Текст книги "Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг."

Другую часть ненаказанных декабристов образовали лица, прощенные императором, – главным образом, участники тайных обществ после 1821 г. и заговора 1825 г. Акт помилования в ряде случаев оказал сдерживающее влияние на расследование, не позволив установить в полной мере «состав преступления» помилованных. Особенно наглядно это видно в случаях, когда следствием были проигнорированы показания о тех, кто разделял политические намерения заговорщиков (А. А. Суворов, Л. П. Витгенштейн, А. Ф. Моллер).

Определяющую роль в этих случаях играла избранная подследственным линия защиты[301]301
  Подробнее об этом см. в главе 2.


[Закрыть]. Одна из основных причин прощения и освобождения от наказания – умелая и последовательная защита подследственных при допросах. Если для членов Союза благоденствия, привлеченных к следствию, как говорилось выше, самым главным было доказать свою непричастность к тайному обществу, образованному после 1821 г., а также свою неосведомленность о политических намерениях конспирации, то для участников тайных обществ после 1821 г. важнейшим звеном тактики защиты являлось доказательство отсутствия всякой реальной связи с тайным обществом, своей организационной непричастности к нему. Действительно, над членами тайных обществ после 1821 г. нависла угроза ответственности за «знание» планов переворота и цели «перемены правления», поэтому практически единственным способом оправдания представлялось доказательство случайности связи с участниками конспирации, отрицание какой-либо деятельности в рамках общества и особенно – в заговоре декабря 1825 г. Именно такой позиции придерживались А. А. Суворов, С. Н. Жеребцов, А. Н. Тулубьев и другие прощенные и освобожденные участники Северного и Южного обществ.

Для участников военных выступлений декабристов главным элементом защиты служило доказательство неосведомленности о существовании тайного общества и политических планов заговорщиков. Так поступили офицеры-конноартиллеристы, гвардейские моряки. В том случае если следствие выявляло «легитимные» мотивы участия в мятеже (стремление не нарушить первую присягу Константину Павловичу), не отягощенного какими-либо «преступными действиями», следовало освобождение от наказания.

Продуманная, последовательно проведенная тактика защиты на следствии сыграла не последнюю роль в освобождении от наказания ряда участников движения, в том числе весьма активных. Результаты сокрытия подлинных обстоятельств конспиративных отношений, несомненно, отразились в формулировках степени причастности к «делу», зафиксированных в документах следствия: записках о «силе вины», справках «Алфавита» Боровкова о членах Союза благоденствия, а также о В. Д. Вольховском, А. В. Семенове, А. А. Суворове, С. Н. Жеребцове, А. Н. Тулубьеве, офицерах-конноартиллеристах.

Отрицание причастности к планам «перемены правления» (и, тем более, к обсуждению темы цареубийства и введения республиканского правления, планов мятежа и покушений) убеждало следователей в «слабой» виновности подозреваемого, особенно если не было других уличающих показаний. Тактика отрицания нередко приносила свои плоды и при наличии серьезных показаний уличающего характера, и при проведении очных ставок. В ряде случаев подследственные, первоначально обвинявшие тех или иных лиц, после проведения очных ставок или перед угрозой их проведения отказывались от своих показаний[302]302
  Наиболее яркий случай такого рода представляют показания И. И. Пущина о собраниях членов Московской управы Северного общества, проходивших в 1825 г. в Москве с участием А. В. Семенова. После ряда очных ставок с противоречившими ему лицами Пущин отказался от своих прежних показаний, ссылаясь на ошибку памяти. Показания Е. П. Оболенского относительно известности Семенова о целях и намерениях на 14 декабря тоже были фактически дезавуированы их автором после настойчивого отрицания Семенова, со ссылкой на тяжелое состояние во время дачи этих показаний. Но в других случаях подследственные продолжали настаивать на обвинительных показаниях против новых лиц (Пестель, Свистунов, Перетц).


[Закрыть]. Упорное отрицание приводило в таких ситуациях к благоприятному исходу для подследственного: оно сыграло свою роль в случаях А. В. Семенова, Н. И. Кутузова, М. Н. Муравьева и др. Вместе с тем, нужно указать и на противоположные случаи. Так, Ф. Н. Глинка, П. Х. Граббе, А. Н. Фролов, несмотря на полное отрицание компрометирующих показаний, все же понесли административное наказание.

Характерным примером трансформации такого рода оправдательной позиции в ретроспективный рассказ служат воспоминания С. П. Шилова, известного следствию в качестве участника тайных обществ до 1821 г., но не привлекавшегося к допросам. Эти воспоминания, написанные в 1850-е гг., отразили «сценарий» отношений мемуариста и декабристского общества, который сложился на протяжении десятилетий в индивидуальном сознании автора. Вспоминая о своих отношениях с осужденными декабристами, Шипов рисует образ друга будущих заговорщиков, предостерегающего их об опасностях «ложного пути». Он сообщает о тесной дружбе с Пестелем, о длительных занятиях политическими науками вместе с группой близких товарищей, в которых угадывается ядро инициаторов Союза спасения и Союза благоденствия, о регулярных беседах политического содержания. Он не скрывает даже своего принципиального разговора с Пестелем, длившегося «во всю ночь», в ходе которого Шипов «не только отказался от вступления в общество, но убеждал и Пестеля стараться разрушить оное…». Шипов вместе с тем категорически отрицает собственную формальную принадлежность к тайному обществу, утверждая, что в декабристском союзе состоял его брат, И. Шипов. Образ «друга» конспираторов, безусловно, сформировался в контексте следственного процесса, со временем прошел через тщательную шлифовку и свой окончательный вид приобрел к моменту создания мемуаристом своей «истории жизни». То, что этот образ ложен, а обрисованный мемуаристом «сценарий» отношений с лидерами декабристского общества далек от действительности, обнаруживается при внимательном анализе источников. И дело даже не в свидетельствах его осужденных товарищей: сам текст противоречивых воспоминаний С. Шилова свидетельствует о несколько ином характере отношений, которые связывали его с тайным обществом. Заявляя о своем полном неведении о «неблагонадежной» цели тайного общества, Шипов одновременно повествует о предпринятых попытках «отклонить» главных конспираторов (Пестеля) от «ложного пути», на который они вступали. Осуждая деятельность тайных обществ, он вместе с тем пишет, что среди участников первого из них были «люди совершенно благонамеренные», которые имели одно желание: «содействовать правительству в усовершенствовании правления и устроении блага народного». Тут же следует характерная ссылка на речь Александра I при открытии польского сейма (1818 г.), в которой выражалось намерение учредить в России конституционное правление. Шипов далее сообщает читателю, что сторонники этих планов не могли «действовать открыто», поэтому избрали для своих занятий форму тайных обществ, которые тогда были «терпимы» правительством. Следует заметить, что подобное «оправдание» близко обоснованию правомерности учреждения тайных обществ в следственных показаниях и мемуарных сочинениях осужденных товарищей Шилова (Лунин, Трубецкой, Фонвизин). В «сценарии» Шилова «второе общество», основанное Пестелем и его друзьями, отошло от этих «благонамеренных» планов и приступило к подготовке политического переворота. Автор воспоминаний утверждает, что некоторые из «благонамеренных» участников, видя это, предприняли меры к уничтожению «первого» общества[303]303
  См.: Шипов С. П. Воспоминания // Русский архив. 1878. Кн. 2. С. 153–154, 164, 171, 183–184.


[Закрыть]. Взятая на вооружение концепция Донесения Следственной комиссии предстает здесь в обрамлении отрицаний автора, якобы ничего не знавшего о политической цели общества и одновременно сопротивлявшегося планам Пестеля.

Рассказы, принадлежащие «замешанным», но не привлекавшимся к процессу, прощенным и освобожденным от наказания (а также вышедшие из среды, близкой к ним), часто содержат мотив «оговора» со стороны уличенных, а затем осужденных заговорщиков. Ссылки на «оговор», достаточно характерные для этой традиции, служат как бы подтверждением полной невиновности «оговоренного» и оправданного. Иначе и быть не могло: ведь такого рода рассказы возникли под влиянием необходимости дистанцироваться от осужденных, от любой причастности к тайному обществу, поэтому здесь не могло быть и речи об обнаружении какой-либо степени причастности освобожденного и оправданного лица к деятельности тайного общества и заговору.

В этой связи интересны оценки, данные мемуаристом С. Шиповым событиям и обстоятельствам, связанным с привлечением к следствию его брата И. Шилова. Согласно С. Шилову, его брат был невинен с точки зрения предъявленных обвинений (принадлежность к «злоумышленному» обществу, осведомленность о планах ввести республику). Обвинители не имели никаких доказательств его вины, но «старались втянуть…» в дело. Пестель и его товарищи преследовали цель облегчить собственную участь: зная, что Николай I и Михаил Павлович «любят брата и ценят его», они, «вероятно, полагали, что если он явится участником в их действиях, то государь, желая пощадить брата моего, будет и с ними снисходительнее»[304]304
  Там же. С. 183. В действительности, как уже отмечалось, Пестель и другие участники совещаний 1820 г. показали о присутствии на них И. Шипова вполне авторитетно, как прямые свидетели; имелись и достоверные указания об участии его в Северном обществе.


[Закрыть].

Адресация к намерениям арестованных придать тайному обществу значительный масштаб, для того чтобы изменить характер репрессивных решений в сторону их смягчения, заявить об участии в нем лиц, пользующихся дружбой и доверием государя, влиятельных особ, – любопытное свидетельство о распространенных в общественном сознании эпохи представлениях о способах защиты обвиняемых.

Сходное представление о желании подследственных вовлечь в расследование как можно больше лиц, в том числе совершенно невинных, имел и великий князь Константин Павлович. В своих письмах императору он неоднократно проводил мысль о том, что такие усилия «замешанных» могут привести к тому, что пострадают «невинные». По его мнению, арестованные стремятся скомпрометировать тех, кого не смогли завербовать – «для своего оправдания». Они хотят навлечь подозрение на «людей верных». Очевидно, эти соображение следует рассматривать в контексте «борьбы» великого князя за М. С. Лунина, стремления не допустить его привлечения к формальному расследованию в Петербурге; однако сам мотив весьма показателен.

Нужно отметить распространенность представления о намерениях главных виновных вовлечь в расследование как можно больше лиц:

«…во всех делах такого рода все виновные держатся правила – чем больше замешанных, тем труднее будет наказать»[305]305
  Междуцарствие. С. 171, 176. Константин Павлович приводит еще один вариант этого взгляда, согласно которому виновные стремятся увеличить число привлеченных к делу: «из мести… впутать» невинных (Там же. С. 172).


[Закрыть]. Примеры высказываний подобного рода можно множить[306]306
  См. главу 2, где помещен фрагмент воспоминаний А. Ф. Львова, брата оправданного на следствии И. Ф. Львова.


[Закрыть]. Несомненно, это мнение базировалось на традиционном представлении о следствии по «государственным преступлениям» и должно было иметь определенные подтверждения в практике предшествующих политических процессов. Мотив «оговора» и «запутывания» «невинных» со стороны главных обвиняемых, разумеется, приобретал некоторое значение в условиях почти неограниченных возможностей монарха при вынесении решений о наказаниях в делах, касающихся государственных преступлений. Большое число «причастных» к политическому делу, участие в нем влиятельных лиц – все этого могло сыграть определенную роль при расследовании дела. Но все же нельзя не признать, что на протяжении XVIII–XIX вв. участие в серьезных «антигосударственных» заговорах влиятельных лиц, вплоть до ближайшего окружения императора и даже его родственников, оказывало чаще всего незначительное влияние на характер репрессивных решений – по крайней мере, в отношении главных обвиняемых. В силу этого последние не могли рассчитывать на смягчение наказания, прибегая к подобным способам защиты. Наконец, стоит обратить внимание на то, что ссылками на «оговор» (в рамках указанных свидетельств, оставшихся от избежавших наказания) аргументировалась непричастность к тайному обществу лиц, которые в действительности принадлежали к числу его участников, о чем согласно говорят как материалы следствия, так и другие источники. Приведенные наблюдения позволяют, как представляется, заключить, что такого рода аргументация «невиновности» освобожденных и прощенных была призвана скрыть подлинную степень причастности к тайному обществу.

К числу главных факторов, влиявших на освобождение от наказания, следует отнести воздействие на следствие и высшую власть родственных и служебных связей лиц, привлеченных к расследованию. Нужно отметить, что решение участи никакой другой группы привлеченных к следствию не зависело в столь значительной мере от высшей власти. Роль императора в ряде случаев представляется очень значительной и чуть ли не определяющей. Для участников тайных обществ, возникших после 1821 г., важное значение имела, например, принадлежность к знаменитым, известным в русском обществе фамилиям (А. А. Суворов, Л. П. Витгенштейн). Имела значение и близость к императору или влиятельным лицам из его окружения семейств Барыковых, Жеребцовых, Лопухиных, Долгоруковых и других. Не последнюю роль играло и личное знакомство императора с Н. И. Кутузовым (а также с первоначально прощенными П. Х. Граббе, М. А. Назимовым): оно, несомненно, оказало влияние на решение императора освободить их от следствия. В отношении участников заговора и событий 14 декабря прослеживаются те же мотивы: конноартиллеристы А. Вилламов, А. Гагарин принадлежали к близким к императорской фамилии семьям. Привлечение к следствию А. Ф. Моллера, оказавшего серьезные услуги Николаю I в судьбоносный день 14 декабря и являвшегося племянником начальника Морского штаба А. В. Моллера, конечно, было крайне затруднительно.

В некоторой степени загадочным остается лишь одно прощение – Петра Колошина, как и последующее свертывание расследования по его делу.

В этой связи нельзя исключить и влияния на императора личности самого подследственного, а также избранных им приемов защиты. Акты «высочайшего прощения» не случайно приходятся на первые дни следствия, когда император лично участвовал в допросах многих из тех, кто оказывался арестованным. Исходя из этого, нужно указать на большую роль допроса в присутствии императора (в других случаях – личной встречи с Николаем I). В такой ситуации у обвиняемых возникала возможность не только отрицать предъявляемое обвинение, но и произвести своим поведением благоприятное впечатление на самодержца, способствуя тем самым своему полному прощению. Лопухин, Витгенштейн, Моллер, И. Шипов, Колошин, Суворов и другие прощенные в первые дни следствия, очевидно, в немалой степени обязаны своим освобождением тому впечатлению, которое они смогли произвести на императора. Оправдательные записки также читались в первую очередь императором.

Личный допрос императора как элемент расследования традиционно рассматривался как средство к оправданию: такой допрос позволял лично оправдаться перед глазами верховного правителя. Иллюстрацией служит рассказ О. Ф. Л. Мармона о допросе А. А. Суворова в присутствии императора: «Внук Суворова был сильно скомпрометирован. Император пожелал допросить его лично, с целью дать молодому человеку средство оправдаться. На его первые слова он отвечал: „Я был уверен, что носящий имя Суворова не может быть сообщником в столь грязном деле!“ – и так продолжал в течение всего допроса. Император повысил этого офицера в чине и отправил служить на Кавказ. Так он сохранил чистоту великого имени и приобрел слугу, обязанного ему более чем жизнью»[307]307
  Цит. по: Ансело Ф. Шесть месяцев в России. С. 268.


[Закрыть]. К этому следует добавить, что многие из привлеченных к следствию обращались с просьбой предстать перед императором и лично изложить свои «оправдания» или «признания».

Большое значение имела личная известность подследственного императору, собственные пристрастия Николая I, стремление монарха к демонстрации «милости» по отношению к случайно замешанным, которое обусловили репутационные нужды верховной власти, необходимость специфического воздействия на общественное мнение. Это обстоятельство оказало влияние на исход следствия в случаях с Суворовым, Кутузовым, А. В. Семеновым и т. д. Не случайно в первые дни следствия были освобождены Ф. Н. Глинка, П. Х. Граббе (правда, обоих пришлось арестовать вновь), офицер подшефного Николаю Павловичу гвардейского Конно-пионерного эскадрона М. А. Назимов[308]308
  Другой офицер Конно-пионерного эскадрона М. И. Пущин, хорошо известный императору и пользовавшийся его постоянным «расположением» (ВД. Т. XIV. С. 456), в своих показаниях и мемуарных записках оставил указания на благожелательное отношение к себе со стороны Николая I в начале расследования. Оно, однако, не привело к прощению или смягчению наказания. Очевидно, Пущин сразу же был серьезно скомпрометирован информацией об участии в заговоре и тех надеждах, что возлагали заговорщики на подчиненную ему часть гвардейских конно-пионеров; линия поведения Пущина на следствии, признавшегося в своей первоначальной «неоткровенности», оказалась, по-видимому, неэффективной. Нужно отметить и дистанцирование императора от решения участи Пущина (мемуарист приводит его слова: «Буду очень рад, если ты оправдаешься».) (Пущин М. И. Записки // Русский архив. 1908. Кн. 3. № 10. С. 440, 445, 447; № 11. С. 553).


[Закрыть], а также Д. И. Завалишин (оба позднее осуждены Верховным уголовным судом). Император хотел показать со всей очевидностью, что арестованных без достаточных оснований он освобождает.

Существуют прямые указания на участие самых влиятельных лиц, вплоть до представителей царствующей династии, в судьбе подозреваемых, в решениях о смягчении участи или освобождении от следствия. Хорошо известна роль А. Ф. Орлова в принятии решения об освобождении от суда его брата, влиятельного участника Союза благоденствия М. Ф. Орлова. Есть подобный пример, прямо относящийся к прощенным декабристам. В дневнике Александры Федоровны имеется запись о ее беседе с А. Ф. Орловым, датированная 22 декабря 1825 г.: «Я просила его придти, так как хотела спросить его о Федоре Барыкове и узнать, действительно ли он невинен… Сначала мы говорили о Федоре; слава богу, он чист – иначе это было бы ужасно для Varette [В. П. Ушаковой, фрейлины Александры Федоровны. – П. И.]…»[309]309
  Междуцарствие. С. 92.


[Закрыть]. Влияние подобного рода интереса императрицы к одному из подследственных могло быть достаточно значимым при решении его участи.

Определенное воздействие могли оказывать и прямые ходатайства членов императорской семьи и ближайших к ней лиц за арестованных. Влияние посторонних факторов на ход следствия особенно ощущается в фактическом изъятии из расследования Л. П. Витгенштейна, И. А. Долгорукова, И. П. Шилова, П. П. Лопухина. Большие возможности влияния на расследование имели отцы Лопухина и Витгенштейна – председатель Комитета министров П. В. Лопухин и главнокомандующий 2-й армией П. Х. Витгенштейн. Видимо, свою роль сыграла близость Долгорукова и Шилова к брату Николая I Михаилу Павловичу: его заступничество могло оказать большое влияние на решение их дел. Однако акты официального прощения не могли изменить личной позиции императора. Сохранился рассказ В. А. Олениной, относящийся к Долгорукову. По ее мнению, «Долгорукой был очень умен, с большими способностями». Описывая личные качества князя, рассказчица особо остановилась на негативном отношении к нему первого лица государства как наиболее значимом и характерном факте, сопроводив его, очевидно, распространенным в светском обществе рассказом о прощении Ильи Долгорукова в 1826 г.: «К[нязь] Илья Андре[евич] Долгорукой просил в[еликого] к[нязя] Мих[аила] Павловича испросить ему у Госуд[аря] прощения, что великий князь и исполнил, но Госуд[арь] простил, жестоко говоря: „Если ваша гнусная жизнь вам так дорога, я вам ее дарю“. Потом на бале… он, видя Долгор[укого], стоявшего возле окна, с которого шнур упал ему на плечо возле самой шеи, он ему сказал: „Mon p[rin]ce, prenez garde, le corde vous tombe au соu“»[310]310
  «Князь, берегитесь, веревка касается вашей шеи» (франц.). См.: Декабристы. Летописи Государственного Литературного музея. Вып. 3. М., 1938. С. 487. Письмо В. А. Олениной П. И. Бартеневу (1869 г.).


[Закрыть]. Рассказ, сохранившийся в виде светского анекдота, передает отношение первого лица государства к спасшемуся бывшему участнику декабристской конспирации. Следует иметь в виду, что И. А. Долгоруков был старшим братом пользовавшегося благосклонностью императора будущего шефа жандармов В. А. Долгорукова, в 1825 г. офицера наделенной особым доверием Николая I Конной гвардии.

Таким образом, нужно признать несомненным влияние родственных связей с близкими ко двору семьями, близости к императорской семье, а также и служебных связей некоторых из участников тайных обществ на исход расследования.

Самый любопытный и отчасти трудно объяснимый случай, связанный, по нашему мнению, с влиянием фактора служебных связей, – это исход дела В. Д. Вольховского. Отсутствие наказания в его отношении не вполне понятно, это единственный пример, когда, строго говоря, установленный член Северного общества, принимавший участие в обсуждении программы действий организации, избежал наказания. Возможно, имело место заступничество прежнего (до 1824 г.) или настоящего руководства Главного штаба – П. М. Волконского, И. И. Дибича, А. Н. Потапова. Сыграла свою роль известность Вольховского как участника экспедиций в Среднюю Азию, а также, не исключено, его служебные способности, известное усердие к службе, ценившееся государем, репутация дельного способного офицера.

Сохранившиеся прошения родственников о помиловании или смягчении участи арестованных доносят до нас ту аргументацию, которую использовали их авторы для обоснования своей просьбы. Помимо апелляции к христианским чувствам милосердия к «заблудшим», дополнительным основанием для чего служил молодой возраст, чаще всего в этих документах вновь фигурирует весьма примечательная ссылка на «вовлечение злонамеренными людьми» в заговор, чем и объяснялся факт участия в «злоумышленном» тайном обществе и антиправительственном мятеже[311]311
  РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Д. 4580. Ч. 4. Л. 14–16. См. также: «Государь! Исповедую тебе яко боящийся Бога»: Прошения родственников декабристов о помиловании арестованных. 1826 г. / Вступ. ст. и публ. П. В. Ильина// Исторический архив. 2001. № 1. С. 156–177.


[Закрыть].

Несомненным фактором воздействия на следствие являлось высокое статусное положение некоторых из обнаруженных следствием членов тайных обществ. Привлечение их к следствию, а тем более наказание, могли повлечь за собой значительный и нежелательный для правительства резонанс в обществе и за границей. В совокупности с другими причинами и обстоятельствами данный фактор приобретал серьезное значение, что также способствовало освобождению от расследования ряда лиц. Наиболее четко просматривается влияние нежелательности привлечения к процессу П. В. Лопухина, А. А. Суворова (как внука полководца, известного всей Европе), Л. П. Витгенштейна.

Важным обстоятельством при решении об освобождении также являлось отсутствие серьезных уличающих показаний на момент прощения, касавшихся главных предметов расследования: планов покушения на императора и военного выступления. В случае отсутствия «важной вины» легче было получить прощение, – и, естественно, выносить решения о прощении. Об этом прямо свидетельствуют примеры Суворова, Моллера.

В каждом случае можно выявить то или иное сочетание нескольких перечисленных причин, – очевидно, это сочетание в итоге дало основание для прощения или освобождения от наказания. Но определяющим фактором явилась все же, по нашему мнению, непринадлежность большинства освобожденных к тайному обществу, возникшему после 1821 г., отсутствие данных, говорящих в пользу осведомленности подследственного о политической цели конспирации.

Сам факт освобождения из-под ареста без наказания, подтвержденный выдачей соответствующего документа о «невинности» освобожденного, факт кратковременного расследования без ареста, либо, наконец, непривлечения к допросам оказывал определенное влияние на последующее восприятие степени причастности такого лица к «делу», в первую очередь, в ходе следствия, а затем и в общественном мнении. Несомненно, все это трактовалось как свидетельство о невиновности освобожденного, непричастности к политическим замыслам осужденных.

Итак, можно констатировать, что при анализе актов помилования и освобождения от наказания выявляются мотивы прощения: официально заявленные и реальные. Официальное обоснование причин освобождения некоторых из участников заговора заключало в себе ссылку на слабую степень «прикосновенности» освобожденных от наказания членов тайных обществ, которая вдобавок «извинялась» молодостью и кратковременностью «заблуждения». Мы уже видели, какие формулировки оказались отраженными в справках «Алфавита» Боровкова о А. А. Суворове, С. Н. Жеребцове, Ф. В. Барыкове. В обществе было распространено представление о полной «невинности» освобожденных, как бы удостоверенной во время кратковременного расследования, что часто не соответствовало действительности.

В чем причина отчетливо выразившейся незаинтересованности следствия в наказании лиц менее замешанных, но все же серьезно причастных к открывшемуся делу? Прежде всего, напрашивается простое объяснение: перед нами стремление власти ограничить рамки процесса – от этого зависели скорость в продвижении и успех следствия. Думается, эта причина действительно имела место, вызвав к жизни ряд распоряжений императора, зафиксированных в документах следствия, смысл которых состоял в ограничении направленности расследования главными лицами и главными обвиняющими статьями. В то же время, перед властью стояла и другая задача: ограничить размер выявленного тайного общества, чтобы снизить резонанс от масштабного политического заговора как внутри России, так и за ее пределами. Большие цифры привлеченных к расследованию и ответственности лиц могли негативным образом сказаться на облике власти и нового императора, вызвать нежелательное впечатление в широких общественных кругах, подтолкнуть к заключениям о серьезном недовольстве правительством в России или оппозиции широких дворянских кругов, влиятельных сановников и т. д. Тем более, что достаточно заметная часть членов первых тайных обществ значительно продвинулась по служебной лестнице к моменту начала следствия, и к 1826 г. многие из них находились в высоких офицерских и генеральских чинах.

Но наряду с этим имелись посторонние факторы влияния, не вызванные напрямую логикой следствия. К их числу следует отнести: принадлежность освобожденных к влиятельным фамилиям, близость к императору (личная или через родственников), неформальное влияние служебных связей, высокий служебный статус, в котором в ряде случаев находились прощенные. Нельзя исключать действительного стремления власти избавить от наказания малозамешанных, не участвовавших в политическом заговоре и военном выступлении участников тайных обществ.

Из сделанных выше наблюдений складывается общая иерархия причин, которые легли в основу освобождения без последствия или непривлечения к следствию ряда участников тайных обществ. Мотивы прощения в каждом случае прощения и освобождения от наказания следует анализировать отдельно, в зависимости от конкретных обстоятельств этого акта, в связи с выявленной степенью виновности освобожденного. В каждом конкретном случае налицо сочетание нескольких причин, их соединение часто создавало благоприятное основание для прощения; каждый акт освобождения от наказания наделен своими специфическими чертами. В целом можно выделить две основополагающих причины: 1) недостаточность выявленной следствием вины для привлечения к ответственности в рамках данного процесса; 2) произвольные решения верховной власти при вынесении вердикта, освобождающего от ответственности.