Текст книги "Непрерывность"

Беззвучные судороги вдруг огласил не то рык, не то хрип, не то кашель, еще и еще. Мужчина стал извиваться в бессмысленных конвульсивных движениях, попытался сделать вдох, что тут же вызвало кашель, хрип и рвоту. Я быстро перевернул его на живот. Он пытался сделать глубокий вдох, который тут же прерывался забойным кашлем. Я несколько раз ударил его по спине. Движения стали более осмысленными, кашель менее хаотичным и все больше напоминающим дыхание.

– Живой, – с внутренним облегчением подтвердил я очевидное. – Что сказали в скорой? – спросил я женщину, больше для уверенности, что она нормально объяснилась с диспетчером, и помощь в пути.

– Сказали, что скоро приедут, – ответила она неожиданно спокойно. Я поднял глаза. Женщина смотрела на меня широко открытыми глазами, и ее взгляд был так же обнажен, как и ее тело, в нем было спокойствие, никакого испуга. Я почувствовал внутреннее замешательство, и не от того, что на расстоянии вытянутой руки от меня сидела красивая незнакомая голая женщина и я невольно должен был смотреть на нее, а именно от ее взгляда – спокойного и уверенного. И я поспешил вывести себя из этого замешательства:

– Ну тогда, русалка, накинь на себя что-нибудь, раз они «скоро приедут».

– Он умрет? – спросила она, не сдвинувшись с места.

– Не сегодня и не в моем озере, – ответил я.

Мужчина лежал на животе и тяжело дышал, постанывая и перебирая руками и ногами. Теперь надо ждать приезда скорой. Женщина встала, стряхнула песок с колен, повернулась ко мне спиной и спокойно, уверенно, не стесняясь своей наготы, пошла к одежде. Я смотрел в спину этой молодой женщине, уходящей в темноту: стройные ноги, ягодицы двигаются в такт шагам, тонкая талия, темные волосы чуть выше лопаток, спина, отражающая лунный свет, словно зеркало.

Я замер, загипнотизированный этим отраженным лунным светом. Она подошла к горке одежды, присела на колени, нашла, что ей было нужно, затем встала, подошла к воде, чуть вошла в нее и, стоя в воде, надела трусики и потом – шорты. Так же спокойно двигаясь, она вышла из воды, вернулась к одежде, нашла бюстгальтер, привычным движением продела руки в лямки и застегнула его.

Гипноз прервался звуком далекой сирены – скорая. Я посмотрел на мужчину, он по-прежнему шумно дышал и шевелил конечностями. Я наклонился к нему, положил руку на плечо:

– Ты меня слышишь?

Он неопределенно качнул головой, то ли да, то ли нет, но это был ответ.

– Дыши, друг, дыши, постарайся расслабиться и дыши, помощь близко.

Женщина вернулась к нам уже одетая, майка была совсем в обтяжку, коротенькая, и ее обнаженный живот разделял майку и совсем коротенькие шорты, которые больше напоминали набедренную повязку.

– Как он? – спросила она тихо.

– Живой, – ответил я. – Что случилось в воде?

– Мы отплыли совсем недалеко, и, как я уже говорила, он вдруг захрипел, стал хвататься за меня и уходить под воду. Я испугалась.

– И правильно сделали, что испугались. Он хорошо плавает?

– Очень. Почти каждый день ходит в бассейн. Я не понимаю, что произошло.

– Скорее всего, сердце. Инфаркт. На инсульт или эмболию не похоже – все конечности двигаются, раздышался. Скорая совсем близко. Вы посмотрите за ним, я тоже пойду оденусь.

Широкая асфальтированная дорожка шла от пляжа к парковке, расположенной на площадке в лесу, выше озера. С этой стороны и должна прийти помощь. Сирена была слышна все громче, она рвала на части тишину, звуковые колебания расшатывали покой вокруг озера. Воздух, казалось, начал двигаться в такт визжащей сирене, и если бы это не был знак приближающей помощи, звук мог бы показаться отвратительным, раздражающим. Наконец, сирена затихла, и звук словно перешел в состояние света: белая вспышка пробежала по дорожке, шарахаясь от куста к кусту, нарастая в своей интенсивности.

Без сирены стал отчетливо слышен шум мотора. Скорая прибыла на стоянку. Свет фар очертил полукруг и погас – машина развернулась каретой к пляжу. Стоянку не видно за деревьями и кустами, но она совсем недалеко, было хорошо слышно, как мотор стал работать тише – машина скорой помощи остановилась. Еще минута, и вот три темные фигуры, ярко сверкая качающимися в такт быстрой ходьбе ручными фонарями, появились на дорожке. Я подбежал к месту, где лежал мужчина, и крикнул, помахав правой рукой:

– Сюда! Мы здесь!

Фигуры и фонарики на секунду замерли, а затем быстрым шагом направились к нам, невольно слепя нас.

– Что случилось? Что происходит? – спросила первая мужская фигура, подходя к нам.

– Пошел купаться и, похоже, случился инфаркт, – ответил я. – Мы достали его быстро, остановки сердца не было, но остановка дыхания была. Он уже раздышался.

Работник скорой помощи вгляделся в темноту, стараясь рассмотреть меня: мой голос показался ему знакомым.

– Да, это я, – отвечая на эту попытку, ответил я.

– А, доктор, я не узнал вас в темноте. Он живой, уже хорошо! Давайте, ребята, кислород, все дела. Машина сюда не подойдет, надо его эвакуировать к парковке, колеса на каталке будут вязнуть в песке, так что давайте вручную до дорожки, а там на колеса! Чья собака?

Муррей вертелся вокруг, не понимая происходящего, периодически вставал на задние лапы и лаял. Его размер вызывал у людей беспокойство.

– Муррей! – крикнул я. – Ушел отсюда!

Собака без колебаний отошла в сторону и замерла, глядя на меня.

– Ждать! – скомандовал я. Муррей сел и замер.

Это были наши трюки.

– Здорово, – заметил фельдшер. – Просто мешается сейчас, – извиняющимся тоном сказал он.

– Да, конечно, извините, что сразу его не убрал, – ответил я.

– Вы вместе с ним были? – спросил фельдшер.

– Нет, мы с псом гуляли, услышали крик, подбежали. Вот эта дама была с ним в воде, когда все случилось.

Фельдшер повернулся к женщине, подошел к ней ближе и начал расспрашивать о произошедшем, выяснять, чем болел пострадавший. Помощники в это время меряли давление, считали пульс, бегали за носилками.

В считанные минуты пациент был уже внутри кареты скорой помощи. Здесь был яркий свет, игла ушла в вену, внутривенный раствор дождинками закапал в трубке. Электроды кардиограммы передавали сигнал самописцу. Все происходило быстро и слаженно.

– Точно, инфаркт, передняя стенка, вы правы, – радостно констатировал фельдшер. Затем взял рацию и передал: – Мужчина, 52 года, инфаркт, передняя стенка, давление сто семьдесят на сто, пульс сто двенадцать в минуту. Все, отъезжаем, готовьте катетеризационную.

Ему ответили что-то одобрительное через хрип и треск рации и отключились.

– Кто у вас сегодня дежурит? – спросил фельдшер.

– Марк. Передайте ему, что я сказал: нечего дурака валять, пусть работает, – шутливо ответил я.

– Обязательно, – улыбнулся фельдшер. – Все, мы погнали!

Один из команды уже сидел за рулем. Фельдшер был около больного, а третий помощник стоял рядом со мной у входа в карету, готовый захлопнуть двери. Я отступил на несколько шагов, махнул на прощание рукой. Створки захлопнулись, машина зарычала, на ее крыше вспыхнули мигающие огни, взвыла сирена, и скорая сорвалась с места, немного замедлила ход перед выездом с парковки на дорогу, затем снова рев двигателя, и она исчезла за поворотом, оставляя угасающий шлейф света и звука.

Парковка вновь погрузилась в тишину и покой, как будто ничего здесь не происходило несколько минут назад. На площадке стояли только я и женщина, больше ни души, даже Муррей остался на пляже ждать меня, как ему было приказано. Еще в ближнем к пляжу углу стояли две машины – большой внедорожник и обычный седан, марки различить в темноте нельзя, но и так было понятно, какая машина чья. Женщина была растеряна, подавлена, оглушена произошедшим.

– Все будет нормально, – сказал я максимально уверенным голосом.

– Вы врач?

– Да, кардиолог. Сегодня дежурит мой напарник, он очень хороший доктор, и он все сделает все как надо: поставит стент, все будет хорошо. Конечно, ваш друг нахлебался воды, у него может развиться аспирационная пневмония, но все эти волнения – на потом. Сейчас расслабьтесь, давайте соберем вещи, и езжайте в больницу. К тому времени, когда вы приедете, все уже будет сделано, и он вас будет ждать вас в реанимации.

– Почему в реанимации?

– Такой порядок. Просто для наблюдения.

Мы пошли обратно к пляжу. Под лунным светом он выглядел немного потусторонне, и одинокая фигура сидящей собаки вызывала тоскливое чувство потерянности. Я крикнул:

– Муррей, ко мне!

Ему не надо было повторять дважды. Муррей сорвался с места и огромными прыжками помчался ко мне, но, подбежав достаточно близко, немного отвернул в сторону, направился к моей спутнице и стал, виляя хвостом, обнюхивать ее и подставлять свою голову, чтобы его погладили. Обиделся, что я оставил его.

– Бедная собачка, оставили тебя одну, – шутливо запричитала женщина, чуть наклонившись вперед и гладя Муррея между ушей. Я заметил, что она двигалась не медленно и не порывисто – все ее движения были очень сбалансированы и аккуратны. «А я знаю, как ты выглядишь без одежды», – подумал я вдруг, откровенно любуясь ею.

Она выпрямилась и пошла подбирать одежду своего спутника, которая лежала на том же месте, где ее оставил тогда еще счастливый владелец, торопящийся забежать в озеро нагишом с почти девчонкой. Я молча стоял и наблюдал за нею, не зная, что мне делать: то ли попрощаться и уйти, то ли задержаться, чтобы не оставлять ее одну на пустом ночном пляже и подождать, пока она уедет. Она собрала вещи в охапку – их было немного, – и подошла ко мне довольно близко, так что я увидел ее темные большие, чуть раскосые глаза.

– Спасибо вам за все. Без вас сегодняшняя ночь обернулась бы большой трагедией. Вы спасли жизнь человеку. Хотя вам с вашей специальностью к такому не привыкать.

– Это не я, это Непрерывность.

– Что?

– Так, не обращайте внимания. Стечение обстоятельств.

– Ну, хорошо, до свидания. Всего вам хорошего.

– До свидания. Вы знаете, где больница?

– Да, конечно.

– Ну, удачи. Все будет хорошо.

Она кивнула и пошла по дорожке к своей машине.

Я посмотрел вслед уходящей фигуре: «А я знаю, какая ты под одеждой, – с чувством потери подумалось мне, – красивая». И вдруг мысли, переплетясь клубком ассоциаций, в долю секунды пролетели в голове, как цепная реакции сродни ядерной, поймать их невозможно, но можно приблизительно восстановить их ход и растянуть во времени в нужной очередности. А ход их был таков: такая красивая, хорошо бы иметь память о ней, ее фотографию, например сфотографировать ее на сотовый.

Это была просто мысль, я бы никогда не стал фотографировать обнаженную незнакомую женщину, но эта фантазия внезапно заставила меня похолодеть: где мой телефон? Там же все контакты, фотографии, графики! Так, телефон был у нее! За ней, быстро, пока она не уехала. От мысли, что она, может быть, уже выезжает с парковки, и я не успею ее остановить, я почувствовал что-то вроде обиды: ни одно хорошее дело не остается безнаказанным. Я рванул в сторону парковки. Она только подходила к машине.

– Эй, подождите!

Она остановилась, обернулась:

– Что случилось?

– Где мой телефон?

– Упс, я не помню. Я совсем с ума сошла сегодня, сумасшедший вечер. Простите меня.

– Вспомните, где вы его оставили.

– Пойдемте обратно к озеру, там легче будет вспомнить. У меня такое чувство, что я никогда не уеду с этого пляжа.

– Да, пойдемте. Я понимаю вас, но и вы поймите меня: без телефона в наши дни конец.

– Конечно, конечно. Стойте! У меня отличная идея. Я возьму свой телефон и позвоню вам, и тогда легче будет его найти: даже если он в виброрежиме, экран засветится.

– Отличная идея, – обрадовался я.

Она опять пошла к своей машине, положила вещи любовника на капот, открыла водительскую дверь и занырнула вглубь, так что ее маленькая круглая попка выглядывала наружу и вверх. Она вынырнула обратно, быстро подошла ко мне, держа в руке телефон.

Мы пошли к пляжу. Муррей трусил за нами, потом обогнал нас и прибежал к воде первый. Мы прошли по холодному песку к месту, где я забегал в озеро. Там телефона не было.

– Давайте ваш номер.

Я продиктовал свой номер, и кнопки на светящемся циферблате ее телефона отзывались на каждое нажатие ясными нотами набора. Номер набран. Тишина. Вот в ее телефоне прозвучал исходящий звонок, уходящий куда-то в пространство, в темноту, где он, выискивая мой номер, связался с сотовой вышкой и компьютерами телефонных компаний.

Я замер, сердце забилось с утроенной силой: давай, давай, отзовись! И вот, наконец, раздался дребезжащий звонок в стиле древнего телефона, сначала непонятно откуда, потом он повторился еще и еще, выдавая нам свое местоположение. Мы посмотрели в сторону звука и увидели светящееся пятно около того места, где мы реанимировали ее любовника.

– Отлично! – вырвалось у меня. – Спасибо.

Мы подошли к месту, где лежал телефон, и я поднял его.

– Фу, слава богу!

– Ну все, я побежала, а то еще что-нибудь произойдет, и я уже никогда не уйду с этого злополучного места.

– Оно вовсе не злополучное, это очень красивое и спокойное место, – возразил я полушутя-полусерьезно.

– Я тоже так думала до сегодняшнего вечера.

И она пошла вверх по дорожке к своей машине, но, сделав пару шагов, остановилась и, обернулась:

– Доктор!

– Что?

– Я не русалка! Смотрите, – она встала лицом ко мне и чуть расставила ноги, направив ступни в диаметрально противоположные стороны, потом чуть наклонилась вперед и положила ладони на внутренние поверхности бедер, так что руки касались друг друга, – у меня нет хвоста, у меня ноги!

– Те, которые с ногами, самые опасные, – засмеялся я. – Удачи.

Я повернулся и зашагал обратно по тропинке в лес, за мной семенил Муррей. Ну и прогулка получилась, после такого нужен отдых и что-то расслабляющее: баня или поплавать в озере. Хотя нет, в озере я уже поплавал. Я шел быстрым, не прогулочным шагом, хотелось быстрее прийти домой. Все же интересно, как сильно я испугался, когда почувствовал, что могу остаться без телефона. Насколько я завишу от него!

Впрочем, ничего нового, я знал об этом, просто не обращал внимания, отмахивался от этого факта. Я за гармонию с природой, за простую жизнь на озере, за духовное единение человека и животных, обитающих в лесу, и в озере, и в небе, и прочая, и прочая, и цивилизация – это франкенштейн, но когда я оказался без телефона-франкенштейна, то почувствовал себя безоружным.

Сегодня я появился на озере в тот самый момент, когда мужик стал тонуть, заполучив инфаркт. Пройди я этот маршрут раньше или позже, он был бы сейчас мертв, и его тело искали бы водолазы. Все зависит от пары минут. И телефон, возможно, спас ему жизнь тем, что скорая приехала намного раньше, чем если бы пришлось куда-то бежать, чтобы вызвать скорую помощь. С таким инфарктом он долго не протянул бы.

Конечно, человеческая жизнь в племени где-то в амазонских джунглях – ценность относительная, там все находятся в круговороте смерти и жизни: сегодня жив, завтра нет – это вопрос принятия неизбежного. Кардиология в таких племенах находится на уровне первого, самого древнего закона, открытого в доисторические времена: сердце бьется – человек жив, он здесь, не бьется – мертв, его здесь нет. Они знают джунгли, знают жизнь в них, они сами – часть этих джунглей, они не оставляют после себя гор пластика. Счастливы ли они? Задаются ли они вообще этим вопросом? Не знаю.

Даже если они счастливы (в чем я сомневаюсь), а мы нет, назад дороги нет. Мы рабы цивилизации, и дело не в комфорте, не в сотовых телефонах, а в том, что мы рабы полетов в космос, супердальних телескопов, ядерных реакторов, компьютерных систем, мы думаем о полете на Марс, и назад в джунгли дороги нет, как нет дороги… О боже, какая она все-таки красивая! Все! Надо выбираться на дорогу, садиться на мотоцикл и выкатываться, нужна скорость, движение, перемены декорации. Иначе можно свихнуться.

В интернете я смотрел мотоциклы. Сначала набрал «Ява» на русском, появились мотоциклы на продажу в России, многие в хорошем состоянии и недорого, но это совсем далеко, за океаном. К тому же оказалось, что мотоцикл, выпущенный в семидесятых, почти стерся из моей памяти. Он выглядел как-то удивительно не так, каким я его помнил. Время исказило его образ. Скорость растягивает время, но идущее время сжимает и искажает пространство, и вещи с течением времени теряют привычные очертания. Назад дороги нет, мы идем по меняющемуся лабиринту, за нашей спиной пространство искажается временем, и если мы пробуем идти назад, то на самом деле, одурманенные иллюзией, все равно идем вперед, только по ложному пути. Нужен был современный мотоцикл.

Я стал изучать сайты магазинов. «Харлей Дэвидсон» – легенда, смотрится хорошо, все движки V – близнецы, народ, который раскатывает на них, особенный или хочет быть особенным. Среди них много совсем жирных, бомбовозы с такими же жирными бабами на заднем сиденье, они имеют свой бренд, но со своим брендом они превратились в однообразную команду. Черепа, цепи, кожа, татуировки – все должно подчеркивать независимость, но мотивы повторяются, индивидуальность теряется, и вот перед нами опять стадо, просто другой породы, и мотоцикл дорогой.

«Дукати» – хорошие мотоциклы, но техобслуживания поблизости нет, значит, нет надежного сервиса. То же самое относится и к «БМВ», хотя тоже классные мотоциклы. А вообще бывают плохие мотоциклы? Наверное, бывают, но редко. Главное в отношениях хозяина и мотоцикла – это взаимная гармония, начиная от пропорциональности размеров человека и машины – ведь если посадить человека-гору на маленький мотоцикл, это будет смешно – и заканчивая общим эстетическим образом, который возникает, когда человек садится на мотоцикл.

Есть молодежно-спортивный образ – на японских гоночных байках, есть ковбойско-бандитский в стиле вестернов – на «Харлеях» или «Викториях», есть городские стили – на «Триумфах». Я не мог определить свой стиль, и не то чтобы мне не нравились какие-то стили – я элементарно в них не вписывался. Я не пацан, чтобы сидеть верхом на гоночном мотоцикле, да и образ бандита мне тоже не подходил. Я не мог найти ничего, что мне нравилось бы.

Я решил пойти другим путем: посмотреть, что есть вокруг, какие дилеры, и уже исходя из этого прочесать все модели. Самым близким магазином оказалась «Хонда» – рядом с дачей, на север от госпиталя. Также в округе был «Кавасаки», совсем на север находился «Роял Инфилд», этот отпал сразу же. Нашел даже «Урал», но он меня и тогда не заводил, и сейчас не заводит – не мой стиль.

Я забрался на хондовский сайт. Большой выбор. Начал перебирать модели. «Голд Уинг» – огромный, почти танк, шесть цилиндров, с креслом сзади. Кресло сзади что на «Голд Уинг», что на многих «харлеях» – это просто невыносимо, это переход к четырем колесам. Нет, не подходит, лучше купить машину, этот, с креслом, не мотоцикл.

Дальше – завуалированные копии «харлеев», только дешевле. Дальше – мотокросс, отпадает сразу. Дальше – несколько моделей просто спортивных, гоночных байков. Выглядят супер, быстрые, мощные, но далеко на них не уедешь из-за почти горизонтальной посадки. Это для пацанов по городу мотаться, своего рода «Ява» – для старшеклассников и студентов, но в другом столетии и в другой стране.

Я уже начал отчаиваться, как вдруг наткнулся на нечто интересное. ВФР 1200, четыре цилиндра 1200 кубов, полуспортивный-полутуристический, горбатый бензобак, посадка промежуточная, для больших расстояний может быть тяжело, но если чуть приподнять руль… 150 лошадей, шесть скоростей, красный цвет, красный без оттенков, просто красный – это не мотоцикл, это шаровая молния на колесах. Вот он! Но я решил не торопиться с умозаключениями. Надо сначала проверить все данные, все отклики, почитать, что люди пишут, что думают механики.

Я влез глубже, начал читать всевозможные статьи – и откровенно рекламные, и как бы не рекламные, но на самом деле со скрытой рекламой, влез на форумы. И заметил, что если кто-то писал не восторженный или даже негативный отклик, я сразу искал этому объяснение или оправдание. А это значит, что я влюбился.

Я нашел вращающуюся на триста шестьдесят градусов фотографию и начал рассматривать ее со всех сторон. И признался себе, что ВФР 1200 – совершенство. Агрессивные углы профиля, передняя фара, словно летящая птица, заднее колесо крепится только с одной стороны, весь силуэт устремлен вперед… Вот она, моя «Ява», повзрослевшая, уже не девочка-подросток (со смешной кличкой «Старушка»), а молодая, зрелая, красивая женщина во всем совершенстве форм и грации. Однозначно, решил я, если мотоцикл вызывает сексуальные ассоциации, то это значит, что у меня давно не было секса и что мотоцикл действительно классный.

Выходные пролетели быстро, как будто их не было вовсе, и вот опять понедельник, этот вечный понедельник, самый нелюбимый день недели, еще со школы. Он как пугало, еле заметно начинает маячить еще в пятницу вечером, в субботу, по мере приближения вечера, он начинает увеличиваться в размерах, а воскресенье уже присутствует в доме, как незваный гость. И вот звонит будильник – опять утро понедельника.

Я люблю свою работу, я получаю удовольствие от того, что я делаю, я хочу работать так долго, как это будет возможно, но только в понедельник утром я думаю о том, как хорошо было бы на пенсии, без утра понедельника.

Но вот, разогнав сон утренней пробежкой, смирившись с тем, что я в понедельнике и впереди целая неделя, сажусь в машину и еду в госпиталь.

В понедельник я принял сервис в госпитале. Это не самая любимая ротация, мягко говоря, работать в катетеризационной намного интересней, но порядок есть порядок. Я начал утренний обход. Я, две фельдшерицы, точнее, нерс практишинер, сокращенно НП, резидентординатор медленно двигались от палаты к палате: бабушки и дедушки с сердечной недостаточностью, распухшими, выделяющими лимфу ногами; средних лет прокуренные мужики, чаще всего водители-дальнобойщики и местные фермеры с болями за грудиной; люди всех полов, возрастов и профессий с ненавистной мерцательной аритмией, несколько человек в отделении интенсивной терапии, приходящие в себя после инфаркта. Мы подошли к очередной палате, НП начала докладывать:

– Мужчина пятидесяти двух лет, Скотт Ландсдорф, поступил на выходные, комбинация инфаркта передней стенки и почти утопления, купался, случился инфаркт, наглотался воды, был реанимирован, доставлен к нам. Марк поставил стент, сегодня-завтра может быть выписан домой и реабилитация!

– Интересная история, – пробормотал я. – Как функция желудочка после инфаркта?

– Не помню, сейчас посмотрю, – НП полезла в компьютер проверить результаты эхокардиографии. – Сорок три процента.

– Хорошо, давайте посмотрим и решим, когда домой, – сказал я и постучал в косяк двери в палату. «Интересно, Русалка здесь или нет?» – подумал я с любопытством.

– Пожалуйста, входите! – раздался женский голос из палаты. Я вошел в палату, на кровати лежал больной с потерянным безразличным лицом, тот самый условно знакомый мужчина, которого я вытащил из воды два дня назад. Он при дневном свете выглядел старше своих лет, хотя после неудавшегося утопления и пережитого инфаркта трудно выглядеть лучше: лицо осунулось, глаза глубоко сидят в глазницах, на щеках и лысине появилась щетина. Он вытянулся на кровати под одеялом, вытянув руки вдоль туловища, и только чуть повернул голову в мою сторону, когда я вошел в палату.

Рядом с кроватью, чуть наклонившись вперед, положив свою ладонь на кисть больного, сидела незнакомая мне женщина средних лет. Ее глаза впились в меня, а я, застигнутый врасплох, посмотрел в глаза женщины. Один глаз чуть косил в сторону, светлые брови, нос с горбинкой и маленький рот с верхней губой, чуть нависающей над нижней. В лице читался легкий испуг. «Понятно, – пронеслось в моей голове, – интересная история… Надеюсь, он меня не помнит». Я представился.

– Как себя чувствуете? – обратился я к больному.

– В целом ничего не болит, но чувствую себя так, словно меня поезд переехал, – ответил больной, медленно произнося каждое слово.

– Естественно, ты себя чувствуешь скверно, ты же пережил большой инфаркт, тело требует сил и энергии для восстановления, и это займет какое-то время, – быстро заговорила женщина, глядя то на меня, то на больного.

– Безусловно, – согласился я и затем пустился в пространные разъяснения о восстановлении сил, фракциях выброса сердца, реабилитации. Я говорил и обращался то к больному, то к его жене (женщина оказалась его женой). Она обладала очень женственными манерами, и когда она говорила или двигалась, у мужчин, наверное, непроизвольно возникало желание защитить ее. Мужчины в присутствии таких женщин чувствуют себя мужчинами в еще большей степени. Она была опрятно и со вкусом одета, и ее одежда и ухоженность говорили о достатке, хотя я догадался о финансовом благополучии Ландсдорфа еще на пляже – по машине.

– Когда мне можно на работу? – спросил больной.

– Кем вы работаете? – вопросом на вопрос ответил я.

– Я управляющий в банке, у меня несколько банков в сети, работа кабинетная, но нервная, – спокойно ответил пациент.

– Ну куда ты торопишься! – воскликнула перепуганная жена. – Тебе надо прийти в себя.

– Я не знаю, если не физическая работа, то решайте сами. Я вам могу дать сколько хотите времени, но хотя бы еще неделю вы должны отдохнуть.

– Хорошо, – согласился больной.

– Ну куда ты так торопишься? – заволновалась жена.

– У вас будет время все решить, – примирительно сказал я. – А в целом все идет хорошо, мы вас можем выписать завтра.

– Спасибо, – поблагодарил больной.

– Спасибо большое, – отозвалась его жена и протянула мне на прощание руку. Она практически не сводила с мужа обожающего, немного испуганного взгляда.

Мы попрощались, я вышел в коридор, НП задала несколько вопросов по завтрашней выписке, и мы пошли к следующей палате. «И чего ему неймется? Милая, хорошая жена, – подумал я и тут же сам себе ответил: – Ты видел Русалку голой, кто тут устоит».

День тянулся неимоверно медленно, я закончил обход, но новые больные поступали целый день, один за другим. В основном повторные случаи. Вот в приемник поступил больной, которого я знаю около семи лет. Его, как всегда, привезла жена. Когда я начал его вести, каждый раз, когда видел его в офисе, то думал, что вижу его в последний раз, но он продолжал возвращаться. Года через три я услышал, как он говорит, и удивился: до сих пор за него всегда говорила жена.

Она появлялась с папками медицинских записей, накопленных за долгие годы, говорила быстро и напористо, рассказывала, на что жалуется Джордж (так звали больного), как протекает его день, что он делает и чего он не делает, но должен делать, как у него меняется вес, какое у него давление и пульс: все было записано на листках бумаги и подшито в папках. При этом жена всегда добавляла, что совсем устала и больше не может. Джордж обычно молча следил за диалогом. Его жена раздражала всех врачей своей напористостью. Все дело было в том, что перечень диагнозов Джорджа едва умещался на одной странице, и каждый пункт в отдельности, от критического стеноза аортального клапана до почечной недостаточности, мог свести его в могилу.

Диагнозы, как колючая проволока, окружили Джорджа и не давали подобраться к нему. Врачи ничего не могли сделать, а его жена продолжала требовать, отказываясь верить очевидному. Когда случалось перекинуться несколькими словами о Джордже с кем-то из других специалистов, кто смотрел его в офисе, то у всех на лице возникала усмешка: «Его жена точно не в себе». И вот во время одного из визитов я понял, что Джордж ходит ко мне уже несколько лет, и ему исполнилось девяносто.

– Джордж, тебе уже девяносто лет! Как быстро идет время! – сказал я, обращаясь к пациенту.

– Да, уже девяносто, – согласился со мной Джордж и улыбнулся.

– Да что уж и говорить, – начала жена Джорджа, – время летит – не удержишь, сил уже больше нет.

– Джордж, ты жив благодаря этой женщине, – тихо, но четко проговорил я. Жена не смогла сдержать довольной улыбки.

– Да, – согласился Джордж.

Особенных эмоций у Джорджа не было, он тихо сидел на экзаменационном столе, положив руки на колени, и смотрел то на жену, то на меня. Он был похож на говорящего кота.

– Сколько лет вы женаты? – спросил я, не обращаясь ни к кому из них конкретно, но к обоим вместе.

– Шестьдесят семь лет, – ответила жена.

– Это дольше, чем я живу, – констатировал я.

С этого момента я смирился с мыслью, что Джордж никогда не умрет, по крайней мере, пока жива его жена. С этого момента я воспринимал их без внутренней усмешки, и когда они появлялись в приемном отделении с очередным обострением сердечной недостаточности или очередной пневмонией, я не начинал разговор о хосписе, я принимал их, назначал то, что должно быть назначено, не волнуясь о том, что мочегонные добьют почки или что-то в этом роде, а просто полагался на естественный ход вещей, и до сего дня Джордж както переживал все катаклизмы.

Мы приняли Джорджа, а потом еще и еще многих. День тянулся и никак не мог закончиться, казалось, что между понедельником и вторником образовалась течь, и вторник стал перетекать в понедельник, наполняя его лишними часами, растягивая до небывалых размеров. Но вот, наконец, мой рабочий день закончился, в госпитале меня ничто не задерживает, я свободен. Я могу идти, а точнее, очень быстро идти, быстро ехать к мотоциклетному дилеру, чтобы посмотреть, потрогать, пощупать в реальности то, что я видел в интернете, – красную в сто пятьдесят лошадей «Хонду» с горбатым бензобаком.

Владелец магазина – полный, с круглым животом, черными усами и бородкой – не давил на меня, а просто по-дружески рассказывал о мотоцикле, объясняя нововведения в этой модели. Он говорил, что этот мотоцикл считается спортивным, но в то же время годится для более дальних переездов, а если приподнять руль, то еще более дальних, и что он на распродаже: вместо семнадцати с лишним штук – всего пятнадцать с лишним. Цена немножко охладила меня. Я поехал домой с мыслью еще подумать, подождать, еще посмотреть – может, найду что-то подходящее подешевле. Но ждать и смотреть мне пришлось недолго: на следующий день мне позвонил владелец магазина и сказал, что поскольку модель прошлого года, то «Хонда» сбросила цену до одиннадцати тысяч, точнее, десяти тысяч девятисот девяноста девяти. Этому противиться я не мог, это была судьба. Я сказал: «После работы приеду».

Оформление заняло не больше получаса, я выписал чек. Все – дело сделано. Я попросил доставить мне мотоцикл на следующий день. И вот на следующий день после покупки мотоцикл стоял в моем гараже. Почти тридцать лет спустя я стою перед своей «Явой», которая изменилась до неузнаваемости, да и я снаружи совсем другой, но я узнаю «Яву» в этом красном звере, который стоит, чуть наклонившись на левый бок.