Текст книги "Спящий"

Часть третья
Оракул. Сны и Сновидец

1

Люди меняются. Сначала взрослеют, потом стареют. Попутно толстеют, худеют, седеют и лысеют. Обычное дело.

Но нормальны подобные метаморфозы лишь для нормальных людей.

Вымышленные друзья не меняются, они на такое просто неспособны. Вымышленный друг существует исключительно в вашей голове, он плод излишне живого воображения, и не более того. Изменения происходят не с ним. Изменения происходят с вашим сознанием.

И если беловолосый коротышка-лепрекон превращается в жуткую химеру, чьи когти легко царапают стеклянный стакан, значит, у вас серьезные проблемы с головой. Проще говоря, вы чокнулись. Спятили. Двинулись. Пребываете не в своем уме.

Так подумал я, когда старый знакомец откинул с головы капюшон, но от комментариев воздержался. Вместо этого спросил:

– Где цилиндр потерял?

Альбинос знакомым жестом продемонстрировал мне средний палец с жутковатого вида когтем и одним махом осушил стакан рома.

– Дра-а-ать! – потряс он мощной головой, затем с прищуром глянул на меня и расплылся в ехидной улыбке. – А сам чего прическу поменял?

Я провел ладонью по неровно остриженной макушке, взял стакан, но пить не стал и посмотрел поверх него на собеседника. Тот перехватил мой взгляд и расплылся в страшноватой улыбке.

– И как я тебе?

– Уродом был, уродом и остался, – ответил я, изрядно, впрочем покривив при этом душой.

Пусть красавцем лепрекон не мог считаться и раньше, но в своем прежнем обличье страха ни у кого не вызывал. Сейчас же от одного взгляда на него дрожали поджилки и хотелось вжаться спиной в стену.

Горящие призрачным огнем глаза прятались под массивными надбровными дугами; зубы, казалось, не могли поместиться в широком лягушачьем рту. Узкие губы туго обтягивали их, оставляя торчать наружу длинные клыки. Островерхие уши плотно прилегали к голове, а приплюснутый нос совершенно точно не мог принадлежать человеку, да и короткий ежик белых волос, скорее, напоминал жесткую звериную шерсть.

И вместе с тем альбинос вовсе не казался отвратительным уродцем. Он словно вобрал в себя часть неземной красоты падшего, чье сердце сожрал, и внутреннее сияние сглаживало рубленые черты, смягчало их и превращало страшенную морду в заготовку, из которой искусный скульптор вполне мог изваять лицо Аполлона.

Я отхлебнул рома и покачал головой.

– Да нет, бред…

– На себя посмотри! – обиделся альбинос, выложил на стол сигару и уверенным движением когтя срезал кончик. На деревянной столешнице осталась глубокая царапина.

Зажав сигару меж толстых пальцев, Зверь закурил и выдохнул в мою сторону струю пахучего дыма. Сигара оказалась не из дешевых.

– Не хочешь спросить, что со мной не так? – прервал наконец затянувшееся молчание альбинос.

– Ветрянка? – пошутил я.

– Драть! – выругался Зверь и навис над столом. – Тебе в дурке начисто мозги промыли, малыш! Ты перестал верить. Ты перестал верить в меня, вот что со мной не так!

От табачного дыма заслезились глаза; я выдернул сигару из пальцев вымышленного собеседника и кинул ее в стакан с остатками рома. Та зашипела и погасла.

– В пять лет я начисто забыл о твоем существовании и не вспоминал о нем до совершеннолетия! Что же изменилось теперь?

– Сила! – рявкнул альбинос, соскочил со стола, и полы рваного плаща взметнулись, словно призрачные крылья. – Все изменила эта драная сила!

– Сила? – не понял я.

– Сила падшего!

– А зачем было есть его сердце?

– Зачем? – проскрежетал альбинос, и сияние его запавших глаза налилось мрачным багрянцем. – А ты знаешь другой способ уничтожить эту тварь раз и навсегда?

Я не знал.

– У меня просто не было выбора, – глухо произнес Зверь.

– А еще ты хотел жрать.

– Хотел, – признал альбинос и облизнул губы длинным розовым языком. – Драть! Знал бы ты, какое это искушение…

– Ближе к делу! – потребовал я. Из-за выпитого рома меня все сильнее мутило, и было совершенно непонятно, как долго получится оставаться в сознании.

Альбинос наставил на меня когтистый палец и потребовал:

– Прояви уважение! Я спас твою задницу!

– Ближе к делу! – повторил я, поднялся из-за стола и неровной походкой запойного пьяницы поковылял к рукомойнику. – Говори или проваливай!

Впрочем, мне уже все было ясно и так. Лепрекон проглотил слишком большой кусок силы, это его и подвело.

– Сила! – выкрикнул Зверь. – Она горит внутри! Она меняет меня! Превращает во что-то иное! А я не хочу меняться! Понимаешь? Драть! Не хочу!

– Спина сильно чешется? – спросил я, склоняясь над раковиной.

– Да, а что? – простодушно озадачился альбинос.

– Крылья растут.

– Дра-а-ать! – выдохнул Зверь, и в этом его возгласе послышался откровенный страх. Он все понял.

Меня вырвало; я включил воду и умылся.

– Не стоило тебе есть сердце падшего.

– А ты?! – рыкнул альбинос. – Как же ты сам? Ты ведь тоже ел! Рыжая стерва скормила его тебе целиком!

– Я человек, высшее творение, а ты лишь созданный моим воображением фантом. Я перестал думать о тебе, и ты должен был вернуться в небытие. Но не смог. Сила падшего подцепила тебя на крючок и удержала в реальности. Теперь она формирует твое обличье, не я.

– Так верни все назад! Я хочу стать прежним! – заголосил Зверь. – Я не хочу меняться!

– Никто не хочет. Но таков порядок вещей.

– Верни все назад! – потребовал альбинос. – Или добром это не кончится! Ты пожалеешь!

Я напился воды, завернул кран и выпрямился.

– Посмотри мне в глаза, – потребовал я, постучав указательным пальцем себя по виску. – Посмотри и скажи, что ты видишь. Точнее, чего не видишь!

Зверь шумно засопел, но промолчал.

– Талант! – подсказал я. – Меня лишили таланта! И с этим ничего поделать нельзя.

Но альбинос так не считал.

– Отыщи их, отыщи всех, – потребовал он. – Отыщи и запугай до смерти. Или просто убей.

– Думаешь, это поможет?

– О да! – расплылся в жутком оскале мой вымышленный друг. – Даже не сомневайся, малыш. Это всегда помогает.

– Не уверен.

– Не уверен? – нахмурился альбинос и вдруг выкрикнул: – Так проверь! Проверь и сделай прежним меня!

– Попробую.

– Драть! – выругался Зверь, схватил со стола стакан и со всего маху запустил его в стену. – Помоги, Лео, – попросил он. – Помоги, иначе долго я не протяну.

Я вернулся за стол и без сил плюхнулся на стул.

– Не все в моих силах.

Альбинос только фыркнул.

– После превращения, став иным, я приду за тобой, ты это понимаешь? – спросил он.

Я кивнул.

– Тогда оторви свою задницу от стула и начинай нас спасать!

Вместо ответа я выставил средний палец.

– Драть! – выругался альбинос, резко развернулся и в один миг растворился в тенях, словно его здесь и не было вовсе.

Или действительно не было, а все происходило исключительно в моей голове? Я не стал задаваться этим вопросом, навалился грудью на столешницу, подложил руки под голову и закрыл глаза.

Уснул? Нет, скорее, просто перестал существовать здесь и сейчас…

2

Рамон растолкал, когда солнце уже начало светить в неплотно занавешенное шторой окно.

– Лео! – подергал он меня за плечо. – Лео, очнись!

Я отлип от стола и огляделся по сторонам, не в силах сообразить, где нахожусь и каким образом тут очутился.

– Лео! – вновь дернул меня Рамон. – Ты в порядке?

– Нет, – коротко ответил я, поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поспешил к умывальнику. Напился из-под крана, смывая мерзкий привкус засахаренных слив, потом умылся и с надеждой посмотрел в зеркало, но чуда не произошло: глаза остались прозрачно-стеклянными.

– Тито сказал, ты разговаривал на два голоса, – задумчиво произнес Рамон. – Я не верю в историю о Джекиле и Хайде, но пойми меня правильно: в «Готлиб Бакхарт» просто так людей с улицы…

Крепыш осекся; я обернулся и увидел, что он смотрит на стакан с утопленной в остатках рома сигарой.

– Какого черта?! – охнул Рамон.

Я подошел к нему, ухватил за плечо и заглянул в глаза.

– Пятьдесят тысяч.

Грандиозная сумма моментально отвлекла приятеля от всех нестыковок и несуразностей. Он мотнул головой, досадливо поморщился и указал на дверь.

– Идем, я нашел твоего поэта. Он живет на улице Яблочкова. Это в центре.

Мы вышли на улицу, и я поежился из-за налетевшего ветерка. Было прохладно, в разрыве между плотными облаками проглядывало тусклое из-за смога осеннее солнце. И мне вдруг стало невероятно хорошо и спокойно. Никаких стен вокруг, никаких решеток. Небо, свежий воздух, солнце. Благодать. Даже голова закружилась…

– Дать тебе плащ? – предложил Рамон, который сменил сержантский мундир на брюки и пиджак неброской коричневой расцветки.

– Пистолет дай, – попросил я, спускаясь с крыльца.

Рамон Миро шумно засопел, и на красноватом скуластом лице отразились охватившие его сомнения.

– Мы тебя довезем, – напомнил он.

– Довезете, – кивнул я и навалился на ограждение крыльца. – Но пистолет все равно не помешает.

– Я больше не держу дома арсенал, – отказал крепыш и нахлобучил на макушку потрепанную кепку. – И тебе ли не знать почему?

Сыщики из Третьего департамента могли наведаться сюда с обыском в любой момент, и сомневаться в словах приятеля не приходилось, но и отказываться от своего желания обзавестись оружием я не хотел.

– Ствол, Рамон. Мне нужен ствол. Ни бегать, ни драться я сейчас не в состоянии, а обратно в «Готлиб Бакхарт» не вернусь. Я знаю точно, у тебя при себе что-то есть…

– Ты говорил об ошибке!

– Понадобится время, чтобы уладить формальности!

Рамон закатил глаза, потом вытащил из кобуры на поясе свой «Веблей – Фосбери» и протянул мне.

– Устроит?

Я согласился без раздумий.

– Вполне!

– Кобура нужна? – спросил Миро, начиная расстегивать ремень.

– Оставь себе, – отказался я, покачав оружие в руке. Весил громоздкий револьвер немногим больше килограмма, зато рассчитанный на шесть патронов барабан под действием отдачи проворачивался автоматически, и так же автоматически взводился курок. Боеприпасы четыреста пятьдесят пятого калибра отличались изрядной убойностью; однажды Рамону удалось ненадолго, но все же остановить оборотня, нашпиговав того семнадцатиграммовыми пулями практически в упор. Человеку с лихвой хватило бы и одной такой свинцовой пилюли.

Миро с сожалением проводил взглядом револьвер, покачал головой и зашагал к гаражу, в распахнутых воротах которого маячил забрызганный грязью нос броневика. Племянник сыщика уже долил в радиатор воду и сейчас заправлял движок гранулированным тротилом.

Я отлип от ограждения крыльца и едва устоял на ногах, но головокружение вскоре прошло, и нужды в посторонней помощи не возникло.

– Рамон! – окликнул я приятеля.

– Да? – обернулся крепыш.

– Как лицензию на тротил оформить умудрился?

– Есть связи, – не стал откровенничать Миро и протянул мне больничную карту. – Держи, это твое.

Я уселся на подножку броневика, положил рядом с собой револьвер и, открыв картонную обложку, принялся бегло просматривать заполненные листы. Ничего интересного там не обнаружилось, лишь стандартные записи истории болезни, придуманной от первого и до последнего слова. Информацию об экспериментальной электротерапии профессор картотеке не доверял и хранил где-то в другом месте.

Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:

– Огонь есть?

Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.

Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.

– Все, поехали! – поторопил меня Рамон.

С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.

– Вечно от тебя проблемы, Лео, – проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.

Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.

Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.

Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в «Готлиб Бакхарт». К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей – это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того – государственная измена.

Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.

Куда больше обеспокоило предупреждение лепрекона. Мой переживший столь пугающую метаморфозу вымышленный друг нисколько не преувеличивал: если сила падшего возьмет верх, нам обоим несдобровать.

Но каким образом вернуть коротышке-альбиносу его прежнее обличье, если талант сиятельного больше не повинуется мне?

Начал накрапывать мелкий дождь, зашуршали по крыше капли дождя. Рамон немного расслабился, уселся на лавку и спросил:

– Как ты собираешься со мной расплатиться?

– Легко, – усмехнулся я, а когда на лице приятеля заходили желваки, продиктовал адрес конторы поверенного.

– И что мне с этим делать? – нахмурился Рамон.

– Привезешь мэтра к Брандту, оформим перевод.

– Ты вот так запросто способен отстегнуть пятьдесят кусков? – засомневался крепыш.

– На кой черт ты вообще вытащил меня из клиники, раз не поверил в оплату?

– Я не сомневался в твоих словах, просто предполагал, что речь пойдет об отсрочке. И потом – мы же с тобой друзья, так?

– Друзья, – подтвердил я, чувствуя в словах бывшего напарника некую недосказанность. – Что-то еще?

– Нет, – покачал Рамон головой и вновь выглянул в окно. – Подъезжаем.

– Что тебя беспокоит?

– Помимо налета на психиатрическую клинику?

– Помимо этого, да.

– Тот человек, который приходил от тебя…

– Говорил же – я его не знаю!

– Помяни мое слово, с ним еще будут проблемы, – вздохнул Рамон. – И не проси от него избавиться, хорошо?

– Не стану, – пробурчал я, вовсе не испытывая в этом уверенности.

В этот момент броневик замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Рамон распахнул боковую дверцу и указал на аккуратный двухэтажный домик.

– Тебе туда.

Я выбрался из броневика на неровную брусчатку тротуара, и немедленно навалилось головокружение. Пришлось опуститься на подножку кабины.

– Помочь? – спросил Рамон.

– Нет, – отказался я, оглядывая узенькую улочку, дома которой жались друг к другу боками, словно бродяги в холодную ночь. Отличались они лишь потемневшими медными цифрами на стенах да вывешенными за подоконник горшками с пожухлыми цветами. Городская сажа и копоть не оставили растениям ни единого шанса порадовать взгляд прохожих яркими красками.

Да и в остальном улочка выглядела серой, мокрой и неприметной. Она совсем не походила на места, в которых поэт предпочитал останавливаться прежде.

– Это точно здесь? – засомневался я.

– Справлялся в Императорском театре, – подтвердил Рамон.

– Ну если так…

Я протянул руку, крепыш помог мне подняться с подножки и предупредил:

– Мы подождем.

– Лишним не будет, – согласился я, хоть из труб на крытой черепицей островерхой крыше и шел дым.

Если Альберта не окажется дома, меня в таком виде даже на порог не пустят. Лично сам я и слушать не стал бы худого и босого бродягу с длинной седой щетиной и клочьями неровно обстриженных волос, да еще наряженного в застиранные обноски с чужого плеча…

Но делать было нечего, я босыми ступнями по холодным камням прошлепал к дому и несколько раз стукнул молоточком по медной пластине. Сначала ничего не происходило, затем послышались шаги, дверь приоткрылась, и на меня с изумлением уставилась средних лет женщина в строгом платье и чепце.

– Милостыню не подаем! – объявила экономка с явственным английским акцентом и попыталась закрыть дверь, но я успел заблокировать ее ногой. Босую ступню так и зажало.

– Альберт у себя?

Тетенька с чопорным лицом старой девы на миг заколебалась, потом раздраженно объявила:

– Уходите или я позову полицию!

В прежние времена Альберт Брандт и сам нередко возвращался домой в подобном виде, но я не стал об этом говорить, просто спросил:

– Что вы видите у меня за спиной?

Пусть на списанном броневике Рамона не было гербов и бортовых номеров, а из башенки при продаже демонтировали «гатлинг», но мало кто из обывателей мог с первого взгляда отличить его от полицейской самоходной коляски. Тетенька засомневалась.

– Какое отношение… – начала было она, но тут у нее за спиной послышался быстрый перестук каблуков, словно кто-то спешно сбежал по лестнице со второго этажа.

– Что-то случилось? – поинтересовался приятный женский голос, и сразу, без всякого перехода, раздался радостный возглас: – Лео!

Выскочившая из дома Лилиана бросилась мне на шею, едва не сбив при этом с ног.

– Лео! Ты вернулся! – смеясь и обливаясь слезами одновременно, повисла на мне подруга. – Я знала! Знала, что ты вернешься!

Появление Лили словно придало мне сил, и каким-то чудом я сумел устоять на ногах.

– Давай зайдем в дом? – предложил я, чувствуя, как подгибаются колени.

Лилиана меня не услышала, пришлось самому шагнуть через порог, уводя подругу с улицы. Экономка быстро закрыла за нами дверь, не желая привлекать столь пикантной сценой внимание соседей, и в этом отношении я был с ней всецело согласен.

– Лео, любимый! – прижалась ко мне Лилиана. – Я так ждала, так надеялась!

Я поцеловал ее, заставляя замолчать, потом тихонько прошептал на ухо:

– Спасибо, что верила в меня. Без твоей веры я бы не выбрался.

Лилиана словно очнулась, отступила и посмотрела на меня со стороны:

– Ох, Лео! – охнула она. – Ты ужасно выглядишь! И так исхудал! Тебе надо немедленно лечь в постель!

– Со мной все в порядке!

– И не спорь даже! – отрезала Лили. – Когда ты последний раз ел горячее? Миссис Харди, приготовьте…

– Бульон, – попросил я, поскольку ничего другого мой желудок сейчас принять не мог.

– Да, бульон! – подтвердила Лилиана. – И позвоните в театр, сообщите Альберту, что вернулся Леопольд.

– Как скажете, – с ледяным спокойствием восприняла это распоряжение миссис Харди.

– Лео, тебе надо лечь в постель! – вновь взялась за меня Лили. – Я вызову доктора!

– Не надо, дорогая, – отказался я. – Со мной все хорошо. И, если честно, прежде чем ложиться в постель, я бы принял ванну.

– Ванна – лучшее средство от простуды, – одобрила это решение миссис Харди, выразительно посмотрев на мои босые ступни.

Лилиана потащила меня к лестнице; я между делом прихватил с журнального столика номер «Атлантического телеграфа» и спрятал под него «Веблей – Фосбери», который грозил вывалиться из-за пояса брюк и отбить пальцы, а то и пальнуть при ударе об пол.

На второй этаж я поднялся, почти не запыхавшись. Вероятно, так подействовал талант Лилианы. Она все это время верила в меня, но сложно верить в возвращение человека, сгинувшего без вести два месяца назад, а сейчас Лили воспрянула духом, и я словно купался в идущем от нее тепле.

Лестница привела нас в просторный холл с камином, круглым столом и мягкими креслами. Сейчас там царил полумрак, электрические лампочки хрустальной люстры под потолком не горели.

– Наша ванная справа, – указала Лилиана на один из расходившихся в разные стороны по этажу коридоров.

– Наша? – удивился я. – Лили, ты живешь здесь?

О присутствии в доме Альберта Брандта с супругой наглядно свидетельствовал богатый ассортимент бара и картины новомодных экспрессионистов на стенах гостиной, разбавленные полотнами с обнаженной натурой, но Лилиана? Что делает здесь она?

– А что мне еще оставалось? – вздохнула подруга. – Я ожидала твоего возвращения со дня на день и не хотела расстраивать родителей. – Она улыбнулась. – Пришлось соврать, что мы путешествуем по Европе.

– Ох, – выдохнул я и опустился в ближайшее кресло. Силы как-то враз оставили меня, защемило сердце.

– Не беспокойся, папа с мамой ничего не подозревают. Друзья Альберта время от времени посылают им с континента открытки, – сообщила Лили и отвернулась, демонстрируя классический профиль лица.

Скрыть выступившие на глазах слезы ей не удалось, и сердце мое сжалось от боли.

– Я не об этом беспокоюсь, – сознался я. – Совсем не об этом.

– Что случилось, Леопольд? – спросила Лили, уселась на подлокотник кресла и обняла меня. – Что с тобой стряслось?

– Прошлое дотянулось, – ответил я, не став вдаваться в детали, и уткнулся лбом в девичье плечо. – Мне было плохо без тебя.

– А мне без тебя, – сказала Лили, приподняла мою голову и поцеловала в губы. – Расскажешь обо всем позже, хорошо? Сейчас ты должен принять ванну и выпить бульон, а мне надо позаботиться о Елизавете-Марии.

– А что с ней? – насторожился я.

– Нервная горячка, – сообщила Лилиана, поднимаясь с кресла. – Лекарства не помогают, она не приходит в себя уже вторую неделю.

Меня пробрала дрожь. Нервная горячка? Ох, если бы! Своим нынешним обликом Елизавета-Мария была целиком и полностью обязана моему воображению, а я больше не мог удержать ее образ в своей голове.

Вот и еще одна проблема повисла на шее мельничным жерновом…

– Иди в ванную, я принесу тебе халат, – распорядилась Лилиана и зашагала по коридору.

Я полюбовался стройной фигурой подруги, ее тонкой талией и россыпью черных волос, но, когда Лили скрылась из виду, в ванную комнату не пошел, а вместо этого заглянул в спальню Елизаветы-Марии. Ее комната встретила меня полумраком, тяжелым ароматом благовоний и запахом разгоряченного болезнью тела. Окна были зашторены, у широкой двуспальной кровати стоял столик с батареей стеклянных пузырьков с микстурами и таблетками.

Елизавета-Мария при моем появлении даже не шелохнулась. Промокшая от пота простыня едва-едва колыхалась от медленного движения ее груди. Подушка пестрела рыжими прядями выпавших волос, лицо сильно похудело и утратило милую округлость, стало жестким и резким. Оно нисколько не потеряло своей красоты, просто в нем начала проглядывать истинная сущность суккуба, хищная и безжалостная.

Я постарался воскресить в памяти образ вымышленной невесты, какой увидел ее первый раз, но в моих воспоминаниях помимо облика круглолицей симпатичной девицы хранился и другой, ничуть не менее яркий образ Елизаветы-Марии. Весьма непросто забыть, как суккуб слизывает раздвоенным языком кровь со стального цвета когтей, а глаза ее при этом пылают огнем преисподней!

Я больше не мог полагаться на собственное воображение и не знал, какими последствиями грозит возвращение суккуба в демоническую ипостась, поэтому, отвесив Елизавете-Марии крепкую пощечину, быстро отступил от кровати и лишь после этого произнес:

– Встань и иди!

Припухшие глаза Елизаветы-Марии вдруг распахнулись, и она уставилась на меня невидящим взглядом.

– Сволочь! – хрипло выдавила она, облизнула пересохшие губы и простонала: – Какая же ты невыносимая сволочь, Леопольд Орсо! И как меня только угораздило связаться с тобой!

Под ее тяжелым взглядом я попятился к двери.

– Где пропадал? – прошептала суккуб, приподнимаясь с подушки.

– Не важно. Важно, что я вернулся.

– Сгинь!

Не став испытывать терпение Елизаветы-Марии, я выскользнул за дверь и только там снял с боевого взвода курок спрятанного под газету револьвера.

– Лео? – удивилась Лилиана. – Ты еще не в ванной?

– Нет, решил проведать Елизавету-Марию, – ответил я с беспечной улыбкой, забрал у подруги халат и прошел в комнатку, посреди которой на звериных лапах стояла пузатая медная ванна. К ней было подведено две трубы: с холодной и горячей водой.

– Сейчас принесу бульон, – предупредила Лилиана, но только вышла в коридор и взволнованно вскрикнула: – Мари? Ты очнулась?!

Прикрыв дверь, я прямо на кафельный пол скинул свои обноски, потом заткнул слив и открыл оба до блеска надраенных медных вентиля. Проверил рукой температуру воды, забрался в ванну и обессиленно развалился в ней, наслаждаясь окутавшим меня теплом.

Немного отмокнув, я намылил голову, смыл с короткого ежика волос пену и взял прихваченную с собой газету. Из меня словно вырезали кусок, я не мог просто лежать в ванне и радоваться возвращению к нормальной жизни. Требовалось хоть как-то отвлечься от зияющей пустоты в душе.

Со мной что-то было не так. И это беспокоило, словно обнаруженный языком скол на зубе, только много-много хуже. Будто мне сделали лоботомию, а я даже не понял этого.

– Проклятье! – в голос выругался я, нервным движением расправляя газету.

В передовице с броским заголовком «Жнец из Лондона вернулся?» шла речь о серии убийств молодых женщин. На момент написания статьи насчитывалось уже четыре жертвы, у каждой из которых вырезали сердце, и взволнованная общественность требовала от полиции ускорить поимку злоумышленника. Звучали даже призывы к отставке главного инспектора, но всерьез их пока не воспринимали. В самом конце заметки приводилось мнение пожелавшего сохранить анонимность эксперта, который в пух и прах разносил предположение о переезде в Новый Вавилон таинственного убийцы, орудовавшего в Лондоне почти четверть века назад.

Памятуя о прибытии в метрополию ацтекских жрецов, я с экспертом был целиком и полностью согласен. Кровожадные язычники сотнями вырезают сердца на вершинах своих зловещих ступенчатых пирамид, с чего бы им менять образ действий в Новом Вавилоне?

«Значит, Детективное агентство Пинкертона в расследовании не преуспело», – решил я, по диагонали просмотрел заметку о взрыве на патронной фабрике и отвлекся на звук открывшейся двери. Лилиана закатила в ванную комнату сервировочный столик, где рядом с кружкой куриного бульона стояла тарелка с горкой поджаристых тостов. От вида нормальной еды болезненной судорогой свело живот.

– Пока завтракай, – улыбнулась Лили, – а я скоро приду!

Отложив газету на столик, я обеими руками ухватил кружку с бульоном и мелкими осторожными глотками принялся глотать горячую ароматную жидкость.

Хорошо…

Мне и в самом деле стало хорошо, но к тостам я все же не притронулся, опасаясь перегрузить отвыкший от твердой пищи желудок.

Насытившись, я вновь взялся за газету. Новости особого оптимизма не внушали. Мир попросту катился в тартарары. Рабочие продолжали бессрочную стачку, для освобождения захваченных ими заводов в город ввели армейские части. Социалисты подорвали очередной полицейский броневик, а вот попытка анархистов заложить бомбу в здание Высокого императорского суда закончилась перестрелкой и арестом злоумышленников. Ее высочество кронпринцесса Анна без малого месяц пребывала в коме, и за это время назначенный регентом герцог Логрин так и не сумел сформировать новое правительство. Его влияние в императорском совете таяло с каждым днем и, судя по всему, в стране назревал сильнейший за последние полвека политический кризис.

Криминальную хронику я даже не стал читать. Просто решил поберечь нервы. И без того возникло желание выбраться из ванны и первым же паромом уплыть на континент. Впрочем, если империи придет конец, безопасных мест на планете просто не останется. Не стоит питать на это пустых надежд.

Принцесса… Я провел пальцем по шраму с левой стороны груди, аккуратному и ровному, а не извилистому грубому рубцу, и задумался, желаю ли смерти своей венценосной кузине. Ее жизнь и смерть была в моих руках.

Я представил, как сжимаю в руке сердце – свое собственное сердце! – и вдруг уловил упругость мышцы и легкое-легкое биение, будто пульсацию в загноившемся пальце.

От удивления я встрепенулся и с нескрываемым изумлением уставился на распаренную ладонь.

Действительно удалось почувствовать биение чужого теперь уже сердца или только почудилось? И вернут ли остатки моего выжженного электротерапией таланта к жизни принцессу Анну? Суккубу этой малости хватило, хватит ли наследнице престола?

Вновь скользнуло по затылку дуновение сквозняка, я встревоженно обернулся, но при виде проскользнувшей в дверь Лилианы расслабился и по шею погрузился в мыльную воду.

Подруга с лукавой улыбкой завела руки за голову, а когда опустила их, платье свободно упало к ее ногам. Из одежды на Лили осталась лишь бархатная лента на шее, и у меня все так и обмерло внутри. Во рту моментально пересохло, сердце лихорадочно забилось, а в ушах зашумело, словно от приближающегося беспамятства.

Нисколько не стесняясь ни выставленной напоказ высокой груди, ни треугольника черных курчавых волос внизу живота, Лилиана шагнула из платья и томным голосом поинтересовалась:

– Потрешь мне спинку?

Я лишь кивнул, не в силах отвести взгляда от обнаженной девичьей фигуры.

И тут к нам постучали.

Ойкнув от неожиданности, Лилиана схватила с пола скомканное платье и прижала к себе, скрывая наготу, но заглянувшая в дверь Елизавета-Мария не обратила на застигнутую в столь пикантной ситуации подругу никакого внимания.

– Лео, к тебе пришли, – сообщила она и многозначительно добавила: – Это срочно.

Я резко махнул рукой, призывая ее закрыть дверь. После едва уловимой заминки суккуб так и поступила, а пунцовая от смущения Лилиана принялась судорожно натягивать на себя платье.

– Лео, кто это? – спросила она.

Я выбрался из ванны и взял халат, нисколько не сомневаясь, что это Рамон привез моего поверенного, дабы поскорее оформить перевод обещанного ему вознаграждения. Но Лили говорить об этом не стал и лишь пожал плечами:

– Понятия не имею.

– Так иди и узнай! – поторопила меня Лили, застегивая платье. – Постой! Вот же тапочки!

Я просунул ноги в домашние тапочки, попутно спрятал в просторный карман мягкого бумазейного халата револьвер. Потом распахнул дверь и, придержав Лилиану на выходе из ванной комнаты, поцеловал ее в шею.

– Я тебя люблю.

– Буду у Мари, – хихикнула она и зашагала по коридору.

Не стал медлить и я. Мне хотелось поскорее закончить с формальностями и вернуться в теплую ванну. Или завалиться в постель.

С этим я еще не определился.

3

Шаркая слишком большими тапочками по ковровой дорожке с упругим ворсом, я подошел к лестнице и уже начал спускаться на первый этаж, когда навстречу ринулся потерявший терпение посетитель. Представительного вида господин в темном плаще и коричневой шляпе остановился на полпути и вскинул голову.