Текст книги "Энциклопедия русской православной культуры"

Церковь во время революции

Церковь на службе государства. Прогрессивное течение среди духовенства. Церковь и Февральская революция. Созыв поместного собора 1917 г. Восстановление патриархата. Первые меры большевиков и послание патриарха 19 января 1918 г. Советское законодательство о Церкви. Воззвание патриарха 28 февраля 1922 г. Арест патриарха и захват власти «обновленцами» (18 мая 1922). Роль ГПУ. «Живая Церковь» организуется. Ее платформа. Конференция «Живой Церкви» 6–16 августа 1922 г. Собор 1923 г. Отмена решений собора 1917–1918 гг. и низложение патриарха. Отрицательное отношение паствы к «живцам». Большевики меняют тактику. Раскаяние и освобождение патриарха. Патриарх объявляет решения «Живой Церкви» недействительными. «Живоцерковцы» перестраиваются в «Новую синодальную Церковь». Новая уступка власти и кончина патриарха 7 января 1925 г. «Завещание» патриарха. Третий собор «новой Церкви», 1 октября 1925 г. Петру предлагают «легализацию». Отказ Петра, арест и попытка заменить его ВЦУ во главе с еп. Григорием. Послание Сергия 29 июля 1927 г. Карловацкий собор и разрыв между Антонием и Евлогием. Письмо Серафима и ответ Сергия. Большевики переходят в решительное наступление. Изменение п. 13 конституции и закон 8 апреля 1929 г. Усиление «безбожников». Закрытие церквей. Притеснения культовых организаций и служителей культа. Итог политики Сергия. Положительные явления в Церкви.

Революция застала Русскую Церковь врасплох. Иначе не могло быть: неподвижность догмы, преобладание административной стороны над духовной, ритуализм масс и их равнодушие к духовному содержанию религии – эти факторы поставили Церковь в совершенно иное отношение к революции, чем, например, в Англии XVII в., где реформация религиозных идей предшествовала революции политической.

Но не только это делало церковную организацию естественным и неизбежным противником революции. Мы видели, что Русская Церковь по традиции являлась орудием государства и, таким образом, втянута была в политику определенного типа. При пассивном отношении общества и масс к делам Церкви эта ее роль так вошла в привычку, что даже стала казаться чем-то вполне обычным. Но по мере того как Россия вступала в революционный период своего существования и государство усиливало борьбу против радикально настроенных элементов общественной мысли, стала все более выделяться охранительная роль Церкви. Как раз в самый острый период борьбы, перед революцией, государство начало особенно усиленно прибегать к услугам Церкви, ища в ней, в помощь своей физической силе, духовной поддержки и оправдания. Таким образом, на свое несчастие, русская Церковь вступила в полосу революции не в пассивной, а в воинствующей роли.

Напомним, что высшее духовенство («черное»), а через него и низшее («белое») находилось в полной зависимости от усмотрения обер-прокурора. При Победоносцеве и Саблере влияние государственной власти и ее охранительной идеологии проникло во все сферы церковной жизни и окончательно парализовало живые побеги религиозности. Церковь была призвана к воспитанию народных масс в духе официального православия в церковно-приходских школах. Состав высшего церковного органа был подобран из лиц, готовых служить правительству и исполнять все приказания обер-прокурора. Когда появилась Государственная Дума и русское общественное мнение распределилось по политическим партиям, Церковь была официально обращена на службу той партии – Союза русского народа и националистов, – которая вела борьбу за реставрацию самодержавия. Уже при выборах в III Государственную Думу духовенство послало до полусотни своих депутатов, и здесь они не остались безгласными. Духовное ведомство внесло законопроекты, ограничивавшие веротерпимость и свободу высшего богословского преподавания. Даже умеренное большинство III Думы было настолько раздражено этой политикой, что отказало в кредитах по смете Священного Синода. На выборах в IV Государственную Думу (1912) Синод вместе с Министерством внутренних дел создал такой сильный избирательный механизм, что Думе грозило наводнение духовенства (до 150 депутатов). И правительству пришлось ограничить количество этих представителей прежним числом – до пятидесяти. В ведомстве Саблера в это время появились идеи о восстановлении патриархата и созыве давно ожидавшегося собора. Но в такой обстановке они не обещали ничего хорошего, хотя за них и готова была постоять прогрессивная часть духовенства. Наконец, в предреволюционной стадии Церковь пала до уровня «распутинщины». В своих высших членах, при таких преемниках Саблера, как А. Н. Волжин, Н. П. Раев или их помощник, особенно любезный императрице князь Николай Давидович Жевахов, она разделила общую ненависть и презрение, вызванные этим режимом. Вспомнить хотя бы реакцию масс по поводу назначения Макария на московскую кафедру и посвящение в епископы Варнавы.

^{К. П. Победоносцев}

Таково было положение, когда разразилась Февральская революция. Временное правительство проявило большую осторожность в церковных вопросах и решило отложить радикальные реформы до Учредительного собрания. Общая же тенденция предстоящих реформ была ясна и бесспорна. В Государственной Думе оппозиция уже до революции защищала идею отделения Церкви от государства, школы от Церкви, абсолютной свободы совести – до признания внеисповедного состояния, неизвестного старому конфессиональному государству Закон 17 июля 1917 г. признал полную религиозную свободу, он оставил за духовенством регистрацию рождений и санкционирование браков. Закон 20 июня 1917 г. передал церковно приходские школы в ведомство Министерства народного просвещения – мера, которая одобрялась самими учащимися этих школ.

Этого было достаточно, чтобы восстановить представителей Церкви против «безбожного» Временного правительства и повести к открытому конфликту Представители Церкви начали отзываться о нем как об «антихристианском». Под этим настроением происходили и выборы в члены Поместного собора, созыв которого был объявлен Синодом воззванием от 29 апреля 1917 г.

При открытии собора, 15 августа, наряду с пожеланиями о «приливе народной веры» и «обновлении всей жизни нашей Церкви», явственно прозвучала политическая нота. «От Собора ждут содействия в устройстве государственной жизни», – говорил патриарх Московский Тихон. Об этом просили генерал Корнилов и офицеры от имени разлагающейся армии. Секретарь собора Шейн предлагал обратиться «ко всему русскому народу», чтобы он «оставил вражду и злобу»; другие предлагали «поддержать честных, обличить преступных». И послание собора, действительно, назначает на 14 сентября «всенародные покаянные моления для спасения державы Российской». Здесь подтверждается мысль, которая надолго останется достоянием определенного политического круга: причина гибели Родины есть «бездна нашего духовного падения»; «совесть народная затуманена противными христианству учениями». Затем значительная группа (52 члена) поддержала предложение вмешаться в выборы в Учредительное собрание.

^{Святитель Тихон, Патриарх Московский и Всея Руси}

Политикой окрасилось и долгожданное предложение о восстановлении патриаршества, выдвинутое лидером правых, епископом Антонием (Храповицким). В комиссии собора это предложение было принято 56 голосами против сильного меньшинства 32 и в пленуме вызвало ожесточенные прения. Необходимость в патриархе мотивировалась тем, что «государство ныне хочет быть внеконфессиональным, открыто разрывая свой союз с Церковью» и, следовательно, Церковь «должна стать воинствующей и иметь духовного вождя».

Вопрос был решен переворотом 25 октября. Испуганный победой большевиков, собор спешил оставить после себя след в виде «сильной власти, способной противостать государственной власти и влиять на нее». Бесконечные прения были прекращены, и 30 октября под аккомпанемент уличной стрельбы, разогнавшей часть членов, и при неполном кворуме решение о восстановлении патриаршества было принято. Однако оговаривалось, что верховная власть в Церкви принадлежит не патриарху, а собору, собираемому периодически, что патриарх есть лишь первый среди епископов и что вместе с административными органами Церкви он ответственен перед собором.

По примеру собора 1634 г. было решено произвести выбор жребием из трех кандидатов. Первым прошел Антоний Храповицкий, энергичный лидер правых, которого все и ожидали увидеть на месте патриарха. Тихон шел последним. Но на торжественном собрании 5 ноября в храме Христа Спасителя, переполненном народом, девяностолетний затворник Алексий вынул жребий Тихона. 21 ноября состоялось «настолование» патриарха в Успенском соборе, а 26 ноября – торжественный выход с крестным ходом на Красную площадь. По общему отзыву друзей и врагов одиннадцатый патриарх русской Церкви был человек мягкий, податливый на посторонние влияния. Враги прибавляли, что он бесхарактерный, малообразованный, друзья подчеркивали его выдающееся чувство долга и сознание высоты и ответственности служения. Но Тихон был окружен двумя учреждениями – Священным Синодом и Высшим Церковным Управлением (ВЦУ). В последнем участвовали низшее духовенство и миряне – в том числе Карташев, Булгаков и князья Трубецкие.

Заседания собора были прерваны с 10 декабря по 20 января 1918 г. В промежутке между двумя сессиями собора началась гражданская война на Дону. Туда переехали некоторые из тех самых лиц, которые определяли политическую физиономию собора. И немудрено, что между борцами на юге и высшим представительством Церкви установилось не только единство настроения, но и основанная на нем связь, не только моральная. Церковь теперь выдвигалась в первые ряды духовных борцов против большевистского режима, и на нее возлагались очень большие надежды. Надо признать, конечно, что для таких выступлений большевики дали самые уважительные поводы. В декабре они приступили решительно и круто к устранению самого существа старого конфессионального государства. 4 декабря 1917 г., вместе с другими землями, были «национализованы» и земли церковные, монастырские. 11 декабря новый декрет, гораздо более решительный, чем постановление Временного правительства 20 июня, передал в ведение комиссариата народного образования не только церковноприходские школы, но и семинарии, и духовные академии. 18 декабря был отнято у Церкви право на регистрацию рождений и браков. 20 декабря введен гражданский брак как единственно имеющий юридическую силу. Декрет 20 января прекратил финансовую поддержку государства церковным учреждениям, продлив лишь на один месяц жалованье священникам.

Не дожидаясь открытия сессии собора, патриарх разразился грозным посланием. Он сурово обличал «сатанинское дело извергов рода человеческого». Он «анафематствовал» тех из большевиков, кто «еще носит имена христианские», и «заклинал верных чад Церкви не вступать в какое-либо общение» с ними. Пастырей Церкви Тихон призывал «устраивать духовные союзы» и организовать «ряды духовных борцов на защиту попираемых прав Церкви силами своего святого воодушевления». Другими словами, патриарх апеллировал к голосу церковного народа.

^{Обложка первой советской конституции}

Собравшийся 20 января собор ответил ему безусловным одобрением. Для непосредственного воздействия собора на московское население решено было 28 января организовать крестный ход из всех церквей на Красную площадь, «по примеру петербургского крестного хода 21 января, собравшего несколько сот тысяч богомольцев» и отстаявшего Александро-Невскую лавру. Московская религиозная демонстрация также прошла чрезвычайно успешно. «Никогда, ни прежде, ни после я не видел такой людской массы, плотно сжавшейся друг к другу», – свидетельствует очевидец (С. Руднев).

Ответом большевиков на все демонстрации, с которыми они были еще не в состоянии справиться, стало издание декрета 23 января 1918 г. «О свободе совести и о религиозных обществах», получившего затем заглавие «Отделение Церкви от государства и школы от Церкви».

Конституция РСФСР, принятая 6 июля 1918 г., провозглашала (параграф 13): «С целью обеспечить трудящимся действительную свободу совести Церковь отделяется от государства, школа – от Церкви и свобода пропаганды, как религиозной, так и антирелигиозной, признается за всеми гражданами». В проведении этого принципа на практике, однако, большевики пошли гораздо дальше того, что подразумевается под приведенными терминами в законодательствах стран, осуществивших те же самые принципы. Прежде всего, хотя декрет об отделении Церкви и школы в принципе одинаково прилагался ко всем исповеданиям – католическому, протестантскому, еврейскому, магометанскому, буддийскому и шаманскому – и большевики старались формально выдерживать этот принцип, тем не менее было очевидно, что главный их удар направлен против господствовавшей православной Церкви. Они ни в коем случае не желали иметь дело с представителями православной церковной иерархии. Передав все духовные имущества в собственность «всего народа или государства», они отдали затем предметы культа во временное пользование прихожанам – каждому приходу отдельно, точнее, той «группе верующих», в количестве не меньше 20 человек, которая соглашалась заключить с местной советской организацией договор, отдававший в ее распоряжение церковь и «культовое имущество», под условием заботиться о сохранении церкви в исправности и уплачивать налоги. «Группа» приглашала священника независимо от кого бы то ни было. Все другие церковные объединения не столько формально отменялись, сколько попросту игнорировались – как бы не существовали для новой власти и оставались делом личного частного и добровольного соглашения верующих. Все центральное управление Церкви – синодское, епархиальное, благочинное – таким образом, считалось отмененным. Но и отдельные «группы верующих», взявшие в свое управление церкви, не получили права юридического лица, т. е. лишались возможности совершать какие бы то ни было правовые сделки, за исключением самых простых, как покупка предметов культа или наем помещений. Вся благотворительная, воспитательная деятельность, не говоря уже о хозяйственной или промышленной, была отнята у церковных организаций. Заниматься всем этим могли только отдельные лица, за своей личной ответственностью и на основании общих законов.

Было разрешено также объединяться, в количестве не менее 50, в «религиозные общества». Декретом 11 апреля 1924 г. было разъяснено, что эта форма предназначается преимущественно для «Живой Церкви» и для сектантов, тогда как первой формой должны довольствоваться православные. Зарегистрированные надлежащим образом религиозные общества могли действовать на пространстве более одной губернии и, с надлежащего разрешения, иметь «всероссийские» съезды, издавать подцензурные органы печати и т. д. В отличие от других частных обществ они, однако, тоже не имели прав собственности и юридической личности (закон 3 августа 1922 г. и инструкция 27 апреля 1923 г.).

^{Революционные солдаты у Моссовета. Октябрь 1917 г.}

В самом деле, отделение Церкви от государства в советской России вовсе не означало, что государство хочет занять нейтральное положение по отношению к Церкви. Напротив, оно принимало сторону противников религии и обязывалось бороться против религии. Таким образом, партия Третьего интернационала объявила борьбу с религией и антихристианскую пропаганду «не частным, а общепартийным, общепролетариатским делом» и применяла к ней обычные способы классовой борьбы с буржуазией.

Прочность большевистской власти была еще под сомнением ко времени второй сессии православного собора. Но, во всяком случае, декрет об отделении Церкви от школы ставил вопрос ребром. На него надо было немедленно реагировать. В заседании 25 января 1918 г. князь E. Н. Трубецкой выступил докладчиком по вопросу о декрете. «Отделы Собора, – говорил он, – пришли к единогласному заключению, что мы имеем акт откровенного гонения на православную Церковь… Лица, власть имущие, дерзновенно покушаются на самое существование Православной Церкви.

Декрет издан во исполнение этого сатанинского умысла. Власть пытается сделать невозможным самое существование Церкви, церковных учреждений и духовенства, уничтожить самую возможность богопочитания и богослужения».

Это было верно. Но в распоряжении собора были, однако, только уже испытанные средства: церковные «кары на виновных, вплоть до отлучения» и «призыв всего народа сплотиться вокруг храмов и монастырских обителей для защиты попираемой святыни». Не мирясь с создавшимся положением и ожидая гонений, собор принял тут же предложение: на случай «отсутствия» патриарха, он сам «указал ряд местоблюстителей», известных только ему и снабженных его грамотами, «чтобы власть от одного, в случае надобности, автоматически переходила к другому и Церковь ни на один момент не оставалась без высшей центральной власти, облеченной «полнотой патриарших прав».

^{Юнкера на охране Кремля}

Таким образом, вызов был принят, и открытая борьба началась. Одобренное собором воззвание к народу говорило о «людях, ставших у власти и назвавших себя народными комиссарами» как о «безбожных, не русских и не православных». «Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем наши теперешние законодатели… Если бы совершилось задуманное, – говорилось в воззвании, – то ведь Русь святая православная обратилась бы в землю антихристову… Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание. Мужайся же, Русь святая. Иди на свою Голгофу!»

28 февраля 1918 г. (в день крестного хода) патриарх и Синод издали соответственное воззвание об организации мирян в приходские союзы, которые «не должны называться церковными или религиозными». В крайних случаях они могли заявлять себя «собственниками церковного имущества». Преподаватели духовно-учебных заведений «должны были тесно сплотиться с родителями учащихся» и «добиваться, чтобы строй учебных заведений оставался неизменным вплоть до особых распоряжений церковной власти». Священные сосуды рекомендовалось спрятать от «грабителей» и «не отдавать добровольно», так же как и прочее церковное имущество. «В случае нападения – призывать церковный народ на защиту Церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов и т. п.». Словом, воззвание совершенно игнорировало декрет об отделении Церкви и школы и призывало к революционному образу действий.

Естественным результатом его были многочисленные церковные демонстрации, случаи прямого сопротивления с неизбежными последствиями этого, арестами и т. д. В Самаре духовенство было привлечено к революционному трибуналу; в Воронеже толпа набросилась на комиссара, посланного в местный монастырь, и убила его; в Орле и Харькове религиозные процессии были обстреляны; в Туле при этом было убито 11 человек, в Пешехонском уезде арестовано около 100 человек, частью расстрелянны. Еще раньше, 25 января, был убит в Киеве митрополит Владимир.

К концу сессии (20 апреля) собор принял «Положение о православном приходе», также не считавшееся с советским декретом и положенное в основу начавшейся открытой борьбы. Ввиду появления многочисленных жертв собор решил установить особое возношение за богослужением о «гонимых и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», ежегодное поминовение 25 января «всех усопших в нынешнюю лютую годину исповедников и мучеников», крестные ходы к местам их погребения, особые патриаршие грамоты «пострадавшим за веру и Церковь» и «благословение от священного собора всем исповедникам». Вместе с тем «непокоряющиеся и противящиеся церковной власти, обращающиеся к гражданскому начальству» были осуждены как «богопротивники». Им грозило запрещение, лишение сана и отлучение от Церкви.

Несомненно, расчет вождей Церкви на подъем религиозности в народе как результат крутого разрыва большевиков с традицией до известной степени оправдывался. Вот свидетельство противника патриаршей Церкви А. Введенского: «В церковной жизни увеличивается религиозность. Массы новообращенных заливают дворы Господни. И отчасти здесь вспыхивает подлинное религиозное состояние духа. Появляется забота о нравственности, возрождение души… Новая церковная интеллигенция занимается организацией церковных сил… проникает в церковно-приходские советы, которые являются в этот период опорными пунктами для проведения тихоновской политики… Церковь как будто с головой ушла в свою прямую чисто религиозную работу. У многих действительно религиозных людей даже могла создаться (и создавалась, сужу по себе) иллюзия, что властная жизнь заставила Церковь идти действительно церковным путем… В 1919–1920 гг., несомненно, наряду с притаившейся, забившейся глубоко в землю струей контрреволюции в Церкви шумели весенним побегом воды подлинной религиозности». Этот отзыв тем более ценен, что он принадлежит не объективному наблюдателю, а пристрастному борцу, для которого борьба за сохранение церковной традиции уже есть «контрреволюция» и который резко отличает от нее «подлинную религиозность». В действительности же то и другое сливалось.

^{Храм Христа Спасителя}

Третья сессия собора уже прошла «под дамокловым мечом». Советская пресса твердила, что Собор есть «очаг контрреволюционной деятельности». Левоэсеровское восстание, покушения на Володарского, Урицкого и Ленина повели к усилению борьбы власти против «контрреволюции». В это время падают новые церковные жертвы красного террора – епископы Андроник, Гермоген, Ефрем, священник Кудрявцев и некоторые миряне.

«Тело» Церкви, действительно, «зарывается глубоко в землю». Но глава ее, патриарх, продолжает стоять на позиции непримиримости.

Однако ЦК не решился на строгие меры. Запрещено было только принимать в партию священнослужителей и «сознательных интеллигентов», не вполне согласных с 13 пунктом. Соблюдение же церковных обрядов допускалось для крестьян и рабочих, и вообще решено было «не выпячивать этого вопроса на первое место».

Два обстоятельства превратили это выжидательное настроение в наступательное. Во-первых, появление внутри православной Церкви течения, пошедшего навстречу большевикам. Во-вторых, голод 1921–1922 гг., давший благоприятный повод к захвату церковных ценностей. То и другое послужило концом периода неопределенности в отношениях власти к Церкви. Вместо стихийной борьбы, стесненной декретами о свободе совести, начинаются систематические гонения. Они принимают разные формы, но преследует неуклонно одну и ту же цель – рано или поздно искоренить религию.

Уже в самые первые дни Февральской революции некоторые священники из группы «тридцати двух», дьяконы и миряне, организовали «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян» под председательством священника Д. Я. Попова, секретарем общества был протоиерей А. Введенский. «Союз» выдвинул республиканское знамя и принцип борьбы с капитализмом. Конечно, на такой радикальной программе он не мог объединить все прогрессивное духовенство.

Время для торжества оппозиции наступило тогда, когда господствующее течение вступило в открытую борьбу с властью, – борьбу, не остановившуюся перед мученичеством за веру. Это противодействие нетрудно было объяснить «контрреволюционными» стремлениями, которые, несомненно, и были, если не у масс, то у руководителей сопротивления. Как раз к концу 1921 г. явился повод обвинить их в прямых сношениях с эмиграцией. С 21 ноября по 3 декабря в Сремских Карловцах состоялся съезд епископов, священников и мирян, эмигрировавших из России, – «Русский всезаграничный церковный съезд», под председательством первого кандидата в патриархи Антония Храповицкого. Политические убеждения его характеризовались тем, что он был членом «Союза русского народа». Помимо религиозных задач, осуществленных выбором самостоятельного (хотя и «временного») архиерейского синода, призванного действовать в качестве высшего церковного управления и стремившегося потом постоянно присвоить себе «права и функции всероссийской церковной власти», собор поставил себе и политическую задачу – признать необходимость восстановления монархии, причем две трети участников высказывались за возвращение династии Романовых. Известный демагог монархизма Марков даже заявил открыто, что здесь большинство сочло долгом сказать то, чего «не может сказать оставшаяся в России Церковь», так как «святейшему патриарху грозит опасность». Отсюда было уже легко перейти к обвинению Тихона в сношениях с Карловацким собором.

Член комиссариата юстиции, Красиков, даже прямо обвинял патриарха в тайном сотрудничестве с Карловацким собором и требовал, чтобы Тихон «отлучил за заговор и измену» подчиненных ему членов собора. Тихон отвечал на это, что не может отлучать никого, находящегося вне его территориальной юрисдикции. Позднее, правда, патриарх упразднил заграничное высшее церковное управление указом 22 апреля (5 мая) 1922 г. Но обвинение против него осталось и послужило, очевидно, одной из главных причин последовавших событий. Противники патриарха – «обновленцы» – утверждали, что «активность Церкви начала повышаться» именно в связи с Генуэзской конференцией, относительно которой в церковных кругах ходили определенные слухи, что она кончится крахом советской власти.

^{Патриарх Тихон. Фотография 1922 г.}

Они ставили в связь с этим также декрет патриарха, изданный осенью 1921 г. и запрещавший под угрозой самых крайних церковных кар какие бы то ни было новшества в Церкви. По их утверждению, «этот декрет, явившийся апогеем тихоновского консерватизма, явился и переломным моментом в истории тихоновщины». Действительно, прижатые к стене и доведенные до отчаяния «психологически неприемлемым» декретом, «обновленцы» с этого момента переходят в решительное наступление. Благоприятным поводом для нападения на патриарха является вопрос о пожертвовании церковных ценностей на помощь голодающим. Уже в сентябре 1921 г. А. Введенский посылает в «Красную газету» воззвание, приглашающее церковных людей «поделиться церковными ценностями с голодными». Это воззвание не было напечатано. Но 20 февраля 1922 г. явилось на страницах «Петербургской правды» другое воззвание Введенского того же содержания. Надо напомнить, что накануне, 19 февраля, патриарх сам обратился к духовенству с предложением жертвовать «неосвященные» ценные предметы. Письмо Введенского подчеркивало недостаточность этого акта. Оно послужило прелюдией к появившемуся через несколько дней, 23 февраля, правительственному распоряжению об изъятии в течение месяца всех ценностей, переданных по контрактам группам верующих и не необходимых непосредственно для целей культа, и о передаче их в комиссариат финансов на нужды голодающих. Патриарх ответил на это знаменитым воззванием, которое, действительно, послужило переломным моментом в отношении советской власти к «тихоновской» Церкви. Акт власти объявлялся «святотатственным»; «добровольная выдача освященных предметов не одобрялась» как запрещенная канонами³⁰ и наказуемая как святотатство отлучением для мирян, лишением священства – для духовенства.

Разосланное повсеместно по России это воззвание вызвало новый взрыв всеобщего сопротивления выполнению советского декрета от 23 февраля. Многочисленные случаи кровавых столкновений (официальная статистика насчитывает их 1414) привели к целому ряду процессов в Москве, Петрограде, Смоленске, Шуе, Иваново-Вознесенске, Старой Руссе, Симферополе и т. д.

Особенно сильное впечатление произвело привлечение к суду митрополита Петербургского Вениамина (10 июня) и казнь этого иерарха (6 июля), которого на суде даже его противник Боярский характеризовал как «святого». Это дело обнаружило также, что между вождями антитихоновского движения и советской властью состоялось полное соглашение о сотрудничестве. Самое привлечение Вениамина после нескольких месяцев волокиты объяснялось тем, что он запретил деятельность А. Введенского как священника, пока тот не покается. На суде А. Введенский и Вл. Красницкий, бывший член Русского собрания и антисемит, выступили главными обвинителями.

К этому времени, впрочем, они уже приступили к решительным действиям против патриарха. В газете «Известия» (от 25 марта 1921 г.), советском официальном органе, появилось «Письмо 12 священников» (так называла себя группа Введенского), авторы которого ссылались на заявления архиепископов Евдокима, Серафима и Митрофана, высказавшихся в пользу выдачи церковных ценностей для голодающих, резко порицали тех, кто «не желает помогать», обвиняли их в формализме, в отсутствии любви и приглашали верующих выдать «даже освященные сосуды», если, – как на это соглашаются власти, – будет разрешено самой Церкви кормить голодающих. В тот же и на следующий день «Известия» напечатали сообщения о возражениях епископов Иова и Никона против патриарха и письмо епископа Андроника о приглашении его Калининым в Компомгол.

Ряд данных констатирует, что выбор момента для решительной борьбы с тихоновской Церковью и союз для этой цели с «Живой Церковью» были решены советской властью совершенно сознательно весной 1922 г. «Государственная власть, – рассказывал Красницкий в августе этого года, – предложила весной этого года изменить церковную политику… В нас это встретило полное сочувствие». То же подтверждает и Титлинов. «Внешние условия, – пишет он, – делали как раз этот (революционный) исход возможным, так как сама революционная власть готова была поддержать хотя и чуждое ей церковное начинание»³¹. В заседании совнаркома, в апреле 1922 г., по предложению Троцкого было решено придать церковной политике более наступательный характер.

7 мая 1922 г. в газете «Правда» сообщалось, что изъятие ценностей послужит тем «клином, который должен был расколоть рыхлое тело бывшей государственной Церкви». Само собой разумеется, это был только временный союз. «Мы используем разноголосицу среди духовенства, – заявлял Степанов, – только для того, чтобы увести народ от всякой религии». Так, оба союзника преследовали разные цели. Выиграть от этого союза, конечно, должен был сильнейший.

^{Троице-Сергиева лавра}

Обстоятельства, действительно, сложились благоприятно для союзников, чтобы нанести патриаршей Церкви решительный удар. Московский процесс сгустил обвинения против Тихона в сношениях с заграницей. Было решено привлечь к суду также патриарха. Этим моментом Петербургская оппозиционная группа воспользовалась, чтобы – очевидно, с согласия властей – послать делегацию непосредственно к патриарху. 12 мая 1921 г., накануне казни тринадцати приговоренных по московскому процессу, делегация явилась к Тихону и заявила, что возлагает лично на него моральную ответственность за эти казни. Красницкий перечислил затем те обвинения, которые советская власть выставила против патриарха. Тут, помимо его воззваний, инкриминировалось Тихону то, что он послал Николаю II в Екатеринбург благословенную просвиру, что он превратил Церковь в политическую организацию и рукополагал специально приверженцев монархического строя.