Текст книги "Иоанн Грозный"

Митрополит умилился.

– Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца Небесного.

Бояре плакали от радости.

Но это было еще не все. Царь только начал свою речь, имея в виду сообщить многое другое.

Царь продолжал.

«По-твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета, хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжество садились; и я также этот чин хочу исполнить и на царство на великое княжество сесть».

Итак, Иоанн хотел пройти обряд венчания на царство. Обряд этот в то время был для князей далеко не обязателен и почти все князья обходились без него. Но больному воображению Иоанна обойтись без этой торжественной обстановки было бы слишком обидно. Теперь у него резко выражается страсть многих неустойчивых людей (дегенератов) возможно чаще и возможно больше фигурировать, произносить речи, появляться к народу и блуждать по государству.

Но мало и того, что Иоанн пожелал венчаться на царство. Иоанн объявляет себя царем. До сих пор титул царя не писался в сношениях с иностранными державами. Теперь Иоанн присвояет царский титул как для иностранных сношений, так и для внутригосударственного чествования.

Начитавшись историй священного писания, греческих и римских историй, Иоанн захотел быть на Московском престоле тем же, чем Давид и Соломон на Иерусалимском, Август, Константин и Феодосии на римском, чем были ассирийские цари, вавилонские цари и проч. и проч.

Такому желанию царя найдены были многочисленные исторические доводы и основания. Уже прежде московские властители считали себя преемственно царями с одной стороны потому, что заступали для Руси место ханов Золотой Орды, которых русские в течение веков привыкли называть царями, а с другой – потому, что считали себя по женской линии преемниками византийских императоров, которых титул переводился словом «царь».

Кроме того, измышлено было сказание, что византийский император Константин Мономах прислал внуку своему Владимиру Мономаху царский венец, который, равно как и бармы и цепь, был возложен на Владимира Мономаха епископом ефесским. Сказание передает далее, что Владимир Мономах завещал эти регалии сыну своему Георгию и приказал в поколение до тех пор, пока не воздвигнет Бог на Руси достойного самодержца.

Таким самодержцем и явился Иоанн.

16 января 15 47 г. митрополит Макарий венчал Иоанна на царство шапкою, бармами и цепью Мономаха.

Измышлено было и другое сказание по этому поводу. Сказывали, что брат римского императора Октавия Августа переселился в Литву. Рюрик, Синеус и Трувор, по этому сказанию, являлись прямыми потомками Октавия Августа, – тем самым и все предки Иоанна и он сам происходили от цезарского рода Августа.

Константинопольский патриарх Иосиф утвердил этот царский титул грамотою, говоря в ней: «не только предание людей достоверных, но и самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императрицы Багрянородного, и что митрополит ефесский, уполномоченный для того собором духовенства византийского, венчал российского великого князя Владимира на царство».

В народ пущен был слух, что сим исполнилось пророчество апокалипсиса о шестом царстве, которое и есть российское царство.

Наконец, летописи записали: «смирились враги наши, цари неверные и короли нечестивые. Иоанн стал на первой степени державства между ними».

Все эти апокрифы не имели бы никакого значения, если бы не одно обстоятельство во всем этом деле, имеющее более серьезный смысл, чем можно думать. Дело в том, что обо всех этих преданиях Иоанн наверное знал. Мало того, он в них искренно верил и считал за непреложные факты. Если мы не имеем доказательств на это исторических, то мы имеем эти данные в естественно-исторических фактах. Лица с неустойчивою нервною системою и дегенераты имеют ту особенность, что подобные фантастические рассказы они не только принимают за факты, но и относят эти рассказы к своей собственной личности. У этих людей, если позволительно так сказать, нет чувства действительности и они лишены способности полагать грань между правдою и вымыслом, между возможным и фантазией. Мало того, нередко они сами измышляют какую-либо фантастическую историю и затем настолько глубоко бывают убеждены в ее правдивости и действительности, что готовы за нее положить голову на плаху.

Чрезвычайно метко охарактеризовал Иоанна К. С. Аксаков: «Натура Иоанна влекла его от образа к образу, от картины к картине, – и эти картины любил он осуществлять себе в жизни. То представлялась ему площадь, полная присланных от всей земли представителей, – и царь, сидящий торжественно под осенением крестов, на лобном месте и говорящий народу речь. То представлялось ему торжественное собрание духовенства, и опять царь посредине, предлагающий вопросы. То являлась ему площадь, установленная орудиями пытки, страшное проявление царского гнева, гром, губящий народы… и вот ужасы казней Московских, ужасы Новгорода… То являлся перед ним монастырь, черные одежды, посты, покаяния, труды и земные поклоны, картина царского смирения, – увлеченный ею, он обращал и себя и опричников в отшельников, а дворец свой в обитель…»

Иоанн, читая исторические сказания о царях вавилонских, ассирийских, византийских и римских, проникся горячим желанием стать столь же могущественным и славным царем, как и его знаменитые исторические предшественники. Нашлись люди, которые доложили ему апокрифы, могли найтись и такие, которые были не прочь и присочинить их, – и из всего этого создалась история венчания на царство.

Так мы себе можем представить ход мыслей, при развитии плана в уме Иоанна, относительно венчания на царство. Уж слишком слабы и шатки все вышеуказанные апокрифы, чтобы на них строить серьезное государственное здание. Человек с крепким умом не считал бы необходимостью прибегать к столь слабым историческим доводам. Напротив поступит человек с болезненно развитой фантазией и воображением, одерживающим перевес над разумом. Такой человек искренно верит апокрифам, он их исповедует как истину, переносит в жизнь и старается осуществить их на деле.

Иоанн был именно таким лицом, поэтому он и захотел привести к бытию свои фантастические планы о царском титуле, царском венчании, венце и бармах…

А сказал самодержец: да будет!

И бысть.

Между тем это решение имело очень серьезное государственное значение, как внутри государства, так и вне оного. Мудрые бояре далеко не с покойной душой принимали этот титул, ибо, умудренные жизненным опытом, они опасались в будущем многих неприятностей и недоразумений. Прежде всего иноземные государства не вполне хладнокровно и покойно смогут отнестись к этому титулу, – что и было в действительности. Во-вторых, и внутри государства это нововведение имело значение, ибо этим титулом оно выдвигало самодержца из ряда князей равных; хотя бы уже они и считались соподчиненными самодержцу, однако de facto у многих из них была мысль в голове, что я-де такой же князь, как и ты, и что покажет будущее – еще посмотрим.

Тем не менее Иоанн сказал: да будет… и бысть.

Спустя четыре недели Иоанн женился на Анастасии Захарьиной, которая, помимо красоты, отличалась целомудрием, смирением, набожностью, чувствительностью, благостью и основательным умом.

Однако и искренняя любовь к добродетельной супруге не могла укротить души Иоанна, пылкой и беспокойной, стремительной к порывам гнева и приученной к шумной праздности и к шумным и неблагочинным забавам.

«Он любил показывать себя, – говорит Карамзин, – царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей; играл милостями и опалами; умножая число любимцев, еще более умножал число отверженных; своевольствовал, чтобы показать свою независимость… Никогда Россия не управлялась хуже: Глинские, подобно Шуйским, делали что хотели именем юного государя; наслаждались почестями, богатствами и равнодушно смотрели на неверность частных властителей».

Внимал ли венчанный царь к стону своего народа? Принял ли он царство, как пастырь принимает стадо? Отнесся ли он милостиво и внимательно к своим подданным? Захотел ли он венчанием показать своим боярам, что отныне он есть отец отечеству?… Увы, это только была игра в царство…

Венчавшись на царство и вступивши в брак с Анастасией, Иоанн не покинул своей бродяжнической жизни. Зуд непосидячества дегенерата оказывал свое влияние на него, и вот он вновь мечется по государству. В селе Островке псковские граждане обратились к венчанному царю с жалобой на своего начальника, князя Турунтая Пронского… Семьдесят челобитчиков стояли пред Иоанном с обвинениями и уликами… И здесь-то венчанный царь вполне проявил свой нрав. Он даже не выслушал челобитчиков. Закипел гневом. Начал на них кричать, топать ногами, лил на них горящее вино, палил им бороды и волосы, велел их раздеть и положить на землю… Несчастные челобитчики ждали смерти. Их спас Царь Небесный.

Принесли Иоанну недобрую весть. В Москве с колокольни упал колокол. А это предрекало большое несчастье. Венчанный царь оставил правую расправу с ищущими правды и полетел в Москву.

Не в духе Иоанна было чинить суд и расправу. Еще раньше новгородские пищальники обращались к нему с жалобой и с оружием в руках должны были защищать свою жизнь…

На Иоанна посыпались несчастья. Перст Божий указывал ему на конец долготерпения и вразумлял легкомысленного царя. 12 апреля вспыхнул сильный пожар в Москве; 20 сентября – другой, 3 июня упал колокол-благовестник и 21-го вспыхнул новый страшный пожар, какого еще никогда не было в Москве. Пожар был настолько велик, что десятки тысяч народа остались без крова. В народе возник ропот.

Бояре, недовольные правлением Глинских, воспользовались случаем свергнуть правителей.

Средством для этого они избрали бунт черни. В народе пустили молву, что пожар произвели Глинские. Донесли об этом и царю. Царь назначил произвести дознание.

Розыск дела совершался так: на Кремлевскую соборную площадь собрали чернь и начали спрашивать: кто зажигал Москву? Народ, видимо, заранее подготовленный, завопил, что это княжна Анна Глинская с своими детьми волховала и, благодаря этому волшебству, сгорела Москва. Бывший при этом Юрий Глинский, видя недоброе дело и желая спасти себя, укрылся в церковь Успения; но чернь извлекла его оттуда и, убивши, покинула на лобном месте. За сим имущество Глинских было разграблено и все их слуги и дети боярские были убиты.

Княжна Анна Глинская, бабка государя, вместе с сыном своим Михаилом, находилась в то время в ржевском своем имении. Чернь, не насытившись кровью Юрия Глинского и его слуг, явилась во дворец к Иоанну, требуя от него выдачи бабки его Анны Глинской и Михаила Глинского, якобы схороненных царем в своей опочивальне.

Иоанн потрясен был беспредельно. Еще недавно удовлетворенный в своих идеях величия, он был растерян и бессилен при виде целого ряда ужасов и бед. Бунт псковитян (так по крайней мере он понимал искание правды псковитянами у своего царя, при одержимости последнего идеями преследования), пожар в Москве, еще пожар в Москве, падение колокола-благовестника, уничтожение Москвы новым пожаром, бунт черни, убийство Глинских и, наконец, последняя протодерзость – требование от царя выдачи его родных, – все это могло потрясти и не такого человека, как нервный и душевнобольной Иоанн.

В эту-то пору внутреннего трепета, душевного потрясения и умственного бессилия – является глас Божий в лице иерея Сильвестра. «Сильвестр явился к Иоанну с поднятым угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над головою царя легкомысленного и злострастного; что огнь небесный испепелил Москву, что сила Вышнего волнует народ и льет фиал гнева в сердца людей. Раскрыв святое писание, сей муж указал Иоанну правила, данные Вседержителем сонму царей земных. Он заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов, потряс душу и сердце, овладел воображением и умом юноши» (Карамзин).

Совершилось чудо. Обливаясь слезами раскаяния, Иоанн простер десницу к наставнику и требовал от него силы быть добродетельным и помощи.

Видимо, Сильвестр был давно известен Иоанну с хорошей стороны; этим объясняется быстрый и необыкновенный успех его у Иоанна (Соловьев, Белов).

С этих пор Сильвестр становится главным руководителем Иоанна. На помощь ему выступает Алексей Адашев. Эти два мужа ведут государственные дела и дают новое направление управлению государством. Мятежная чернь была разогнана и государство успокоено.

Почти все историки высказывают тот взгляд, что Иоанн Грозный обладал недюжинным умом и твердым характером. На наш взгляд, ум Иоанна Грозного был не выше среднего уровня, а характер у него вовсе отсутствовал.

Во всем царствовании Иоанна мы не видим ни одной определенной мысли, которою бы он руководился, ни одного прочного убеждения, ни одного твердого правила. Это был ум крайне поверхностный, неустойчивый и неопределенный. Одну минуту он думал одно, другую – другое, а третью – третье. Он не имел своих убеждений, а поступал так, как ему внушали другие. Узкий и недальновидный во взглядах, он не замечал, как ему окружающие внушали. Болезненно самолюбивый и любящий фигурировать, он охотно поведал чужие мысли как свои. Гордый и строптивый, он радостно приводил в исполнение чужие внушения, принимая их за свои. Так он 13 лет сыграл роль, внушенную ему Глинскими. Так он проделал историю венчания на царство, внушенную ему его фантазией и можно думать (Костомаров) митрополитом Макарием. Так он всецело подпадает влиянию Сильвестра и Алексея Адашева в настоящий момент.

Две мысли, однако, владеют царем беспредельно и безгранично. Это мысли болезненные, это мысли, присущие ему от рождения и не покидавшие его по конец жизни. В настоящий момент они еще не имеют логической подкладки и правильной систематизации; но многие жизненные обстоятельства говорят, что они существуют и по временам отражаются в его действиях и поступках. Так в жалобе новгородских пищальников он видит бунт и усмиряет его оружием; в челобитьи псковитян он видит новое возмущение и собственноручно не брезгает издеваться над людьми, пришедшими к своему отцу просить правды и справедливости.

Правда, идеи преследования находят себе поддержку, и сильную поддержку, в возмутительных поступках бояр, но одно только это едва ли бы создало больного Иоанна, если бы к тому не было основы в самом существе организма его. Самоуправство и презрительное отношение бояр к Иоанну дало только известное направление бредовой его деятельности, но оно не создало и не породило ее.

Не твердый умом, не имея никаких определенных убеждений и взглядов, фантазер и мечтатель, потрясенный до глубины души целым рядом несчастных событий, дерзкий и кровожадный в силе, малодушный и трусливый в одиночестве, суеверный и мистик, Иоанн всецело отдается в руки человека с железною волею, твердым умом, строгими и определенными убеждениями и непреклонным характером.

Все способствовало господству Сильвестра.

Первее всего он дает царю мысль, как усмирить взбунтовавшуюся чернь и водворить порядок и при этом быстро приводить все в исполнение.

Наступает тишина и спокойствие.

Слава Господу! Гроза миновала. Разбитый и обессиленный царь от всей души рад отдохнуть и успокоиться под крепкою рукою человека с железной волей. К счастью, этот человек не из бояр и вельмож – заклятых врагов Иоанна. Это всего только поп, не имущий ни власти и господства, ни славы и почести, ни богатства и обладания. Он говорит именем Божиим. «Покайтеся и веруйте во Евангелие», – провозглашает он. Это Савонарола. Это пророк Иезекииль… По своему положению он исходит из того рода, в котором Иоанн видит единственную свою поддержку. Это простой мирянин, не ищущий стать на пути владычества Иоанну.

Этого мало. Сильвестр излагает Иоанну свои взгляды на управление государством. Очевидно, этот человек имеет определенные взгляды на управление, вдобавок с значительной долей железной воли привести их в исполнение. Кроме того, самый план управления государством является в истории государства чем-то новым и для больного воображения Иоанна особенно заманчивым. Сильвестр умаляет положение бояр и князей – врагов Иоанна, – и выдвигает новую силу – народ, народ, который на этот раз является естественным союзником Иоанна, как притесняемый и угнетаемый теми же князьями и боярами, от которых терпел и сам царь.

Весьма естественно, что легкомысленный царь всецело отдался в руки попу. Особенно же заманчиво во всем этом деле то, что Иоанну в будущем представляется возможность фигурировать, являться торжественно пред народом, произносить речи, обвинять бояр в неправоте и обещать милости великия. Фантазер и мечтатель мог только жалеть об одном – что все это не сей час.

Помощником Сильвестра является Алексей Адашев, – опять-таки человек по происхождению из темного люда. «Я из батожников его поднял, от гноища учинил наравне с вельможами», – говорил о нем впоследствии Иоанн.

Этим-то людям теперь отдался Иоанн всею душою и всеми помышлениями.

Сильвестр и Адашев не желали властвовать одни. Любя всей душой родину, желая от всей души добра царю и стремясь принести посильную пользу государству, они составили «избранную раду», подобрав кружок людей, более других отличавшихся широкими взглядами и любовью к общему делу. То были люди знатных родов: князь Дмитрий Курлятов, Андрей Курбский, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый, Шереметевы и друг. Рядом с этим Адашев и Сильвестр начали выдвигать из толпы людей незнатных, но честных и возлагали на них различные обязанности. Последнее царю не только не было противно, а, напротив, вполне сочеталось с его болезненными мыслями по отношению к преследованию со стороны князей и бояр.

Поняв легкомысленный и самолюбивый характер Иоанна, «избранная рада» старалась действовать так, чтобы царь не замечал, что он служит только лишь прикрытием им, что вполне им и удавалось, – пока посторонние лица не открыли царю настоящего положения дела. Впоследствии уже царь горько жаловался на попрание и уничтожение его самодержавия. «Они отняли у нас данную нам от прародителей власть возвышать бояр, по нашему изволению, но все положили в свою и нашу власть, – как им нравилось, так и делалось, они утвердились между собою дружбою, чтобы все содержать в своей воле, у нас же ни о чем не спрашивали, как будто нас на свете не было, всякое устроение и утверждение совершалось по воле их и их советников. Мы, бывало, если что-нибудь и доброе посоветуем, то они считают это ни к чему не нужным… Во всех малых и ничтожных вещах, до обуванья и спанья, мне не было воли, а все по их хотению делалось».

Об этом периоде царствования, от которого сам Иоанн так настойчиво отрекается, историк говорит: «Мудрая уверенность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для царской власти… Везде сменяли недостойных властителей, наказывали презрением или темницею, но без излишней строгости. Хотели организовать счастливую государственную перемену не жестокою казнию худых старых чиновников, а лучшим избранием новых, как бы объявляя народу, что злоупотребления частной власти бывают обыкновенным, неминуемым следствием усыпления или разврата в главном начальстве: где оно терпит грабеж, там грабители почти невинны, пользуясь дозволяемым. Везде народ благословлял усердие правительства к добру общему» (Костомаров).

Когда бунт был усмирен и в Москве начало приходить все в порядок и благополучие, Иоанн на несколько дней уединился для поста и молитвы, созвал святителей, умиленно каялся во грехах и, разрешенный и успокоенный ими в совести, причастился Святых тайн.

Здесь вылился весь Иоанн, быстро увлекающийся, быстро малодушничествующий, быстро воспламеняющийся, быстро грешащий, быстро злодействующий, быстро кающийся и быстро успокаивающийся.

А между тем «избранная рада» работала энергично. Государству нужно было дать суд и правду. Советникам нужно было, чтобы сам народ высказался, чего ему недостает. Царю желательно было пофигурировать на этом собрании. Решил он – собрать земский собор. Этим решением и избранная рада и царь остались довольны и потому быстро был собран земский собор или Великая Земская дума в 1550 г.

В один воскресный день, после обедни, государь и митрополит с крестным ходом, в сопровождении земской думы, вышли на площадь, где находилось лобное место, окруженные густыми толпами народа. После молебствия, Иоанн стал на лобном месте и, обратившись к митрополиту, просил его быть ему помощником и споспешником в делах.

«Сам ты ведаешь, святый владыко, как я остался от отца своего четырех лет, а от матери восьми лет. Бояре и вельможи о мне не радели и стали самовластны; именем моим сами похищали себе саны и почести, никто не возбранял им упражняться во многих корыстиях, хищениях и обидах. Они властвовали, а я был глух и нем по своей юности и неразумию. О лихоимцы, хищники и несправедливые судьи! Какой ответ ныне дадите нам за многие слезы, из-за вас пролитые? Я чист от крови сей, а вы ожидайте своего воздаяния…»

За сим царь поклонился народу во все стороны и продолжал:

«Люди Божий и нам дарованные Богом! молю вашу веру к Нему и любовь к нам. Ныне уже невозможно исправить ваших прошлых обид и разорений от неправосудия и лихоимства, попущенных неправедными моими боярами и властями. Молю вас, забудьте вражды друг на друга и тяготы свои, кроме тех, какие бы можно еще облегчить. Отныне я сам буду вам судья и оборона, будут отменять неправды и возвращать хищения».

В упомянутой же записи говорится, что в тот же день Иоанн поручил своему любимцу Алексею Адашеву принимать челобитные от обиженных и рассматривать их, – теперь не было сильных и знатных. При этом он не обошелся и без надлежащей речи к Адашеву.

«Алексей, взял я тебя из бедных и самых молодых людей за твои добрые дела, а взыскал тебя выше твоей породы в помощь душе моей, хотя на то и не было твоего желания…»

И вот с этого времени начинается период новой жизни под управлением царя, митрополита и «избранной рады».

Не имея собственной личности, царь, окруженный людьми честными, любящими родину и правду, стал их невольным сообщником и государство, хотя на некоторое время, вздохнуло.

Москва приведена была в порядок. Сгоревшие храмы Божий воздвигнуты, постройки восстановлены и жизнь пошла мирным порядком.

В это время издан был судебник, или вторая Русская Правда, обуздано местничество, составлен и издан Стоглав, положено было основание к вызову в Россию ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков и т. д. Государство, успокоенное и управляемое людьми мудрыми и бескорыстными, скоро показало свою силу и в сношениях с неприятелями.

Казань была покорена, покорена и Астрахань, совершилось подданство черкесов Иоанну, завоевано черкесами Тмутараканское и Томашское княжества, сибирское царство обязалось платить дань, заведены мирные сношения с Англией, Литва была покорена и должна была выносить укрепляющуюся Россию, Крым трепетал и смирился, Ливония была почти уничтожена, Швеция посрамлена. Самое войско было преобразовано и чрез то представлялось непобедимым.

Все эти мудрые дела приписываются Иоанну. Правильно ли это? Мы видели уже, что он сам отрекся от этих дел.

По словам летописца, «Сильвестр управлял и церковью и думою и ему недоставало только седалища царского и святительского: он указывал и вельможам, и митрополиту, и судьям и воеводам: он мыслил, а царь делал» (Костомаров). Летопись говорит следующее о Сильвестре: «бысть яко вся могий и вся его послушаху…» Полевой высказался так: «Иоанн отнял власть у Глинских и передал ее думе боярской, но не дума управляла царством: правителем сделался протоиерей Сильвестр… Ничего Сильвестр и Адашев не делали без разрешения царского, но, разумеется, никто не смел отказать в их предложении и царь всегда соглашался с ними».

Но нельзя всего отнять и от Иоанна. С людьми добрыми он был добр, с людьми чистыми он был чист, а с злодеями он уподоблялся злодею.

По мнению г. Иловайского, в это время Иоанн занимался с успехом чтением душеполезных книг и самообразованием, под руководством митрополита Макария и Сильвестра, что он и показал в дальнейших своих прениях по вопросам религии и государственности.

Однако едва ли бы имели такой успех в смысле влияния на Иоанна и Сильвестр, и Адашев, и митрополит Макарий, и вся избранная рада, если бы они не имели союзника в лице царицы Анастасии, которая вполне могла понимать и ценить и стремления «рады», и интересы царя, и пользу государства. С ее помощью и содействия легко можно было приручить царя и руководить им в дальнейших государственных делах. По словам летописи, «предобрая Анастасия заставляла и проводила Иоанна на явление добродетели».

Это был, так сказать, золотой век царствования Иоанна Грозного, продолжавшийся тринадцать лет.

Однако однообразие наскучает, – особенно людям, подобным Иоанну, с характером неустойчивым, любящим новые впечатления и быструю смену ощущений. Можно удивляться и поражаться тем, как долго Иоанн терпел столь продолжительную опеку над собою. Очевидно, опекуны умели очень искусно вести дела, устраивая все так, что главная заслуга и почести всегда падали на долю любившего эффект Иоанна.

Тем не менее просказывалось, что Иоанн сознает опеку и тяготится ею. Но, как человек от природы крайне подозрительный, хитрый, скрытный и недоверчивый, он хранил в себе эти чувства и никому в том не высказывался. Трусливый и малодушный, он любил действовать в подобном случае строго обдуманно и наверняка. Так он поступил выжидательно в борьбе с Шуйским, так он поступил при объявлении восшествия на престол, – так он намерен был поступить и теперь.

К несчастью, обстоятельства способствовали начавшемуся охлаждению и даже распадению образовавшейся «избранной рады» с царицей Анастасией включительно.

Царь тяжко заболел. Дни его были сочтены. Отбиралась присяга на подданство младенцу Дмитрию, сыну Иоанна. Зная, что значит царствование младенца с боярами во главе, большинство «рады» было на стороне дяди царева, Владимира Андреевича, и к этому большинству примыкали явно Сильвестр, отец Адашева и, видимо, Адашев.

Но воле Божией долженствовало совершиться, – царь выздоровел. Разумеется, царю доподлинно успели доложить, кто был за него и кто против него.

Воображение, всегда господствовавшее над нервным царем и теперь еще усиленное болезнью, нарисовало ему все ужасы, ожидавшие его семью в случае его смерти.

– Не дайте жены моей на поругание боярам, – говорит он Захарьиным и другим верным своим советникам, – не дайте боярам извести моего сына, возьмите его и бегите в чужую землю.

Иоанном, опять, как и после московских пожаров и волнений, овладело чувство, которому он всегда готов был поддаться, чувство страха… «Это представление, несомненно преувеличивавшее опасность, с тех пор, кажется, всю жизнь не покидает царя», – говорит В. Ключевский.

Несмотря на открытое движение со стороны Сильвестра и Адашевых, Иоанн остался к ним наружно по-прежнему ласков и любезен. Мало того, хитрый и подозрительный Иоанн наградил Адашевых, дал первому звание боярина, а второму окольничего. Очевидно, до поры до времени он хотел усыпить в них тревогу, опасение и беспокойство, дабы впоследствии тем свободнее можно было захватить их.

Возможно, что и Сильвестр не всегда был осторожен и воздержан в советах и воздействии на Иоанна в своей роли наставника и руководителя. Так, он иногда не в меру вмешивался в домашнюю жизнь царя, стремясь вводить его образ жизни и время препровождения в известные рамки, указывая на умеренность в пище и питье, в супружеском сожительстве и проч. На каждом шагу он преподавал ему свои практические уроки: напоминая, увещая, а иногда преследуя его и «кусательными словесы»… Все это не могло не раздражать невоздержанного и необузданного Иоанна…

Но самое печальное во всем этом деле было наступление разлада между партией Сильвестра и царицей Анастасией. Анастасия видела в них людей преданных государству, готовых поплатиться за него жизнью, но зато и готовых пожертвовать государем в пользу государства. Поэтому с сей поры благоразумная царица была с ними, но не за них.

Иоанн между делами продолжал предпринимать путешествия по монастырям. Насколько эти путешествия были часты, видно из следующего разговора с Максимом Греком. По выздоровлении от болезни, Иоанн дал обет посетить Белоозерский монастырь св. Кирилла. В это путешествие он выехал с царицею и младенцем Дмитрием. Заехав на пути в обитель св. Сергия, Иоанн пожелал повидать строгого подвижника, Максима Грека. Царь посетил его келию и, беседуя с ним, заговорил о своем путешествии.

«Государь, – сказал Максим, – пристойно ли тебе скитаться по дальним монастырям с юною супругою и младенцем? Обеты неблагоразумные угодны ли Богу? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле. Завоевание казанского царства, счастливое для России, было гибелью для многих христиан. Вдовы, сироты и матери избиенных льют слезы: утешь их своею милостию. Вот дело мирское».

Но Иоанн не хотел изменить обещания. Говорят, что Максим Грек предсказал потерю младенца Дмитрия, если Иоанн пустится в дальний путь, – и его пророчество оправдалось. Дмитрий в Москву более не возвращался.

Враги Сильвестровы были не только в мире, но и в обители. И никто так не сокрушил терпения Иоаннова и не толкнул к разладу с «избранной радой», как епископ Вассиан, живший тогда в Песношском монастыре.

Иоанн, желая лично познакомиться с Вассианом, который когда-то был любимцем отца его, Василия, зашел к нему в келию и завел речь об управлении государством.

Тогда Вассиан ему сказал:

«Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не слушаться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож. Советник мудрейший государя неминуемо овладеет им».

Схватив и поцеловав Вассианову руку, Иоанн с живостью сказал:

«Сам отец не дал бы мне лучшего совета…»

Да, совет был ужасный. В первый раз Иоанн ясно и определенно сознал, что его ведут на помочах и его именем управляют.

И теперь, однако, Иоанн сумел скрыть свое решение – отделаться от своих советников и действовать за свой счет, хотя с этого времени мало-помалу начало уже прорываться стремление Иоанна действовать наперекор своим советникам.