Текст книги "Энциклопедия русской православной культуры"

Делегаты потребовали в заключение немедленного созыва нового собора и полного устранения патриарха от управления Церковью до соборного решения. Все это они повторили на следующий день в «обращении к верующим», напечатанном в «Известиях» 14 мая. Было ясно, что за требованиями делегации стояла советская власть.

Патриарх подчинился. Он послал письмо епископу Агафангелу с предложением заместить его (согласно решению собора) и был затем арестован в Троицком подворье. Но власти арестовали и Агафангела, с очевидной целью – создать для «обновленцев» возможность захватить в свои руки управление Церковью. 18 мая Введенский с товарищами написали патриарху письмо, в котором сообщили ему, что просили разрешения властей открыть его канцелярию. Они «сыновне» испрашивали его благословения на уже решенную меру – продолжить управление делами. После полуторачасовой беседы с ними Тихон согласился. Он поставил на письме «обновленцев» резолюцию, которой синодальные дела передавались этой группе для дальнейшей передачи Агафангелу, а епархиальные московские дела – для передачи, до приезда Иннокентия, епископу Леониду. Иннокентия же тоже не пустили в Москву, а Леонид по старости отказался. Группа обратилась к епископу Антонину, пострадавшему еще при царской власти за то, что он отказался после октябрьского манифеста поминать царя как «самодержавного». Уже без всякого разрешения патриарха, перевезенного в Донской монастырь, «обновленцы» организовали временное высшее церковное управление, куда вошла вся группа под главенством Антонина. В тот же день, 18 мая, в «Известиях» и в «Правде» появилось обращение захватившей власть группы к народу. Здесь говорилось, что «волей Божией» существует в России рабоче-крестьянское правительство, которое задалось целью спасти Россию от ужасных последствий мировой войны, и что Церковь помогает ему в борьбе за правду и за благосостояние человечества, но высшие иерархи Церкви перешли на сторону врагов народа и проявили контрреволюционную деятельность. Они отказались помогать голодающим и стремились к ниспровержению государства. Авторы воззвания, «представляющие широкие церковные круги», осуждают этих иерархов и считают необходимым немедленно созвать поместный Собор для решения вопроса о церковном управлении и «об установлении нормальных отношений между Церковью и советским правительством». Так победители исполняли свои обязательства перед большевиками, пытаясь в то же время оправдаться перед массой и найти в ней опору.

Наступил момент для победившей группы извлечь пользу из своего соглашения с советской властью и самоопределиться. Она уже положила начало этому, организовав 5 мая 1922 г. издание своего органа под названием «Живая Церковь». Здесь проводились идеи о смене высшего церковного руководства и прекращении состояния гражданской воины между властью и Церковью, а также защищался принцип отделения Церкви от государства и, в несколько туманных выражениях, провозглашался переход Церкви от традиционной неподвижности к «динамическому, жизненному, творческому прогрессу – от одного достижения к другому». Далее «живоцерковцы» требовали прекращения бездушного церемониализма в богослужении, деспотизма епископской власти; допущение белого, т. е. женатого, духовенства к епископату. На этих основаниях решено было создать также партию «Живая Церковь». Для этого 29 мая собран был в Москве съезд делегатов в количестве 146. Однако из них только 36 вошли в новую организацию и приняли ее платформу. Это и немудрено, если познакомиться с ее содержанием. В первой части традиционные догматы христианства трактовались довольно свободно, – отчасти в духе русского светского богословия. Мир эволюционировал «Божией волей», но посредством естественных процессов. Церковь есть богочеловеческое общество, установленное для осуществления на земле божественной правды. Страшный суд, небо, ад надо понимать этически. Спасение есть пробуждение сыновнего чувства в человеке при помощи божественной любви; и Бог есть Бог любви, а не грозный Судия. Монашеский аскетизм – отречение от мира, от естественных человеческих желаний – отвергается; спасение должно достигаться путем добросовестного выполнения обычных обязанностей, налагаемых жизнью. Семья – основа моральной жизни; женщина – равноправна. Далее развивалась христианско-социалистическая программа равенства трудящихся, признавалась справедливость социальной революции и правильность идеи всемирного объединения рабочих для защиты от эксплуатации. Освобождение литургических форм от суеверий и остатков язычества, устранение устарелых канонических правил, широкое участие мирян в жизни прихода, право выбора женатых священников в епископы, представительство низшего духовенства на высших ступенях управления – таковы остальные части программы «Живой Церкви». Нельзя отрицать, что в ней проявлялись искренние стремления части русской интеллигенции; но мы видели на примере петербургских религиозно-философских прений, как далеки были эти стремления от того, что – так же искренно – могли допустить образованные представители русской Церкви, не говоря уже о малокультурной массе.

Выполняя свой тактический план, руководящая группа живоцерковцев занялась предварительной «чисткой» Церкви для подготовки выборов своего большинства в собор. Для этого созыв пришлось отложить сначала до 1 февраля, а потом до 29 апреля 1923 г. Курьезным образом неожиданным сторонником «чистки» оказался тот самый Вл. Львов, который в качестве обер-прокурора производил первую «чистку» дореволюционного Синода. Теперь он выступал как член нового Высшего Церковного Управления. В «Известиях» от 2 августа 1922 г. он приписывал печальный исход собора 1917–1918 гг. реакционности большинства тогдашней иерархии. Правительство, считал он, несмотря на отделение Церкви, обязано принять участие в этой «чистке», ибо на этот последний фронт – ив особенности в приходские советы – скрылись его реакционные противники.

Вопрос был поставлен, очевидно, о полном уничтожении православной тихоновской Церкви в союзе живоцерковцев с правительством. Решено было для этой цели начать дело с самого корня. По епархиям были посланы 56 уполномоченных ВЦУ обновленческой Церкви с неограниченными полномочиями и с гарантией полной поддержки советской власти, включая ГПУ. Они должны были выделить во всех епархиях из общей массы православного церковного народа своих единомышленников священнослужителей, организовать их и передать им местное церковное управление. Сначала эмиссары ВЦУ объявили на местах, что являются агентами патриарха: этим они привлекли к себе нескольких епископов и значительное количество духовенства. Но скоро обман обнаружился.

Тогда «живоцерковцы» прибегли к мерам насилия. Петроградский епархиальный исполком постановил уволить всех священнослужителей, не признающих ВЦУ. В Москве (13 декабря 1922 г.) были осуждены 74 церковных деятеля. То же происходило в Киеве, Одессе, Минске, Екатеринбурге и других епархиальных городах. К концу 1923 г. высланных епископов было 66 человек. В то же время ВЦУ повело энергичную борьбу с нижним этажом церковной организации – с приходскими советами, организованными согласно постановлению собора 1917–1918 гг. На августовском съезде «Живой Церкви» (1922) было решено «немедленно распустить приходские советы, стоящие против обновленческого движения, и собрать вместо них новые – из лиц, рекомендуемых настоятелем, под его ответственностью». После такой полугодовой систематической «чистки» епископы патриаршеской Церкви были почти совершенно устранены от выборов. Часть их уже была в тюрьме, в ссылке, под судом или бежала за границу. Из оставшихся некоторые бойкотировали выборы, считая созыв собора неканоническим. Немудрено, что из 430 членов собора патриаршеских делегатов оказалось только 45. Выборы производились тем же порядком, как и для первого собора. Но «чистка» приходских советов и поддержка правительства дала свои результаты. 250 членов собора, т. е. абсолютное большинство, принадлежали к партии «Живой Церкви».

^{Газета «Правда» 1917 г.}

Еще раз храм Христа Спасителя стал свидетелем торжественной процедуры открытия собора. Председательствовал Антоний. Введенский во втором же заседании (2 мая) предложил в высшей степени комплиментарную резолюцию по адресу правительства, которая, конечно, и была принята единогласно. Второй собор благодарил власть за разрешение собраться и подчеркивал тожество «великих принципов Октябрьской революции» с учением христианства. На следующий же день был поставлен вопрос о низложении Тихона, спешно разрешенный в его отсутствие, после выслушивания обвинительного доклада, поддержанного 54 иерархами (из 66), и страстной речи Введенского. Патриарх обвинялся в контрреволюционной деятельности; собор объявил анафему, наложенную на советское правительство, недействительной, называл Тихона предателем Церкви, лишал его священства и монашества и возвращал в светское звание – Василия Белавина. Советскую власть, констатировал собор, не только не следует считать властью антихриста, но, напротив, она есть единственная, которая осуществит идеалы Царства Божия на земле. Самое восстановление патриаршества собор объявлял контрреволюционным актом и возвращал Церковь к соборному управлению. В тот же вечер было санкционировано избрание женатых священников в епископы, а на следующий день разрешен второй брак (но не епископам). Сверх того, собор осудил фальсификацию мощей, основываясь на произведенном давно уже советской властью осмотре³², и решил закрыть монастыри, заменив их коммунистическими братствами. Собор принял также григорианский календарь. Заграничные контрреволюционные иерархи и священники были исключены из Церкви. Введенский был возведен в сан митрополита.

Казалось, «Живая Церковь» достигла всего, чего хотела. Но тут-то и обнаружилась опасность ее союза с властью и искусственность полученного ею успеха. Православная масса отнеслась к попытке живоцерковников резко отрицательно. В брошюре, изданной в 1923 г., профессор Титлинов, сторонник «живцов», свидетельствует: «Громадное большинство духовенства и церковных общин не желало признать нового церковного управления. Имена руководителей движения сделались одиозными. Возбуждение в церковных низах было столь сильно, что некоторым деятелям движения угрожала даже физическая опасность. Протоиерей А.И. Введенский получил удар камнем по голове. Побиение камнями и не камнями угрожало и другим, если бы их не взяла под свою охрану милиция. Епископы и священники «Живой Церкви» не могли совершать спокойно богослужения, показываться в храмах и на улице. Им в лицо бросали не только разные упреки, а прямо ругань. В темных массах пошли толки чуть ли не о появлении антихриста. В Петербурге уверяли, что протоиерей Введенский ездит на автомобиле «с числом звериным («печать антихриста»), только наоборот (999). На публичных собраниях «Живой Церкви» прямо поражала враждебность некоторых элементов публики».

Естественно, что большевики не могли быть довольны таким результатом союза с «живцами». Расчеты их – расколоть православную Церковь – явно не удавались. И их недовольство обрушилось на союзника. Ведь союз этот был не целью, а только средством. Теперь стало очевидно, что торжество живоцерковников вовсе не означает победы над православной Церковью. И если не удалось обезвредить ее этим способом, то отчего не попробовать другой, отчего не попытаться прямо сговориться с тихоновцами? Большевики, конечно, понимали и то, что дать Тихону ореол мученичества не значит достигнуть своей цели. С другой стороны, и Тихон понял, что – особенно после окончания гражданской войны – продолжать старую непримиримую тактику было нецелесообразно не только в его личных интересах, но и в интересах той части Церкви, которую он продолжал представлять. Его ожидал суд, и уже раздавались входные билеты в зал суда. В этот момент, по признанию самого патриарха, власти дали ему понять, что он будет освобожден из тюрьмы, если сделает заявление определенного содержания.

И неожиданно для публики это заявление, написанное за день до суда, 15 июня 1923 г., появилось 1 июля в «Известиях». Патриарх признавал, что он «действительно был настроен к советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временно переходила в интенсивные действия». Он соглашался, что все эти действия, «за немногими неточностями, изложены (правильно) в обвинительном заключении духовного суда». «Признавая правильным решение суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, – писал Тихон, – я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения (не освободить от суда. – Прим. автора), т. е. освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».

Конечно, монархическая эмиграция объявила этот акт подделкой или вынужденным поступком со стороны патриарха. Но Тихон знал, что делал: он возвращал своей «тихоновской» Церкви, или «староцерковникам», возможность легального существования в советской России и борьбы против захватов живоцерковников. С своей стороны советская власть вступала тут в новую стадию противостояния с религией. Так как прямая атака на господствующую Церковь извне не удалась, она приступила к установлению над ней контроля изнутри. Своей партийной массе она представила этот крутой переход от борьбы к «легализации», конечно, в ином свете. В «Рабочей Москве» была помещена карикатура, в которой патриарх дрался на кулачки с другим священником, а рабочий стоял возле и смеялся, заложив руки в карманы. Надпись гласила: «Когда двое дерутся, у третьего руки свободны».

Первое употребление³³, какое патриарх сделал из своего возвращения в Донской монастырь, заключалось в том, что 15 июля он выпустил заявление, в котором осуждал все дело «Живой Церкви». Он, прежде всего, восстанавливал обстоятельства, при которых совершился захват его канцелярии живоцерковниками, вместо передачи ее Агафангелу. Он опровергал затем их заявления, будто они получали власть от него, доказывал невозможность передачи простым священникам епископской власти и напоминал, что самозваный захват чужой епархии карается лишением священства (Антиох, соб., ст. 16). Захватчики отягчили свое положение посвящением новых епископов в захваченные ими епархии и поставили себя вне Церкви. Поэтому все их действия во время отсутствия патриарха недействительны. Принимая на себя власть, переданную Агафангелу, Тихон призывал епископов, оставшихся верными, помочь ему умиротворить Церковь, а соблазнившихся епископов – покаяться. В числе последних пришел в Церковь в монашеской рясе и принес покаяние Сергий, позднейший заместитель патриарха. Московские Церкви сразу объединились около патриарха. За ними последовали широкие массы. Церкви обновленцев скоро опустели. Патриаршие Церкви переполнились молящимися.

^{Старый собор Донского монастыря в Москве. Рис. Д. Сухова. 1923–1925 гг.}

Живоцерковники скомпрометировали себя перед массами не только близостью к большевикам и радикализмом религиозных нововведений. В этом последнем отношении они даже старались быть осторожными. Все радикальные предложения, вытекавшие из программы, – о введении реформ в религиозное учение и в богослужение – были на соборе переданы в комиссию для дальнейшего обсуждения при участии всей Церкви. Но были обстоятельства более внешнего характера, которые произвели сильное отрицательное впечатление на массы и по которым сами победители почувствовали необходимость сделать уступки. Прежде всего, «обновленцы» почувствовали вред своего разделения на три группы. Это отдаляло их от традиционного церковного устройства; массы принимали группы за секты. Уход епископа Антонина с председательского поста (29 июня 1923) еще более их дискредитировал. Патриаршая Церковь была возглавлена Святейшим Синодом со старейшими епископами. Обновленная Церковь тоже принялась искать и нашла в заместители Антонина своего собственного «старейшего» – епископа Одесского Евдокима. Но Евдоким поставил условием, чтобы все группы обновленцев распустили свои организации и отказались от своих имен, чтобы высшее церковное управление было переименовано в Синод и чтобы при посвящении в епископы преимущество отдавалось монахам. Очевидно, все эти три условия имели целью успокоение масс. И действительно, в начале августа 1923 г. на пленарном совещании членов собора было решено переорганизоваться в одну партию на основе синодальной демократии в противоположность патриаршему самодержавию. После нескольких дней ожесточенных споров пленум голосовал в пользу предложений Евдокима, объявил все группы распущенными; превратил «Управление» в «Священный синод православной русской Церкви» под председательством Евдокима и решил призвать в его состав нескольких старейших епископов, не перешедших еще в тихоновский лагерь. Введенский согласился ввести в новую партию всю свою группу «Апостольской Церкви». Красницкий отказался, но большинство его последователей за ним не пошло и присоединилось к «Новой Церкви». Наконец, Антоний с своим «Союзом Церковного Возрождения» тоже остался вне объединения – и тоже потерял большинство сторонников.

«Новая Церковь», назвавшая себя «синодальной», выставила принцип соборности. Она объявила, что подчиняется обоим соборам, 1917–1918 гг. и 1923 г., но требовала такого же подчинения и от патриарха, не признававшего собора 1923 г. каноническим.

Патриарх Тихон понял, что, ввиду энергичной деятельности и успехов противников, он не может остаться бездеятельным. Но, чтобы действовать, необходимо было заручиться разрешением правительства. Освободив Тихона, власти тем не менее продолжали препятствовать ему организовать центральное управление Церкви. Он обратился к ним с просьбой разрешить и ему созвать собор³⁴ и организовать управление той части Церкви, которая осталась верна ему.

Патриарху дали понять, что ни то, ни другое не будет ему позволено, если он будет продолжать общение с контрреволюционными элементами и окружать себя людьми, которым власть не может доверять. Ему было предложено соединиться с остальными живоцерковниками и ввести Красницкого в качестве товарища председателя церковного управления. Тихон согласился.

Однако все эти планы вызвали живейшее сопротивление со стороны приверженцев Тихона. Он принужден был объявить попытку коалиционного управления Церковью с живоцерковниками неудавшейся. Красницкий со своими сторонниками отошли, а вместе с тем прекратилось и содействие правительства.

Болезнь помешала дальнейшей деятельности Тихона. Как сложились за время болезни его окончательные взгляды на тактику Церкви, видно из его последнего послания, еще раз показывающего, что он старался усвоить уроки жизни и найти для своих последователей почву, на которой их борьба с синодальной Церковью была бы наиболее благоприятна. Такой почвой была, прежде всего, безусловная лояльность по отношению к правительству. Только при этом условии могла бы существовать надежда вести борьбу на равной ноге.

Составляя свое последнее обращение, патриарх, впрочем, не думал, что ему суждено стать его завещанием. Он считал себя выздоровевшим и даже пометил документ Донским монастырем, куда должен был вернуться из госпиталя. Но в тот же день, 7 апреля 1925 г., Тихон умер. Еще 25 декабря 1924 г. (7 января 1925) он составил распоряжение, по которому, вплоть до «конституционного выбора нового патриарха» (противники оспаривали каноничность этой передачи прав) патриаршие права переходили к митрополиту Кириллу или Агафангелу, а в случае невозможности для них принять наследие – к митрополиту Петру Крутицкому, бывшему секретарю великой княгини Елизаветы Федоровны, имевшему очень большое влияние на патриарха.

^{Окрестности храма Христа Спасителя}

Митрополит Петр и стал «местоблюстителем» патриаршего престола. Через неделю после смерти патриарха он прислал для издания в «Известиях» последнее «воззвание» Тихона, где тот заявлял, что советская власть стала во главе русского государства «по воле Божией», что своим январским декретом 1918 г. она «обеспечивает… нашей православной Церкви права и возможность жить и вести свои религиозные дела согласно требованиям своей веры, поскольку это не нарушает общественного порядка и прав других граждан» и что поэтому он, патриарх, «признал новый порядок вещей» и «искренно приветствовал» рабоче-крестьянскую власть». «Не допуская никаких компромиссов в области веры, – внушал он своей пастве, – в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к советской власти… осуждая всякое сообщество с врагами советской власти и явную или тайную агитацию против нее». В особенности патриарх осуждал «архипастырей и пастырей… покинувших родину и… занявшихся за границей деятельностью… вредной для нашей Церкви…». Он решительно заявлял: «У нас нет с ними связи» и еще раз «подтверждал осуждение так называемом Карловацкого собора», угрожая, «что всякие в этом роде попытки впредь вызовут с нашей стороны крайние меры, вплоть до запрещения священнослужения и предания суду собора». Внутри России он обращался в особенности к церковно-приходским общинам, призывая их «не допускать… антиправительственной деятельности и не питать надежд на возвращение монархического строя», ибо «советская власть – действительно народная рабоче-крестьянская власть и потому прочная и непоколебимая». Цель всех этих советов в воззвании была «направить деятельность православных общин не в сторону политиканства… а на укрепление веры православной, ибо враги святого православия – сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные стремятся использовать всякий момент в жизни православной Церкви во вред ей».

Воззвание покойного Тихона рекомендовало патриаршей Церкви тактику, одинаковую с тактикой синодальной Церкви, – и, таким образом, в известном смысле сближало обе. И вскоре после смерти Тихона (30 апреля), синод «новой Церкви» обратился к Петру с примирительным предложением. Осенью собирается Всероссийский собор, говорилось в этом обращении, – и «Св. Синод, озабоченный принятием всех мер для успеха собора, обращается ко всему духовенству московской епархии с призывом покончить наше разделение, забыть, во имя Христа воскресшего, взаимные наши обиды и недоразумения и соединиться для предварительной работы… Св. Синод полагает, что пора забыть самые слова «тихоновцы» и «новоцерковники» и помнить только, что мы все православные дети единой матери-Церкви». Это предложение осталось без ответа. Тогда циркуляром 17 июня Синод объявил, что не признающие собора 1923 г. духовные и миряне приглашаются к участию в подготовке собора 1925 г. и к выборам «на равных правах с остальными», а «в случае отказа отделившихся епископов от сношений и в случае неудачного сговора с рядовым духовенством епархиальное управление обратится прямо к верующим с призывом покончить на соборе разрыв в Церкви, вызванный высшими кругами старой Церкви».

«Третий» собор собрался в Москве 1 октября 1925 г., по традиции в храме Христа Спасителя. Собор провозгласил законность и каноничность всех действий обновленцев, так же как и собранного ими собора 1923 г. Однако соборная Церковь объявила, что она «окончательно отделяется от безответственных церковных групп и представителей, подобных протопресвитеру Красницкому, давно покинувшему главное церковное русло, или еп. Антонину, который также долгое время не имел никаких отношений к Св. Синоду. Св. Синод не ответственен ни за их заявления и действия, ни за опороченное ими достоинство церковного сана». Это указывало на дальнейшее развитие тех умеренных настроений, которые мы отметили выше. Постановления о женатых епископах и о вторых браках священников собор утвердил, но повторил о своей готовности подчиниться по этому вопросу суду вселенского собора. Он повторил и согласие предоставить приходам выбор календаря. Затем собор, уже ставший на точку зрения церковного федерализма, утвердил автокефальность украинской Церкви, провозглашенную на Украинском соборе 8 (21) мая 1925 г. (В Белоруссии также имеется автономная Церковь, провозглашенная в мае 1924 г. и имеющая право посылать делегатов на собор синодальной Церкви. Грузинская Церковь, провозгласившая свою самостоятельность в 1917 г. без сношения с церковными властями, не находится в канонической связи с русской Церковью).

Выставленные собранием обвинения по адресу Петра, что он продолжает политическую деятельность, естественно, должны были повлечь за собой гражданские последствия. Петра обвиняли в признании «императора» Кирилла³⁵.

Создав, таким образом, для Петра угрозу уголовной ответственности, большевики повторили над ним эксперимент с Тихоном. Тучков от имени правительства предложил ему «легализовать» управление православной Церковью, если он согласится опубликовать декларацию определенного содержания, устранить от церковной жизни неугодных власти епископов, осудить заграничных епископов и поддерживать контакт с правительством. Петр отказался. На этот случай у «третьего отдела ГПУ» уже была готова группа епископов, более сговорчивых, во главе с арх. Григорием Екатеринбургским. Члены группы посетили Петра и просили опровергнуть обвинения. Петр отказался, заявив, что он один отвечает за Церковь. Тогда 9 (22) декабря 1922 г. эта группа епископов собралась в Донском монастыре и объявила себя независимой от местоблюстителя и выбрала новое «временное Высшее Церковное Управление» из 9 членов, которые должны были подготовить созыв собора тихоновской Церкви в 1926 г. Немедленно же это управление было официально признано и получило возможность напечатать и распространить свое воззвание.

Митрополит Петр и группа близких к нему иерархов, живших в Москве, были арестованы (10–23 декабря, 1925 г.). По своевременно сделанному распоряжению в управление Церковью должен был вступить Сергий, митрополит Новгородский, как «заместитель» местоблюстителя. Ему тоже было предложено пойти на компромисс с властью, а когда он не согласился, то ГПУ устроило Григорию свидание в тюрьме с Петром. Введенный в обман, Петр из своего заточения 1 февраля 1926 г. «решился на образование особой коллегии для управления Церковью», которую «правительство, как мне заявили, было согласно легализовать». Однако же, позднее, получив точные сведения о «самочинных» действиях Григория и его сторонников, Петр «письменно упразднил коллегию» и «запретил в священнослужении… архиереев-самочинников с отстранением их от занимаемых кафедр». «Заместительство» себя он вновь вернул митрополиту Сергию (послание 1 января 1927 г. из Перми).

Так завершилась борьба между «заместителем» и «самочинным» управлением. Большинство староцерковников перешло на сторону Сергия. И Тучков, проводивший политику «легализации», после столь же неудачной попытки заменить Сергия митр. Агафангелом принужден был возобновить переговоры именно с Сергием. Правительство потребовало от Сергия, чтобы он выяснил позицию староцерковников. Сергий ответил официальным заявлением, что представляемая им Церковь не занимается политикой и «безусловно лояльна, в смысле признания правительства». Но он напоминал, что советская конституция гарантирует свободу религиозной пропаганды, и просил применять этот метод к старой Церкви, дав ей возможность нормальной деятельности. Что касается заграничного духовенства, Сергий заявил, что оно не составляет части русской Церкви и ему неподсудно.

Со своей стороны, быть может, зная о переговорах, епископы, сосланные на Соловецкие острова, тем же летом 1926 г. представили правительству от имени «руководящего органа православной Церкви» и самой этой Церкви – «памятную записку», в которой «с совершенной искренностью изложили перед советской властью как затруднения, мешающие установлению взаимно благожелательных отношений между Церковью и государством, так и те средства, которыми они могли бы быть устранены». «При непримиримом идеологическом расхождении» столкновение государства и Церкви «может быть прекращено только последовательно проведенным законом об отделении Церкви от государства». Церковь «не стремится к ниспровержению существующего порядка… никого не призывает к оружию и политической борьбе, повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера». Она «не принимает участия в политической деятельности и не состоит ни в открытых, ни в тайных сношениях по делам политическим с зарубежными епископами. Тихон осудил их выступления, распустил их синод; кафедры их заменены другими лицами. Но и тут есть граница, перейдя которую Церковь превратилась бы в то положение «государственной Церкви», в какое «возвратил себя обновленческий раскол», став «слугой государства». Если запрещено порицание действий правительства, то также должно быть запрещено и одобрение их, ибо это тоже «есть вмешательство в политику». Церковь не может также «взять на себя обязательство перед правительством следить за лояльностью своих единоверцев» и «считает сыск и политический донос несовместимым с достоинством пастыря». Она не влияет на «отдельных лиц», ибо «у каждого верующего есть свой ум и своя совесть». Она и не может подвергать ни клириков, ни мирян церковному суду по обвинению в политических преступлениях; на этом основании Тихон отказывался от «неоднократных требований представителя ОПТУ… доказать свою лояльность, путем осуждения русских епископов, действующих за границей против советской власти». Осуждая их поведение, авторы «Записки» «были бы затруднены… выразить свое неодобрение в каком-нибудь акте судебного характера», ибо, даже решившись на это, православная иерархия не могла бы ни собрать собора для суда, ни гарантировать обвиняемым личной безопасности для явки, ни проверить обвинительного материала, собранного правительственными учреждениями.

Обязываясь, таким образом, «ни в храмах, ни в церковных учреждениях, ни в церковных собраниях не вести никакой политической пропаганды», «руководящий орган православной Церкви» «надеялся, что и государство добросовестно исполнит обязательства», принятые на себя в законе… Он «надеялся» на пересмотр законов об обучении детей и о лишении религиозных объединений прав юридического лица, на возвращение «останков святых» из музеев в храмы, на разрешение организовать епархиальное управление, созывать собор, избирать патриарха и членов Священного Синода, без всякого воздействия Церкви на выборы и свободу обсуждения, на свободу назначения епископов на кафедры и в состав синода от «влияния и политического надзора государственного чиновника». «Если ходатайство Церкви будет отклонено, – так кончалась «Записка», – она готова, несмотря на материальные лишения, которым подвергается, встретить это спокойно».