Текст книги "Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг."

Генерал-майор Федор Григорьевич Кальм принадлежал к числу участников Тульчинской управы Союза благоденствия, о чем стало известно из доноса А. И. Майбороды и показаний С. П. Трубецкого от 23 декабря 1825 г. Эти сведения и послужили причиной ареста. Многие из привлеченных к следствию лиц утверждали, что Кальм отошел от тайного общества после 1821 г. Вместе с тем, имелись показания (Н. И. Комарова, П. И. Пестеля, С. Г. Волконского, И. Н. Хотяинцева), которые ясно говорили о том, что Кальм знал о существовании Южного общества, не отказывался от участия в нем, имел контакты с его участниками вплоть до конца 1825 г. Волконский даже считал его членом тайного общества после 1821 г., только не действовавшим; Пестель утверждал, что Кальм знал о введении конституционного правления как цели тайного общества. Все эти показания сам Кальм упорно отрицал, а известной ему целью декабристского союза, по его словам, являлось просвещение и благотворение. В «записке» о Кальме были собраны обвиняющие показания Хотяинцева, Пестеля и Волконского[123]123
  Там же. С. 357–358, 539–540. В «Алфавите» Боровкова были отражены только показания И. Н. Хотяинцева (Алфавит. С. 261).


[Закрыть]; она вместе с другими «записками» о членах Союза благоденствия, находившихся под арестом, оказалась на рассмотрении императора не ранее 14 марта. Решение о Кальме тогда было отложено, помета Николая I гласила: «Рано выпустить». Очевидно, по его мнению, нужно было окончательно выяснить степень причастности Кальма к тайному обществу после 1821 г.

Однако вскоре ситуация изменилась в благоприятном для подследственного направлении: 18 апреля последовал высочайший приказ по военному ведомству об отставке Кальма, а 29 апреля он был освобожден[124]124
  ВД. Т. XVI. С. 133; Т. XX. С. 358, 542.


[Закрыть]. В данном случае отставка «с мундиром и пенсионом полного жалованья» не являлась репрессивным актом, поскольку она состоялась по собственному прошению Кальма, поданному еще до ареста. С другой стороны, хотя это не было заявлено официально, дополнительный месяц, который Кальм провел под арестом, вполне может быть приравнен к административному наказанию (в связи с недоказанной на следствии принадлежностью к Южному обществу). Причиной этому могли послужить данные об особой активности Кальма как члена Союза благоденствия (особенно в деле принятия новых членов), что заставляло подозревать его в знании политической цели Союза, однако отдельного расследования этого вопроса не проводилось.

Некоторые участники тайных обществ находились под подозрением в том, что их роль в конспиративной деятельности была более значительной в сравнении с той, что обнаруживалась в их собственных показаниях. Решение их участи было отложено императором до завершения следственного процесса. К числу освобожденных по итогам следствия принадлежал чиновник министерства финансов надворный советник Алексей Васильевич Семенов.

А. В. Семенов – один из старейших участников тайного общества, состоявший еще в «преддекабристских» дружеских кружках (артель офицеров Генерального штаба братьев Муравьевых), а затем входивший в руководство Союза благоденствия, – он возглавлял одну из петербургских управ Союза. В показаниях от 21 января 1826 г. Оболенский сообщил, что Семенов принадлежал к обществу после 1821 г. Более того, находясь в 1825 г. в Петербурге, Семенов, по словам Оболенского, был извещен им о плане заговора и намерениях заговорщиков на 14 декабря. Следствие располагало и показаниями И. И. Пущина о принадлежности Семенова к тайному обществу после 1821 г. В частности, речь шла об участии Семенова в собраниях Московской управы Северного общества, учрежденной Пущиным. Из этого следовала, в том числе, и осведомленность Семенова в планах политических преобразований. В связи с показаниями Пущина и Оболенского Семенов был арестован и привлечен к следствию. На допросах и в своих письменных показаниях он утверждал, что после 1821 г. отошел от тайного общества, политической цели которого не знал, о заговоре и выступлении 14 декабря уведомлен не был. Семенов категорически и полностью отверг все предъявленные ему обвинения, в том числе на очных ставках с Пущиным и Оболенским[125]125
  Оболенский настаивал на том, что лично сообщил Семенову о планах выступления 14 декабря.


[Закрыть]. Он настаивал на своем отходе от тайного общества при роспуске Союза благоденствия, занятиями которого были, по его словам, «просвещение и благотворительность»[126]126
  ВД. Т. XX. С. 391. О критическом значении очных ставок с Пущиным и Оболенским, определивших освобождение Семенова без наказания, рассказывал сам освобожденный своему родственнику А. Ф. Львову (Львов А. Ф. Записки // Русский архив. 1884. Кн. 2. № 4. С. 239).


[Закрыть].

В итоговой «записке» о Семенове фиксировались обвиняющие показания Пущина и Оболенского, но оба свидетельства оценивались как «неосновательные»: утверждалось, что Семенов подходит под разряд не привлекавшихся к следствию членов Союза благоденствия и потому подлежит освобождению[127]127
  ВД. Т. XX. С. 392, 544–546. Ср.: ВД. Т. XVI. С. 58, 169–170.


[Закрыть]. Причиной признания следствием уличающих показаний Оболенского и Пущина неосновательными стало решительное отрицание этих показаний самим Семеновым, а также то обстоятельство, что показания Пущина о политическом характере созданного им в Москве отделения тайного общества были отвергнуты большинством его участников. Особенно опасные для Семенова показания Оболенского о знании им намерения и плана выступления 14 декабря были категорически отвергнуты подследственным, с приведением собственной версии имевшего место разговора[128]128
  По утверждению Семенова, Оболенский сообщил только о своих «сомнениях насчет присяги; но более ничего не говорил…» (ВД. Т. XX. С. 391).


[Закрыть].

«Записка» о Семенове была подана императору по решению Комитета 15 апреля 1826 г., но по высочайшему повелению он был оставлен «на время» под арестом. 31 мая 1826 г., когда работа следствия близилась к концу, Комитет возобновил свое ходатайство об освобождении Семенова. 2 июня последовала резолюция Николая I: «Выпустить», 9 июня он получил «аттестат»[129]129
  Там же. С. 217; ВД. Т. XX. С. 546.


[Закрыть].

Другой человек, судьба которого решилась в конце расследования, – отставной подполковник Михаил Николаевич Муравьев, впоследствии получивший известность как жестокий усмиритель польского национального движения в Литовском крае и западных губерниях в 1863 г. (граф Виленский; «Муравьев-вешатель»). В 1817 г. М. Н. Муравьев, благодаря своему старшему брату, основателю тайного общества Александру Николаевичу, сразу вошел в число руководителей тайного общества. При создании Союза благоденствия в конце 1817 г. он играл очень заметную роль, являясь одним из авторов его устава – «Зеленой книги», о чем согласно свидетельствовали многие участники тайного общества. Сам Муравьев занял на следствии четкую и бескомпромиссную позицию, от которой не отступил до конца расследования. Описывая собственное участие в тайном обществе, Муравьев настаивал на своем кратковременном «заблуждении», утверждал, что занятия общества ограничивались распространением «добрых нравов» и просвещения, что после 1821 г. никакими сведениями о тайном обществе он не располагал и в его действиях не участвовал. Он настойчиво пытался отвести от себя всякое подозрение в радикальных и вообще каких-либо политических устремлениях.

При этом принятая им тактика защиты отличалась особой наступательностью и активностью. Так, в своем письме на имя А. Х. Бенкендорфа он прямо заявлял, что рассчитывает на высочайшее прощение[130]130
  ВД. Т. XX. С. 377.


[Закрыть]. А. Н. Муравьев также всеми силами стремился убедить следствие в желании своего младшего брата выйти из тайного общества, в его постоянном стремлении удалить из общества радикально настроенных лиц, стремился доказать, что брат не участвовал в обсуждении планов политических перемен. С помощью своих ответов Михаил Муравьев оказал вполне определенное воздействие на членов Комитета; этому способствовали и показания его родственников, состоявших в тайном обществе. В «журнале» Комитета отразилось резюмирующее заключение после прочтения его показаний: «Был в Союзе благоденствия, но отстал еще прежде разрушения и по показаниям почти всех главных членов всегда был защитник мер кротких и умеренных, противился всем предложениям ко введению другого порядка в Союзе, могущего дать повод к замыслам и… требовал разрушения общества»[131]131
  ВД. Т. XVI. С. 103;


[Закрыть]. Конечно, такого рода выводы способствовали снижению «важности» роли подследственного в конспиративных связях, ослабляя в конечном счете его вину и в глазах императора. Однако Якушкин, в противоположность тому, свидетельствовал о более активном участии М. Муравьева в тайном союзе. Он утверждал, что Муравьев знал о продолжении общества после 1821 г. и, следовательно, о его политических намерениях[132]132
  ВД. Т. III. С. 56; Т. XX. С. 375.


[Закрыть]^а.

Михаил Муравьев находился в числе 9 участников Союза благоденствия, участь которых предполагалось решить до завершения следствия. Однако 18 марта на «записке» о Муравьеве Николай I написал: «Подождать»[133]133
  ВД. Т. XVI. С. 133.


[Закрыть]. Участие Михаила Муравьева в собраниях в Москве в 1817 г. и на Московском съезде 1821 г., подозрения в принадлежности к декабристскому союзу после 1821 г., а также факт участия в руководящем Коренном совете в 1818–1821 гг. – все это способствовало отсрочке решения. Вновь вопрос о Муравьеве возник уже при завершении работ следствия 31 мая; 2 июня последовала высочайшая резолюция: «Выпустить»[134]134
  ВД. Т. XX. С. 381–382, 545.


[Закрыть].

Если учесть то обстоятельство, что целый ряд участников Союза благоденствия, оказавшихся под арестом, подверглись несудебному наказанию только за факт данной ими в 1822 г. «ложной подписки» о непринадлежности к тайному обществу, т. е. за само участие в Союзе благоденствия, формально А. В. Семенову и М. Н. Муравьеву грозило такое же административное наказание: небольшой срок крепостного заключения, освобождение под надзор начальства или полиции, статус «прикосновенного» к делу. Можно было ожидать и более строгого наказания, – принимая во внимание тот факт, что решение их участи первоначально было отложено императором. Однако они были освобождены из-под ареста без каких-либо последствий. Несомненно, на избавление обоих от наказания повлияла жесткое отрицание ими прозвучавших обвинительных показаний.

Среди освобожденных от ответственности по результатам следствия оказались и участники выступления 14 декабря 1825 г., в том числе офицеры, принявшие самое непосредственное участие в мятеже. 15 июня 1826 г., вместе с резолюциями об административных наказаниях основной массы подследственных, император вынес решения о полном освобождении от наказания офицеров Гвардейского флотского экипажа, участников выступления 14 декабря: «Гвардейского экипажа лейтенантов Лермантова, Миллера и Цебрикова освободить немедленно и отправить в Гвардейский экипаж»[135]135
  ВД. Т. XVI. С. 222. Ср.: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 168. О готовящемся решении, по-видимому, было известно еще накануне, о чем свидетельствует то обстоятельство, что один из офицеров, А. Р. Цебриков, был отправлен из каземата Нарвской крепости, где он содержался, к председателю Комитета А. И. Татищеву еще 14 июня (Декабристы. С. 191).


[Закрыть].

Дмитрий Николаевич Лермантов был арестован вместе с другими офицерами экипажа, находившимися на Сенатской площади. Он вместе с основной массой офицеров-моряков находился в рядах восставших. Следствие не установило данных об участии его в тайном обществе или заговоре декабря 1825 г. Факт участия в мятеже смягчался тем, что Лермантов вскоре покинул восставшие части, не возбуждал солдат к мятежу и не возражал начальству[136]136
  Алфавит. С. 276.


[Закрыть]. Петр Федорович Миллер, согласно итоговой записке и справке «Алфавита», имел такой же «состав преступления»[137]137
  Там же. С. 284. Ср.: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 167.


[Закрыть]. Александр Романович Цебриков, младший брат преданного Верховному уголовному суду Н. Р. Цебрикова, находился в рядах экипажа на Сенатской площади, но покинул их до разгрома мятежа[138]138
  Алфавит. С. 334. Ср.: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 169.


[Закрыть].

На первый взгляд, очень важным представляется следующее обстоятельство: все перечисленные офицеры убедили следствие в том, что вышли на Сенатскую площадь, в надежде вернуть к порядку нижних чинов и находиться вместе со своей командой. Однако такое же обоснование причин присутствия в рядах восставших не было принято во внимание в других случаях – офицеры того же Гвардейского экипажа были наказаны административными наказаниями, а некоторые преданы Верховному уголовному суду. Факт полного освобождения участников мятежа от наказания по итогам процесса труднообъясним. Можно предположить, что на это решение императора оказали влияние следующие обстоятельства. Во-первых, все они не являлись ротными командирами экипажа; на последних лежала дополнительная ответственность: ведь они должны были не допустить вовлечения в мятеж подчиненных нижних чинов, поэтому вина их, как участников выступления, в глазах следствия, а особенно Николая I, в значительной степени увеличивалась (не случайно едва ли не все ротные командиры экипажа, ставшие участниками выступления, были преданы суду). Во-вторых, следствие не обнаружило каких-либо конкретных данных о причастности Лермантова, Миллера и Цебрикова к тайному обществу и заговору, в его распоряжении не было сведений о знании ими политических планов. В-третьих, не были выявлены следы их активного участия в событиях 14 декабря: по данным следствия, они не участвовали в возбуждении нижних чинов, не были заметны на самой Сенатской площади. В первые недели следствия, ранее перечисленных офицеров-моряков, по этим же причинам был освобожден от наказания их однополчанин, лейтенант Николай Алексеевич Колончаков[139]139
  Алфавит. С. 265.


[Закрыть]. Он был, по формулировке следствия, «оставлен без внимания», что означало заочное рассмотрение дела и освобождение от ответственности, однако известно, что все офицеры Гвардейского экипажа по возвращении в казармы вечером 14 декабря были задержаны и первоначально находились под арестом[140]140
  Габаев Г. С. Гвардия в декабрьские дни 1825 года. Военно-историческая справка// Пресняков А. Е. 14 декабря 1825 года. М.; Л., 1926. С. 179.


[Закрыть]. Очевидно, на некоторое время был арестован и Колончаков, вскоре освобожденный от следствия.

3. Члены тайных обществ и участники выступлений 1825–1826 гг., привлекавшиеся к следствию неарестованными

Среди участников тайных обществ, привлекавшихся к следствию, имеется группа лиц, вызывавшихся к допросу Следственного комитета по особому распоряжению императора без ареста или допрошенных без вызова в Комитет.

Такой способ привлечения к следствию был избран в отношении генерал-майора Павла Петровича Лопухина. Единственный сын первого сановника империи, председателя Государственного Совета и Комитета министров светлейшего князя Петра Васильевича Лопухина, конечно, являлся фигурой, представлявшей некоторую сложность для официального расследования. Вскрывшаяся принадлежность к тайному обществу потребовала, однако, привлечения Лопухина к процессу, но его положение в обществе и родственные связи создавали, несомненно, значительные затруднения при полноценном расследовании «состава преступления» и оказывали самое непосредственное воздействие на ход следствия.

В распоряжении Комитета достаточно быстро (через несколько дней после начала работы) оказались показания, свидетельствующие о том, что Лопухин стал членом общества еще в период Союза спасения. Эти показания не позднее 19 декабря дал Трубецкой, а 23 декабря Николай I писал Константину Павловичу: «Я жду Михаила Орлова и Лопухина, которые уже должны быть арестованы», – как видим, на этом этапе император считал нужным арестовать Лопухина[141]141
  ВД. Т. I. С. 9; Междуцарствие. С. 168.


[Закрыть]. Из показаний Трубецкого и Никиты Муравьева обнаружилась принадлежность Лопухина к руководящему органу Союза благоденствия – Коренному совету. Смягчающим обстоятельством служил лишь тот факт, что Лопухин не участвовал в наиболее «криминальных» эпизодах деятельности Союза благоденствия: в собраниях в Москве в 1817 г., совещаниях в Петербурге на квартире Ф. Н. Глинки в 1820 г. Однако тогда же стало известно о вступлении Лопухина в тайное общество после 1821 г. и его близких связях с Никитой Муравьевым в 1821–1822 гг. Вадковский и Свистунов в своих первых показаниях, данных не позднее 23 декабря, утверждали, что Лопухин принадлежал и к существовавшему после 1821 г. тайному обществу[142]142
  ВД. Т. I. С. 30, 292; Т. XI. С. 201; Т. XIV. С. 332; Т. XVI. С. 34.


[Закрыть].

Имея в виду полученные к моменту первого допроса данные, Комитет запросил императора о том, нужно ли привлекать к следствию Лопухина – очевидно, на правах «обычного» подследственного. Николай I разрешил допросить его, но только неарестованным; при этом ничего не говорилось о том, как поступить с Лопухиным, если он признается в имевшихся против него обвинениях. Правда, такой вариант развития событий, видимо, едва ли был возможен.

Привлечение к расследованию сопровождалось личной встречей с Николаем I. При свидании с императором 28 декабря Лопухин отрицал свое участие в тайном обществе, однако на допросе и в письменных показаниях он сообщил о своем вступлении в конспиративное общество в 1817 г. и в возобновленный тайный союз в 1821 г. В отличие от многих членов Союза благоденствия, Лопухин не отрицал осведомленность о политических намерениях тайного общества, но вместе с тем настаивал на своем полном бездействии в качестве его участника[143]143
  ВД. Т. XX. С. 438–439. Ср.: Там же. С. 555 (комментарий А. В. Семеновой).


[Закрыть]. В итоге ускоренного рассмотрения дела, пережив несколько тяжелых часов и сделав дополнительное письменное показание, Лопухин по высочайшему повелению был освобожден от наказания. Его освободили от дальнейшего расследования и признали, очевидно, не подлежащим наказанию. «Высочайшее повеление» об освобождении Лопухина после первого допроса фактически приравнивает его к прощенным в первые дни следствия участникам тайных обществ.

Дальнейшие показания о Лопухине следствием не учитывались. Характерно, что он, по-видимому, даже не был допрошен в связи с расследованием известного эпизода из истории тайных обществ – Московского заговора 1817 г.: как стало известно, письмо Трубецкого о предполагаемом намерении Александра I передать Польше ряд российских губерний было написано на основе информации, полученной от Лопухина (12 января 1826 г. император вынес решение о снятии показаний с Лопухина по этому вопросу, однако сведений о выполнении этого решения не обнаружено)[144]144
  ВД. Т. XVI. С. 57.


[Закрыть].

В этой же форме (допрос без ареста) состоялось привлечение к следствию участника Союза благоденствия и Южного общества Льва (Людвига) Петровича Витгенштейна, флигель-адъютанта, сына главнокомандующего 2-й армией генерал-фельдмаршала графа П. Х. Витгенштейна. В данном случае следствие также оказалось в весьма деликатной ситуации. П. Х. Витгенштейн, который фактически руководил расследованием деятельности тайного общества в подчиненных ему войсках и вел официальную переписку с императором по вопросу об арестах офицеров 2-й армии, как выяснилось, имел сына, участвовавшего в тайном обществе.

Уже спустя две недели после начала следствия появились данные о принадлежности Л. П. Витгенштейна к обществу (показания Свистунова и Комарова). Докладную записку с сообщением об этом император получил 30 декабря, на следующий день последовала его резолюция о привлечении Витгенштейна к следствию: «Не арестовывая». Николай I не дал разрешения на арест; было решено в Следственный комитет «флигель-адъютанта Витгенштейна вызвать неарестованного»[145]145
  Там же. С. 42, 43, 231.


[Закрыть].

В начале января 1826 г. Л. Витгенштейн спешно приехал в Петербург, на допросе у Левашева он сполна воспользовался представившейся возможностью изложить дело в максимально щадящих тонах. Он не отрицал, что вступил в тайное общество, однако постарался придать своему участию в нем совершенно невинный характер – с точки зрения известных ему основных обвинений, которые выдвигало следствие. Витгенштейн показал: «…в 1820 году по приглашению князя Барятинского вступил в тайное общество, имевшее целью единственно благотворение. Ничего противузаконного и политического он не заметил в сем обществе и с членами оного имел весьма малое сношение. В 1821 году, по возвращении своем из Лайбаха, узнал о уничтожении общества и с тех пор совершенно был уверен, что оно уже не существует». В ходе следствия, согласно справке «Алфавита», «отзывы главных членов подтвердили то, что Витгенштейн не принадлежал к тайному обществу, возникшему с 1821 года, и о существовании оного не знал»[146]146
  Алфавит. С. 238. Ср.: ВД. Т. XX. С. 444.


[Закрыть].

Однако этот вывод противоречит некоторым сведениям, полученным следствием. На допросе Витгенштейн ни словом не упомянул о тайных обществах после 1821 г. Напротив, в следующие после прощения месяцы были получены показания о том, что Витгенштейн не только был извещен о существовании политической конспирации после 1821 г., но и принимал участие в собраниях членов в 1824 г. и, безусловно, знал о политических намерениях заговорщиков. На это прямо указывали М. Муравьев-Апостол, П. Н. Свистунов, А. С. Горожанский, И. Ю. Поливанов, В. Л. Давыдов, Н. Я. и С. Н. Булгари[147]147
  ВД. Т. IX. С. 189, 268; Т. XIII. С. 122, 55; Т. XVIII. С. 258; ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 156 (С. Н. Булгари). Л. 10–10 об.


[Закрыть]. Все эти показания не были приняты во внимание следователями. При составлении «записки» о Витгенштейне Боровков не использовал полученные следствием данные – сознательно или нет, но в итоге не были учтены все обнаруженные обстоятельства. Их выяснение проведено не было, очевидно, вследствие распоряжения императора: уже 12 января Следственный комитет получил повеление Николая I считать Витгенштейна «неприкосновенным к настоящему делу», причем специально отмечалось, что флигель-адъютант оказался при допросе «невинным» [148]148
  Алфавит. С. 238. Ср.: ВД. Т. XX. С. 557–558; Т. XVI. С. 58.


[Закрыть]. Таким образом, Витгенштейн после короткого, скоротечного расследования был искусственно зачислен в разряд отставших от тайного общества до 1821 г., не подлежащих наказанию. Это прямое свидетельство, говорящее о существенном воздействии императора на ход расследования.

Анализируя данный случай, следует иметь в виду, что сын известного военачальника и крупного чиновника, конечно, мог быть вовлечен в следствие намного более серьезно, если бы к моменту первого допроса обнаружилась более значительная степень его виновности. Расследование степени «прикосновенности» было остановлено повелением императора. Поэтому исследователи лишены возможности в полной мере оценить истинную роль сына главнокомандующего 2-й армией в декабристском обществе.

В число привлекавшихся к допросам без «арестования» вошли члены Союза благоденствия И. П. Шипов, И. А. Долгоруков, Ф. П. Толстой. Показания против них касались очень опасного эпизода – Петербургских собраний руководства Союза в начале 1820 г., где обсуждалась форма правления, к которой следовало стремиться тайному обществу в его планах политических преобразований. Вскоре из поступивших показаний Комитет выяснил, что на этих собраниях «находились некоторые лица, которые вовсе Комитетом еще не допрошены и не очищены надлежащим изысканием». Среди них были те, кто уже получил «высочайшее прощение» и был освобожден от дальнейшего следствия: Ф. Н. Глинка, И. П. Шипов и И. А. Долгоруков. Ф. П. Толстого же ранее не имели в виду вовсе. Комитет, однако, счел возможным обратиться к императору с просьбой об их привлечении в той или иной форме к расследованию[149]149
  ВД. Т. XVI. С. 89.


[Закрыть]. В связи со вновь возникшими обстоятельствами император повелел привлечь этих лиц к следствию, не прибегая к аресту.

Иван Павлович Шипов, в 1825 г. – полковник Преображенского полка, вступил в Союз спасения в 1817 г., затем состоял в руководящем Коренном совете Союза благоденствия. Из показаний подследственных стало известно, что после 1821 г. Шипов вместе с Н. М. Муравьевым и М. С. Луниным участвовал в попытках создания нового тайного общества, но в 1822 г. отошел от конспиративной активности. Однако из показаний явствовало, что и после этого он знал о декабристском союзе и поддерживал связи с его членами[150]150
  Показания А. В. Поджио, М. Ф. Митькова, Е. П. Оболенского, М. С. Лунина: ВД. Т. I. С. 238; Т. III. С. 196, 122–123; Т. XI. С. 48, 60, 82.


[Закрыть]. После получения первых обвиняющих данных (сведения из доноса А. И. Майбороды и показания Трубецкого) император в начале января 1826 г. «простил» Шилова и освободил его от дальнейшего расследования[151]151
  ВД. Т. XX. С. 24; Т. XVI. С. 90.


[Закрыть].

Повторное привлечение Шилова к следствию имело своей причиной показания об участии в Петербургских совещаниях 1820 г. на квартире Ф. Н. Глинки, сделанные 13 января П. И. Пестелем и затем подтвержденные С. Муравьевым-Апостолом и Н. М. Муравьевым. Последние двое свидетельствовали также об имевшем место отдельном собрании на квартире самого Шилова, где, согласно показаниям указанных лиц, обсуждался возможный акт цареубийства при введении республиканского правления. Подобные обстоятельства, по оценке следствия, «столь серьезно… обвиняющие» всех участников совещаний, вызвали особую докладную записку Комитета императору от 9 февраля, с изложением содержания показаний и запросом на привлечение к следствию Шилова и других лиц, которые «вовсе еще Комитетом не допрошены и не очищены надлежащим изысканием». В записке следствие решительно ставило перед императором вопрос о привлечении этих лиц к процессу: «если действия и участие в тайном обществе помянутых князя Долгорукого, Шилова и Глинки… останутся без исследования, то высочайше порученное Комитету толико важное дело не будет совершенно полное, а от того может произойти впоследствии затруднение в производстве суда»[152]152
  Там же. С. 90. Текст записки: ВД. Т. XX. С. 23–25.


[Закрыть]. Сам факт появления этой записки весьма примечателен: Комитет выносил решение этого вопроса на усмотрение императора. Следствие заявляло перед ним необходимость привлечения данных лиц к расследованию, указывая на важный характер обвинения. В связи с тем, что к этому времени уже состоялись акты «высочайшего» прощения Глинки и Шилова, вопрос приобретал принципиальный характер: Николаю I необходимо было решить – отменить данное им прощение, нарушив тем самым слово самодержца, или нет. Император решил формально не отменять акта прощения. Глинку и Толстого Николай I разрешил привлечь к допросам не арестованными, а для Шилова и Долгорукова составить вопросные пункты и потребовать написать письменные ответы-показания[153]153
  ВД. Т. XVI. С. 97.


[Закрыть]. Таким образом, последние привлекались к допросам заочно, – им доставлялись вопросные пункты через великого князя Михаила Павловича. Толстой, как и Глинка, был вызван «в присутствие» Следственного комитета без ареста, а затем, после устного допроса и дачи письменных показаний, благополучно возвратился домой[154]154
  См. об этом эпизоде в его воспоминаниях: Записки графа Ф. П. Толстого. С. 220–223.


[Закрыть].

В своем письме-показании от 9 февраля и в повторно данных показаниях 24 февраля И. П. Шипов признал свое членство в тайном обществе, но отрицал его политический характер, настаивая, что цель тайного союза ограничивалась «благотворением». По существу затронутых в вопросных пунктах обстоятельств Шипов занял твердую позицию отрицания как самого факта собрания на своей квартире, так и своего присутствия на каких-либо совещаниях, где обсуждались политические планы и намерения тайного общества. Очные ставки с обвинителями в данном случае не были проведены, и на этом следствие по этому делу было фактически оборвано. Между тем, Комитет получил показания о контактах Шилова с членами тайного общества в 1823 г., но это уже не имело для обвиняемого никаких последствий: буквально через несколько дней после снятия повторных показаний, около 27 февраля, сформированный из солдат-участников событий 14 декабря 1825 г. Сводный гвардейский полк, командовать которым был назначен Шипов, отправился на Кавказ[155]155
  ВД. Т. XX. С. 426–430, 552–553.


[Закрыть]. Это назначение можно рассматривать не только как знак опалы, но фактически и как определенное административное наказание[156]156
  Следует отметить, что в Сводном полку находились офицеры, не принимавшие участия в заговоре или выступлении 14 декабря. Полк пользовался некоторыми привилегиями, через 2 года благополучно вернулся в Петербург; его состав вновь был распределен среди гвардейских полков. См. о нем: Скрутковский С. Э. Лейб-гвардии Сводный полк на Кавказе в Персидскую войну с 1826 по 1828 год. СПб., 1896.


[Закрыть]. В то же время официальный итог расследования по делу Шилова полностью совпадал с вердиктом в отношении членов Союза благоденствия, не понесших наказания: все обвиняющие его данные было «высочайше поведено оставить без внимания»[157]157
  Алфавит. С. 339.


[Закрыть].

В отношении полковника Ильи Андреевича Долгорукова, многолетнего адъютанта великого князя Михаила Павловича, на протяжении первых двух месяцев следствия было получено большое количество показаний о его принадлежности к руководству Союза спасения и Союза благоденствия. Долгоруков являлся «блюстителем» Коренного совета, участвовал в создании уставов тайных обществ. Однако он не привлекался к следствию, поскольку был освобожден от «изыскания» по воле императора. Только после упомянутых показаний Пестеля, подтвержденных еще двумя подследственными – Н. М. Муравьевым и С. Муравьевым-Апостолом (последний сообщал о присутствии Долгорукова также на квартире Шилова), у Долгорукова было затребовано объяснение; ему были направлены вопросные пункты. В своем письме от 3 февраля и данных затем двух дополнительных показаниях он отрицал политический характер тайного общества, в котором участвовал. Он настаивал, что на совещаниях 1820 г. ничего не говорилось о конкретных формах правления, а тем более о судьбе императора[158]158
  ВД. Т. XX. С. 418–424, 550–551.


[Закрыть]. После этого расследование в отношении Долгорукова, с согласия императора, было полностью прекращено. Как и в случае с Шиповым, поступило распоряжение: все полученные данные в дальнейшем не учитывать и «оставить без внимания».

Известный художник, скульптор и медальер Федор Петрович Толстой, как установило следствие, стал участником Союза благоденствия при самом его основании (вероятно, он входил в состав одной из предшествующих ему организаций) и вскоре занял должность «председателя» Коренного совета. Именно в этом качестве он председательствовал на Петербургском собрании Союза благоденствия в 1820 г. По решению императора, в связи с показаниями Пестеля и других подследственных о совещаниях 1820 г. Толстой был вызван в Следственный комитет неарестованным. В своих показаниях, данных 15 февраля (как и при устном допросе), Толстой отрицал политический характер Союза благоденствия и утверждал, что ему была известна только благотворительная цель общества. Он полностью отверг показания, данные Пестелем, С. Муравьевым-Апостолом и Н. М. Муравьевым относительно собраний 1820 г. [159]159
  ВД. Т. XVI. С. 97; Т. XX. С. 553–554.


[Закрыть] После этого последовало высочайшее повеление «оставить без внимания» обвиняющие Толстого показания.

К группе лиц, привлекавшихся к следствию неарестованными, примыкает подполковник Николай Иванович Комаров. Привезенный в Петербург, он не был заключен «под стражу» и находился в столице, очевидно, на одной из казенных квартир (вероятнее всего, в Главном штабе), связанный запретом «не отлучаться впредь до повеления»[160]160
  Там же. С. 546.


[Закрыть]. Комаров известен как автор подробных показаний о Союзе благоденствия и его персональном составе, а также о заседаниях Московского съезда 1821 г. Эти показания использовались на следствии в качестве уличающего материала. Однако, хотя названные им в качестве участников тайного общества лица и были арестованы, едва ли не все они оказались оправданными, поэтому роль его показаний в обнаружении членов тайного общества сравнительно невелика.

В собственных показаниях Комаров приложил все усилия, чтобы убедить следствие в их полной «откровенности». Ему удалось доказать свое постоянное намерение «прекратить» общество, которое стало заниматься проектами изменений государственного строя, и полное незнание всех «злонамеренных» планов заговорщиков. Однако, обнаруживая в показаниях свое неприятие и сопротивление «политическим планам» тайного общества, Комаров тем самым признавал и определенную степень осведомленности о них. Эта осведомленность могла стать основанием для привлечения его к ответственности.

В переписке Николая I и великого князя Константина Павловича содержатся важные данные о восприятии содержания показаний Комарова и его линии поведения на следствии высшей властью. Пересылая брату копию показаний Комарова, император полагал, что последний «несомненно очень правдив и, кажется, человек прямой и действительно почтенный», а его показания дают «ясное понятие» о «ходе заговора во 2-й армии». Интересно, что Константин Павлович выразил, через некоторое время, другое мнение: с его точки зрения, показание Комарова «слишком запоздалое, рассудительное, натянуто, чтобы счесть за добровольное чистосердечное признание», его цель – «отклонить от себя подозрение» и, более того, ввести в заблуждение расследование, показав, что тайное общество было распущено[161]161
  Междуцарствие. С. 170, 174.


[Закрыть]. Это еще раз свидетельствует о том, что декларируемая «откровенность» показаний не гарантировала их истины. Константин заметил в показаниях Комарова «рассудочность», которая проявилась в стремлении освободить себя от наказания, от любого подозрения в участии в политической цели декабристской конспирации. Говоря о собственной готовности «прекратить» существование декабристского общества, Комаров, однако, не сообщил власти о его деятельности (как это сделали, например, Грибовский и Юмин). Что касается «натянутости», то в ее основе лежало указанное нами выше противоречие, связанное с противодействием Комарова политическим намерениям заговорщиков. Подобная «рассудочность», конечно, вызывала подозрения, поскольку была несовместима с откровенным, правдивым показанием, но следствие и Николай I, видимо, поверили Комарову.