Текст книги "Спящий"

– Вовсе нет, – возразил силуэт, повел бесплотной рукой, и в тот же миг сквозь корку спекшейся земли начала пробиваться молодая трава.

Не успел я и глазом моргнуть, как вокруг раскинулся зеленый луг.

– Это мой сон, – сказал силуэт, но я лишь покачал головой.

Трава почернела, цветы засохли, деревья зашуршали ломкими листьями.

Наступила ночь.

Теперь мы стояли в проклятом саду моего фамильного особняка, и единственным светлым пятном в округе был чуждый этому видению силуэт моего неведомого собеседника.

– Дьявольщина! – присвистнул он.

И столько прозвучало в его голосе удивления, что я не удержался и спросил:

– Кто ты?

– Сновидец, – последовал быстрый ответ. – А кто, черт побери, ты такой?

Я рассмеялся. Происходящее меня забавляло.

Морфий и воображение сиятельного – убойное сочетание.

– Хозяин этого сна, – ответил я, желая позлить собеседника.

– Нет! – отказался поверить тот в это заявление. – Я могу входить лишь в сны знакомых людей!

– Значит, мы знакомы, только и всего.

Силуэт ничего не ответил, прикоснулся к ветке мертвого дерева и черный лист в его пальцах моментально налился молодой зеленью.

– Знакомы? – медленно проговорил Сновидец. – Это невозможно. У меня не столь широкий круг общения, и я знаю все их кошмары наперечет.

Я оглядел воссозданный воображением сад и усмехнулся.

– А это не кошмар. Знаешь такое слово: «ностальгия»?

– Да, здесь слишком спокойно для кошмара, – признал силуэт. – И я больше не чувствую боли. Мне легко. Ничего не болит. Удивительно…

– Это все морфий, – сообщил я, наблюдая за тем, как в черном небе начинают расцветать всполохи далеких зарниц.

– Наркотики разрушают мозг, это чистое зло. Но иной раз боль бывает просто невыносима. Я буду иногда приходить в твои сны, хорошо?

– Приходить? – переспросил я, и вдруг ответы собеседника, будто кусочки мозаики, сложились в единое полотно. – Ты сиятельный?! – охнул я. – Ходить по сновидениям – твой талант?

– А ты догадлив! – рассмеялся Сновидец.

– Проклятье! – выдохнул я, не в силах поверить в собственную удачу, но прежде чем успел попросить об одолжении, на сад налетел стремительный вихрь. Он сорвал с деревьев черные листья, закрутил их вокруг меня ворохом электрических разрядов, и сон стал рассыпаться на отдельные куски.

– Нет, постой! – крикнул я, но меня уже вышвырнуло прочь.

Начался сеанс электротерапии.

По завершении процедуры и унизительного кормления бульоном через всунутый в пищевод шланг меня вернули в карцер. Просто зашвырнули с порога внутрь, наподдав напоследок коленом под зад.

Я так и остался валяться на обитом мягким войлоком полу. Меня ломало, во рту стоял горький привкус желчи. Взбешенный попыткой бегства профессор решил до предела увеличить длительность электротерапии, и это принесло свои плоды.

Мне было все равно. Не хотелось шевелиться, дышать, жить… Поэтому я просто лежал. Лежал и ждал вечера. Точнее – неизменного укола морфия.

Доза морфия была мне просто необходима.

И я ее получил.

Я стоял на вершине Кальварии и с высоты холма смотрел на незнакомый город.

Это не был Новый Вавилон, и за моей спиной не тянулась к небу ржавая железная башня. Три деревянных креста – вот и все, что было в этом сне. Неизменным остался лишь смог. Невысокие каменные дома тонули в сером мареве, будто в водах вышедшего из берегов Ярдена.

– Ты вернулся? – удивился Сновидец. – Уже?

– Как видишь.

– Хорошо. Жаль только, ты скоро умрешь.

Мне стало не по себе.

– Почему это? – возмутился я, хотя собирался спросить совсем о другом. – Почему я должен умереть?

– Сколько морфия ты принимаешь в день?

Я передернул плечами.

– Не важно! Можешь оказать мне одну услугу?

Белый силуэт встал рядом и взглянул на город. Полагаю, его взгляду открылась совсем иная картина. Порожденные наркотиком иллюзии крайне… изменчивы.

– Ты просишь об одолжении? Во сне?

– Да, прошу. Это странно?

– Необычно.

– Ты поможешь?

– Чего ты хочешь?

– Передать весточку одному моему знакомому, – пояснил я и с замиранием сердца уточнил: – Сделаешь?

– Ничего не выйдет, – покачал головой Сновидец. – Я не смогу попасть в сон человека, которого не знаю лично. Это невозможно.

– Дьявол! – выругался я. – Да забудь ты о снах! Просто пошли телеграмму! Я скоро рехнусь, если меня отсюда не вытащат!

– Откуда? – заинтересовался силуэт. – Откуда тебя нужно вытащить?

Я заколебался, но все же ответил:

– «Готлиб Бакхарт», тебе это о чем-нибудь говорит?

Сновидец рассмеялся.

– Психиатрическая клиника? Мне не доводилось слышать о тех, кто рехнулся в стенах этого заведения. Но ко многим возвращается рассудок именно там.

– Сделай это, – попросил я. – Сделай, и я заплачу. Назови свою цену!

До меня вновь донесся смех.

– Куда катится этот мир! Убийца-психопат предлагает мне деньги! Какая дьявольская ирония! Деньги – это последнее, в чем я нуждаюсь!

– Тогда я буду должен услугу.

На этот раз Сновидец не стал торопиться с ответом. Но в итоге лишь покачал головой.

– Увы, – проговорил он с нескрываемой печалью. – Я не способен помочь тебе. Я не могу проснуться. Сны не отпускают меня. Мы оба в ловушке, мой безумный друг.

– Тебе и необязательно просыпаться! Просто попроси кого-нибудь отправить телеграмму. Ты ведь Сновидец! Ты можешь зайти в чужой сон!

Силуэт человека медленно кивнул.

– Могу, – признал он. – И, если сделаю это, ты будешь должен мне услугу.

Я кинул взгляд на далекие всполохи молний и быстро сказал:

– Все что угодно!

– Все? Даже если придется кого-то убить?

Я заколебался, и Сновидец меня поторопил:

– Ну же! Решайся! Да или нет?

– Да, дьявол! – выкрикнул я. – Я убью, если понадобится! Убью!

– Поклянись!

Собеседник протянул мне свою светящуюся руку, я принял ее и сказал:

– Клянусь!

И сразу ощутил пронзившую сновидение дрожь.

– Ты не сможешь передумать.

– Проклятье! Я же поклялся!

– Ты поклялся, – подтвердил Сновидец и под гул налетевшего урагана спросил: – Кого надо известить?

– Его зовут Рамон Миро, – ответил я и по памяти продиктовал адрес бывшего напарника. – Он получит пятьдесят тысяч, пусть только вытащит меня отсюда!

– Как тебя зовут?

– Лев. Скажи, это Лев!

С неба начали срываться ослепительные разряды молний, я выкрикнул:

– «Готлиб Бакхарт», Берлигер, карцер! – а потом земля ушла из-под ног, и началось бесконечное падение в бездну.

6

Полагаете, будто к безумию ведут отчаяние и безнадега? Отнюдь. Отчаяние приводит к отчаянным поступкам, а безнадега придает им суицидальный характер.

К безумию ведет неопределенность. Когда не остается ничего определенного, когда начинаешь сомневаться во всем, даже в собственном рассудке.

«Вел я беседы с настоящим Сновидцем или общался с собственной галлюцинацией?» – вот что занимало меня, когда после вечерней электротерапии меня вновь заперли в карцере.

Окончательно я свихнулся из-за убойных доз морфия или действительно заключил сделку с другим сиятельным? Этот вопрос все крутился и крутился в моей голове, а стоило лишь уверить себя в реальности произошедшего, и сомнения наваливались с новой силой. Они рушили сосредоточенность и толкали в пучину неуверенности. До безумия оставался один крохотный шажок.

Собравшись с силами, я поднялся на ноги и принялся вышагивать по упругому войлоку из одного угла карцера в другой. Перетянутое смирительной рубашкой тело затекло, рук я давно не чувствовал, и, сколько ни пытался расправить плечи, желая ослабить завязки, эти попытки ни к чему не привели. Разве что начала пробиваться через наркотическое оцепенение боль от свежих побоев и старых ран.

Очень скоро колени подкосились от усталости, и я повалился на войлок. Закрыл глаза и попытался уснуть, но не сумел даже задремать. Слишком сильно перекроили сознание эксперименты профессора Берлигера, слишком много и часто кололи последние дни морфий.

Кости крутило, суставы ломало, нестерпимо хотелось пить. Смирительная рубашка насквозь пропиталась соленым потом, дыхание стало прерывистым и неровным. И адски раскалывалась голова. Сейчас я легко отрекся бы от чего угодно за стакан воды и пару глотков опиумной настойки, но никто не собирался меня ни в чем убеждать.

Знаете, почему дьявол не покупает человеческие души? Да просто они, как перезрелые яблоки, падают к его ногам! Мы сами – худшие враги самим себе, и самые лучшие искусители – тоже мы сами. Нет такой мерзости, которой человек не выдумал бы оправдания.

Чувствуя, как овладевает сознанием безумие, я перевалился на бок, уперся лбом в стену и поднялся на колени. Меня немедленно вырвало, ребра свело от боли, но зато слегка прояснилась голова. Я отодвинулся от забрызгавшей войлок рвоты и продолжил стоять на коленях. Просто стоял, не молился, нет.

Но не молился не оттого, что бесповоротно лишился веры; просто молиться надо по велению души, глупо просить о чуде в безвыходной ситуации. Чудес не бывает. Я знал это наверняка.

«Чудес не бывает», – так думал я, когда в коридоре послышались взволнованные голоса, а потом с лязгом распахнулась дверь карцера, и меня ослепил луч мощного электрического фонаря.

Но мнения своего я не переменил. Я не верил в чудеса. Я верил в сделки.

Только бы это не оказалась сделка с дьяволом…

– Вот он! – объявил доктор Эргант. – Но мы не можем его вам отдать. Пусть он и преступник, сюда он помещен по решению суда!

В следующий миг выряженный в полицейский мундир Рамон Миро толчком в спину запихнул врача в карцер и нацелил на сопровождавшего его санитара выдернутый из кобуры револьвер.

– Заходи! Пикнешь – пристрелю!

Парень повиновался.

– К стене! – приказал Рамон, и работники психиатрической лечебницы поспешно отступили вглубь карцера.

Автоматический револьвер «Веблей – Фосбери» четыреста пятьдесят пятого калибра, массивный и громоздкий, мог убедить воздержаться от глупостей кого угодно.

– Идти можешь? – спросил меня Рамон, не спуская глаз с пленников.

– Нет, – признался я.

– Тито, помоги ему!

Паренек в форменном плаще и фуражке с кокардой переступил через порог, и я качнулся вперед, поднимаясь с колен. Пошатнулся и не устоял бы на ногах, но племянник Рамона вовремя обхватил меня и выволок в коридор, где и оставил лежать на полу.

– Снимите смирительную рубашку! – потребовал я. – Быстрее! Рук не чувствую!

Тито ослабил завязки, и я замычал сквозь стиснутые зубы от боли, когда в пережатые руки начала возвращаться чувствительность.

– Стаскивай! – повторил я.

– Нам тебя еще мимо охраны проводить! – объявил Рамон, возвращая револьвер в кобуру. – На улице снимем!

– Проводить? Да кто нас выпустит?! С боем придется прорываться! – И, не став ничего слушать, я продолжил попытки сдернуть с себя ненавистное одеяние самостоятельно.

– Чертов упрямец! – выругался Миро. – Тито, да помоги же ты ему!

Племянник Рамона стянул с меня смирительную рубашку, обхватил за плечи и поставил на ноги, и я со стоном привалился к стене, хоть и прекрасно осознавал, что время утекает как вода сквозь пальцы.

– Нужна каталка, – сказал я, не в силах сдвинуться с места. – Каталка! Найдите каталку!

Рамон зло глянул на меня, но тут же щелкнул пальцами.

– Точно, каталка! Тито, помнишь, одна стояла в коридоре? Бегом!

Племянник крепыша убежал, громыхая подковками форменных сапог, а я перебрался по стене к двери карцера, открыл смотровое окошко и заглянул внутрь.

– Лео, ты что творишь?! – всполошился Рамон.

– Отстань! – отмахнулся я и улыбнулся пленникам. – Знаете, доктор, что я сейчас сделаю? Я отыщу керосин и спички. А потом вернусь. Не уверен, что войлок хорошо горит, но с керосином он полыхнет! Всех спалю! Все ваше змеиное гнездо!

Санитар тихонько заскулил от страха, а доктор Эргант побледнел как полотно, но сполна насладиться их ужасом не получилось. Рамон оттащил меня от двери и захлопнул окошко.

– Лео, скажи, что ты пошутил! – прорычал крепыш, лицо которого побагровело от гнева. – Мы на такое не подписывались!

Я не шутил. Я пугал. Но вдаваться в детали не стал и сполз по стене на каменный пол.

– Рамон, какой керосин? Окстись! Надо убираться отсюда!

Миро кивнул, но продолжил смотреть на меня с нескрываемым подозрением.

Он мне не доверял.

В этот момент по коридору разнесся скрип расшатанного колесика, и Тито загнал в наш закуток каталку. Спасители в четыре руки уложили меня на столь знакомое средство передвижения, а потом накинули сверху не слишком чистую простыню.

– Что за черт?! – опешил я.

– Уймись! – приказал крепыш. – Побудешь немного мертвецом, от тебя не убудет!

И мы отправились в путь. Если кто-то из встречных санитаров и докторов и обращал внимание на невесть что позабывших в клинике констеблей, с расспросами они к стражам порядка не приставали. И лишь дежуривший на выходе из блока охранник поинтересовался:

– Это еще что такое?

– Да буйный ваш, – зевнул Рамон. – Который двух санитаров порезал.

– Этот? – озлобился охранник. – И что с выродком приключилось?

– Из смирительной рубашки выпутался, да и удавился, – невозмутимо поведал мой бывший напарник.

– Или помог кто, – подыграл ему племянник. – Ничего подозрительного ночью не видели, любезный? У нас этот персонаж по серьезным делам проходит. Могли помочь, могли…

– А я только на дежурство заступил! – быстро ответил дядька и зазвенел ключами, отпирая дверь, но засомневался: – Как же вы его без документов-то?

– Вот сейчас и оформим, – легко выкрутился Рамон Миро. – Заведующий отделением уже на месте, он все сделает.

– Профессор Берлигер? – протянул охранник. – А ведь и верно. Кто как не он…

Каталка дернулась, переезжая через высокий порожек пандуса, и я сдернул с лица простыню.

– Что еще? – прошипел Рамон, возвращая ее обратно. – Ну?

– На проходной без документов не выпустят. Дохлый номер.

– Там трое лбов, – припомнил Тито. – Все с револьверами.

Миро беззвучно выругался и остановился у двери кабинета Берлигера, в щель из-под которой выбивалась тоненькая полоска света.

– Пятьдесят тысяч франков или пять лет каторги. Выбирать тебе, – напомнил я, и мой бывший напарник, отбросив сомнения, вломился в кабинет профессора.

– Что вам угодно? – удивился заведующий отделением, который стоял перед вешалкой с длинным плащом в руках.

Прежде чем профессор успел поднять тревогу, Рамон с племянником скрутили его и засунули в рот откромсанный от белого халата рукав. И хоть Берлигер отчаянно извивался, на него очень споро натянули мою смирительную рубашку и оставили валяться на полу.

После этого Тито вернулся в коридор и не без труда, но все же втолкнул каталку в кабинет.

– Что теперь? – спросил он у дяди, который перерывал картотеку профессора.

– Карауль, – распорядился Рамон.

Вскоре крепыш отыскал мою больничную карту и, выложив на стол стопку каких-то бланков, принялся уверенными взмахами перьевой ручки выводить на черновике подпись заведующего отделением.

Я не утерпел и перегнулся с каталки к Берлигеру. У того задергался левый глаз.

– Знаете, чего я хочу, профессор? – спросил я тогда. – Я хочу вас убить. Но это было бы неправильно. Вы сейчас мне ничем не угрожаете…

– Лео! – одернул меня Рамон.

– Мы просто разговариваем! – отмахнулся я от бывшего напарника и вновь обратился к профессору: – И месть как мотив тоже не вполне годится. Вы ведь вылечили меня. Пусть нисколько этого не хотели, но электротерапия помогла справиться с параличом. Я ценю это. Поэтому не убью вас… сразу. Но однажды, когда вы будете возиться со своими приборами, я подойду сзади и воткну вам один провод в левое ухо, а другой – в правое. Не беспокойтесь, вы не умрете мгновенно. Я не поленюсь выяснить, какое напряжение способно поджарить мозг в… щадящем режиме. О, это будет чудесный эксперимент!

Тито хохотнул, и его дядя нервно вскинулся от стола.

– Тише вы!

– Профессор, запомните этот разговор. Когда-нибудь вы обернетесь, а…

– Да заткнись ты! – взбеленился Рамон. – Заткнись и не шуми!

Я замолчал, но не отказал себе в удовольствии воспроизвести характерный жест, проведя пальцем по горлу. Лицо профессора приняло оттенок свежевыпавшего снега, только еще слегка зеленоватый. Он мне поверил, и от легонького отголоска чужого страха на миг стало легче на душе, словно вновь пробудился мой талант сиятельного.

Но нет – не пробудился.

Дьявол! Да кто я теперь такой?!

– Уходим! – скомандовал Рамон, поднимаясь из-за стола. С собой он забрал мою медицинскую карту и собственноручно заполненный бланк о выписке пациента в связи со смертью от естественных причин.

Тито вновь укрыл меня простыней и выкатил в коридор, а Рамон Миро запер кабинет профессора и, обломив ключ в замке, с деловитым видом последовал за нами.

Никто из санитаров и уборщиков неладного не заподозрил. Глазеть – глазели, но с расспросами не приставали и тем более не пытались остановить. Старший охранник проявил едва ли больший интерес к покойнику и просмотрел протянутые Рамоном бумаги без всякой охоты.

– А где доктор Эргант? – только и спросил он, не определив в подписи заведующего отделением фальшивки.

– На утреннем обходе, – не растерялся Миро.

Больше вопросов у больничной охраны не нашлось. Тито выкатил меня на улицу и по узкому пандусу спустил тележку с крыльца.

– Быстрее! – прошипел Рамон и махнул рукой очередному фальшивому полицейскому у припаркованного на выезде со двора броневика. Тот немедленно подскочил к боковой дверце и распахнул ее настежь.

Порыв ветра сорвал простыню, но Тито не обратил на это никакого внимания и ускорился, изо всех сил толкая каталку к самоходному экипажу. Мелькнули огороженный высоким забором двор и мрачная громада основного здания психиатрической лечебницы, а потом Миро подхватил меня под мышки и втащил в кузов. Тито запрыгнул следом, и броневик под резкие хлопки порохового движка тронулся с места, быстро набрал скорость и выехал со двора психиатрической клиники.

Миг-другой, и мы покатили прочь по затянутому утренним туманом городу.

– Фух! – шумно выдохнул тогда Рамон и расстегнул жесткий воротничок мундира. – Лео, дружище, это не мое дело, но как тебя угораздило угодить в «Готлиб Бакхарт»? Проблемы с головой?

– Простое недоразумение, – не стал откровенничать я. – Я все улажу.

– Нисколько не сомневаюсь, – рассмеялся мой бывший напарник. – Куда тебя везти?

– А куда меня можно везти в таком виде? – ответил я, без сил разваливаясь на боковой скамье.

Рамон брезгливо скривился и признал:

– Да, пахнет от тебя не слишком хорошо.

– Ты сама тактичность.

– Поверь, Лео, я действительно очень тактичен. Видел бы ты себя со стороны!

Я только вздохнул.

– Вези меня к себе в контору. И узнай, где сейчас живет Альберт Брандт.

– Что насчет пятидесяти тысяч?

– Заплачу, как только встречусь с поверенным.

– Скажи, Лео, то решение суда было настоящим? – спросил вдруг Рамон. – Моран имеет к этому какое-то отношение? Стоит мне озаботиться поиском алиби?

– Забудь, – отмахнулся я. – Моран здесь ни при чем.

– «Готлиб Бакхарт»! – покачал головой крепыш. – Подумать только!

Я ничего не ответил. Броневик шел по заасфальтированной дороге мягко-мягко, и меня укачало. Но глаза не слипались, просто мутило. Когда колеса затряслись на брусчатке, а потом начали проваливаться в выбоины переулков фабричной окраины, стало легче, но и так вывернуло наизнанку, только выбрался из кузова на задний двор конторы Миро.

– Пить! – прохрипел я, выпрямляясь.

– Держи, – протянул Рамон мне пузатую фляжку.

Я надолго присосался к ней, остатки воды вылил себе на голову.

– Брр! – поежился из-за утренней прохладцы. – Как-то холодно для сентября!

– Лео, – как-то странно глянул на меня Рамон, забирая фляжку, – конец октября на дворе.

– Драть! – непроизвольно ввернул я любимое словечко вымышленного друга и попросил: – Согреешь пару ведер воды?

– Любой каприз за твои деньги! – усмехнулся крепыш и спросил: – Ты хорошо знаешь парня, которого прислал ко мне?

– К тебе кто-то приходил? – удивился я. – Это была не телеграмма?

– Нет, не телеграмма. Так ты его знаешь?

– Нет. А что?

– Мне он не понравился. Из благородных. От таких жди беды.

– Плохо, – пробормотал я. – Я должен ему услугу.

– Не хочу ничего знать, – отмахнулся мой бывший напарник и ушел греть воду, а я заполз на нижнюю ступеньку крыльца. Было холодно, но свежий воздух прочистил голову и прогнал тошноту. Стало легче.

Черт, да я словно второй раз родился!

Воду пришлось ждать чуть меньше четверти часа, и хоть за это время я изрядно озяб, но все же без колебаний стянул с себя больничную робу и с отвращением выкинул ее в кучу мусора. А потом, несмотря на бурые отметины свежих синяков, принялся остервенело тереть себя куском грубого мыла. Рамон поливал меня теплой водой.

– Здорово тебя отметелили. И худой, смотреть больно, – отметил он, когда я вытерся колючим полотенцем и надел застиранные до серости штаны и рубаху, слишком короткие для меня. – Есть хочешь?

– Нет. Водка есть?

– Только ром.

– Давай. И принеси два стакана.

– Я ром не пью.

– Тебе и не придется. Узнай, где живет Брандт.

Рамон помог мне подняться на крыльцо и провел в дом. Там он выставил на стол пузатую бутылку из темного стекла, потом принес два граненых стакана, а сам отправился наводить справки о поэте.

– Если что-то понадобится, проси у Тито, – предупредил он напоследок.

– Хорошо, – кивнул я, тяжело навалившись на рукомойник.

Посмотреться в зеркало над рукомойником я решился далеко не сразу, а когда переборол нерешительность и взглянул на отражение, то без всякого удивления встретил взгляд водянисто-прозрачных глаз. Не бесцветно-серых, как прежде, а просто-напросто стеклянных.

Профессор хорошо надо мной поработал. Даже слишком. Стоило удавить его, пока была такая возможность.

Я щелкнул выключателем, и комната погрузилась в полумрак, тогда немного отступила головная боль. Ноги безумно болели и едва двигались, я тяжело опустился на стул, наполнил из литровой бутылки граненый стакан и приложился к нему, глоток за глотком вливая в себя ром. Удержать в себе крепкий резкий алкогольный напиток удалось не без труда, но усилия того стоили. Очень быстро отступило напряжение, боль в избитом теле стихла, голову затянул мягкий туман.

Следующий глоток я сделал уже без всякого отвращения и не развалился даже, а растекся за столом. Затем до краев наполнил второй стакан, и сразу из дальнего угла погруженной в полумрак комнаты выдвинулась массивная фигура, с ног до головы закутанная в длинный просторный плащ. Лицо пришельца скрывала сгустившаяся под глубоким капюшоном тень, лишь двумя жгучими точками там горели светящиеся глаза.

Узловатые пальцы облапили стакан, и стекло жалобно скрипнуло под натиском изогнутых когтей. А потом чудовище влило в себя ром и звонко хлопнуло стеклянным донцем о столешницу.

– Драть, хорошо! – выдохнул мой вымышленный друг и сграбастал со стола бутылку. – Ну, малыш, за встречу!