Текст книги "Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного"

Скрепы земные и небесные

Не слишком-то полагаясь на поддержку западноевропейских государств, митрополит Макарий призвал на помощь юному государю не только земную, но и небесную церковь в лице святых защитников Руси. С этой целью в начале февраля 1547 года в Москве был созван Освящённый собор.

В ходе своих многолетних трудов по составлению Четьи-Миней Макарий собрал сведения о жизни и подвигах святых, которые почитались на различных территориях страны. Настало время канонизировать их для общероссийского почитания.

В ходе работы, в которой царь принял участие, собор канонизировал 23 святых: великого воина и устроителя Руси Александра Невского, крестителя Муромской земли князя Константина с сыновьями Михаилом и Фёдором, митрополита московского Иону, известных подвижников Панфутия Боровского, Макария Калязинского, Александра Свирского, Савватия и Зосима Соловецких, Михаила Клопского, ученика Сергия Радонежского Никона и других.

Через неделю с небольшим в столице состоялось ещё одно торжество – царская свадьба. Женитьба должна была повысить статус юного государя как человека самостоятельного – хозяина, входящего во все дела родительской отчины.

В средневековой Руси супругу для молодого человека искали родители. У Ивана не было в живых ни отца, ни матери. Решающую роль в этом вопросе, конечно, сыграла его духовная мать – церковь. Вне всякого сомнения, Иван советовался с митрополитом Макарием и со своим духовником, протоиреем Благовещенского собора Фёдором Барминым.

Выбор пал на Анастасию Романову, которая славилась красотой, умом и благочестием. Бралась в расчёт и её родословная – происхождение от одного из потомков Захария Ивановича Кошкина, начавшего службу московским князьям уже в XIV столетии. Захарьины-Юрьевы были связаны родственными узами с другими семейными кланами, поэтому брак укреплял опору царя во всём старомосковском боярстве. Немаловажным было и то обстоятельство, что Захарьины-Юрьевы никогда не участвовали ни в каких заговорах и не принадлежали ни к каким оппозициям. Это был один из самых верных правителям родов аристократии.

Изображение Анастасии Романовой на памятнике «Тысячелетия России» в Новгороде

Венчал молодых сам митрополит. Торжество проходило в Успенском соборе Кремля.

– Днесь таинством Церкви, – говорил Макарий, – соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живёте в добродетели, а добродетель ваша есть правда и милость…

Первый брак Ивана IV был на редкость удачным – Анастасия оказалась «христолюбивой царицей», достойной супругой и правительницей. Она постоянно появлялась перед народом, вместе с мужем стояла в храмах на богослужениях. В частых паломничествах они шли пешком рука об руку.

Занимаясь благотворительностью, Анастасия ездила с собственной свитой раздавать милостыню, выкупала должников, посещала монастырские больницы. По русским обычаям она заведовала хозяйством мужа, в которое входили прислуга дворца и многочисленные царские сёла. Царица отдавала распоряжения, проверяла доходы и расходы. У неё был свой аппарат дьяков и подьячих.

Весьма показательно, что, отправляясь в казанский поход, Иван Васильевич номинально оставил за себя в Москве брата Юрия, но и жене дал немалые полномочия – «волю царскую». Вряд ли это случилось бы, будь Анастасия только добродетельной, смиренной и набожной, как характеризуют её летописи. Англичанин Горсей отмечал, например, что первая жена Грозного была мудрой и влиятельной, её любили и почитали подданные, но боялись. Конечно, боялись не простолюдины, а ближайшее окружение царя, у многих из которого имелись веские основания для переживаний за себя любимых.

Литературный портрет Анастасии нашёл отражение в «Житии Муромских чудотворцев святых благоверных князей Петра и Февронии» – великолепном памятнике, созданном псковским монахом Ермолаем-Еразмом и воспевающем идеал семьи и брака.

«И вошёл страх в душу мою»

Провозглашение Ивана IV царём ознаменовалось тяжелейшими бедствиями для Москвы – весной начались пожары. Сначала выгорел Китай-город. При этом в башне у Москвы-реки вспыхнул порох, и башню размело так, что кирпичи падали на другой берег. Через короткое время – новый пожар. На этот раз горело Заяузье.

Но всё это были цветочки по сравнению с тем, что случилось 21 июня. Летопись отмечала: «В десять часов дня загорелся храм Воздвижения Честного Креста на Арбатской улице. И была тогда великая буря, и потёк огонь, словно молния, и пронёсся в одночасье через всё Занеглименье». Скоро горел весь город. В огне погибло 1700 человек. Летописец печалился: «Прежде такого пожара в Москве не было, с тех пор как Москва стала. Ибо прежде не была Москва столь многолюдна, как ныне».

Пожары в Москве были не редкостью, а буднями, но этот за свою исключительность получил название «Великий». Его прямым последствием стало первое народное восстание в столице, спровоцированное противниками Глинских, родственников царя. Летопись рассказывает: «На пятый день после пожара, в воскресенье, приехали бояре к Успенскому собору на площадь, собрали чёрных людей и начали спрашивать их:

– Кто Москву зажёг?

Те же начали отвечать, что-де княгиня Анна Глинская с детьми своими волховала: вынимала сердца человеческие да клала в воду, кропила – и оттого-де Москва выгорела».

А говорили так чёрные люди потому, что были в ту пору Глинские у царя в приближении и люди их творили москвичам насилия и грабежи.

Анна Глинская – это бабка царя по матери, дети её, Михаил и Юрий, – его родные дяди, братья матери. Взбунтовавшимся москвичам удалось разыскать только князя Юрия. Его приволокли на Торг, там и порешили. После этого начался грабёж богатых людей.

Царь во время пожара убежал в Воробьёво. Восставшие направились туда на третий день после убийства Юрия. Здесь они потребовали выдачи Анны Глинской, ссылаясь на то, что та «сорокою летала да поджигала» дворы обывателей. Иван применил силу. «Царственная книга» повествует: «Царь же и великий князь повеле тех людей имати и казнити; о них же мнози разбегошася по иным градам, видяще свою вину, яко безумием своим сие сотвориша».

Это был первый опыт молодого государя по расправе с безоружными людьми. Поэтому многим удалось убежать, скрыться от царской мести. В дальнейшем Иван IV таких оплошностей уже не допускал.

Грандиозный пожар и появление в загородной резиденции царя разъярённых толп простолюдинов до смерти напугали трусливого правителя. Позднее он вспоминал: «Бог наслал великие пожары, и вошёл страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения».

Иван не скоро пришёл в себя. И этот период его заторможенности стал золотым временем царствования Ивана IV Васильевича.

* * *

Великий пожар и народное волнение потрясли молодого государя (ему ещё не было 17 лет) и навсегда остались в его памяти. В июле 1564 года он запечатлел эти события в письме к А. М. Курбскому: «Наши изменники-бояре, улучив благоприятное время для своей измены, убедили скудоумных людей, что будто наша бабка, княгиня Анна Глинская, со своими детьми и слугами вынимала человеческие сердца и колдовала, и таким образом спалила Москву, и что будто мы знали об этом замысле.

И по наущению наших изменников народ, собравшись по обычаю судейскому, с криками захватил в приделе церкви великомученика Христова Димитрия Солунского, нашего боярина, князя Юрия Васильевича Глинского. Втащили его в соборную и великую церковь и бесчеловечно убили напротив митрополичьего места, залив церковь кровью, и, вытащив его тело через передние церковные двери, положили его на торжище, как осуждённого преступника.

Мы жили тогда в своём селе Воробьёве, и те же изменники подговорили народ и нас убить за то, что мы будто бы прячем от них у себя мать князя Юрия, княгиню Анну, и его брата, князя Михаила. Как же не посмеяться таким измышлениям? Чего ради нам самим жечь своё царство? Сколько ведь ценных вещей из родительского благословения у нас сгорело, каких во всей вселенной не сыщешь. Кто же может быть так безумен и злобен, чтобы, гневаясь на своих рабов, спалить своё собственное имущество? Он бы тогда поджёг их дома, а себя бы поберёг!»

В приводимой нами эпистоле царь писал о своём окружении: «В этом ли состоит достойная служба нам наших бояр и воевод, что они, собираясь без нашего ведома в собачьи стаи, убивают наших бояр, да ещё наших родственников? И так ли душу свою за нас полагают, что всегда жаждут отправить душу нашу из мира сего в вечную жизнь? Нам велят свято чтить закон, а сами нам в этом последовать не хотят!»

Ивану IV пришлось пережить немало разочарований в своих «верных» рабах. Он настолько разуверился в людях, что стал подозревать всех и каждого в злонамеренных помышлениях против него. Детские страхи и ужас, пережитый в 1547 году, стали тем фундаментом, на котором сформировались деспотизм и изуверство Ивана Васильевича, предпоследнего царя из династии Рюриковичей.

«Кто ни буди»

После июньского восстания 1547 года перед правительством Ивана IV встала задача по умиротворению посадского населения Москвы, вообще создание хотя бы видимости некой демократизации общества. Наглядным шагом к этому стал Челобитный приказ – символический мост между царём и народом.

Главой нового учреждения царь назначил окольничего Алексея Адашева, одного из страстных сторонников государственных реформ. По воспоминаниям современника, Иван Васильевич так обрисовал задачи Адашева на его ответственном посту:

– Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных. Не смотри и на слёзы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, но всё рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь лишь суда божия, обеливая судей правдивых от бояр и вельмож.

Человек широкого государственного ума, Адашев старался удовлетворить многочисленные жалобы и претензии, поступившие к нему, – всех, «кто ни буди». Во всяком случае, в одной из летописей его деятельность на посту главы Челобитного приказа оценивалась как вполне положительная: «В те годы Русская земля была в великой тишине и во благоденствии и в управе. А кому из челобитчиков откажет, тот в другой раз не бей челом. А кой боярин челобитной волочит – тому боярину не пробудет без кручины от государя».

То есть исполнение решений Челобитного приказа контролировалось. В крайних случаях дело доходило до царя, и тогда своевольному боярину или чиновнику приходилось плохо.

Немец Генрих Штаден свидетельствует: «Всё, что ни прикажет он, – всё исполняется, и всё, что запретит, – действительно остаётся под запретом».

К сожалению, добраться до всех злоупотреблявших своим положением и властью ещё не удавалось ни одному правительству, ни одному деспоту. Неслучайно именно во второй половине XVI столетия родилась сатирическая молитва – образец покаяния для брюхатых мздоимцев и «чиноначальных людей».

«О, горе мне, грешному!

Како меня земля не пожрёт за мои окаянные грехи, преступившему заповедь божию и закон, и суд божий, и от государя своего заповеданное слово. И богатство насильством и кривым судом приобретал. А ещё и свою челядь насильством и неправдою казнил, и наготою, и гладом, и босотою озлобил. Отче, прости мя.

Согрешил перед Богом и перед государем, перед великим князем – русским царём. Заповеданное мне им нигде же по его слову как следует не сотворил, но всё преступил и солгал и не исправил. Волости и грады держал от государя и суд, но не право, а по мзде и по посулу. Правого в вине доспел, а виноватого правым доспел. А государю суд неправо сказал – всё по мзде и по посулу. И в том, отче, прости мя».

Да, взяточничество и произвол чиновничества, бушующие пышным разноцветьем в наши дни, родились не сегодня. Наши далёкие предки страдали от них и на заре становления Русского государства. Высокое и низкое (более того – низменное) – две стороны одного явления, название которому жизнь.

Окно в Европу

Имя Ивана Грозного, как правило, положительных эмоций не вызывает. Злодеяния этого государя чаще всего заслоняют то хорошее, что было совершено за годы его правления, которое начиналось с весьма многообещающих преобразований: реформы правительства Адашева, Судебник 1550 года, покорение Казанского ханства и Астрахани. Были и более скромные предприятия. Наш рассказ об одном из них.

В 1547 году Иван IV поручил послу Гансу Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву лиц следующих профессий: книжников, понимающих латинскую и немецкую грамоту, бумажных мастеров, а также докторов, умеющих ходить за больными и лечить их.

Молодому государю требовались мастера, умеющие изготовлять броню и панцири; мастера горных дел, знающие методы обработки золотоносной, серебряной, оловянной и свинцовой руд. Нелишними считал царь людей, умеющих находить жемчуг и драгоценные камни. Желал привлечь на Русь мастеров золотых дел, ружейников, строителей церквей, кремлей и отдельных каменных зданий, людей, умеющих провести воду в крепость. Особенно заботили Ивана Васильевича полевые врачи, умеющие лечить свежие раны и сведущие в лекарствах. То есть это была допетровская программа приобщения Руси к передовой науке и культуре.

Но не тут-то было: западные цивилизаторы имели свои планы в отношении «северных варваров». Руководство Девонского ордена, преграждавшего все пути на Запад, потребовали от государей Европы сорвать опасные замыслы «москалей». Шлитте, набравший 123 специалиста, был арестован в Любеке и посажен в тюрьму. Мастера, завербованные им, разошлись. Один из них попытался самостоятельно пробраться на Русь, но на границе был схвачен и казнён (!).

Не лучше оказалась судьба и другой группы, набранной для работы в Московии. Её возглавляли доктор права Иоганн Цегендер фон Россенек и Вольф из Страсбурга. Их захватили в Вендене и продержали в заключении пять лет. Судьба Вольфа неизвестна. Цегендера освободили с условием: не пытаться «работать» на Московию.

В своей попытке получить с Запада нужных Руси мастеров Иван IV руководствовался элементарным желанием мирного сотрудничества и дружеских отношений с христианскими государствами. Молодой царь жаждал открыть для своей страны «морское плавание, чтобы гости и купцы отчин великого государя, которые захотят торговать в Шведской земле, и те б торговали в Шведской земле, а которые захотят идти из Шведской земли в Любок и Антроп**, в Испанскую землю, [7]7
  Любек и Антверпен.


[Закрыть] Англию, Францию – тем были бы воля и бережение, и корабли были бы им готовы».

Но за время боярского правления западные соседи Руси почувствовали себя в силе и потеряли всякое чувство меры: в городах Прибалтики разоряли русские церкви, русские «концы» и подворья. Русским запрещали торговать – они могли только заключать сделки с местными купцами, которые назначали свои цены и наживались на посредничестве.

Руководство Ливонского ордена наложило запрет на доставку в Россию меди, свинца, олова, серы и селитры. Германскому императору ливонцы писали, что «Россия опасна», поставка ей военных товаров и допуск в неё ремесленников «умножит силы нашего природного врага».

Враждебные выходки против русских нарастали как снежный ком. Под вымышленными предлогами грабили купцов, бросали их в тюрьмы, из которых не каждому повезло вырваться. Михалон Литвин, автор записок о том времени, сообщает: «У ливонцев их [русских] убивают, хотя москвитяне и не заняли у них никаких областей, будучи соединены с ними союзом мира и соседства. Сверх того, убивший московитянина кроме добычи с убитого получает ещё от правительства известную сумму денег».

Запад панически боялся поднимавшейся «варварской» Руси, а потому правители Литвы и Польши жёстко проводили курс на её изоляцию от «цивилизованного» мира. Случай с набором мастеров Гансом Шлитте наглядно показал Ивану IV, что «окно в Европу» придётся пробивать с оружием в руках. Правда, никто ещё не предполагал, насколько это будет трудно. Впрочем, Грозный был не из тех, кого смущали какие бы то ни было препятствия.

«Открытие» России

Первые достоверные (и достаточно объективные) сведения о Москве образованные европейцы почерпнули из трудов С. Герберштейна. Австрийский дипломат барон Сигизмунд Герберштейн (1486–1566) получил образование в Венском университете, участвовал в военных походах Австрии против Венгрии и Венеции. Довольно рано он был посвящён в рыцари и поступил на службу при дворе императора Максимилиана I.

Герберштейн много путешествовал. С дипломатическими миссиями он побывал в Дании, Швейцарии, Нидерландах, Италии, Испании, Франции, Польше и различных городах Германии. Дважды приезжал в Россию (1517, 1526), где провёл в общей сложности полтора года. Здесь он добивался поддержки Российским государством Австрии в борьбе с Венгрией и участия её в антитурецкой коалиции европейских держав.

Находясь в России, Герберштейн вёл дневник, который позднее стал для него основным источником при работе над «Записками о московитских делах» (1549). Будучи человеком широко образованным и наблюдательным, австрийский дипломат сумел собрать массу материалов о России. Основные сведения о стране пребывания Герберштейн получил от великого князя Василия III, его советника Г. Траханиота и воеводы И. Челяднина. Но он не пренебрегал и беседами с купцами, подёнщиками-землекопами, немцами-артиллеристами, находившимися на русской службе. Владея одним из славянских диалектов, Герберштейн мог читать русские летописи, Судебник Ивана III, церковные правила митрополита Иоанна II и «Вопрошание Кирика», посвящённое проблемам догматически-канонического характера.

Первая печатная карта Руси, 1525

В «Записках…» даны описания политического устройства Русского государства, присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Рязани; география Русского государства и сопредельных с ним земель; пути через бассейн Печоры и Урал; маршрут плавания по Ледовитому океану в Норвегию, составленный со слов его участника Г. Истомы. Герберштейн кратко изложил историю государства, начиная с Киевской Руси, дал описание различных обрядов, в том числе возведения на престол великого князя, и, конечно, немало страниц посвятил столице Московии: «Самый город деревянный и довольно обширен, а издали он кажется ещё обширнее, чем на самом деле, ибо большую прибавку к городу делают пространные сады и дворы при каждом доме. Ещё более увеличивается он от растянувшихся длинным рядом в конце его домов кузнецов и других ремесленников, действующих огнём. К тому же между этими домами находятся луга и поля.

Обширное протяжение города производит то, что он не заключён ни в какие определённые границы и не укреплён достаточно ни стеною, ни рвом, ни раскатами. Часть его омывает Москва, в которую под самым городом впадает река Яуза. И вот эти-то реки до известной степени как бы укрепляют город, который весь деревянный, за исключением немногих каменных домов, храмов и монастырей.

Недалеко от города находится несколько монастырей, каждый из которых, если на него смотреть издали, представляется чем-то вроде отдельного города».

Герберштейну, хорошо знакомому с городами Западной Европы, ещё во многом носившими черты Средневековья, странно было видеть огромный город, лишённый внешних укреплений (в Москве ещё не было ни стен Китай-города, ни стен Белого, ни земляного вала). Поэтому он с видимым удовольствием отмечал, что столица Московии не совсем уж беззащитна.

«В городе есть крепость, выстроенная из кирпича, которую с одной стороны омывает река Москва, а с другой Неглинная. Крепость настолько велика, что кроме весьма обширных и великолепно выстроенных из камня хором государевых в ней находятся хоромы митрополита, а также братьев государевых, вельмож и других весьма многих лиц. К тому же в крепости много церквей, так что своей обширностью она почти как бы напоминает вид города.

Укрепления и башни этой крепости, вместе с дворцом государя, выстроены из кирпича на итальянский лад итальянскими мастерами, которых государь за большие деньги вызвал из Италии. Как я сказал, в этой крепости много церквей, почти все они деревянные, за исключением двух, более замечательных, которые выстроены из кирпича».

Герберштейн дал в своём труде сведения о многих территориях европейской части Московской Руси, описал состояние её вооружённых сил, политическое положение и торговлю, коснулся быта населения. Конечно, всё это под углом зрения «западника», то есть человека предубеждённого и враждебного стране своего временного пребывания. Вот его мнение о русских купцах. «Иностранцам любую вещь они продают дороже и за то, что при других обстоятельствах можно купить за дукат, запрашивают пять, восемь, десять, иногда двадцать дукатов», – жалуется барон. Тут же добавляет: «Впрочем, и сами они в свою очередь иногда покупают у иностранцев за десять или пятнадцать флоринов редкую вещь, которая на самом деле вряд ли стоит один или два».

Обратите внимание – в первом случае сказано: продают. Русские продают иностранцам вещи втридорога. Коварно, не так ли? Во втором – стороны как будто сквитались. Нет! Русские покупают втридорога. Не иностранцев тут вина – самих московитов. В первом случае – коварны, во втором – глупы. Один и тот же поступок оценивается по-разному, в зависимости от того, кто его совершил.

Русский дипломат не желает первым слезть с лошади – гордец. Барону удалось обмануть русского: сделав вид, что слезает, он в последний момент задержался, так что русский, повторивший движение Герберштейна, всё-таки ступил на землю первым – блестящая уловка, демонстрирующая преимущество европейского ума. И такой двойной счёт во всём.

Первым из иноземцев Герберштейн заговорил о склонности русских к покорности и слепому подчинению: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе».

На основании чего сделан этот вывод? «…По большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам». Естественно, возникает вопрос: много ли подобных случаев наблюдал Герберштейн во время своего пребывания в России? Наверное, не так много знатных людей умерло при нём. Несомненно, что свой глобальный вывод, отказывающий целому народу едва ли не в коренном человеческом качестве – стремлении к свободе, автор «Записок…» основывает на считаных примерах.

Что касается войск великого князя (напоминаем: Герберштейн был в Москве при Василии III), то они вообще недееспособны. А как же территориальные приобретения? Возвращение Смоленска? Оказывается, этим русские обязаны иностранцам, служащим у них.

И эта точка зрения не наивное германофильство, как могут подумать некоторые читатели, а стремление убедить западноевропейцев в том, что русский человек лишён по своей сути волевого начала. В любой ситуации «московит» выглядит не субъектом, а объектом чьей-то чужой воли. Словом, иди и владей ими.

И Запад, в лице его правящих элит, охотно принял эту точку зрения на Россию. Уже через четыре года после выхода в свет «Записок…» Герберштейна на «освоение» России отправились англичане, прикрыв экспедицию по северным морям поиском пути в Индию.

Кстати. «Записки о московитских делах», при всей их тенденциозности, донесли до нас не только много ценной информации, но порой и весьма неожиданной. Так, Герберштейн первый из иностранцев упоминает о выращивании в царских садах и во владениях крупных бояр роз. Путь царицы цветов в суровую Московию был долог: Индия, Иран, Передняя Азия, страны античного мира, средневековая Европа. Путешествие это заняло тысячелетия.