Текст книги "Разговор о Ренессансе"

Сны и пробуждения в летнюю ночь

 
Приснилось, что за мной бегут слоны.
А впереди ни дома, ни жены,
и ничего… и никуда не скрыться.
Глубокий страх меня не покидал…
И Африки я раньше не видал —
какая-то чужая заграница.
 
 
Культуры нет, архитектуры нет,
и каждый – обязательно брюнет…
Себя во сне мне было очень жалко.
Очнулся – перепуганный дебил…
А лунный свет подушку теребил,
и в самом деле, было очень жарко.
 
 
Мне снились лето, музыка, закат,
и самый знаменитый музыкант —
из тех, кого мы помним и поныне.
У каждого свой Моцарт, потому
я тоже обратился к своему
словами: «Дорогой мой Паганини!
 
 
Пожалуйста, сыграй на скрипке мне,
и, если можно – на одной струне,
и что-нибудь такое, если можно,
поскольку я от музыки далёк…».
А он купюру спрятал в кошелёк
и мне ответил: «Это нам не сложно».
Я пробудился, получив ответ.
А за стеною трепетал рассвет,
ушла жара, и воздух стал чудесен.
Автобусы пока ещё в депо,
и все виденья по Эдгару По
развеялись под звуки птичьих песен.
 
 
Но было не уснуть, и наяву
я вспомнил, что неправильно живу —
не то что бы в невежестве и страхе —
могу жалеть, могу не обижать,
а чтобы впрямь кого-то уважать,
так это не заставят и на плахе.
 
 
Всё правильно: с какой-то стороны
авторитеты – те от сатаны,
с другой – не сотвори себе кумира.
И всё же (как полцарства за коня),
будь целый мир в запасе у меня,
я отдал бы кому-нибудь полмира.
 
 
А может быть, всё это суета:
не голод и прикрыта нагота,
сказать точнее: сыты и одеты…
Я высших идеалов не сберёг,
и сам прагматик вдоль и поперёк.
Кумиров нет – одни авторитеты.
 

1998

Гороскоп на сегодня

 
Была не лучшая среда,
и, если верить в гороскопы,
могла произойти беда
на юге Западной Европы.
 
 
А так – случилась чепуха:
шумел какой-то безобразник,
менты приехали на праздник,
но не забрали жениха.
 
 
Как подобает жениху,
он отдыхал на мягком стуле —
в приличном бежевом костюме,
кристально трезв – как на духу.
 
 
Кристально – так как пил «Кристалл»
(была в ходу такая водка).
Гудела электропроводка,
и гость порядком подустал
 
 
и не язвил, не злопыхал,
как это принято в сатире.
Жених на стуле просыхал.
Невеста плакала в сортире.
 
 
Мамаша утешала дочь
и, объяснить желая много,
не прерывала монолога,
хотя и надвигалась ночь.
Она домашние дела
вела сама, читала Канта,
и жмеринского музыканта
могла принять, но прогнала.
 
 
Ах, как её бросало в дрожь,
когда он тёрся жеребёнком
и говорил: «Возьму с ребёнком»,
и даже с виду был хорош.
 
 
Зато не ведал что почём,
был удивительно беспечен,
а потому не обеспечен
и в этом смысле обречён.
 
 
Не помнится в каком году,
он вышел будто бы за квасом
и улетел туристским классом,
и сгинул где-то в Катманду.
 
 
Двенадцать ночи. Прыг да скок —
уже пошли другие сутки,
опровергая предрассудки
и этот гнусный гороскоп.
 
 
Удачный день для всей Земли:
последний раз налили парню,
невесту проводили в спальню,
его туда же завели.
 
 
Мамаше выпало ещё
с гостями выпить по рюмашке,
и постучать по деревяшке,
и поплевать через плечо.
 

Пастораль с продолжением
(поэма о судьбе)

 
Белела в овраге овечка —
была одинока она.
А солнце палило, как печка,
уж лучше б светила луна.
 
 
Скотина отбилась от стада —
практически стала ничья…
В то время маркиза де Сада
читал пастушок у ручья.
 
 
Уйдя от служебной рутины
в какой-то душевный провал,
он видел такие картины,
какие маркиз рисовал,
 
 
и что-то оточенным ногтем
на книжных полях помечал.
Не пахло ни сеном, ни дёгтем,
никто не кричал, не мычал…
 
 
Но слышались звуки канкана,
и пахло «Клико» и «Клима».
В то время при виде капкана
овечка сходила с ума.
 
 
В спасение больше не веря
и мучаясь чувством вины,
ждала она дикого зверя,
суда, нищеты и войны.
Хотя пастушок о пропаже
не ведал в альковном бреду
и так утомился, что даже
не дунул в пастушью дуду,
 
 
вовсю закудахтали куры,
корова сказала: «Му-му»,
когда сексуальной культуры
пришло пониманье к нему.
 
 
Очнулся – какая досада…
Метнулся туда и сюда,
дошел до вишнёвого сада —
нигде не нашёл ни следа.
 
 
А впрочем, он встретил пастушку,
причём – не у всех на виду.
Она выбивала подушку
в том самом вишнёвом саду.
 
 
Пастушка была не простушка,
и, кстати, пригожа собой
(получше, чем та потаскушка
с обложки журнала «Плейбой»),
 
 
достаточно знала о Фрейде,
чтоб девичьи сны толковать,
немного играла на флейте,
могла и коня подковать.
 
 
Пастушка любила подружку,
в аспекте, признаться, плохом.
Подружка попала в психушку,
себя возомнив пастухом.
 
 
А наша грустила сначала,
но время врачует беду,
она, безусловно, скучала
до встречи в вишнёвом саду.
 
 
Гусак зашипел на заборе,
затренькали перепела,
когда пастушковое горе
всем сердцем она приняла.
 
 
Бороться с лихою судьбою
согласна была на износ,
и как-то пополнить собою
разлаженный биоценоз.
 
 
Но, как настоящая леди,
себя «удержала в узде»:
сперва поиграла на флейте
(и он поиграл на дуде),
 
 
затем почитала де Сада
в тени на душистой траве…
и всё же сказала: «Не надо»
(позднее минуты на две).
 
 
Теорией слабо владея,
вертелись, как пух на ветру…
но в принципе, садоидея
обоим пришлась по нутру.
 
 
Они-то учиться любили
и не почитали за труд,
а из принадлежностей были
аркан да пастушеский кнут.
 
 
Когда пастушок и пастушка
вовсю принялись за своё,
вполне пригодилась подушка
(и кое-какое белье).
 
 
Сочли искушенные козы,
что грезится им наяву,
поскольку подобные позы
увидишь не в каждом хлеву,
 
 
индюшка почти обалдела,
глаза закатил петушок…
А вскоре ещё одно дело
вполне завершил пастушок:
 
 
не став исключеньем из правил,
овечку уже не спасал —
в отчётности цифру исправил,
а мясо и шкуру списал.
 
 
Он помнил её, но отчасти,
а чаще и не вспоминал,
отдав своё прежнее счастье
не больше чем за номинал;
 
 
забыл, как, сгорая от страсти,
любезности ей говорил,
цветы, сигареты и сласти,
духи и расчёски дарил;
 
 
как, словно наевшись дурману,
она отвечала – и во
всех смыслах – почти как барану,
что был у неё до него…
 
 
В то время овечка гадала —
куда же исчез пастушок,
и без аппетита глодала
довольно сухой корешок,
 
 
ещё размышляла о чём-то
бараньей своей головой,
а также какого-то чёрта
припомнила план годовой:
 
 
«А может быть, к этому часу
(такое бывает, увы)
пришла разнарядка по мясу,
и ей не сносить головы?»
 
 
Решила она затаиться,
пока не случился погром,
привиделась ей заграница —
очнулась уже за бугром.
 
 
Её журналисты встречали,
выпрашивали интервью,
ещё предлагали вначале
участвовать в телеревю.
 
 
Любовь обещали до гроба,
фиктивный, но выгодный брак…
Глядела несчастная в оба —
ей всюду мерещился враг.
 
 
Не веря в бесплатную дружбу,
она отвечала: «Ни-ни»,
зато поступила на службу
в один из престижных НИИ.
 
 
Знакомьтесь с овечкою Долли —
бессменная эта овца
земной не покинет юдоли,
наверно, уже до конца.
 
 
Раскинется стадо широко,
где каждый, подобно тебе,
идёт от злосчастного рока
навстречу великой судьбе.
 
 
Послушаешь новости эти —
вполне утопический бред.
Но вдруг появился в газете
совместный овечкин портрет.
 
 
Её благородные лица
у публики вызвали шок.
«Такое во сне не приснится», —
пастушке сказал пастушок.
 
 
А вскоре он сделался странным:
питается только травой,
себя называет бараном —
короче, совсем чумовой…
 
 
Пастушка при всех не болеет,
но часто в ночи под кустом
стоит на карачках и блеет,
и даже виляет хвостом.
 

1999

«Положим, даже не пьяны…»

 
Положим, даже не пьяны,
и чтим святую матерь мы —
но ведь отсутствие вины
не избавляет от тюрьмы.
 
 
Зато ништяк – пить натощак.
Но нету – заглянул в общак.
Шучу – почти один. И пусть —
сам прикуплю и сам напьюсь.
 
 
Я думал, у меня есть сыр —
но нету. Город зол и сыр.
Не выйду – за окном гроза
(гроза – когда шумит в глаза).
 
 
Вот что-то есть – так кто-то съест
(я о продуктах – не минет).
Соседской Муськи тоже нет —
она уехала на съезд.
 
 
К ней заходил какой-то друг —
она заколосилась вдруг.
Беременность – по-женски так…
А где ж элементарный такт?
 
 
Мы не были обречены —
поскольку не обручены.
И всё же – прежде чем носить,
ведь можно было и спросить…
 

2015

Новый рассвет…

 
Кто там беснуется у водоёма —
ближе к воде?
Где предрассветная милая дрёма?
Звуки везде,
словно готовясь к последнему бою,
льют про запас…
Это не удочка – то что с собою, —
а контрабас.
 
 
Предупреждали его, убеждали —
мимо ушей…
И досаждали – в дальние дали
гнали взашей,
чтоб успокоился долгой дорогой,
но – за порог,
и понемногу, тропкой пологой,
переволок…
 
 
Вынес на пересечённую местность:
жизнь – карнавал.
Тоже мне поза: поставить в известность —
он там бывал.
И к водоёму, подальше от сглаза,
не на вокзал…
Вышли мы из обезьяньего джаза —
Дарвин сказал.
 

2000

«Раньше было так: спокойно спится …»

 
Раньше было так: спокойно спится —
разве иногда приснится баба…
А теперь всё чаще стала сниться
мне война локального масштаба.
 
 
То ли слишком жёсткая подушка,
то ли это подступает старость…
А невдалеке воркует пушка…
Пушка-пушка, сколько мне осталось?
 

2000

«На свободе – не в клетке …»

 
На свободе – не в клетке —
несусветная тишь…
Что ж ты замер на ветке,
почему не свистишь?
 
 
Сотвори всё сначала —
не молчи, истукан…
Чтобы песня журчала,
как вино о стакан.
 
 
Никакой матерщины,
ты споёшь – я взгрустну…
Это просто мужчины
провожают весну.
 
 
Что примолк, соловьина?
Прояви интерес…
Сна сбылась половина —
та, где нету чудес.
 

2000

«Хоть какой-нибудь резон …»

 
Хоть какой-нибудь резон —
хоть торговлишку какую,
потому как всё дуркую,
а для дури не сезон…
 
 
Обстоятельства грозят,
мол, сегодня – или-или.
Через век перевалили —
всё не то, что век назад.
 
 
Потому убавлю прыть.
Правда, есть две-три идейки,
будет время, будут деньги —
надо будет воплотить…
 

2001

«Чуешь, Моня, запах моря?..»

 
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало – и по ту
мы гуляли, балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» —
каждый с книгою в руке…
Каждый смел и светел ликом —
говорили о великом
на великом языке.
 
 
В деле письменном – не устном —
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем —
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом,
моря, что ли, не понять?
 

2001

Мезальянс

 
Обозначенные лица
могут здесь повеселиться:
могут пользоваться даром
холодильником и баром
 
 
живописцы, музыканты,
новоявленные канты,
мастера воздушной прозы,
стихотворцы-виртуозы.
 
 
И хозяйка тут незлая
и живёт, беды не зная.
А хозяин вечно бредит:
дебет-кредит, дебет-кредит…
 
 
В этом доме непорядок —
слишком много неполадок.
Тут пожизненная убыль
в бога – в душу – в доллар – в рубль.
 

2002

Стиль 2000

 
Подруги милые, ну что вы
всегда одеты, словно вдовы —
и при живых-то мужиках.
Какой-то олух ляпнул сдуру,
что чёрное стройнит фигуру,
и сам остался в дураках.
 
 
Пока сомнительные фоны
таят пленительные формы:
неясность, марево, туман,
догадки, помыслы, надежды…
А после – падают одежды,
а там обман, обман, обман…
 

2003

«Появилась лысина …»

 
Появилась лысина —
никуда не деться…
Улетаю мысленно
в золотое детство,
 
 
мрачное и грустное —
времена застоя —
вот такое гнусное
детство золотое.
 
 
И позднее случая
мне не подвернулось —
пролетела скучная
пламенная юность.
 
 
Наконец, богатая
истинная зрелость,
началась когда-то и
вдруг куда-то делась.
 
 
Я же тем не менее
верю в лотерею
и имею мнение,
что не постарею.
 

2003

«Прозрачный, тёплый – словно райский…»

В январе больше водки не будет.

Михаил Юдсон – поздним вечером

31.01.03

 
Прозрачный, тёплый – словно райский,
наступит завтра день февральский.
Под разговор начистоту
плодово-ягодную мякоть
не будем доставать и плакать:
повсюду кактусы в цвету —
какое чудо – и колибри,
в своём диковинном калибре,
в окне зависнут на лету.
Есть водка в доме и в продаже,
закуски разные и даже
салат из печени трески.
Все хорошо: пристойно, мило,
и нет резона пить «чернила» —
февраль – не повод для тоски.
 

Бат-Ям, 2003

«Если жизнь представить однобоко…»

 
Если жизнь представить однобоко,
мне не скучно и не одиноко:
нашей экономике хана
и не прекращается война.
 
 
Если жизнь рассматривать всецело:
мается душа, болеет тело,
лишь хандра, и больше ни черта —
то есть не оплачены счета.
 

2003

Представь себе

 
1
Представь себе, что ты одна —
посмотришь в стёклышко глазка
дверного, а за ним видна
неотвратимая тоска.
 
 
А после выглянешь в окно
из-за парчового куска
гардины, а за ним одно —
неотвратимая тоска.
 
 
Она пытается вползти
в дверной, в оконный ли проём…
Уж лучше ты её впусти —
тогда вы будете вдвоём.
 
 
2
Представь себе духовный голод,
когда ты пуст, ты сел на мель:
не для тебя смололи солод,
не для тебя собрали хмель,
 
 
не для тебя готовят дрожжи,
не для тебя растет лоза…
Но что за взгляд – мороз по коже —
какие грустные глаза.
 
 
Что ж на лице сгустились тени?
Семейный крах? Прыщи на теле?
Хотя, понятно, это шок.
Ну что, Сашок, на посошок?
 
 
3
Представь себе, вблизи плывет,
не белый пароход, а просто
какой-нибудь – большого роста
авианосец, что ли. Вот
 
 
такая дура – лодка эта.
Каким же должен быть Харон?
Похоже, что не ждать привета
от похорон до похорон:
 
 
не душегубы-отморозки,
не своевременно, не вдруг,
не обветшалость, не недуг,
а чартерные перевозки…
 
 
4
Представь себе – что ничего о деле:
Ни писем, ни собраний, ни звонков,
и справедливо. День в конце недели —
обычный выходной – всегда таков.
 
 
Созвать друзей – нехитрая задача,
отшельники сегодня не в чести —
что может быть приятнее: судача
о всяком разном, время провести.
 
 
Но соберутся только привиденья,
под вечер сядем, выпьем по одной
и по второй… Сегодня день рожденья
обычный, никакой, очередной.
 
 
5
Представь себе, что всё, как в сказке:
приличный рыцарь прискакал.
Его голосовые связки
вполне осилили вокал.
 
 
Он не походит на дебила,
не грубиян, не жмот, не псих.
Его престижная кобыла
успешно выдержит двоих.
 
 
И ты выходишь в белом платье,
не прошептать: «Навеки, да!»,
а чтоб опять его послать, и
понятно, в сущности, куда…
 
 
6
Представь себе, что клавесина
одно протянутое «ля»
возникло в доме, шевеля
больничный запах апельсина,
 
 
достигло уха фокстерьера —
и вот уже щенячий вой.
Ещё – движенье головой
для осознанья интерьера…
 
 
Кого там чёрт несёт с утра?
В меню вчерашние окурки,
оранжевая кожура
и гуща в закоптелой турке…
 

2002

«Увидеть воочию…»

 
Увидеть воочию
счастливый конец:
депрессию волчью.
веселье овец.
 
 
Но если без понта,
а так – по душам:
досталось бы что-то
родне, корешам…
 
 
Без мути и чуши…
Не здесь, так в раю…
Спасти бы их души,
а также свою.
 
 
Но просятся души
в уютность норы,
чтоб в уши беруши —
и в тартарары.
 

2003

«Вчера мы пили у Голкова…»

 
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? —
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
 
 
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо —
как все бомжи.
 
 
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру —
и мир тебе.
 
 
Иди спросонок – быть бы живу —
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят —
тебя не кормят и не поят —
иди туда.
 
 
Ведь на поэта нету спроса
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты —
и спору нет.
 

Ретроспектива

 
Дворничиха Серафима
убирала в злую рань —
что листву без хлорофилла,
что обыденную дрянь.
Распротак… со всей семьёй!
Но бутылки под скамьёй
заблестят неугасимо…
Сима, жизнь переносима.
 
 
Корифей различных практик
Николай, сантехник, тактик,
возникал на первый клич,
где ему платили лохи.
Пил на рупь от каждой трёхи,
наконец, купил «Москвич».
Вот так сила! Вот так воля!
Коля, кайф без алкоголя!
 
 
Никакой не корифей
был котёнок Тимофей.
Баловал, переводня,
так, что не хватало дня.
Раз протектор завизжал —
Тимофей не убежал.
Там и кончился, вестимо…
Тима, смерть неотвратима.
 
 
Таня – музыка, балет…
До почти разумных лет,
знались, кажется, с детсада…
А теперь берёт досада —
хоть стучись об стену лбом:
недобрал, недодал Тане…
Написал я ей в альбом:
Каждой Тане – гриб в сметане.
 
 
Друг Валера – бах на бах…
Палкой в глаз – ботинком в пах.
Я с тех пор похуже вижу,
а ему ушили грыжу.
Говорили: Карабах…
Вот попал – из всех америк…
Сгинул. Или там – в рабах…
Извини меня, Валерик.
 
 
Лёха – школа, институт…
Думал, здесь его уж нету,
но встречаю – тут как тут.
Хоть совсем меняй планету.
И опять – о том о сём…
В чем проблема? Да во всём!
Я с тобой не пас гусей,
Алексей планеты всей!
 

2003

«Солнце вкривь…»

 
Солнце вкривь
на пыльных пальмах,
значит – около шести…
«Не пишу я актуальных, —
говорю я ей. – Прости».
 
 
Даже ради примиренья,
чтоб писатель-пейзажист
сочинял стихотворенья
про дурную нашу жизнь?
 
 
И без этого до слуха
С каждой уличной скамьи
Долетает бытовуха
из истории семьи.
 
 
Мол, уже дошёл до ручки
этот бесполезный зять:
от получки до получки
пьёт – и слова не сказать.
 
 
Мол, бесстыдствует невестка
со времен Эсэсэсэр.
Скоро будет ей повестка
посетить вендиспансер.
 
 
Мы гуляем по бульвару.
Время – около шести.
Можем встреченную пару
в пух и перья разнести:
 
 
от дохода годового
до – в неделю сколько раз.
Всё давно для нас не ново,
и рассчитано за нас,
 
 
уготовлены задатки
для души и головы…
Также мы не две загадки,
даже не одна, увы.
 
 
Жизнь проходит в ритме быстром,
дальше, говорят, туннель…
Я не стану программистом,
ты не выйдешь на панель.
 

2003

«…а ещё скажу о бесе…»

 
…а ещё скажу о бесе,
что седому да в ребро…
Тут девчонки, как в Одессе,
только не дают добро.
 
 
Между тем и четверть века
не прошло с другого дня:
было всё для человека,
это значит – для меня.
 
 
И сегодня, не в Одессе,
и ни духом, и ни сном,
что ещё сказать о стрессе —
стрессе средневозрастном?..
 

2003

«Я – не обычный гость…»

 
Я – не обычный гость,
не тот, что ради пряника.
Как говорится – гвоздь
сегодняшнего праздника.
 
 
Но дело не во мне:
свершив турне-желание,
я побывал в стране
былого проживания.
 
 
Попались в западню:
как будто бы воочию,
я встретил их родню
и ностальгию прочую.
 
 
Всё дело в новостях
в процессе восприятия,
как в танце на костях
далёкого приятеля.
 
 
А жучка гнёт своё —
чтобы ушёл с дивана я,
поскольку он её
земля обетованная.
 

2003

«Откликается прошлое болью…»

 
Откликается прошлое болью
неумиротворенной души —
не побитые жизнью и молью,
как мы были тогда хороши.
 
 
Впрочем, тема довольно избита —
никогда на неё не пиши,
разве вспомнится что-то из быта
не совсем первозданной глуши.
 
 
Что за чудо – машина-дрезина —
элегантна и стоит гроши.
Никакого не надо бензина,
только знай – рычагами маши.
 

2003

«Беру законный выходной…»

 
Беру законный выходной,
чтоб отдохнуть как надо.
Есть детектив переводной
про извращенца-гада.
 
 
Из-за того, что он маньяк,
его не любят бабы.
Он не умеет пить коньяк
и не заходит в пабы,
 
 
но жуткой тёмною порой
кровавый кайф имеет.
За ним охотится герой,
который пить умеет,
 
 
Который вовсе не урод,
из тех, что души губят.
И женщины, наоборот,
его за это любят.
 
 
Как настоящий супермен,
он завалил маньяка.
А у меня без перемен —
пойду напьюсь, однако.
 

2003

«Потому что люди чтут…»

 
Потому что люди чтут
наш моральный кодекс,
не показывайте тут
ваш Эдипов комплекс.
 
 
Но бывают типажи —
тоже взяли моду…
Если скажут: покажи, —
плюнь такому в морду.
 
 
Кто не прячет от людей
комплекс свой Эдипов —
самый пакостный злодей
из подобных типов.
 

2003

«В одной из – не к ночи будь сказано – мафий…»

 
В одной из – не к ночи будь сказано – мафий
прошёл криминальный заказ…
Но ты была лучше своих фотографий:
красивее в тысячу раз.
 
 
Следил за тобою наёмный убийца,
потом не убил – пожалел,
поскольку в тебя умудрился влюбиться,
да так, что совсем ошалел.
 
 
А я, досмотрев увлекательный триллер,
решил приблизительно так:
тот самый чувак – неудавшийся киллер —
вполне безобидный чудак.
 
 
Но если по самую суть углубиться
во тьму канцелярских чернил,
выходит, что даже не он не убийца,
а тот, кто его сочинил.
 
 
Возьмем Дездемоны историю эту —
какой несчастливый финал.
И также Офелию, также Джульетту,
Корделию – кто доконал?
 
 
Возможно, реальная жизнь – лотерея,
но что до печатной строки,
то авторы триллеров стали добрее —
нормальные мы мужики.
 

2005

«Мне снилось: я – Илья Ефимыч Репин…»

 
Мне снилось: я – Илья Ефимыч Репин,
рисующий в манере аrt-nuvo.
За то, что череп твой великолепен,
я восхвалял дантиста твоего.
 
 
Сверкая декольтированной шеей,
как говорится – сделав первый шаг
к взаимности грядущих отношений,
ты предлагала кофе, чай, мышьяк…
 
 
Тогда из глубины водоворота —
из самых подсознательных колец,
возникла мысль, что всё мужского рода,
поскольку всё имеет свой конец.
 
 
И я увидел рай, который словно
Одесса – где платаны и причал…
Спросили:
– Вы из Ровно?
– Нет, из Ковно, —
я ангелам небесным отвечал.
 
 
Когда в окне реальность забелела,
я пробудился с криком – помоги!
Болела на заре нога, болела —
как будто оторвали полноги…
 
 
Уже взбиралось солнце по канатам,
чтобы окрасить небо цветом blue,
Я понял: я – патологоанатом,
и знаю, почему тебя люблю.
 

2005

«И возлагали на меня надежды…»

 
И возлагали на меня надежды:
давали всё (и что-то из одежды),
но я не стал первейшим из спецов,
но я и не пропал, в конце концов.
 
 
А те, о ком сейчас мои тревоги
(им колыбель качали, мыли ноги…), —
недружелюбный взгляд, серьга в носу…
А впрочем, и не то перенесу.
 
 
Итак – в подсчетах долларов и центов —
земную жизнь на 70%
пройдя, живу в достойной нищете:
расходы те, а прибыли не те.
 
 
И жуть, похуже милиционера,
упрятана в застенках шифоньера,
уже и не припомню сколько лет
(а впрочем – восхитительный скелет).
 
 
А в будущем – выпестовать подагру;
стенать: о дайте, дайте мне виагру,
я свой позор сумею искупить;
и спрашивать: не быть или не пить?
 
 
И вот опять чего-то не хватило:
икры, заботы, воздуха, тротила…
И накатила злость – да будет месть!
А впрочем, нехрен лезть, когда всё есть.
 

2005