон Мейджор и министр иностранных дел Дуглас Херд) признал Грузию в пределах ее советских границ. Это решение выросло из опасной комбинации невежества относительно того, что происходило в Грузии, и желания Запада протянуть руку помощи тому, кого его руководители считали близким другом. Речь идет о Шеварднадзе, который получил поддержку Запада после своего внезапного возвращения в бывшую коммунистическую вотчину в марте 1992 года. Тогда он прибыл в Грузию, чтобы возглавить нелегитимную хунту, которая сбросила в январе очень неэффективного, но все же законного президента Звиада Гамсахурдиа.

Во время мирового признания Грузии война Гамсахурдиа в Южной Осетии все еще велась, и последующая жестокая битва состоялась в родном регионе Гамсахурдиа – в Мингрелии, где его сторонники столкнулись с ожесточенным сопротивлением сил хунты. Больше того, нарастало напряжение в Абхазии. Выборы были запланированы на осень. Вместо того чтобы подождать с признанием до объявления итогов выборов и выполнения ряда условий (например, окончания войны в Южной Осетии и Мингрелии; поиска мирного разрешения проблем, которые с 1989 года терзали Абхазию; получения соответствующего демократического мандата на октябрьских выборах), Шеварднадзе привез домой все «морковки» (признание, членство в МВФ, Всемирном банке и, главное, в ООН), сам не сделав ничего в обмен. Последствием этих действий был быстрый ввод войск в Абхазию, который осуществил Шеварднадзе 14 августа в отчаянной надежде, что сторонники Гамсахурдиа сплотятся вокруг грузинского флага против общего врага (т. е. абхазов).

Расчет Шеварднадзе не оправдался и повлек жуткие последствия и для абхазов, и, конечно, для самих грузин. Так что решение о признании, основанное на личностном факторе, и игнорирование реалий страны, которую записала в свои друзья Европа, а впоследствии и даже с еще более серьезными последствиями США, оказалось катастрофичным для всех заинтересованных сторон.

Когда грузины наконец устали от Шеварднадзе и с энтузиазмом приветствовали того, кто отобрал у него власть, Саакашвили, Запад тоже отрекся от бывшего любимчика и в мгновение ока трансформировал свою лояльность «единой Грузии» в новую великую надежду превратить эту республику в «светоч демократии» в Закавказье. Если эксцентричного поведения грузинского президента в течение следующих 4 лет было недостаточно для того, чтобы зародить опасения в оправданности подобной надежды, то ночью 7 августа 2008 года тревога проявилась вполне отчетливо.

Дело в том, что и до августовской войны в этом регионе не было абсолютно никакой стабильности (кроме как в том смысле, что не было никаких перемен). Стабильности не было со времен подписания Дагомысских соглашений, которыми закончилась первая война в Южной Осетии в 1992 году, и Московских соглашений в 1994 году, которыми формально завершилась война в Абхазии. Нельзя забывать, что Грузия пыталась возобновить конфликт с Абхазией в мае 1998 года – были проблемы и с введением чеченских боевиков под командованием покойного Руслана Гелаева в октябре 2001 года (тогда был сбит вертолет Миссии наблюдателей ООН в Грузии, 9 человек погибли), и с незаконным введением Тбилиси войск в верхнюю часть Кодорского ущелья летом 2006 года, на что международное сообщество предпочло снова закрыть глаза. Было бесчисленное множество инцидентов на юго-осетинской границе, но 2004 год принес особенно серьезные опасности. Абхазия же потеряла около 300 человек между 1993 и 2008 годами в приграничных стычках.

Теперь Россия контролирует границы и гарантирует, что больше не будет никакого авантюризма со стороны будущих лидеров Грузии, последовательно некомпетентных. За это население Абхазии и Южной Осетии, естественно, благодарно России.

Два эти региона (вместе с Нагорным Карабахом) должны получить международное признание и гарантии безопасности. И тогда возникнут шесть закавказских государств, а Грузия будет преобразована в сторону большего федерализма. Подлинное представительство получат такие регионы, как Мингрелия, Джавахети, Сванетия, Ачара и другие. После чего следует побудить стороны сформировать что-то вроде экономического союза, который бы очевидно стремился тесно работать с Северным Кавказом (и, таким образом, с Россией). Западным интересам тоже лучше всего отвечало бы должное сотрудничество и дружеские отношения, установленные в регионе, где России и Западу следовало бы действовать вместе и к взаимной выгоде – в конце концов, абхазы ближе к северокавказским черкесам; большинство осетин живут на Северном Кавказе; а лезгины разделены между Азербайджаном и Дагестаном (Российская Федерация) с 1991 года.

Урок этих событий – в том, что государства не должны поспешно формировать альянсы и предоставлять свою поддержку тому или иному режиму или стране, но должны основывать свои решения на тщательной оценке игроков и заинтересованных стран, а потом действовать в интересах всех сторон.

Грузия остается ужасной демонстрацией того, что может случиться, когда решения о том, кого поддерживать и с какими странами обращаться как с «друзьями», бывают основаны на поверхностном знании или игнорировании фактов. Этот принцип нужно применять не только на евроатлантическом пространстве, но и за его пределами. Хотя когда мир стоит перед лицом такого количества проблем в результате того, что человечество делает с планетой, нужно думать, возможно, скорее в категориях уровней кооперации между государственными партнерами, нежели в таких черно-белых категориях, как «друзья» и «враги». Выработка такого мышления должна стать целью все еще молодого XXI века.

Конечно, то что, скажем, странам «Новой Европы» свойственен некоторый антироссийский настрой, совершенно понятно, учитывая их историю. Но ни европейские, ни натовские отношения с другими странами не могут (или не должны) определяться безответственной антироссийской повесткой. Чем скорее государства, о которых идет речь, придут к пониманию того, что движение вперед состоит не в том, чтобы формулировать политику на базе предрассудков холодной войны, тем будет лучше для всех заинтересованных сторон. Поскольку это понимание – в интересах самих этих государств, вряд ли произойдет раскол между ними и США.

Имеется ирония в том обстоятельстве, что перед поездкой в Москву Обама говорил, что премьер Владимир Путин стоит одной ногой в прошлом, когда в такой большой степени политика Джорджа Буша (называть ее «видением» означало бы предоставить ей статус, которому она никогда не соответствовала) была обусловлена мышлением эпохи холодной войны, так широко распространенным в среде неоконсерваторов.

Нет причины для того, чтобы Украина и Грузия не имели близких отношений с Америкой (точно так же они бы проявили мудрость, стремясь достичь таких отношений с Россией). Но надо искренне надеяться, что Обама не повторит одной из характерных ошибок (среди огромного числа прочих) своего предшественника, опрометчиво предоставляя вооружения и поддержку другим странам для вступления в НАТО. Поскольку это противоречит интересам стран НАТО, не говоря уже о вроде бы нарушенном обещании, данном во времена распада СССР, не расширять НАТО до границ России.

Мир стоит перед лицом такого числа проблем в результате того, что человечество делает с планетой, и поэтому настало время, когда государства должны задуматься скорее о сотрудничестве, чем о мышлении в категориях «друзей» и «врагов», будь то в Европе или где-либо еще.

Игорь Джадан
ФАКТОР ПОБЕДЫ – МОРАЛЬНОЕ ПРЕВОСХОДСТВО

Игорь Джадан – политолог, журналист, автор книги «Пятидневная война. Россия принуждает к миру» (М., 2008)

Пятидневная августовская война в Закавказье стала первой для новой России локальной войной, ведущейся за пределами государственных границ. Она обнажила в равной мере как существующие проблемы военного планирования и командования, так и сильные стороны российских вооруженных сил, российского стиля военной политики и ведения войн. Без сбалансированного анализа российского участия в этой войне ответ на вопрос, как Россия смогла одержать столь убедительную победу, был бы невозможен.

Эта война также подняла ряд смежных вопросов: о пределе применимости военной силы и связи факторов «жесткой» и «мягкой» силы, о значении фактора боевого духа и воинской морали в достижении победы, о справедливых и несправедливых войнах, о понятиях «военная агрессия» и «принуждение к миру», о гарантиях соблюдения международных законов поведения по отношения к гражданскому населению в зонах международных конфликтов.

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ В ОКРЕСТНОСТЯХ ЦХИНВАЛА

В теоретических исследованиях, посвященных войне как таковой, принято обычно ссылаться на прусского военного стратега и теоретика фон Клаузевица, который определил войну, как «продолжение политики другими средствами».[1]1
  Клаузевиц К. «О войне».


[Закрыть] Однако справедливости ради разговор о связи войны и политики следует начать с мыслителей древности, в особенности – греческих, мысли которых вольно или невольно повторил и развивал Клаузевиц.

Так, Клаузевиц подчеркивает, что его определение целей войн касается по преимуществу войн между «цивилизованными странами», где цели военных действий могут быть сформулированы лишь одним способом: на рациональном политическом языке. Политические цели такой войны Клаузевиц разделяет на «ограниченные» и «неограниченные». Наиболее радикальная цель войны предусматривает полное политическое уничтожение противника. Поэтому, если рассуждать в терминах современных понятий, такие действия, как геноцид – уничтожение гражданского населения по национальному, религиозному или расовому признаку,[2]2
  «Конвенция ООН 1948 года «О предупреждении преступления геноцида и наказании за него».


[Закрыть] – не могут считаться рациональной целью в войне, ведущейся цивилизованным государством.

На эту разницу между «цивилизованными» и «нецивилизованными» войнами обратили внимание уже древние. Платон, к примеру, выделяет два вида войн.[3]3
  Платон. «Государство».


[Закрыть] Первый вид: войны, ведущиеся одним цивилизованным государством против другого. В данном случае целью войны может быть изменение власти в другом государстве или изменение его политики. Также целью подобной войны может быть смена государственного строя в другом государстве на «более справедливый». Например: демократическое государство может вести войну за свержение тирании и установление в соседнем государстве демократии, поскольку считает, что демократическое устройство более справедливо.

Другое дело, пишет Платон, войны против «варваров». Подобные войны ведутся с целью полного уничтожения врага, захвата населения в рабство либо его истребления. В отличие от греков Клаузевица мало интересовали войны с «дикарями», поэтому в своих теоретических изысканиях он уходит от рассмотрения конфликтов, не укладывающихся в его модель войны между «цивилизованными нациями». Однако конфликты ХХ века, как и первые военные «весточки» нового тысячелетия, значительно обогатили теоретиков эмпирическим материалом, никаким образом не укладывающимся в модель Клаузевица. Если в XIX веке еще могло показаться, что «иррациональные» с точки зрения Клаузевица способы применения вооруженной силы уходят в прошлое, теперь, после серии геноцидов (армян, евреев, цыган, русских в Чечне, народа тутси в Африке и др.), после акций гитлеровских войск СС против славян, политики «выжженной земли» и «ковровых бомбардировок» во Вьетнаме, мы точно знаем, что это не так.

Рассуждая чисто логически, следует допустить, что кроме рассмотренных Платоном двух видов должен существовать по крайней мере еще один, третий, – смешанный: когда одна из сторон в военном конфликте относится к другой как к «цивилизованной» стороне и соответственно ведет себя в принятом Клаузевицем смысле «рационально», а другая сторона, относясь к противнику как к «варварам», стремится к его полному физическому истреблению, включая гражданское население, даже вопреки политическому иррационализму этой цели. Именно такого рода войной, как нам кажется, была Великая Отечественная война: руководство СССР относилось к войне с Германией как к войне с «цивилизованным противником», со страной, в которой власть захватил «несправедливый режим». В то время как гитлеровское руководство вело себя так, как будто имеет на востоке дело с варварами, которых следует в конечном итоге полностью истребить.

КАРТА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

В канве оппозиции между «цивилизованной» и «варварской» войной следует рассматривать и августовский конфликт 2008 года в Закавказье. То, что цели грузинской стороны в этом конфликте далеко выходили за пределы восстановления власти Тбилиси и с самого начала предполагали этнические чистки и массовые убийства гражданского населения, следует из захваченных карт противника и показаний пленных. Вся операция, начиная от варварского обстрела Цхинвала и кончая демонстративным убийством жителей захваченных приграничных сел, была спланирована как акция устрашения, призванная вызвать массовое бегство мирного населения. Отряды грузинской милиции, состоящие из озлобленных, не подконтрольных никаким международным законам и лишенных всяких понятий о человечности банд, должны были «заняться» гражданскими, как только армия подавит очаги сопротивления югоосетинских сил. О возможности подобных планов свидетельствует и вся история грузино-осетинских взаимоотношений последнего столетия, которые характеризуются крайне болезненными эксцессами.

Таким образом, война с точки зрения грузинской стороны носила характер операции по устрашению и истреблению «варваров», якобы незаконно проживающих на грузинской земле. Это отнюдь не было войной за установление некоего «лучшего порядка» или ради ликвидации несправедливого устройства в платоновском смысле.

Это также не было похоже на войну ради «политического уничтожения», поскольку истребление гражданского населения выходит за рамки и такой, наиболее радикальной с точки зрения Клаузевица, войны.

Отсюда вывод: нападение грузин на Южную Осетию не было ни рациональным, ни сколь-нибудь эффективным «продолжением политики другими средствами», иначе мы и геноцид, и массовые политические убийства в Камбодже времен красных кхмеров должны были бы считать следствием рационального расчета. Однако это не так: здравое политическое мышление стремится к власти над людьми, а не к их уничтожению. Власть, уничтожающая подданных ей или менее того – не стремящаяся к сохранению и даже увеличению количества подданных, – не есть разумная власть, поскольку подрывает свою собственную основу. И мы воочию могли наблюдать катастрофу и разрушение режимов, жестоко и расточительно относившихся к своим гражданам либо замахнувшихся на геноцид.

Россия же, наоборот, рассматривала свое последнее вмешательство в Закавказье именно как военное столкновение с армией «цивилизованного» и даже дружественного народа, попавшего волей случая и вследствие собственных ошибок под «плохое» управление. Таким образом, мы должны констатировать, что со стороны России война с Грузией была вполне рациональной акцией, имеющей ограниченные и вполне политические цели, именно что «продолжением политики военными средствами» по Клаузевицу, цивилизованной войной с целью навязывания своей собственной воли и устранения «плохой политики» – в платоновском смысле слова.

Также в ныне общепринятых терминах основоположника международного права Гуго Гроция российское вмешательство вполне укладывалось в определение справедливой войны как войны, начатой в ответ на агрессию: «В случае нападения на людей открытой силой при невозможности избегнуть иначе опасности для жизни дозволена война, влекущая даже убийство нападающего».[4]4
  Гроций Г. «О праве войны и мира». Цит. по: В. И. Боев, М. А. Кочубей, А. П. Новиков. «Война и уголовный закон», Москва, 2009.


[Закрыть] Как мы знаем, большинство жителей Абхазии и Южной Осетии – российские граждане.

Подобные соображения можно было бы рассматривать как голую теоретизацию и морализирование, если бы не была раскрыта их связь с ходом и результатом разбираемого военного конфликта. В данном случае связь вполне очевидна: асимметрия намерений породила столь значительную асимметрию моральной оценки, что это не могло не сказаться на боевом духе и в конечном итоге – на результатах этой войны.

Без учета роли морального фактора блестящая победа русского оружия выглядит как чудо, «ошибка природы». Действительно, по своему оснащению части Северокавказского военного округа, принявшие участие в операции, существенно уступали грузинской армии. У россиян практически не было средств ведения войны в ночных условиях, целый класс боевой техники – беспилотные летающие аппараты – полностью отсутствовал, бронетехника уступала по качеству прицелов, а связь между подразделениями была организована на допотопном уровне. Активность российской фронтовой авиации была затруднена действиями ПВО Грузии, а также отсутствием четкой линии фронта и технической отсталостью российских систем целеуказания.

По части оперативного планирования и командования дело обстояло получше, однако и в этой части грузинская сторона россиянам не уступала. Известно, что военную операцию разрабатывали специалисты, прошедшие подготовку в западных военных академиях, либо, по другим сведениям, в разработке операции приняли прямое участие западные и израильские военные советники. Таким образом, в состоятельности военного командования Грузии нет причин сомневаться. Наоборот: действия ряда подразделений Российской армии свидетельствуют о слабостях командования. Так, из-за просчетов разведки и охранения одна из российских колонн по дороге к Цхинвалу попала в засаду и понесла чувствительные потери. Развертывание прорвавшихся российских подразделений в осажденном Цхинвале было замедлено из-за плохой ориентации на местности и слабой координации с местными подразделениями РЮО.

Не было также никакого преимущества российской стороны и в численности непосредственно участвовавшей в боевых действиях группировки. Таким образом, ни сравнительные численные, ни качественные параметры «жесткой силы» не раскрывают причин той блестящей победы, которая без сомнения была одержана Россией и ее союзниками в этой войне.

Как нам представляется, ответ следует искать в сфере духа. Если цели русского солдата, пришедшего на землю Южной Осетии и Абхазии, как и цели военнослужащих двух независимых республик, были совершенно ясными и оправданными с точки зрения господствующей системы ценностей, то цели грузин, пришедших на осетинскую землю, были откровенно преступными. И грузинский солдат в большинстве своем это прекрасно понимал. Отсюда и трусость грузинских захватчиков, многие из которых стремились сбежать или сдаться в плен при виде первых серьезных потерь. Явная антигуманность грузинской операции отнюдь не придавала грузинскому солдату достаточной мотивации, чтобы рисковать своей жизнью.