Текст книги "Синий шихан"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В юрте Куленшака на кошмах сидели Василий Кондрашов, Тарас Маркелович Суханов и Петр Николаевич Лигостаев. Пили кумыс. Петр Николаевич работал на прииске по доставке леса, сначала – возчиком, а потом Тарас Маркелович, заметив честного расторопного казака, назначил его заведующим лесным складом. Дома в хозяйстве управлялись мать и сноха. Сын Гаврюшка готовился на действительную службу. На складе Петру Николаевичу помогала грамотная и смекалистая Маринка. Она могла выписать накладную, отпустить лес, подсчитать прибывающие грузы. Всему этому ее научил Василий.

– Никто мне о самородке не докладывал, – поставив на скатерть деревянную чашку с кумысом, сказал Суханов.

– Я тоже узнал случайно, под большим секретом, – продолжал Василий. – У нас столько этих секретов… А известно вам, Тарас Маркелович, что бывший войсковой старшина Печенегов секретно выменивает золото на спирт, а помогает ему Мартьянов?

– Это я знаю… Только поймать надо с поличным, – мрачно ответил Суханов.

– Я уже докладывал вам, Тарас Маркелович, что скоро наступают сроки платежей за оборудование золотопромывательной фабрики на Родниковской даче. Суммы огромные, а в царстве господина Шпака пока темно, ничего не блестит.

– Там и никогда не заблестит… Сам не пойму, как случилось, что при повторной проверке намыли тогда богатую пробу. Сейчас все изрыли, а толку мало. Самая бедная дача.

– Значит, закрывать… а как же убытки? – спросил Петр Николаевич. Он уже порядочно освоился на прииске и был в курсе многих дел.

– То-то и оно, что убытки, – подтвердил Суханов. – Я тогда говорил братцам. Да разве им втолкуешь! С Иваном сладу нет. Пьет. Если правду сказать, так нами не хозяева управляют, а госпожа Печенегова. Хоть бы Авдей скорее приехал. Он хоть подлец, да умен.

В приоткрытой двери юрты показалась Маринка. Она была в широких шальварах зеленого цвета, в белой тонкой косынке, завязанной на затылке тугим узлом; вдоль стройной спины на васильковой кофточке лежала заплетенная коса.

– Вы здесь, тятя? Выдьте-ка на минутку, – сказала она рассеянно.

– Да ты зайди, – проговорил Петр Николаевич. – Чего в дверях-то стоишь? Случилось что-нибудь?

– Посидите с нами, молочка выпейте, – предложил Суханов. – Ну как, наездница, приз нам выиграешь? Я на тебя поставлю, – весело добавил Тарас Маркелович.

– Не знаю, – тихо ответила Маринка, перешагивая через порог. Движения ее были вялы, осторожны, точно она боялась, что не удержится на ногах и упадет на кошму. Смуглые щеки горели возбужденным румянцем, яркие черные глаза подернулись влагой и странно блестели.

Петр Николаевич сразу угадал, что с дочерью случилось неладное; вытер густые вислые усы чистым холщовым платочком и приподнялся.

– Может, с конем что? – спросил он с тревогой в голосе.

Маринка отрицательно покачала головой, повернувшись, вышла. Следом за ней направился и отец.

Пропустив Маринку и Петра Николаевича, вертевшийся около двери Кунта заглянул в юрту. Увидев Кондрашова, крикнул:

– Здравствуй!

– А! Кунта! Здравствуй, здравствуй! – повернув голову, ответил Василий. С Кунтой они были давнишние приятели. Когда Василий жил у Кодара, Кунта носил ему кумыс и не раз бродил с ним по степи. Вместе ловили рыбу в реке и озерах. Василий тогда купил ему перочинный нож в подарок и русскую рубашку. До этого у Кунты рубахи не было, он надевал бешмет или баранью шубу на голое тело.

– Откуда знаешь черномазого-то? – спросил Суханов, с любопытством посматривая на загорелого мальчишку в синей сатиновой рубахе. Кунта уже успел забежать к матери и надеть чистую рубаху.

– Тут у меня друзей много… Жил с ними, а Кунта меня лечил. Садись, Кунта, пей кумыс.

– Спасибо. Я постою немножко, – искоса посматривая на незнакомого бородатого старика, робко проговорил Кунта.

– Садись! – решительно сказал Василий и потянул Кунту за пеструю штанину. Снял с него грязную тюбетейку, погладил ладонью по стриженой голове и, усадив рядом с собой, добавил: – Это же братишка нашего знаменитого Мурата!

Кунта одной рукой неловко потянул к себе наполненную кумысом деревянную чашку, другая его рука была сжата в кулак. Чашка была большая, широкая, и поднял он ее не сразу. Василий заметил это и спросил:

– Что это у тебя в руке-то?

– Денга тут у меня, – смущенно ответил Кунта и показал Василию два медных пятака.

– Ну и положи их, никто не возьмет. Кармана нет?

– Нету кармана. В тюбитяй положим… – Кунта бережно положил пятаки в перевернутую тюбетейку.

– Кто тебе денег-то дал? – спросил Тарас Маркелович. Бойкий, но вежливый мальчишка ему понравился.

– Мой брат дал, – охотно ответил Кунта. – Мой старший брат теперь богатым человеком стал. Много денга нашел. В кармашке у него брянчат много денга. Он мне показал вот столько… – Кунта поставил чашку на скатерть и сложил ладони в пригоршню. – Очень много денга у моего старшего брата.

Суханов и Кондрашов переглянулись.

– Вот тебе и секрет, – проговорил Суханов. – Значит, богач твой брат?

– Ба-алшой богач! Я тоже стану скоро богатым человеком, – сказал Кунта, потягивая кислый кумыс.

– Как же ты думаешь разбогатеть? – сдерживая улыбку, спросил Суханов.

– Сегодня выиграю белого верблюда… пахать на нем буду, просо сеять.

– Вот оно что! – кивая головой, сказал Василий. Лотерею с белым верблюдом он видел и понял, на что рассчитывает пастушонок.

– Такой красивый верблюд! Он так шибко бегает! – восторженно воскликнул мальчик. Глаза Кунты загорелись.

– Нет, малый, верблюда ты не выиграешь, – сказал Василий. – Лучше на эти деньги конфет купи.

– Зачем мне брюхо набивать сладким? Когда стану богатый, буду есть сладко, а сейчас мне нужно выиграть верблюда!

– Нет! Не попадет тебе верблюд, – решительно заявил Василий.

– Почему не попадет? Обязательно мой будет! Раз Кунта говорит, значит, он правду говорит!

– Пустышка тебе попадет – вот и все.

– Я сам буду бумажку тянуть! Я видел, как одна старуха большой ножик вытянула, а парень – самовар. Мой старший брат тоже самовар хочет выиграть. Зачем же я буду пустую бумажку тянуть? Что, Кунта глупый, как баран? – с досадой в голосе говорил мальчик.

– Как раз и вытянешь пустую, – подтвердил Суханов.

Сколько ему ни растолковывали, сколько ни убеждали, Кунта твердо стоял на своем.

– Да у тебя и денег-то мало, – взяв тюбетейку с пятаками, заметил Василий.

– Мало, конешно. – Кунта нехотя поскреб пальцем за ухом. – У матери просил, не дает… Тоже говорит, что это глупости. Не понимает, что я выиграю нара, – добавил мальчик и огорченно вздохнул.

– Ну что ж, делать нечего, придется помочь. – Тарас Маркелович порылся в кармане и бросил обрадованному Кунте полтинник. – На твое счастье, сынок! Может, пофартит, чем черт не шутит.

– Тогда надо идти всем вместе! – сказал Василий.

Допили кумыс, вышли из юрты и направились к лотерее.

Сквозь шумную толпу прорывался легкий ветерок. Ржали кони, кричали люди. Серые юрты окутывал дым. Пахло конским потом, жареным салом и вареной бараниной.

Петр Николаевич и Маринка стояли у коновязи, где был привязан знаменитый Ястреб, и о чем-то тихо разговаривали.

– Ну ладно, дочка, раз неможется, не скачи, – говорил Петр Николаевич. Маринка была чем-то сильно взволнована, но объяснить причину волнения не хотела. – Значит, мне придется, – добавил Петр Николаевич. – Лошадь выхожена, приз верный, так я думаю.

– Поезжайте. Только вес у вас тяжелый, тятя. Это для Ястребка непривычно будет. Да и сбросить он может, вы же его норов знаете, – холодно и безразлично ответила Маринка, стараясь не смотреть на отца.

Сегодня во время проездки она встретилась с Микешкой. Они поздоровались и поехали рядом. Оба растерянные, обрадованные и в то же время смущенные. Микешка крепко держал поводья. Надвинув на лоб до темных сросшихся бровей новую узорчатую тюбетейку, он молча смотрел на острые концы вздрагивающих конских ушей. Маринка, слегка повернув голову, разглядывала коричневое лицо Микешки с пушком пробивающихся усов на утолщенных губах, поджатых в виноватой улыбке. Что-то новое, чужое было во всей его внешности. Одет был ее старый товарищ в голубую рубаху, в суконные шаровары, в платовские сапоги и, по мнению Маринки, выглядел этаким станичным женишком из богатенькой семьи, приехавшим высмотреть богатенькую невесту.

– Ну как живешь, Микеша? – спросила Маринка и сразу же почувствовала, что не с этого бы нужно начать разговор. Укоротив быстрый шаг Ястреба, добавила: – Ты сердишься на меня?

– Да нет, не сержусь, чего там. Я уже давно забыл, – солгал Микешка. Случай в степи, когда она прогнала его с телеги, он вспоминал с обидой и до сего времени так и не понял, за что рассердилась тогда Маринка.

– А я вот не забыла. Ты не сказал все-таки, как живешь-то. Видно, неплохо. Научил свою Дашу верхом ездить? – не скрывая жгучей ревности, проговорила она сердитым голосом.

– Да я всех, кого хошь, могу научить. А тебя не научил ковры ткать Кодар? – резко повернув голову, спросил Микешка.

Маринка, словно от толчка в спину, качнулась в седле и побледнела. Она не сразу нашлась с ответом. А Микешка продолжал хлестать ее словами:

– Люди видели, как ты с ним под вязом калякаешь. Да и за Уралом встречались. Все ведь знают и разное говорят, да еще такое! А я и не виню тебя! Возьми да всем назло выйди за него замуж, ежели он тебе люб, как это моя мать сделала. Теперь другие времена. Камшат по всему аулу разболтала, что Кодар тебя на ковре разрисовал в казачьих штанах с лампасами.

– А я-то тут при чем? – с дрожью в голосе выкрикнула Маринка.

– Этого я не знаю, кто тут при чем, – жестко отрезал Микешка. – Я вот скоро женюсь на Даше. И тебе нравится Кодар. Ну и ладно. Значит, и не трогай других.

Микешка рванул поводья, подняв на дыбки крупную горячую лошадь, и галопом поскакал к ближайшим юртам, оставив Маринку в смятении.

Глаза ее, наполненные слезами, ничего перед собой не видели. Все сказанное Микешкой тяжким грузом легло на сердце. А ведь в книжках, которые она читала, рассказывалось, как легко и радостно любить. Где же она, эта радость, где та любовь, когда прыгать хочется от счастья? Может быть, у той девушки Гульбадан, которую вел тогда свекор на волосяном аркане? Маринка встретила ее сегодня около одной из юрт, у костра, с деревянным черпаком в руке, с темными пятнами на полудетском, исхудалом лице. Она еще сама ребенок и ждет ребенка. Страшно! А может быть, хорошо? И вдруг Маринка почувствовала, что все ее горячее, сильное тело хотело материнской боли, страдания и радостей… И никого ей больше не нужно… И не до скачек ей было сейчас.

Поговорив с отцом, девушка ушла на берег лимана и спряталась в кустах. Многое ей нужно было продумать, многое решить.

Тихо на берегу степного лимана. Невысокие волны рябят голубую воду, лениво качается брошенная кем-то старая верша, со свистом проносятся остроносые чайки и юркие стрижи. На противоположном берегу, как черные глаза, виднеются их гнезда, они уходят глубоко в яр. Молодые стрижата уже оперились, окрепли и скоро улетят в далекие края. А давно ли аульные и станичные мальчишки лазили в норы за стрижиными яйцами? Быстро пролетело лето, так же быстро прошло ее детство, радостное, беспечное.

Тепло, любовно, с хорошей улыбкой смотрели люди на красивую черноглазую девочку. А теперь? Офицерик Печенегов при встречах всегда норовит ущипнуть, прикоснуться к ней длинными потными пальцами. А того заграничного гостя ей пришлось однажды плеткой отхлестать, чтобы не лез с поцелуями. Только один Кодар смотрит на нее совсем иначе. Вчера приехала она с отцом с прииска, вошла в горницу, где домашние пили чай, а с ними – Кодар. Совсем не ожидала она этой встречи, смутилась. Сидя за столом, она украдкой посмотрела на гостя и поймала его взгляд и скрытую грусть в нем. Его напряженный взгляд волновал девушку, внушал робость, но он был чист и приятен Маринке.

– Что это, Маринка, Кодар-то золотом, что ли, расписанный? – когда после чая уехал гость, съязвила сноха Стеша.

– Каким таким золотом? – рассеянно спросила Маринка. Она не сразу поняла насмешливый вопрос Стеши.

– Ты сегодня глаз с него не спускала… Приворожил он тебя, что ли?

– Ты что это говоришь? Что ты говоришь?! – крикнула Маринка. Слова Стеши обожгли ее стыдом и страхом.

– Что ты так кричишь-то? Господи! Ничего я такого не сказала. Все заметили, да и в станице судачат, – не глядя на золовку, проговорила Стеша.

– Ну и пусть судачат! Пусть! – зло, сквозь слезы выкрикивала Маринка. – А ты мне этого говорить не смей! Не смей! – Круто повернувшись, ушла в горницу и прилегла на любимое местечко за печь, на разостланную кошму. В спальне, за тонкой перегородкой, отдыхали отец с матерью. Они тихо разговаривали. Маринка услышала их разговор.

– Говорю тебе, неладное с ней творится, – запальчиво шептала мать. – Молчит все… а сегодня…

– А вы поменьше к ней приставайте. У нее свое дело, девичье, да и мне она заправская помощница, – со вздохом ответил Петр Николаевич.

– Я совсем другое хочу сказать! Может, мне померещилось.

– Что тебе померещилось?

– У меня и язык не поворачивается. Подумать страшно…

– Да что ты, мать, пугаешь меня? Говори толком, – в полный голос сказал Петр Николаевич.

– Приветили мы Кодара-то на свою голову, вот что я тебе скажу. Да неужели ты ничего не заметил? Тут и объяснять нечего. Он на нее, как дикий зверь, смотрит, а ей это нравится. Да это ить бог знает что такое! Может, ты с ней поговоришь?

– Ну, это ты оставь. Тебе на самом деле померещилось. А мне и неудивительно! Девка видная, на нее многие так смотрят. Не трогай ты ее, мать, лучше будет. Она умнее нас с тобой, сама разберется, и страхи твои напрасные.

«Милый вы мой тятька», – прошептала Маринка. Больше она не могла слушать; стараясь унять дрожь во всем теле, сползла с кошмы, крадучись вышла из горницы. В огороде она как потерянная долго стояла среди созревающих дынь и арбузов, нагнувшись, машинально пощелкала пальцем глухо зазвеневший арбуз, сорвала его, села в тени высоких подсолнухов, ударила арбуз о твердую землю. Брызнув кровавым соком, он разломился надвое. Маринка взяла розовую сердцевину, стряхнула желтые семечки и начала есть. Ела она нехотя, вяло шевеля опущенными ресницами. «Значит, все заметили, все узнали, – подумала она с горечью. – А может быть, выйти за Микешку, и все тогда кончится? Микешка старый, верный товарищ, он все поймет, потому что любит».

Так решила вчера Маринка, а сегодня… Нет уже верного товарища. Женится ее друг Микешка. У Маринки защемило сердце. Ускакал Микешка и, казалось ей, увез с собой навсегда их радостную, счастливую дружбу…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пережевывая кем-то подсунутую лепешку, верблюд с медлительным спокойствием поворачивал шею и равнодушно смотрел на табунившихся вокруг людей.

Зажав в кулаке серебряный полтинник и два пятака, Кунта, работая локтями, старался пробиться к лотерейному столу, но это ему не удавалось.

Разглядев верблюда и узнав, что он разыгрывается в лотерее, кочевники лезли за пазуху, доставали завернутые в платки деньги, протискивались к столу. Они косились на соблазнительно блестевший самовар, на двуствольное ружье, на дешевые седла и уздечки, но главной приманкой оставался верблюд.

Стоявшие неподалеку Василий Кондрашов и Тарас Маркелович видели, как Кунта несколько раз вылетал из толпы и снова разъяренно бросался штурмовать крепость из потных человеческих тел.

В толпе маячила высокая костлявая фигура Спиридона Лучевникова. Хватая его за суконные штаны, сын его Степка, хныча, просил:

– Верблюда хочу или самовар, тять.

– Ишь чего вздумал! Тут бы хоть уздишку какую выхватить, а он верблюда, – ворчал Спиридон.

– Дай полтинник, тятя! – скулил Степан. – Я, может, седло выиграю.

– Ты не реви! Ей-богу, выпорю! – поворачивая к сынишке багровое лицо, грозился Спиридон.

Кунта склонив головенку, как упрямый бычок, пытался пролезть вперед.

– Ты, бусурманенок, чего толкаешься! В карман хочешь залезть! – схватив Кунту за ухо, крикнул Спиридон и вытащил мальчика из толпы.

Кунта дернулся, изгибаясь всем телом, крикнул:

– Пусти! Пусти!

Василий шагнул вперед, подавляя вспыхнувшую злость, глуховато сказал:

– Ты, казак, не трогай его!

– А ты откудова взялся, заступник? Он меня в бок пырнул, мальчишку мово чуть с ног не сбил! Да еще в карман норовит!

– Ну, это ты врешь, казак. Мы рядом стоим, все видели, – возразил подошедший Суханов.

– Зачем ухо держал? Неправду говоришь! – потирая раскрасневшееся ухо, кричал Кунта. – Я тоже верблюда хочу! Мой будет он, понимаешь? Я на нем пахать буду! Понимаешь? Зачем уха дергаешь?

– Ишь ты, змееныш какой! Твой будет! – Спиридон громко расхохотался. – Тоже нашелся. И глаза-то как у волчонка.

– Напрасно ты, казак, обижаешь парнишку… ведь сегодня мусульманский праздник, ты сам сюда в гости приехал, – убеждающе сказал Василий.

– Тоже понаехали сюда всякие, – оглядывая городскую одежду Василия, проворчал Спиридон, отходя в сторону. – Идите, идите, ежели у вас денег много.

– Не стоит, Кунта, покупать билет, проиграешь, лучше купи гостинца, – сказал Василий.

– Зачем гостинца – вот верблюд! Мой будет! Мой!

Кунта говорил так убежденно, что Василию ничего не оставалось, как помочь ему пробраться к столу.

Кунта, бурно дыша, кинул на стол, за которым сидела Зинаида Петровна, серебряный полтинник и вытер рукавом рубахи загорелое черномазое лицо. Ярлычки лежали в кожаной седельной подушке, завязанной тонким сыромятным ремешком. Только с угла было оставлено отверстие, куда нужно было опустить руку. Кунта неторопливо засучил рукав.

– Что хочешь выиграть, мальчик? – спросила Печенегова.

– Верблюд, – бойко и уверенно ответил Кунта.

Толпа вздрогнула от взрыва веселого хохота. Раздались крики:

– А ну, давай! Тяни! Валяй, чернявый! На счастье!

Кунта сунул руку в отверстие подушки, посматривая возбужденно блестевшими глазами на жующего верблюда, осторожно скреб пальцами внутри кожаной подушки.

– Можно брать только один, – показав палец, предупредила Зинаида Петровна.

Но пастушонок, казалось, ничего не слышал. Он быстро выхватил из отверстия руку и разжал ладонь. Там лежала свернутая в трубочку бумажка. Печенегова протянула руку, но Кунта мгновенно крепко сжал ладонь в кулак и хотел выскользнуть из притихшей толпы. Поднялся шум.

– Покажи, покажи! Чего досталось?

Кунта, круто повернувшись к Василию, сказал:

– Тебе одному покажу… читай!

Кондрашов развернул ярлычок и громко прочитал:

– «Только счастливому может достаться этот белый верблюд. Кличка ему – Лебедь».

Толпа на минуту замерла, а потом заорала, засвистела, заулюлюкала.

– Выиграл! Молодец! Выиграл!

Василий подхватил пастушонка на руки, поднес к верблюду и посадил верхом.

– Это мой брат! Мой брат! – растолкав людей, подбежал Мурат и деловито подал обалдевшему от счастья Кунте поводья. Натянув поводья, тихим шагом Кунта тронулся с места. Люди, радостно крича, махали шапками, тюбетейками, малахаями. Счастливец Кунта возвышался над ребячьей оравой, над белым хороводом байских юрт, опоясанных волосяными арканами на узорчатых кошмах. Сопровождаемый толпой, он ехал мимо дымных очагов, где варились барашки, жарился кавардак из жирных почек, печенки и легких. Привязанные у коновязей аргамаки, встревоженные шумом, высоко вскидывали косматые головы. Такие же, как и он, чумазые ребятишки бежали вслед, кувыркались в сухом вытоптанном ковыле, кричали:

– Посади, Кунта! Дай разок проехать!

– Отрежь кочку, бешбармак варить будем!

– Посмотри, Кунта, у твоего верблюда одна нога кривая, хромой, тощой!.. Ха-ха-ха!

Но Кунта, казалось, ничего не слышал; прижимая к теплым бокам верблюжонка голые пятки, он припустил рысью. Раскачивая мягкой кочкой, верблюд пошел плавной и ровной иноходью, оставляя орущих мальчишек далеко позади.

– Счастливым оказался ваш полтинник, Тарас Маркелыч, – сказал Василий.

– У меня рука легкая, да и дал не жалеючи, – поглаживая широкую бороду, ответил старик и улыбнулся доброй, приветливой улыбкой.

– Это хорошо, когда не жалеючи, – задумчиво сказал Василий.

– Двум брательникам привалило счастье: один самородок нашел, другой верблюда выиграл, вот как, – проговорил Суханов.

– Это еще маленькое счастье: может быть, они до настоящего доживут.

– Значит, есть впереди настоящее? – прищурив пытливые глаза, спросил Тарас Маркелович.

– А как же! И не так уж далеко.

– Тебе-то откуда известно?

– Слыхал от надежных людей.

– Не от беглых ли, которые по тайге да по степям бродят, а ты их подбираешь да на прииск пристраиваешь? Я тоже таких немало встречал, всякие разговоры слышал о счастье, только покамест не видно его что-то.

– Как говорится, поживем – увидим, – желая переменить разговор, сказал Кондрашов.

Но Суханов продолжал:

– Ты лучше со мной напрямки говори, Василий Михайлович. Вокруг да около ходить не люблю. Так и тебе скажу… Пристав Ветошкин очень тобой интересуется, меня несколько раз пытал, со Шпаком тайную беседу вел в доме Печенеговой. Микешкина невеста подслушала и мне рассказала. Такие, значит, дела.

– О чем же он вас расспрашивал?

– Известно, чем занимаешься, как себя с рабочими ведешь, почему я тебя на работу принял, хозяев не спросил… и так далее… Ну, а я ему ответил, что мне честные и умные помощники нужны, поэтому и принял. Может, ты раньше человека убил, но это не мое дело.

– Спасибо, Тарас Маркелович!

– Не на чем… Осторожен будь, ходи да назад оглядывайся, – по-отечески строго предупредил Суханов. Помолчав, добавил: – Я это к тому говорю; что мне будет жалко, если что с тобой случится. Ежели я сначала ошибся, за полицейского шептуна тебя принял, то после понял, кто ты есть. Был на каторге? Был. Знаю. Политических уважаю, люди они твердые, напористые, своего добиваются. Может быть, и добьются, не знаю… Помоги мне. Петр Эммануилович вредную линию гнет… Золотопромывательная фабрика много капиталу съела. Ее надо на другое место переносить. Я хоть и не бухгалтер, но в уме и на бумаге хорошо считать умею. Вчера Шпака уличил, к стенке припер. Крутится, как змея под вилами… Понимает, что меня обмануть трудно. Я ему напрямки высказал, что кредиты, которые он раздобыл, задушат дело. Он, пожалуй, умышленно это делает, чтобы «Зарецк инглиш компани» дать возможности ввести в наше дело капиталы. У них одно желание: вложить в дело Степановых свой пай, прижать нас, а потом и совсем проглотить. Об этом мне еще Авдей Доменов сказал, да вот уехал, куролесит, старый черт!

– Напрасно вы с ним откровенничали, Тарас Маркелович, – огорченно сказал Василий.

– Почему напрасно? Я уже предпринял кое-какие шаги, чтобы свалить его. Я его не боюсь.

– Он так просто не уйдет. Все дело в Печенеговой. Она имеет влияние на Ивана Степанова. А он окончательно пьяницей стал. Они его сознательно спаивают. Вы инженеру открыли карты. Могут дать вам отставку. А тогда они введут здесь белозеровский режим.

– Как же могут дать отставку? Я им дело поставил, миллионерами Степановых сделал, а Шпак – мошенник, прохвост! Меня Доменов правильно предупредил, присматривать за ним велел, я и присмотрелся, на чистую воду его вывел. Ивану сказал, а он мне не верит.

– И не поверит. Он Печенеговой поверит, она его любовница, а с инженером они нашего хозяина обирают и денежки делят. Вы, Тарас Маркелович, слишком честно и просто рассуждаете.

– А как же иначе я должен рассуждать? Наплевать, что мне хозяин не верит! Мы найдем доказательства и сообщим в горный департамент. Там разберутся. Добыча золота – дело государственное! Сочини-ка ты такую бумагу, и пошлем. А Шпака я прогоню, с ним все ясно.

– Это для нас с вами ясно… А он будет доказывать, что это общая ошибка. Бумагу мы с вами напишем и пошлем, приедет комиссия, начнется казенное крючкотворство. Пока это дело разбирается, Степановы нищими окажутся, а рабочие разбегутся.

– До этого никто не допустит. Тут золота на сто лет хватит.

– Вот и привлекут заграничные капиталы, как в Сибири на Ленских приисках.

– Костьми лягу, а делу погибнуть не дам, – взволнованно сказал Суханов.

Они медленно шагали к белым юртам, за которыми всадники готовились к предстоящей байге и козлодранию.