Текст книги "И на земли мир…"

– Ты чё это? – спросил мужика Феофан, но тот не услышал его и не оглянулся: стоял он далеко, метрах в семидесяти, а Феофан и не говорил ничего, только выдохнул свои слова. Не мог в первую секунду ничего сказать. Потом очнулся.

– Сто-о-ой! – заорал он с визгом, с надрывом, выложился в этом гортанном крике весь, даже задохнулся – не хватило воздуха. Крик потонул в хлопке другого выстрела. Дробь стеганула по воде, по телу птицы, она перестала биться, застыла, распластав большие крылья.

Феофан забыл себя.

– Свала-ачь, – прохрипел он, дёрнулся к старой огороде, рванул кол, тот сразу не поддался, Феофан его обломил…

Мужик повернулся теперь к нему, с испугом и недоумением глядел, как приближался, бежал с колом наперевес, с искажённым лицом кто-то страшно злой. Но приготовиться успел.

Удар кола пришёлся по ружью, которое верзила выставил над головой на руках. Второй замах был коротким: Феофану хотелось скорее искромсать, уничтожить того, кто на его глазах убил Сваню. Он ткнул мужика колом в грудь, отчего тот страшно и дико вскрикнул, отпрянул назад, в воду.

Больше ударить не удалось. На Феофана навалился кто-то сзади, обхватил руки, повис тяжёлым кулем. Феофан рванулся, пнул того, заднего, каблуком, напавший охнул, матернулся, ослабил руки.

Но верзила шагнул к нему, выбросил вперед приклад, ткнул им в лицо. Перед глазами у Павловского поплыли красные круги.

Феофан очнулся от нестерпимой боли в голове. В неё будто насыпали угольев, и они жгли, жгли. Особенно пылал лоб. Лицо покрыла какая-то жёсткая пелена.

Он со стоном и кряхтя поднялся с земли, проковылял к воде, забрел в неё и смыл с лица запёкшуюся кровь. Потрогал лоб. Даже на ощупь было понятно, что тот был рассажен от волос до носа и крепко саднил. Те двое незнакомых мужиков куда-то исчезли. Убитого ими Свани тоже не было. В полынье плавали лишь белые перья и качались, как крохотные детские кораблики.

Феофан застонал…

Он добрел до дому еле-еле. Шёл и шатался, в голове стоял горячий неотвязный шум. Ничего и никого не видел и не слышал. Только у самой околицы остановил его крик, летевший с неба:

– Килл-клин-клин-н…

Развернувшись на звук и глянув в небо, он увидел низко летящий белый клин, подсвеченный розоватым светом высоко стоящего солнца, сел на землю и заплакал, уткнув в колени голову.

Зинаиде он сказал, что ударился о камень, поскользнулся и ударился. Больше не сказал ничего.

Жена вызвала фельдшерицу Минькову, и та обработала рану, наложила швы. Феофан лежал теперь на кровати лицом вверх, перебинтованный, а Зинаида, пережившая какой-никакой испуг, крепко его пилила. Феофан лежал и молчал.

А потом, уже вечером, пришла сельсоветская председательша Валентина Кашутина, крепко почему-то сердитая, посмотрела на Павловского, видно, немного смягчилась, но пообещала твёрдо:

– Придётся с тобой крепко разбираться, Феофан Александрович.

– Что такое? – заволновалась Зинаида.

– Человека он чуть не убил, вот что. Даже двух.

Зинаида прямо задохнулась.

– Как двух? Когда?

– Сегодня утром, двоих охотников из Северодвинска, гостили у нас.

Феофан лежал и молчал, отвернувшись к стене, а Зинаида всё допытывалась:

– А за что он их, Валя?

– Они его задержали при факте браконьерства, а он на них и напал с ружьем. Стукнул одного стволом в грудь, синяк страшный…

– Ничего не понимаю, – Зинаида опустилась на табуретку, – какого такого браконьерства? Ондатра эта, дак у него же разрешение.

– Какая ондатра, Зина, он лебедя застрелил на перелёте. Лебедя! У меня в сельсовете и лежит, принесли как доказательство.

– Ты что, с ума сошёл? – спросила Зинаида мужа.

Феофан не ответил, только скрипнул зубами.

– Ой, – сообразила Зинаида, – а как он мог убить? Он ведь без ружья в лес-то ходил.

– Как это без ружья? На охоту и без ружья?

– Не брал сегодня, ей-богу! – Зинаида хлопнула ладонями себя по коленям. – Вот и люди подтвердят, кто видел. Ты разберись-ко, Валя.

Но Кашутину сомнение не тронуло. Она встала и перед уходом сказала:

– Товарищи жалко, что уехали, но сказали, что в случае чего всё письменно подтвердят, хотя пока не будут в суд. Люди благородные, власть, так сказать. Кому я больше верить должна? Им или Фаньке вашему? Будем прорабатывать!

Через два дня Феофан поднялся и первым делом похоронил Сваню на берегу, напротив своего дома. Еле выпросил в сельсовете.

На могиле лебедя Феофан поставил маленький белый столбик, на котором аккуратно вырезал одно только слово – «Сваня».

Через неделю его вызвали в сельсовет на заседание исполкома и проработали. Ругали вяло, но единодушно. Встрял только Петр Григорьевич, бухгалтер.

– Нет доказательств вины товарища Павловского, – сказал он, – ружья при нем не было, это зафиксировано. Может, зря ругаем?

Председательша Кашутина так взъелась, что бухгалтер, наверное, не возрадовался.

– Я тебе, Петр Григорьевич, не говорила разве, от кого поступил сигнал? Тебе отдельно надо объяснять, как дитю малому? Они же власть наша государственная! Власть! Власти надо подчиняться и доверять ей, а не разводить тут демагогию. Никому не позволю её охаивать!

Бухгалтер больше не возражал. Феофан Павловский опять крепко запил, и Зинаида, жена его, снова от него ушла.

Белоушко

Волк – не соперник и не враг человеку.

Он – наш собрат, с которым мы призваны делить землю.

Л. Дэвид Мич

Волков считают свирепыми созданиями, но редко кто задумывался о том, что волк всего лишь защищает то, что ему дорого.

Неизвестный автор

Это логово было для Волчицы запасным. Длинная яма, вырытая под висячим над землёй толстым стволом ели, больше года пустовала. Она потеряла уже все волчьи запахи, и лесные обитатели перестали опасаться этой чёрной дыры. Ночевали в ней, пережидали непогоду или просто прятались и ежи, и змеи, и зайцы. Беременная Волчица пришла сюда, к этому своему бывшему жилищу, и обнаружила там спящего косого. Она учуяла его издали и подошла тихонько встреч ветра. Тот сладко спал, ничего не подозревая, под накрапывающую весеннюю капель. Для опытной матерой зверюги не стоило большого труда подкрасться и сцапать сонного зверька. Только и успел он издать судорожный короткий плач. Заяц был виноват сам: слишком глубоко залез в нору и не предусмотрел варианты отхода. В момент смертельной опасности у него оказался только один путь – в пасть Волчицы. И этот короткий, последний в своей жизни путь он совершил…

Зайчишка попался кстати: волчья самка вот-вот должна была разродиться новым помётом, она остро нуждалась в накоплении свежих сил, так необходимых для родов и для многотрудных забот по поднятию на крепкие лапы нового волчьего выводка.

Волчица не собиралась растить своих детёнышей именно на этом месте. У неё было другое логово, которое она считала более надёжным и безопасным. Волчья самка пришла сюда, чтобы проверить, можно ли в случае опасности спрятать и здесь родившихся у неё щенков.

Она лежала на небольшом пологом пригорке, грызла пойманного зайца и разглядывала окружающий Лес. Вокруг бушевала распахнувшаяся, разметавшая повсюду молодую зелень весна. Все деревья, вся природа источали острые запахи проснувшегося Леса. Сквозь молодую листву пробивались брызги солнечного света и падали на её глаза. Волчица щурилась и медленно, сосредоточенно, скалясь в звериной улыбке, наслаждаясь ароматом свежего мяса, грызла своего зайца.

В недальней дали пел звонкие песни лесной ручей. Пошумливал в ёлочной хвое и в ветках склонившейся над ней берёзы бодрый ветерок. Разгуливал по лесу недавно начавшийся месяц май.

* * *

Через неделю, как раз в середине мая, народились детёныши – маленькие мохнатые комочки, еле ползающие, однотонные, почти чёрные волчата – пять штук. Они лежали разрозненно и попискивали. Мать-волчица тщательно вылизала их, каждого по отдельности, потом сгребла в одну кучу – так её детям будет теплее – и улеглась на эту живую горку животом. Но не придавила их, а так, как бы прилегла сверху и согрела своим теплом, создала для питомцев необходимые условия. Слепые волчата только и делали, что спали, а потом копошились под нею, расталкивали друг друга и жадно высасывали из неё молоко, звучно хоркая и чмокая, сильно дёргая и больно покусывая соски. Волчица терпела эту сладкую боль: так терпят её все лесные матери.

Самец всё время был рядом с ней. Он внимательно, с бесконечной нежностью, разглядывал своих детей. Когда щенки выползали из-под Волчицы, неумело, но старательно принимался вылизывать их спинки и животики. И Самец, и Волчица следили за тем, чтобы в логове сохранялась чистота и с тщательностью убирали своими шершавыми языками все лужицы и кучки, оставленные их питомцами на территории логова, а также и то, что появлялось под их хвостиками. Это тоже обыкновенная повседневная забота родителей всего лесного звериного населения.

Потом Самец уходил на охоту и приносил Волчице свою добычу. Когда его долго не было, его самка голодала, но всегда терпеливо ждала его возвращения. Она любила главу своего семейства, ведь и у волков, и у их близких родственников собак тоже есть сильная привязанность друг к другу, которую люди называют любовью. Ясными и промозглыми весенними ночами она не спала, а с тоской слушала, как посвистывает ветер в верхушках деревьев, как далеко-далеко в человеческих жилищах – деревнях – тявкают собаки, извечные враги волчьего племени.

Как и всегда, тревожил её страх.

Мало чего может бояться в лесу волчья самка. В этом родном для неё мире, мире Природы, у неё мало врагов – разве только Медведь. Но он никогда не нападает первым. Как истинный, полновластный хозяин Леса, он добродушен и ленив. Зачем ему бегать за волками? Всё равно ведь не поймает. А если и произойдёт встреча лоб в лоб, любой волк, быстрый и хитрый, вцепится ему в морду и своими стальными челюстями и клыками прокусит её насквозь. Медведь знает это и никогда не ерепенится, не воюет с волками. Только если волки вдруг нападут на медвежат…

По-настоящему Волчица боялась только Охотника. Ей часто казалось, что это страшное, безжалостное существо вот-вот прокрадётся сюда, к ней и к её детям, и начнёт выбрасывать смертоносный, громоподобный огонь из своей толстой железной палки – все волки знают про неё. И её детки превратятся в мёртвые, неподвижные комочки.

Волчица ждала и ждала Самца, она прислушивалась к тревожному Лесу и всё вглядывалась в дневную и ночную даль.

Наконец под большой елью, той, под которую всегда нырял её муж, уходя на очередную охоту, шевельнулись лапинья. Он вернулся!

Пришёл к ней и приволок добрую часть загрызенной им овцы. Впервые за долгий период она наелась теплого мяса! Самец ласкался к ней, радостно лизал её морду, тёрся боком и шеей, тихонько поскуливал от нежности.

Через день он снова ушёл и больше уже не вернулся. Волчица со своим выводком осталась одна.

* * *

Из глубины густого можжевелового кустарника Самец долго наблюдал за деревенским овечьим стадом, которое изо дня в день паслось на травостоях, раскинувшихся по пологому склону угора, лежащего вдоль озера.

Напасть на какую-нибудь отошедшую от стада овцу он не решался, потому что невдалеке, на пригорке, постоянно посиживал пастух в грязной и помятой, приплюснутой кепке и всё посматривал вокруг, всё посматривал…

Когда пастух в первый раз отлучился от овечьего стада, волк не решился напасть. Было неясно, когда он вернётся. Вдруг это случится неожиданно, и пастух выставит вперед свою железную палку, и из неё выплеснется смертельный огонь, погубивший уже множество сородичей. Его долго не было, и овцы паслись одни. Но когда человек ушёл и на другой день, Самец смело прыгнул в стадо и быстро перегрыз горло крупному барану. Тот не смог убежать, потому что был среди овец – своей толчеей они помешали ему.

Самец отволок барана подальше от стада и отгрыз у него заднюю ногу вместе с частью холки. Тушу спрятал в кустах, а мясо унёс в логово к своей Самке.

Через день Самец вернулся. Прислушиваясь и принюхиваясь, прокрался к кустам, уловил плывущий к нему дух бараньего мяса и шагнул в тёмную сень нависших над землёй веток.

В этот момент одновременно с громом выстрела в его тело впился заряд крупной картечи. И убил его.

* * *

Деревенский мужик, опытный охотник Иван Печурин сидел на пригорке, курил сигарету. Ружьё лежало на коленях. Напротив, в трёх шагах, лежал на земле убитый им волк.

«Здоровенный какой! – размышлял промысловик. – Хорошо, ветер не подвёл, задувал куда надо. Не подошёл бы, зверюга, так близко».

Позавчера его нашёл председатель сельсовета Шмыгин и сообщил новость: объявился волк, который напал на деревенский скот.

– Надо бы, Иванушко, кокнуть ево, – попросил, – а то ведь повадится гад, овечек всех и перережет. Укорот надоть дать ему.

Надо так надо. Печурин взял своего старого охотничьего пса, верного помощника Иртыша, и пошёл к месту выпаса стада.

Он быстро определил место схрона волка, откуда тот напал на овец. Среди можжевеловых зарослей была примята травка, а в ней кусочки линялой волчьей шерсти – явная лёжка! Здесь серый хищник отлёживался, отсюда наблюдал, отсюда и прыгнул.

А вот след и от бараньей туши, которую волк тащил в кусты, вот кровавые дорожки. Собака сразу обнаружила и саму тушу, спрятанную в можжевеловой гуще. Без задней ноги.

Долго размышлять не пришлось. Понятно, что волчара вернётся за своей добычей – ему ведь надо мясо в логово доставить к волчице своей и к выводку, у такого матёрого волка сейчас должно вырастать потомство. Конец мая – самое время! Щенки ещё слепые должны быть. Мать с ними. Вот он ради них и старается. Ради них и погиб.

Печурин докурил сигарету, вмял каблуком в подрастающую траву окурок, вгляделся в убитого волка, подумал: «Вот ты лежишь тут мертвяком, а детки твои резвятся сейчас с мамкой, тебя ждут. А ты и не придёшь к им больше. А они тебе и спасибо не скажут за ето, твои детки. Забудут, да и всё.»

Он всегда был маленько сентиментальным, хороший охотник Иван Печурин, и у него самого была дочь, уехавшая в город и вспоминающая родителей, только лишь когда ей требовались денежки на новые наряды. А так обычно ни слуху от неё, ни духу. И от всех мыслей, связанных с этим, ему было грустно.

Но был Иван и простым деревенским мужиком, а значит, был сугубым реалистом. Деньги – где их взять! И вот Печурин, как глава семейства и добротный охотник, приноровился добывать их охотничьим промыслом. Осенью – капканы на ондатру. Неплохой от них приработок. Зимой – капканы на куницу. Тоже дело прибыльное. Иногда волка брал, сейчас вот тоже удалось… Волк – это дорогой трофей, очень неплохо оплачиваемый…

Он сидел и размышлял, что теперь надо будет срочно искать логово, где прячутся волчата. А те в одной цене со взрослыми волками идут. Иван стал было прикидывать, сколько же денег можно сорвать за выводок? Да если штук шесть-семь щенят? Считал-считал, сбился со счёта, но однозначно получалась хорошенькая сумма. Можно будет много чего приобрести и для дочки, и для хозяйства. Ему давно, например, надо поменять лодочный мотор «Вихрь» – «двадцатипятку» на чего-нибудь более свежее, современное. Например, на японскую «Тошибу» или же «Ямаху» – все их нахваливают. Эти марки не соврут – марки, так марки! Мужики, у кого такие моторы имеются, сказывают: износу им нету! Завод – с пол-оборота! И тяга сильнее, и скорость. Ладные движухи!

Иван выкурил ещё сигарету и понял окончательно: надо искать логово, надо!

– Ну чего, Иртыш, пойдём с тобой копейку добывать? – спросил он у кобеля, снующего вокруг убитого волка, скалящегося на него и злобно взлаивающего.

А тот будто бы всё понял, даже башкой своей кобелиной кивнул, и пошли они в деревню за лошадкой, да ещё за телегой.

В мае почва только-только оттаяла, ручейками ушла в озеро ровга – ледяная корка, всю зиму сковывавшая землю. И земля размякла, превратилась в сплошную жижу. Ни пройти по ней, ни проехать. Только лошадка с телегой и может прокандыбать. Убитый матёрый волк был тяжёл, одному человеку с ним не справиться. Лошадь будет в самый раз.

Под вечер этого же дня Иван привёз волка в деревню и бросил в амбар. Уже с позднего вечера амбарчик этот окружили собаки и всю ночь остервенело лаяли. Изо всех пазов, из дверных щелей на собак веяло смертельным их врагом, и они заходились в лютой ненависти в вое и лае, погрызли у амбара деревянные углы. Не давали спать, и Печурин дважды за ночь выскакивал на улицу с палкой, разгонял собачонок, только так и не разогнал.

Его всю ночь волновали мысли о новом моторе и о том, что надо снаряжаться и идти в лес, искать логово…

* * *

Вокруг Волчицы ползали её дети – полуторанедельные волчата. Они были ещё слепыми, но уже совали свои мордочки во все дырочки, уже начинали заигрывать друг с другом и всё искали её соски, вместе с молоком высасывали из неё силы.

Прошло четверо суток, но Самец не возвращался. Еда, которую он принёс несколько дней назад, закончилась. Волчица была голодна. Самец, такой близкий для неё, никогда не отлучался на столь долгое время. Где он, что с ним? Без его поддержки трудно будет вырастить потомство, которое всё время хочет есть и пить, которое надо будет воспитывать в строгости и выучке. Из волчат надо будет вырастить умелых волков, умеющих охотиться и добывать себе пищу.

Повсюду тревожно шумел весенний Лес. По ночам Волчице не спалось. Ей все время казалось, что из кустов, из-за деревьев выйдет кровавый и страшный Охотник с оскаленным ртом и с огнедышащей палкой и убьёт её беспомощных деточек.

Она внимательно и тщательно принюхивалась ко всем запахам, наполняющим Лес, прислушивалась ко всем окружающим её звукам – не крадётся ли к логову Охотник? – чтобы успеть спрятать волчат в укромном месте. Но днями все задувал и задувал резвый ветер, раскачивал деревья и кусты. От этого весь Лес был в движении. Разве можно было что-то различить и почуять, когда всё шумело и шевелилось и когда ветер разбрасывал по сторонам и уносил все запахи.

А в вечернюю и утреннюю зарю на всех окрестных болотах оглашенно орали влюблённые тетерева, и урчали, и чуфыкали, и шумно дрались, стуча друг о друга крыльями. Сквозь этот лесной гомон не пробивались никакие другие звуки.

Волчица, голодная, встревоженная отсутствием верного и надёжного друга, сильно утомилась за эти дни. Она устала в своём ожидании и вынужденной недвижимости, в постоянном беспокойстве за слепых ещё волчат. Голод мучил её, выработка материнского молока поубавилась. Детёнышам стало его не хватать, и они начали громко поскуливать, требуя у матери еды.

Через несколько дней она осознала, что силы совсем оставляют её. Очередным утром она вылизала волчат, мордой своей сбила их в одну кучу и отправилась на охоту.

Она всегда умела выслеживать длинноухих зверьков – зайцев, обладающих любимым для неё мясом, душистым и нежным. Вот и сегодня, этим ранним утром, она скоро отыскала заячий след, уходящий на дневную лёжку.

Найти его, спящего, не составило особенного труда для опытной Волчицы. Она быстро разобралась в петляниях зверька. Вот он прошёл по травянистой низинке, вот вернулся по своим же следам… А вот и смётка – резкий прыжок в сторону. Может, другой волк и потерял бы здесь зайца – след-то оборвался. Но Волчица быстро отыскала то место, куда приземлился прыгнувший заяц. Теперь она знала: скоро будет сама лёжка. Только обнаружить её надо заранее…

След шёл прямо к густому вересковому кусту. Волчица догадалась: он там!

Осторожно и бесшумно ступая с подветренной стороны, она подкралась к кусту, подняла голову и замерла. Сейчас нужно подождать и просто разглядеть в толщине куста любое шевеление, любой намёк на присутствие там зайца. Нужно определить точку, в которой он находится.

Через несколько секунд она сделала последний прыжок. Заяц не успел даже шевельнуться.

Волчица вернулась к логову полная новых сил, облизываясь, отфыркивая пух заячьей шкурки, прилипший к пасти.

Время шло, пришли новые дни. Её дети-волчата скоро уже начали открывать глаза, стали узнавать её воочию даже на расстоянии и ковыляли на слабеньких своих ножках, поскуливая от радости, прямо к ней, к своей матери. Это радовало Волчицу – любая мать рада, когда дети её развиваются и растут здоровыми. Скоро, совсем скоро будут отказываться от молока и станут требовать мяса, ведь они растут волками.

Но сытость не утолила тоску по Самцу, который так пока и не вернулся.

Ночью, когда её дети дружно спали, посапывая, прижавшись мордочками к материнскому тёплому животу, она смотрела на блёклые жёлтые звёздочки, висящие на тёмно-сиреневом небе, подсвеченном упавшим за горизонт солнцем. Она не спала, а только тихо-тихо поскуливала, изнывая от изнуряющей всё тело непереносимой тоски. Над ней в ночном воздухе летали и позванивали лёгкими крылышками белые мотыльки. Такие же мотыльки кружились над ней и её Самцом, когда он уходил на последнюю охоту.

Посреди ночи Волчица не выдержала. Она уселась на землю и, задрав голову к ночному небу, завыла, словно желая, чтобы окружающий логово Лес разделил её печаль по Самцу, чтобы вернул его к ней. И ещё хотела она, чтобы услышал её плач в дальних далях, в тех потаенных, скрытых от всех глаз чащобах её потерявшийся Самец, отец их общих детей-волчат, самых красивых пушистых комочков, уже увидевших мир. Услышал бы и откликнулся. Вернулся бы к ней, чтобы им вместе обустраивать логово и вместе поднимать детей.

Она долго так плакала, но Лес ничего не ответил ей.

* * *

Через пять дней Иван был готов к поиску волчьего логова. Он изготовил свежие патроны, оснащённые картечью и круглыми свинцовыми пулями – таким пулям он доверял больше, чем всяким там жаканам и прочей дребедени: круглая пуля летит, куда прицелишься, а цилиндрические формы вихляются в воздухе и постоянно мажут. Проверено! Снарядил полный патронташ: волчье логово – не шутка! Все эти боеприпасы – для волчицы, потому как ясно, что по волчатам стрелять не придётся, с ними разберётся собака…

Работа по логову – дело кропотливое и, как правило, долгое. Поэтому положил он в рюкзак запас еды, чайник, смену белья и запасные портянки – это если случится ему промокнуть до нитки. Сейчас, по весне, шагать придётся по разводьям, где воды по пояс, да и лес тоже мокрый, наверняка сапоги будут полные весенней воды, а вся одежда сырая.

Иртыш уже заждался у крылечка. Иван только нос высунул из входной двери, а кобель – поглядите на него – уже волчком извивается перед ступенями, изнывает, вертит хвостом, словно колесом… Откуда они, собаки, загодя понимают, что хозяин в лес собрался? Вечная загадка! Не показывал сборы, даже и слова не сказал про лес, про охоту, и вот тебе пожалуйста – кобелина давно ждёт. Бросился к Ивану с объятьями да поцелуями.

– Ну, ты эт, погодь, погодь! – урезонивал его охотник, да всё без толку: собачьей радости не было предела.

У Печурина был какой-никакой опыт поиска волчьих жилищ. Основных примет в таком деле было несколько: логовища всегда располагаются около проточной воды – ручья или речки. В проточной воде меньше, чем в застойном озере, всякой заразы. Волки сильно пекутся о том, чтобы животики их потомства были здоровенькими. Второе: волки устраивают свои обиталища на небольших возвышенностях в скрытых от постороннего глаза, сухих, как правило песчаных местах среди лесных завалов, в холмистой или овражистой местности. Всё это от заботы о потомстве: волчата должны вырастать в чистоте и безопасности.

Иван Печурин знал все эти тонкости и долго глядел на карту и соображал: где же спрятано волчье логово? Перебрал в памяти километров двадцать квадратных, пока не выбрал наиболее подходящую территорию. Самое главное, что она располагалась не очень далеко от того места, где он подстрелил волка. Тот не стал бы отходить от своей волчицы и волчат на большое расстояние.

Он изучал свою замызганную, затертую в рюкзаках походную карту, сидел по вечерам за столом, мычал, водил по карте пальцем, пока всё не сошлось. Вот тут, рядом с Оксеньиным ручьем, видал он песчаные пригорки. Места глухие, мало кто туда заглядывает – просто незачем. Ни пожень там нету сенокосных, ни рыбы в ручье, ни грибов тоже толком не водится, ни ягод. Вот люди туда и не ходят. В эти места он и отправился сейчас с собакой со своей, с Иртышом. Пошли они вдоль ручья, вверх по течению. Начали путь прямо от озера, в которое ручей впадает. По левую сторону потихоньку тянулись бугристые места, поросшие толстым сосняком и ельником. Где-то в их глубине, в самом их чреве, волки, скорее всего, и построили свое логово. Справа ширились берёзовые да ольховые урочища, по земле стелился корёжистый, кустарниковый можжевеловый стланик вперемежку с ивняковыми подрадьями.

Иван с собакой шли по левой стороне. Задача у них была только одна: обнаружить подходы волков к ручью. Ясно ведь, что любая живность пьёт воду. И волкам в логове как без воды? Раза два-три в сутки должны они наведываться к водопою. Особенно волчица, у которой щенки ежедневно высасывают много молока. Молоко-то – оно и есть вода.

Волка-самца нет, его Иван оприходовал недавно. Ну, значит, одна волчица логово стережёт. Она одна и ходить на водопой должна. И должен быть её след к водопою и обратно…

А уж когда найдётся он, дальше всё будет просто. Следочки эти сами приведут к волчьему дому. Для этого взят на охоту Иртыш.

Около трёх километров двигались они вверх по течению, углублялись в лес. Кобель был взят на длинный ремешок и вышагивал впереди, принюхиваясь к множеству запахов, бьющих в его ноздри, шныряя по сторонам. Иван пристегнул его на ремень, чтобы Иртыш не бросился за каким-нибудь случайным зайцем или вылетевшей птицей и не удрал в лес, не испортил бы охоту. Или, не приведи Боже, почует собака волчицу, рванёт к ней. А та в бирюльки играть не будет – живо загривок перекусит. Ни одна собака волка одолеть не сможет. Секунд пять, и всё – нет собачки.

Наконец Иртыш резко уткнул морду в траву, шумно задышал, дернулся сначала к воде, закрутился на одном месте, а потом потянул Ивана в сторону от ручья – в лес. Охотник разглядел: собака вышагивает по волчьей тропе. Тут волчица ходит на водопой.

* * *

Волчица издалека почуяла человека. Рядом с ним был извечный враг волков – собака, древняя предательница их рода, давным-давно перешедшая на верную службу лютому врагу всей лесной живности – двуногому существу, убивающему волков при помощи железной палки. Теперь ветер принёс к Волчице запахи этих двух извечных смертельных ненавистников волчьего рода – собаки и человека. К ним примешивался и запах страшного их оружия. Этой самой огнедышащей палки.

Судя по приближающимся запахам, враги приближались к ней! И к её детям! Волчица осознала: ей надо очень быстро спасать своих детей! Охотник застал её врасплох.

Она схватила первого попавшегося, самого близкого к ней детеныша, у которого с рождения одно ухо было белым, за загривок и побежала с ним в сторону запасного логова. Добежав до ручья, Волчица решила: надо оставить его здесь, иначе она не успеет унести из опасного места всех своих детей. Волчица спрятала белоухого волчонка внутрь смородинового куста и вернулась к логову.

Она опоздала. Глядя из-за укрытия, увидела страшную картину.

То, что увидела Волчица, лежало потом тяжёлым камнем на сердце всю её оставшуюся короткую жизнь.

Собака находила в траве и под деревьями спрятавшихся её детей и по очереди, одного за другим, прокусывала им спинки. Хватала пастью поперек тельца и сжимала челюсти. Косточки у волчат, рождённых и вскормленных ею, хрустели. Детки её коротко жалобно взвизгивали и умолкали.

Она умертвила всех. Волчата лежали на траве безжизненные, неподвижные.

Собака разгуливала перед нею. Смертельно ненавидимое существо. Бесконечный враг! Её следовало разорвать, распороть когтями и зубами её брюхо. Изгрызть её морду…

Но совсем рядом стоял, а потом подошёл к собаке Охотник, держа в руке на изготовку железную палку. Он снял с плеча мешок и, переходя от одного лежащего в траве волчонка к другому, поднимал и складывал в него её детенышей. Волчица не могла напасть на человека – он бы убил её из своей страшной палки. Тогда погиб бы последний оставшийся в живых детёныш.

Из глаз Волчицы вытекали слёзы: она только что потеряла своих детей. Неслышно, ползком, она повернулась на обратный путь. Пригибаясь, добралась до места за деревьями, где можно было подняться на все лапы, и стремглав добежала до ручья, до того места, где был спрятан её последний сыночек, единственный оставшийся в живых.

Волчица снова мягко прикусила шерстку на его загривке и понесла через ручей.

Волчьи повадки сродни человеческим, когда волк уходит от погони. Она довольно долго брела по дну ручья вверх по течению. Она знала: если просто пересечь ручей, то собака быстро отыщет её след на другой стороне ручья. Поэтому она вышла на противоположный берег не сразу, а за двумя излучинами. Вышла и направилась к запасному логову.

Там лежала она в норе под толстым комлем старой, давно упавшей ели и, вылизывая шерсточку оставшегося в живых детёныша, чуткими ушами слышала, как на другой стороне текущего в дальней низине ручья шуршала в траве и фыркала бесполезно ищущая её собака и как омерзительными, булькающими звуками приглушённо что-то ей приказывал смертельный враг всех волков – Охотник.

* * *

Проклевывались над горизонтом очередные рассветы и затем полыхали кроваво-красными и розовыми пожарами над утренней землей. Медленно выползал из-за черты горизонта большой пылающий шар, разносил вокруг тепло, согревал остывшую за ночь землю и деревню, пробуждал спящих в ней людей. Дни сменялись днями.

А белоухий детеныш Волчицы подрастал и скоро уже крепко стоял на ножках. Мать-волчица начала кормить его свежим мясом. Для него она выследила и убила почти всех зайцев в округе, разорила многие утиные гнезда на соседнем озере, что просвечивало своей тускловатой водой сквозь лапинья елок и сосен, растущих вокруг логова. Приносила в пасти целые яйца, осторожно держа их на мягком языке, аккуратно клала их на землю перед мордочкой сыночка. Тот бережно захватывал маленькой пастью яйцо, запрокидывал голову и, щурясь от удовольствия, прижимал яйцо языком к нёбу. Скорлупа трескалась, и нежная, пахучая мякоть заполняла рот…

Сытый волчонок носился по утрамбованному матерью песку, азартно взлаивал, догонял свой хвост, воевал с хвостом матери – дёргал его и кусал. Мать терпела.

Волчонок подрастал. А Волчица страдала оттого, что с ним не играют погибшие её дети.

Однажды мать ласково вылизала его шерстку, подняла зубами за загривок и уложила в нору под комель дерева. Своей мордой как бы слегка утрамбовала его там и сказала ему:

– Будь послушным, сынок, лежи здесь тихо и жди меня.