Текст книги "Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг."

По-видимому, в силу проведенной им линии «откровенных признаний» и установившегося с первых дней привлечения к процессу фактического сотрудничества со следствием, после 11 февраля Комаров был отпущен без наказания, получив 15 февраля 1826 г. «аттестат». Он был приравнен к основной массе не пострадавших участников Союза благоденствия.

Показания о самом Комарове не выходили за пределы участия в тайном обществе до 1821 г. Некоторые из них свидетельствовали, однако, о знании им существования тайного общества после 1821 г., но они, как отмечает А. В. Семенова, игнорировались следствием[162]162
  Дело Комарова опубликовано: ВД. Т. XX. С. 393–412. См. также комментарий к нему А. В. Семеновой: С. 547–548. Мы далеки от укрепившегося в литературе отнесения Комарова к числу предателей и доносчиков. Действительно, его показания на процессе были использованы в качестве одного из первоначальных источников информации о Союзе благоденствия и его персональном составе. Слова об «измене» Комарова тайному обществу, которые содержат мемуары И. Д. Якушкина (Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. Иркутск, 1993. С. 114), и фраза в записках С. Г. Волконского – «…впоследствии был доносчик» (Волконский С. Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 365), по нашему мнению, отражают факт откровенных показаний Комарова на следствии и последующего его прощения. Более того, оценка Якушкина, по-видимому, есть реакция на открытое несогласие Комарова с целями политического характера, а главное, – с конкретными средствами политического действия (расчеты на военную силу вместо заложенного в уставе Союза влияния на общественное мнение и правительство), которые обсуждались в 1820–1821 гг. среди руководящих участников тайного общества; на это прямо указывают собственные показания Комарова (ВД. Т. XX. С. 399). Сколько-нибудь определенных данных об «измене» Комарова или сделанном им доносе на тайное общество обнаружить до сих пор не удалось. Если бы Комаров в действительности участвовал в агентурной деятельности против тайного общества или выступил доносчиком, то, несомненно, не преминул бы заявить об этом на следствии, по примеру И. М. Юмина. Намерение «обнаружить» общество, если оно не вернется к своей первоначальной цели – прием защиты на следствии, использованный многими подследственными в своих показаниях (Якушкин И. Д. Мемуары… С. 336). Между тем, в показаниях Комарова отчетливо видно стремление доказать «чистоту» своих намерений – сохранить тайное общество в рамках просветительской деятельности, а кроме того, достаточно заметны его усилия спасти себя от грозящей ответственности: ведь доказывая свое несогласие с политической целью общества, он там самым обнаруживал свою осведомленность о ней. В свете сказанного позднейшие обвинения в его адрес, высказанные на уровне гипотезы, представляются неубедительными (Нечкина М. В. Движение декабристов. Т. 1. С. 325, 451). Утверждение авторитетного ученого, будто Комаров после своего освобождения был заключен «для вида» в Петропавловскую крепость, основано на недоразумении: использованная исследователем в качестве доказательства сопроводительная записка Николая I относилась не к Комарову, а к вновь арестованному Т. В. Комару (Декабристы. С. 83–84). В основе негативной ауры, которая сложилась вокруг образа Комарова в историографии, лежит отношение к нему мемуариста Якушкина и особая ситуация, в которой он, как «отставший» участник Союза благоденствия, оказался на следственном процессе.


[Закрыть].

Не избежал привлечения к расследованию, в «легкой» форме личного объяснения с императором, еще один участник Союза благоденствия Илья Гаврилович Бибиков, служивший многие годы вместе с И. А. Долгоруковым под началом великого князя Михаила Павловича. Согласно «Алфавиту», он имел личное объяснение с Николаем I по поводу своего участия в тайных обществах («был членом Союза благоденствия, о чем сам лично объявил государю императору»)[163]163
  Алфавит. С. 226.


[Закрыть]. Имя Бибикова впервые прозвучало в показаниях Трубецкого, данных не позднее 19 декабря, а 23 декабря было помещено им в развернутый список известных ему членов[164]164
  ВД. Т. I. С. 10, 32.


[Закрыть]. В связи с этими показаниями, очевидно, и состоялась встреча Бибикова с Николаем I. Данные о конкретном содержании и итогах объяснения в фонде следствия обнаружить не удалось. Несомненно, что результат оказался вполне положительным для бывшего участника Союза благоденствия, поскольку Бибиков был освобожден от формального привлечения к следствию и впоследствии внесен в список лиц, отошедших от тайного общества[165]165
  Алфавит. С. 226; ВД. Т. XX. С. 487.


[Закрыть].

Из числа участников тайных обществ после 1821 г. и заговора 1825 г. от наказания были освобождены два человека, привлекавшиеся к следствию неарестованными. Но если в отношении допроса полковника А. Н. Тулубьева имеются конкретные указания в материалах процесса, то свидетельство о привлечении к допросам полковника А. Ф. Моллера содержится лишь в мемуарном источнике: записках Николая I.

Непосредственной причиной вызова в Следственный комитет Александра Никитича Тулубьева, командира 1-го батальона Финляндского полка, стали показания его подчиненного, поручика А. Е. Розена, участника заговора и мятежа 14 декабря. Розен показал, что 13 декабря сообщил Тулубьеву о планах заговорщиков на следующий день, а 14 декабря лично предложил полковнику вести полк для соединения с восставшими частями. Розен утверждал, что Тулубьев согласился, отдав приказание строить батальон. 11 января 1826 г. Комитет обратился к императору с сообщением об этом показании Розена, в ответ последовало повеление привлечь Тулубьева к допросу без ареста[166]166
  ВД. Т. XVI. С. 56, 57. Алфавит. С. 326.


[Закрыть].

Допрошенный Левашевым, Тулубьев отверг показание Розена. На допросе Тулубьев приложил все усилия, чтобы представить отданный им приказ выводить батальон в необходимых для оправдания тонах. Он утверждал, что сделал это, чтобы иметь солдат перед глазами и чтобы они ничего не предприняли. Об этом же свидетельствовала записка, составленная в результате специального исследования этого эпизода в полку, за подписью бригадного командира Е. А Головина; источником сведений послужили свидетельства офицеров батальона Тулубьева и других чинов полка[167]167
  ОР РНБ. Ф. 380. Д. 58. Л. 9 об.-10 об. Эта записка Е. А. Головина цитируется в исследовании Я. А. Гордина (Гордин Я. А. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года. Л., 1989. С. 285–286).


[Закрыть]. В итоге следствие сделало благоприятное для Тулубьева заключение; после допроса он был «по высочайшему повелению» освобожден и не привлекался к дальнейшему расследованию.

Но, кроме показаний Розена, в распоряжении следствия оказались показания Трубецкого об участии Тулубьева в тайном обществе, а также показания других лидеров заговора о знании полковником намерений заговорщиков и его согласии участвовать в выступлении, данном еще накануне 14 декабря[168]168
  ВД. Т. I. С. 33, 234.


[Закрыть]. По этим показаниям Тулубьев, однако, спрошен не был.

Командир 2-го батальона Финляндского полка Александр Федорович Моллер в день 14 декабря возглавлял караулы Зимнего дворца и оказал немалые услуги новому императору, обеспечивая охрану дворца и находившейся в нем семьи Николая I. За свои действия в этот день Моллер был пожалован в Свиту; он пользовался очевидным благоволением императора. Однако уже в первые недели следствия появились показания о давнем участии Моллера в тайном обществе, о знании им цели и конкретных планов заговорщиков накануне 14 декабря. Трубецкой свидетельствовал о том, что знал Моллера как члена тайного общества еще до начала совещаний участников заговора в период междуцарствия. 21 января 1826 г. Оболенский показал, что Моллер был «предварен» о намерениях тайного общества на 14 декабря, но отказался содействовать. Это же утверждал А. А. Бестужев, со слов брата, Н. А. Бестужева, который посетил Моллера 13 декабря 1825 г. [169]169
  Там же. С. 33, 97, 240, 246, 258, 435, 446.


[Закрыть]

Составленная позднее «записка» о Моллере резюмировала показания Трубецкого, Оболенского, А. Бестужева; она была представлена на усмотрение императора только в конце расследования, 22 мая 1826 г. В ответ последовала «высочайшая» резолюция: «Оставить», т. е. оставить без внимания[170]170
  ВД. Т. XVI. С. 308.


[Закрыть]. Но судьба Моллера, судя по всему, была решена императором раньше. В документах следствия фиксируется факт «высочайшего словесного повеления» о Моллере, в результате которого полковник не был допрошен Следственным комитетом[171]171
  Там же. С. 302.


[Закрыть].

В «журнале» Следственного комитета не отразилась информация о привлечении Моллера к расследованию, более того – в «записке» о нем утверждается, что Моллер не привлекался к допросам в Комитете. Эта информация сохранилась в воспоминаниях Николая I, где говорится: «Между прочими показаниями было и на тогдашнего полковника лейб-гвардии Финляндского полка фон-Моллера… Сперва улики против него казались важными – в знании готовившегося; доказательств не было, и я его отпустил»[172]172
  Записки Николая I (тетради 2-я, 3-я, 4-я) // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. М., 1994. С. 336.


[Закрыть].

Вероятнее всего, «личный допрос» Моллера императором состоялся еще в конце декабря 1825 г. – начале января 1826 г., после первых показаний Трубецкого, Оболенского, Бестужева. В своих мемуарах Николай I упомянул об «уликах»: как мы видели, это были свидетельства о давнем членстве Моллера в тайном обществе, а также об его осведомленности о заговоре и планах выступления 14 декабря. Но слова императора об отсутствии доказательств противоречат реальной ситуации, – ведь упомянутые авторитетные показания не были никем опровергнуты. Предположение о том, что оправдания Моллера на имевшем место допросе перечеркнули сделанные против него показания, представляется более вероятным. Каких доказательств знания Моллера о готовящемся мятеже не хватило императору – не ясно: сведений об этом, в том числе в показаниях, поступивших от руководителей тайного общества и заговора 14 декабря, было предостаточно. В данном случае, как можно уверенно предположить, сыграло свою роль личное отношение Николая I к одному из наделенных его доверием офицеров. Этот случай в сущности должен быть отнесен к числу состоявшихся в первые дни расследования актов помилования.

К разряду привлекавшихся к допросам неарестованными следует присоединить участника собраний заговорщиков накануне 14 декабря, не состоявшего в тайных обществах, Константина Осиповича Куликовского. Из предсмертных писем-показаний А. М. Булатова стало известно, что Куликовский принимал участие в собраниях участников заговора и был осведомлен о плане переворота. Эти данные заставили Комиссию обратиться с вопросом о Куликовском к Н. А. Панову, который отрицал показание Булатова; руководители тайного общества отозвались незнанием о Куликовском. Последний был привлечен к допросу без ареста. На допросе он показал, что слышал от Панова о планах офицеров гвардии не присягать и собраться с полками на Сенатской площади, где ими будут объявлены «требования». Панов приглашал его участвовать, и Куликовский дал ему свое обещание, однако в событиях 14 декабря не участвовал[173]173
  Алфавит. С. 272. Ср.: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 244.


[Закрыть]. Несмотря на выявленные при допросе Куликовского его осведомленность в планах 14 декабря и согласие участвовать в выступлении, он был оставлен «без внимания» и освобожден без последствий[174]174
  Декабристы. С. 94.


[Закрыть]. Этот случай также следует рассматривать как один из актов прощения, состоявшийся после привлечения обвиняемого к допросам, без его формального ареста.

* * *

Помимо лиц, непосредственно вызывавшихся к допросам, к числу привлеченных к следствию без ареста следует отнести бывших участников тайных обществ, у которых было затребовано письменное объяснение. Такая форма привлечения к расследованию применялась в основном в отношении близких к императору лиц, входивших в его непосредственное окружение. Почти несомненно, что представление письменных «объяснений» в каждом случае сопровождалось и устным разговором с императором, имевшем своей целью выяснение характера отношений к тайному обществу «замешанного» лица (как это было в случае с И. Г. Бибиковым).

Сведения об участии в тайном обществе флигель-адъютанта Александра Александровича Кавелина впервые обнаружились в показаниях Трубецкого, написанных перед 19 декабря, и были повторены им же в показаниях от 23 декабря. В тот же день Кавелин дал «словесное объяснение» Николаю I[175]175
  ВД. Т. I. С. 9, 32; Т. XX. С. 559.


[Закрыть]. Через несколько дней, 26 декабря, Кавелин представил письменное оправдание, 27 декабря его записка рассматривалась на заседании Комитета; ее было решено «приобщить к делу»[176]176
  ВД. Т. XVI. С. 38.


[Закрыть]. В своем письменном объяснении Кавелин утверждал об исключительно благотворительной цели деятельности тайного общества, из членов которого, по его словам, он вскоре вышел. Показания арестованных свидетельствовали об определенной активности Кавелина как члена Союза благоденствия: принятии им в Союз новых членов, руководстве управой в Измайловском полку. По распоряжению императора эти показания было решено «оставить без внимания»[177]177
  Алфавит. С. 261.


[Закрыть]. Таким образом, Кавелин получил фактически полное прощение, обнаруженные обстоятельства были оставлены без дальнейшего исследования. Кавелин непосредственно участвовал в работе следствия и разбирал бумаги арестованных.

Другой лично близкий к новому императору человек, флигель-адъютант Василий Алексеевич Перовский, представил свою оправдательную записку императору по собственной инициативе, вслед за Кавелиным, 26 декабря[178]178
  ВД. Т. XX. С. 560.


[Закрыть]. Этот факт представляется неслучайным: очевидно, оба входивших в окружение Николая I офицера согласовали свои действия и позицию, выраженную в представленных показаниях. Согласно свидетельству Перовского, занятия тайного общества ограничивались благотворительностью. Он сообщал вместе с тем, что участники общества часто «говорили о правительстве», утверждая, что в собраниях не участвовал. Письмо-объяснение было принято к сведению. В распоряжение следствия поступили показания, которые свидетельствовали о присутствии Перовского на заседаниях Военного общества в Москве, где говорилось о представительном правлении. Ф. Н. Глинка показал о причастности В. А. Перовского также к деятельности Союза благоденствия, что не нашло отражения в «Алфавите» Боровкова[179]179
  Там же. С. 119.


[Закрыть]. Перовский получил полное прощение и пользовался особым доверием императора; как и Кавелин, он участвовал в разборе бумаг арестованных (в том числе членов Южного и Славянского обществ)[180]180
  Уже после 27 декабря В. А. Перовский был назначен в помощь А. Х. Бенкендорфу для разбора бумаг арестованных. Именно он нашел среди бумаг участника Славянского общества И. И. Иванова стихи А. С. Пушкина (ВД. Т. XVI. С. 228, 129).


[Закрыть].

Старший брат предыдущего Лев Алексеевич Перовский был назван Трубецким в его первых показаниях, представленных до 19 декабря, а затем указан среди членов Союза благоденствия в показаниях от 23 декабря. Чуть позже М. Н. Муравьев назвал имя Перовского на первом допросе у Левашева и в ответ на особый дополнительный запрос уточнил, что имел в виду Льва Перовского. 18 января на заседании Комитета зачитывались показания о Льве Перовском Трубецкого и Муравьева, из которых вполне обнаружился факт принадлежности к тайному обществу; было решено довести об этом до сведения императора[181]181
  ВД. Т. I. С. 10, 32; Т. XX. С. 370, 371; Т. XVI. С. 64.


[Закрыть]. В это время Л. А. Перовский находился в Италии. Получив, вероятнее всего, от брата информацию о том, что его имя фигурирует в показаниях арестованных, он поспешил в Петербург. По прибытии, 25 февраля 1826 г., Перовский представил Николаю I «изъяснение» «в собственные руки». Сведения о рассмотрении этого документа отражены в «журнале» Комитета от 26 марта. Перовский объяснял в своем показании, что для него Союз благоденствия существовал только как «благотворительное общество», что он ничего не знал о политической направленности замыслов его основателей и вскоре отстал от общества. Познакомившись с этими показаниями, следователи пришли к заключению, что они согласны со всеми полученными данными. Лев Перовский был включен в список «отставших» членов Союза благоденствия, оставленных без внимания[182]182
  ВД. Т. XVI. С. 143. Алфавит. С. 300.


[Закрыть].

Данные о принадлежности к декабристской конспирации Александра Яковлевича Мирковича следствие получило из показаний А. Ф. Бригена 17 или 18 января, отобранных на первом допросе Левашевым[183]183
  ВД. Т. XIV. С. 426.


[Закрыть]. Оно обратилось с соответствующим запросом к важнейшим из подследственных. Из показаний Оболенского, Трубецкого, Бурцова, Павла И. Колошина и Н. М. Муравьева стало известно, что Миркович принадлежал к числу активных участников Союза благоденствия: возглавлял управу в Конном полку, принимал новых членов, на его квартире проходили собрания членов Союза[184]184
  ГА РФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 244. Л. 1в, 4, 5; ВД. Т. I. С. 86, 253, 316; Т. XIV. С. 427, 428.


[Закрыть]. Согласно воле императора, Мирковичу было приказано «письменно изложить все то, что ему было известно насчет Союза благоденствия». 1 мая 1826 г. он представил «объяснение», адресованное на имя начальника Главного штаба И. И. Дибича. Миркович пояснял, что известная ему цель тайного общества заключалась в распространении просвещения и нравственности, благотворении и оказании помощи «бедным семействам». О политической цели, согласно представленному показанию, он не знал. Показание это было рассмотрено Комитетом 6 мая, признано согласным с имеющимися показаниями о Мирковиче и принято к сведению[185]185
  ВД. Т. XX. С. 462; Т. XVI. С. 198.


[Закрыть]. Миркович был внесен в список 42 бывших участников Союза благоденствия, оставленных без внимания.

Уникальный, единственный в своем роде случай, когда член тайного общества, несмотря на фактически установленное следствием участие в декабристском союзе после 1821 г., тем не менее был фактически прощен и «оставлен без внимания», представляет Владимир Дмитриевич Вольховский. Он не привлекался непосредственно к допросам, но дал, так же как и предыдущие, письменное показание. По итогам расследования дело Вольховского, очевидно, с согласия императора, было прекращено, а обвиняющие показания велено «оставить без дальнейшего действия». Это решение было сообщено Следственному комитету начальником Главного штаба И. И. Дибичем. Состоявшийся затем служебный перевод на Кавказ не был оформлен в виде административного наказания[186]186
  О привлечении Вольховского к следствию см.: Гастфрейнд Н. В. Д. Вольховский// Гастфрейнд Н. Товарищи Пушкина по Императорскому Царскосельскому лицею. Материалы для словаря лицеистов первого выпуска. СПб., 1912. Т. 1. С. 45–50; Шадури B. C. Покровитель сосланных на Кавказ декабристов и опальных литераторов: Неизвестные материалы о лицейском друге Пушкина В. Д. Вольховском. С. 3–5; Мясоедова Н. Е. Друг Пушкина – В. Д. Вольховский. С. 175–176.


[Закрыть].

Имя Вольховского как участника тайных обществ стало известно уже из первых показаний Трубецкого, данных им до 19 декабря 1825 г., а затем вновь прозвучало в его показаниях от 23 декабря. В январе 1826 г. Вольховского назвали в своих показаниях Бурцов, Бриген, М. Муравьев-Апостол и Митьков. Особенно важно, что последние двое свидетельствовали не только об участии Вольховского в Союзе благоденствия, но и о присутствии его на собраниях тайного общества в Петербурге в 1823 г.[187]187
  ВД. Т. I. С. 10, 30; Т. III. С. 190, 197; Т. X. С. 189, 225.


[Закрыть] Это обстоятельство недвусмысленно указывало на принадлежность Вольховского к Северному обществу. М. Муравьев-Апостол и Митьков утверждали, что на собрании 1823 г., в котором участвовал Вольховский, речь шла о средствах достижения политической цели – введении конституции в России, на нем же избиралась руководящая «Дума» вновь учрежденного тайного общества.

1 февраля 1826 г. началось специальное расследование участия Вольховского в тайном обществе. От авторов полученных показаний потребовали конкретных сведений о личности Вольховского и его деятельности в тайном обществе. В своих ответах Бриген подтвердил членство Вольховского в Союзе благоденствия, Митьков – его присутствие на заседаниях участников Северного общества в 1823 г., другие также подтвердили свои показания[188]188
  ВД. Т. XX. С. 446–447; Т. XIV. С. 430, 432, 437.


[Закрыть].

Между тем, в первые месяцы следствия Вольховский находился в экспедиции в Средней Азии, проводившейся по распоряжению начальника Главного штаба с целью «обозрения пространства между Каспийским и Аральским морями»; он занимался «военно-топографическим обозрением степи». Согласно воспоминаниям принимавшего участие в экспедиции офицера Генерального штаба А. О. Дюгамеля, когда в конце февраля 1826 г. ее участники вернулись в исходный пункт своего путешествия – крепость Сарайчик, их уже ожидал фельдъегерь, «имевший приказание доставить Вольховского» в Петербург, как «замешанного», согласно показаниям арестованных, в «бунте декабристов»[189]189
  Автобиография А. О. Дюгамеля // Русский архив. 1885. Кн. 1. № 2. С. 186–187. Следует исправить ошибку, вкравшуюся в комментарий к следственному делу В. Д. Вольховского: последний был доставлен в Петербург и непосредственно привлечен к процессу (неарестованным): ВД. Т. XX. С. 558.


[Закрыть]. Прибытие фельдъегеря не могло состояться без особого распоряжения о привлечении Вольховского к расследованию, отданного руководителями следствия с санкции императора. Факт существования этого распоряжения фиксируется в сопроводительном письме Оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена Дибичу, отправленном вместе с Вольховским в Петербург: «Во исполнение высочайшей воли, объявленной мне Вашим превосходительством по секрету от 8 января с. г. вытребованный мною из отряда полковника Берга, в Киргизской степи находившегося, Гвардейского Генерального штаба капитан Вольховский при сем с нарочным… сотником Шубиным препровождается»[190]190
  Цит. по: Орлик О. В. Декабристы и внешняя политика России. М., 1984. С. 194–195. Оригинал: РГВИА. Ф. 36. Оп. 4/847. Св. 12. Д. 15. Л. 2.


[Закрыть]. Но Вольховский не был арестован; фельдъегерь имел лишь приказание «доставить» его в Петербург. Очевидно, как в случае с Бурцовым и Комаровым, речь шла о привлечении Вольховского к допросам неарестованным.

В начале апреля, уже будучи в Петербурге, Вольховский через своего начальника Дибича представил письменное объяснение об участии в тайном обществе. В этом своеобразном показании он утверждал, что принадлежал только к Союзу благоденствия, который не имел никакой политической «противозаконной» цели и преследовал задачи нравственного образования его участников, благотворительности и распространения просвещения. Автор показания сопроводил эти сведения о цели и характере общества дополнительной оговоркой: «с условием ничего не делать противного правительству». Вскоре Вольховский, по его словам, отошел от общества, которое было к тому же «вовсе бездеятельно», о других тайных союзах ничего не знал. Он специально отмечал, что никаких «злоумышленных предложений» ему не делали, иначе бы он немедленно сообщил об этом начальству[191]191
  ВД. Т. XX. С. 447.


[Закрыть]. 6 апреля объяснение Вольховского, присланное от Дибича, было зачитано на заседании Комитета[192]192
  ВД. Т. XVI. С. 159.


[Закрыть]. Следует отметить особо, что показание Вольховского, в котором полностью отвергалось участие в Северном обществе, было квалифицировано Комитетом как вполне согласное с имеющимися в его распоряжении данными, несмотря на то что оно входило в явное противоречие с содержанием указанных выше показаний других лиц. Следователи констатировали, что Вольховский уже внесен в список 42 «отставших» участников Союза благоденствия, «представленный» императору[193]193
  В окончательном варианте этого списка фамилия Вольховского отсутствует (ВД. Т. XX. С. 487–488).


[Закрыть].

Тем не менее Комитет продолжил целенаправленно собирать сведения о нем. Несомненно, этому способствовали имевшиеся показания об участии Вольховского в собраниях тайного общества после 1821 г. В течение апреля-мая Комитет обратился с запросами ко всем главным членам Северного общества. В результате показания об участии Вольховского в заседаниях Северного общества продолжали множиться. Ответы подследственных (Рылеева, Нарышкина, А. Поджио и др.) подтвердили его присутствие на совещаниях у Митькова и Пущина в 1823 г., его участие в основании руководящего органа («Думы») и ее выборах. М. Муравьев-Апостол даже дополнил эти показания: Вольховский присутствовал еще на заседании у Рылеева, где знакомились с конституционным проектом Н. М. Муравьева и обсуждали возможные средства к достижению конституционного правления. Кроме того, Оболенский сообщил о знакомстве Вольховского с началами проекта П. И. Пестеля «Русская Правда»[194]194
  ВД. Т. IX. С. 257–258; Т. III. С. 203, 207; Т. I. С. 168, 177, 261, 266; Т. II. С. 221, 222; Т. XX. С. 448–449.


[Закрыть].

Таким образом, отчетливо выявилось участие Вольховского в обсуждении важнейших политических вопросов, в том числе средств достижения цели тайного общества, не исключая проектов конституции (выяснилось, что он «всегда был на стороне конституционной монархии»), заметная роль в организационной деятельности тайного общества после 1821 г. Такого рода «причастность» обычно влекла за собой привлечение к судебной ответственности. Не могли ослабить «обвиняющей силы» этих фактов ни указания на неоднократные служебные командировки Вольховского, участие в различных экспедициях и частое отсутствие в Петербурге, ни ссылки на его умеренный образ мысли.

Но, несмотря на все это, показания о Вольховском не стали предметом дальнейших разысканий, ему не были заданы дополнительные вопросы в связи с прозвучавшими обвиняющими свидетельствами. Данные, собранные следствием в отношении Вольховского, были оставлены «без дальнейшего действия»[195]195
  Алфавит. С. 235.


[Закрыть]. Сопоставляя и оценивая обстоятельства расследования, в деле Вольховского нельзя не увидеть «смягчающего» воздействия, определившего благоприятный для него исход следствия. Прежде всего, это воздействие заметно в факте привлечения его к следствию неарестованным. Далее, он не допрашивался в связи с поступившими показаниями об участии его в Северном обществе. Вслед за тем, в его следственном деле появляется любопытный документ: как результат особого разговора А. И. Татищева и И. И. Дибича первый из них уже 27 марта 1826 г., еще до завершения дознания, направил второму записку о степени причастности Вольховского (вероятнее всего, для передачи императору). Наконец, обвинительные показания о знании Вольховским политической цели тайного общества были в сущности проигнорированы при итоговой оценке степени его причастности к декабристскому союзу.

Однако, в отличие от других лиц, привлекавшихся неарестованными и представивших письменные «объяснения», о Вольховском была составлена итоговая записка, основанная на полученных показаниях. Вероятно, причиной ее появления стали прямые свидетельства о причастности Вольховского к Северному обществу. В текст записки вошла информация из показаний Пущина, Митькова, Нарышкина, А. Поджио, Назимова. Но никаких выводов из нее не делалось; упоминалось только отрицание этих данных в единственном показании Вольховского[196]196
  ВД. Т. XX. С. 447. Любопытно отметить, что вместе с запиской о Вольховском была затребована записка о степени причастности к «делу» Ф. Я. Скарятина, который сначала получил административное наказание, а затем, спустя непродолжительное время оказался, переведенным в гвардию. У Скарятина имелись влиятельные родственники и ходатаи.


[Закрыть].

Таким образом, вопреки собственным показаниям Вольховского, следствие установило, что ему была хорошо известна политическая цель общества, и он принимал участие в обсуждении средств ее достижения. Тем не менее, Вольховский, наряду с большинством членов Союза благоденствия, не привлекавшихся к расследованию, был признан «отставшим» членом Союза благоденствия, которые не подлежали ответственности. Все это говорит об имевшем место влиятельном заступничестве за Вольховского[197]197
  К такому же выводу пришла Н. Е. Мясоедова (Мясоедова Н. Е. Друг Пушкина – В. Д. Вольховский. С. 176, 184).


[Закрыть]. Между тем, у самого Вольховского не было влиятельных родственников, приближенных ко двору. Возможно, ходатаем за Вольховского перед императором выступил его непосредственный начальник Дибич. В деле Вольховского имеется документ, из которого явствует, что решение об освобождении от дальнейшего расследования и, соответственно, от наказания было передано Следственному комитету Дибичем – очевидно, после согласования и соответствующего указания императора: «…г. начальник Главного штаба полагает заключающиеся в оной обстоятельства… оставить без дальнейшего изыскания». Дата этого решения зафиксирована в следственном деле Вольховского – 1 августа 1826 г.[198]198
  ВД. Т. XX. С. 451. Следует отметить, что формулировка «Алфавита»: «по отзыву… начальника Главного штаба… оставлено сие без дальнейшего действия» (Алфавит. С. 235) не должна вводить в заблуждение. Речь идет не о распоряжении самого Дибича, а о том, что он довел до сведения Комитета повеление императора; принятие такого рода решений не входило в компетенцию начальника Главного штаба.


[Закрыть] Как видим, оно состоялось уже после прекращения формальных заседаний Следственного комитета. Это говорит о явной затянутости «дела» Вольховского, решение по которому – фактическое прощение выявленной «вины» – стало результатом длительной внутренней борьбы между силами, которые выступали за наказание Вольховского, и теми, кто ходатайствовал за него. В данном случае последние победили – им удалось создать благоприятное впечатление о Вольховском у императора: иначе не последовало бы его согласие на оставление без дальнейшего расследования серьезных обвиняющих показаний. Вместе с тем назначение на Кавказ, пусть и не оформленное в виде административного наказания, было по существу последствием выявленной причастности Вольховского к деятельности Северного общества.

Полковник Владимир Иосифович (Осипович) Гурко был впервые назван в показаниях А. З. Муравьева, данных в ответ на вопросные пункты от 23 апреля 1826 г. Это показание было рассмотрено на заседании Комитета 27 апреля. Об участии Гурко в Военном обществе и Союзе благоденствия были запрошены другие подследственные[199]199
  ВД. Т. XI. С. 119, 121; Т. XVI. С. 184; ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 244. Л. 90 и ел.


[Закрыть]. Между тем, в делах Комитета отложилось письмо Гурко, направленное военному начальству, с обращением «Ваше Превосходительство» и авторской пометой: «Москва. 13 января 1826». Оно содержало признание в принадлежности к тайному обществу, цели Союза благоденствия были обрисованы как лежащие исключительно в области распространения просвещения и «доброй» нравственности; вновь повторялся мотив быстрого отхода от связей с обществом, почти полного незнания о его действиях[200]200
  ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 470. Л. 78–79 об. (оригинал на франц. яз.). Копия письма В. И. Гурко: Д. 244. Л. 88–89. (на ней помета: «Подлинник находится у барона Дибича. Копию же сию приобщить к делу»).


[Закрыть]. Место и время создания письма, а также его адресация, слабое вовлечение документа в производство следствия заставляют предположить, что оно было написано по собственной инициативе Гурко, независимо от появившихся показаний арестованных. Показания других подследственных ничего не прибавили к свидетельству А. З. Муравьева. Гурко не привлекался к допросам и был причислен к группе «оставленных без внимания»[201]201
  Алфавит. С. 251.


[Закрыть].

4. Заочное расследование и заочное прощение: «оставленные без внимания»

Свидетельства непосредственных организаторов следственного процесса содержат указания на то, что ведущие участники Следственной комиссии руководствовались стремлением облегчить участь арестованных и гуманными задачами спасения невинных, не желая привлекать к допросам мало замешанных лиц. Так, делопроизводитель Следственного комитета Боровков вспоминал: «…Комитет с чрезвычайной осторожностью руководствовался их [подследственных. – П. И.] указаниями; он не прежде призывал к допросу, как удостоверившись в соучастии сличениями разных показаний и сведений». По утверждению Боровкова, председатель Комитета А. И. Татищев «с большим упорством подписывал требования о присылке членов злоумышленных обществ. „Смотри, брат! – говаривал он мне, – на твоей душе грех, если подхватим напрасно“». Тот же мемуарист приводит слова великого князя Михаила Павловича: «Тяжела обязанность вырвать из семейства и виновного; но запереть в крепость невинного – это убийство»[202]202
  Боровков А. Д. Автобиографические записки… С. 342–343.


[Закрыть]. Указание Боровкова требует существенной поправки: безусловно, столь гуманные настроения у руководителей расследования проявлялись далеко не всегда. Но приведенные им слова можно отнести не только к случаям «напрасно подхваченных», действительно ни к чему не причастных лиц, но и к тем, показания об участии которых в тайных обществах были оставлены «без внимания».

В группу «прощенных» декабристов нужно включить также и тех, кто был выявлен следствием в качестве участников тайных обществ, но к самому процессу не привлекался. Это, главным образом, участники ранних декабристских организаций. Решения не привлекать к расследованию представителей этой группы участников тайных обществ зафиксированы в журналах Следственного комитета.

Ранние тайные общества – Союз спасения, Союз благоденствия и другие организации – на первом этапе следствия рассматривались в едином контексте с обществами, инициировавшими вооруженные выступления 1825 г. Если опираться на свидетельство Боровкова, то оказывается, что инициатива в полном освобождении от следствия лиц, в отношении которых проводилось заочное расследование, принадлежала чиновникам следствия. По материалам следствия видно, что такого рода решения не могли состояться без соответствующей санкции императора.

Первоначально Комитет не исключал из сферы проводимого им расследования лиц, «отклонившихся» от тайного общества на первом этапе его существования. С одной стороны, они могли быть ценными свидетелями, источником необходимой информации об истории заговора. С другой стороны, требовалось установить истинную степень их причастности к делу с помощью соответствующих следственных процедур. Потенциально они также могли быть участниками заговора, которых следовало нейтрализовать и привлечь к ответственности. Первых лиц, принадлежащих к категории «отставших» или «отклонившихся», на основании первоначально поступившей информации (главным образом, доноса А. И. Майбороды) было решено «вытребовать» в Петербург неарестованными. Это были Н. И. Комаров, И. Г. Бурцов и П. В. Аврамов, решение о которых отразилось в записи журнала за 17 декабря[203]203
  ВД. Т. XVI. С. 27.


[Закрыть]. Привлечение их к следствию, несомненно, обуславливалось необходимостью свидетельских показаний, подтверждающих упомянутый донос[204]204
  Там же.


[Закрыть].

Вскоре поступают сведения из Тульчина от проводивших расследование во 2-й армии А. И. Чернышева и П. Д. Киселева, в основе которых лежали показания того же А. И. Майбороды. В них, среди прочего, сообщалось о принадлежности к тайному обществу бригадного командира Гвардейского корпуса С. П. Шилова и действительного статского советника М. А Балугьянского. В отношении этих лиц впервые последовала резолюция Николая I: «оставить без внимания»[205]205
  Там же. С. 38.


[Закрыть]. В эти же дни, 26 и 27 декабря, получив собственноручные записки с признаниями в принадлежности к тайному обществу от В. А. Перовского и А. А Кавелина, Комитет принимает решение: принять их к сведению и не привлекать указанных лиц к фактическому расследованию[206]206
  Там же. С. 36, 38.


[Закрыть].

Таким образом, уже с первых шагов расследования наметились две противоположные тенденции: с одной стороны, усиленное внимание ко всем участникам тайных обществ и максимальное привлечение их к процессу, с другой стороны – освобождение от допросов бывших участников Союза благоденствия, по данным следствия «отошедших» от конспиративных организаций. На первом этапе следствия господствовала первая из этих тенденций. По крайней мере, помимо ареста и привлечения к допросам, применялась и другая мера: учреждение надзора и сбор сведений об «образе жизни» и поведении, что могло привести в ходе следствия как к аресту (Ф. П. Шаховской), так и к освобождению от ответственности (А. А. Авенариус).

Свидетельством особого рвения следствия в отношении даже отставших или «сомнительных» участников конспиративных политических организаций, обнаруживаемого на первом этапе расследования, является случай с показаниями Н. И. Комарова. Насыщенные именами показания Комарова заинтересовали следствие прежде всего как важное свидетельство о личном составе Союза благоденствия: «Список о показанных… лицах сообразить со сведениями, имеющимися в Комитете, и о[б] истребовании тех, кои вновь окажутся, составить докладную записку для представления государю императору» [207]207
  ВД. Т. XVI. С. 41.


[Закрыть]. Между тем, следователи не могли не знать, что приведенный в показаниях Комарова перечень относился ко времени Союза благоденствия. Сам автор показания указывал на то, что некоторые из названных были известны ему «по слухам» (т. е. со слов других участников Союза) и приведенные данные требуют проверки. Но для следствия еще не было важным, участвовало ли вновь названное лицо только в этом Союзе или продолжало свою конспиративную деятельность далее. В адрес указанных Комаровым лиц, состоявших, по его данным, в тайном обществе после 1818 г., были вынесены резолюции об аресте («взять») и привлечении к следствию. В их числе находились те, об участии которых в тайных обществах Комаров знал только «по слухам» (братья A. M. и Н. М. Исленьевы, Н. И. Стояновский, В.-А. Фурнье). Полученные из показаний Комарова от 27 декабря сведения стали основанием для ареста Л. Е. Астафьева (ошибочно, вместо указанного не совсем точно Комаровым А.Ф. Астафьева), И. П. Липранди, A. M. и Н. М. Исленьевых, В.-А. Фурнье[208]208
  Там же. С. 42, 43, 231. Ср.: ВД. Т. XX. С. 396–397. Большинство из названных Комаровым лиц затем были оправданы.


[Закрыть]. Однако все они оказались «очищенными» следствием (вина их не была доказана); И. П. Липранди, братья Исленьевы и Фурнье были оправданы. Тем не менее, в отношении некоторых из названных Комаровым лиц, избежавших привлечения к расследованию, имеются достаточно прочные основания для заключения об их принадлежности к Союзу благоденствия[209]209
  См. анализ показаний о Баранове в главе 2.


[Закрыть].