Текст книги "Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного"

Начатки землемерия

Для составления «Стоглавого собора» указом царя предлагалось «писцов послати во всю землю писати». А именно: земли митрополичии и владычные, монастырские и церковные, княжеские, боярские, вотчинные и поместные, чёрные и оброчные, починки, пустоши и селища. Наряду с описью этих земель предписывалось произвести их измерение: «а мерити пашенная земля и не пашенная, и луги, и лес, и всякие угодья». А кроме этого – все реки и озёра, пруды, оброчные ловли, мосты и перевозы, торжища и огороды, погостья и церковные земли.

В это время в Московии уже имелись определённые понятия о вычислении площадей и о производстве различных измерений. В. Н. Татищев сообщает, что в наказе писцам 1556 года говорилось, что описание городов Русского государства производилось согласно «землемерных правил».

При Иване IV была составлена первая русская геометрия – «книга, именуемая геометрия, или землемерие радиксом и циркулем, глубокомудрая, дающая лёгкий способ измерять места самые недоступные, плоскости, дебри».

Конечно, эти возможности широко использовались русскими людьми, почитавшимися Западом варварами.

«Судия и защитник»

27 февраля 1549 года в Кремле начал свою работу Земский собор, который (на первых порах) представлял собой расширенное совещание митрополита, бояр и наиболее знатных дворян под предводительством самого царя. То есть он мало напоминал собой последующие собрания такого рода, но был первым из них.

Необычным оказалось его начало: Иван IV вышел на Пожар (торг)[8]8
  С 20-х годов XVII столетия – Красная площадь.


[Закрыть] и с лобного места стал каяться перед народом. Признал произвол бояр, правивших в его малолетство. Сказал, что сам в те годы был глух к нуждам простых людей, «не внимал стенанию бедных». И вдруг принародно обратился к этим самым боярам:

– Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слёз, сколько крови от вас пролилось? Я чист от сей крови, а вы ждите суда небесного.

Надо полагать, что низшие слои населения с удовлетворением восприняли угрозы молодого царя по адресу его окружения. В умах многих мелькнула заветная мысль о наказании всесильных обидчиков, а то и о стихийной расправе с ними. Но Иван тут же погасил робкие надежды простолюдинов:

– Люди божие и нам богом дарованные. Молю вашу веру к нему и любовь ко мне, будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла, могу только спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду, соединимся все любовью христианскою! Отныне я судия вам и защитник!

С покаянием и признанием своих грехов царь обратился также к митрополиту и священнослужителям – и их призвал к забвению прошлого и сотрудничеству в настоящем.

Первое Земское собрание получило название «Собор примирения». Летописец писал о нём: «[царь] видя государство в великия тузе и печали от насилья сильных и от неправды, умысли смирити всех в любовь; и советовав со отцом своим Макарием митрополитом како бы оуставити[9]9
  Остановить.


[Закрыть] крамолы и вражду оутолити, повеле собрати всякого чину людей».

Выполняя своё обещание о защите простых людей, царь уже на следующий день после открытия Земского собора издал указ о новых формах суда. Этим указом резко ограничивалось влияние старой аристократии. Под особое покровительство Иван IV взял мелких помещиков – детей боярских и небогатых дворян, составлявших костяк вооружённых сил страны, основу её безопасности. По этому указу судить дворян мог только царь, боярский суд для них отменялся.

Чтобы государственное управление не замыкалось на узкой группе лиц, Боярская дума была увеличена с 18 до 41 человека. Были созданы также первые в России правительственные учреждения – «избы» (в дальнейшем – «приказы»), Челобитная и Посольская. Во главе первой из них царь поставил своего «добродетельного» друга Адашева, которому полностью доверял. Посольской избой управлял Иван Висковатый, вчерашний подьячий, в одночасье ставший (по современной градации) министром иностранных дел.

Земский собор работал несколько месяцев, царь в это время находился в войсках, шедших на Казань. От него долго не было никаких вестей, и в Москве встревожились. Современник писал: «Вся земля была в велицей печали и скорби». В народе говорили:

– Един государь был во всей Русской земли, како такого государя из земли выпустили. Ох, горе земле нашей!

Обращение Ивана IV ко «всей земле» породило в народе надежды на лучшее, вызвало симпатии к молодому государю. На имя царя стали поступать не только жалобы, но и предложения по улучшению жизни народа и усилению государства. До наших дней сохранились «рекомендации» Максима Грека, Ивана Пересветова и Ермолая-Еразма.

В рассуждениях о судьбах византийских царей, которые презирали своих «бояр», и в притче о юном царе, подпавшим под власть своих порочных страстей, сказывалась явная ориентация М. Грека на княжеско-боярские круги, недовольные политикой молодого государя.

Пересветов предлагал укрепление самодержавной власти путём введения порядков, господствовавших в Османской империи: строгой справедливости; выдвижения на государственные посты не по знатности фамилий, а по личным качествам; заботы о «воинниках», которыми держатся все царства. А что касается православия, полагал Пересветов, так «Бог не веру любит, а правду».

Псковский монах Ермолай-Еразм представил царю совсем другой проект. Обращая главное внимание на крестьянство, он писал: «Вся земля от царя и до простых людей тех трудов питаема». Описывая бедственное положение простых земледельцев, разоряемых большими податями и произволом начальства, он предлагал реформы в налогообложении.

…Отходчив и доверчив русский человек, веками живущий верой в доброго царя и с надеждой откликающийся на благие обещания своих правителей. Обещания, как правило, не подкрепляются практическими шагами: 27 февраля 1549 года москвичи стали свидетелями талантливо разыгранной царём одноактной пьесы под названием «Отныне я судия вам и защитник». Словом, театр на Пожаре!

Впереди Европы

В июне 1550 года Земский собор принял новый Судебник. В него вошли указы Василия III и Елены Глинской, но не только – в законодательство было внесено и много нового.

Прежде всего урезывались права наместников и волостелей. Теперь они могли собирать налоги на кормление себя любимых не по собственному хотению, а строго по доходным спискам, общим для всей страны.

Из ведения наместников изымался уголовный розыск. С этой целью была проведена губная реформа. По ней в городах и волостях из детей боярских избирались губные старосты; они должны были бороться с татями (разбойниками) и расследовать уголовные дела.

В городах начали избирать земских старост и целовальников, которые должны были участвовать в судебных разбирательствах, ведшихся наместниками. Отменялось «поле» – судебные поединки, так как этот обычай был выгоден богатым людям, имевшим возможность нанимать вместо себя хороших бойцов. Впервые вводилась уголовная ответственность за взятку (этого не было даже на Западе).

Более того, впервые в Европе Судебник обеспечивал неприкосновенность личности[10]10
  Знаменитый Habeas corpus act (британский закон о неприкосновенности) был принят только в 1679 году.


[Закрыть]. Отныне наместник не имел права арестовать человека, не предъявив доказательств его вины земскому старосте и двум целовальникам. Если случалось обратное, староста мог освободить арестованного и по суду взыскать с администрации наместника штраф «за бесчечье». Появилась возможность освобождения от наказания при надёжном поручительстве.

Лишались наместники и другого права: продать, казнить или отпустить на волю по своему усмотрению «татя и душегубца и всякого лихого человека». Отныне это стало прерогативой государя. При этом наказания за тяжёлые преступления были менее суровыми, чем, например, в Англии. По этому поводу путешественник Р. Ченслер писал: «По их законам они не могут повесить человека за первое преступление, но могут держать его в тюрьме, часто бить его плетями и налагать на него другие наказания. И он будет сидеть в тюрьме, пока его друзья не возьмут его на поруки.

Если это вор или мошенник, каких здесь очень много, то, если он попадётся во второй раз, ему отрезают кусок носа, выжигают клеймо на лбу и держат в тюрьме, пока он не найдёт поручителей о своём добром поведении. А если его поймают в третий раз, то его вешают.

Но и в первый раз его наказывают жестоко и не выпускают, разве только у него найдутся добрые друзья или какой-нибудь дворянин пожелает взять его с собой на войну, но при этом последний принимает на себя большие обязательства».

Судебником была введена налоговая реформа: вместо подворного обложения устанавливалось посошное – по количеству земли. Аннулировались тарханы (освобождение от налогов). Феодалы-вотчинники лишались права свободной торговли и права сбора торговых пошлин в их владениях.

Знакомясь с указами своих предшественников по трону, Иван IV обратил внимание на практику централизованного выкупа пленных, введённую его матерью Еленой Глинской. Эту практику царь перевёл на постоянную основу. С этой целью им был введён особый налог для спасения людей, попавших в неволю, – «полоничные деньги».

Были пересмотрены повинности крестьян. Самыми тяжёлыми из них являлись ямская и «посоха». Крестьяне обязывались поставлять лошадей и подводы для почтовых и армейских перевозок в любое время года, отрывая их от работы. Вместо этого была организована регулярная почта, а саму повинность сделали денежной. Налогом заменили «посоху» (сборы с сохи).

Принятие Судебника 1550 года стало эпохальным событием в развитии русского права. В Западной Европе ничего подобного ещё долго не было. В Англии судьи изнывали под тяжестью запутанных, не приведённых в систему правовых положений разного времени. Судопроизводство там было построено на прецедентах из старых решений, хранившихся в архивах.

Не лучше обстояло с этим и во Франции. Вольтер говорил о средневековом судопроизводстве своей страны: «Законы меняют, меняя почтовых лошадей, проигрывая по ту сторону процесс, который выигрывается на этом берегу. Если же и существует некоторое единообразие, то это единообразие варварства».

Факт принятия Судебника 1550 года, плохо согласующегося с широко распространёнными представлениями об Иване Грозном как о деспоте и тиране, погрязшем в разнузданных оргиях, вызвал следующую сентенцию известного писателя Александра Бушкова: «До выборов американских шерифов и суда присяжных оставалось ещё более двухсот лет, а в России они уже существовали, пусть и под другими названиями: губные старосты и земские судьи».

Постепенно к работе соборов стало привлекаться посадское население (купечество и богатые горожане), что тоже было сделано задолго до «передовой» Европы. Поэтому вполне справедливо другое замечание того же Бушкова: «Во многих западноевропейских странах, которые нам сегодня представляют старейшим оплотом демократии, подобное появилось худо-бедно к девятнадцатому веку». Вот так-то!

Кстати, об упоминавшемся выше «поле». Многие помнят поэму М. Ю. Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Их поединок и был этим самым «полем», то есть решением на кулаках, кто прав. Правда, Михаил Юрьевич несколько сместил временные рамки: опричнина была введена в 1564 году, на 14 лет позже постановления первого Земского собора.

«Поле» уже не застал англичанин Ричард Ченслер, побывавший в Москве в самом начале 1550-х годов. Но по рассказам ближайшего окружения царя он смог описать только что канувший в Лету судебный обычай: «Если истец не может доказать ничего, то ответчик целует крест в том, что он прав. Тогда спрашивают истца, не может ли он предоставить какие-либо иные доказательства. Если нет, то он может иногда сказать:

– Я могу доказать свою правоту своим телом и руками или телом моего бойца, – и таким образом просит „поля“.

После того как противная сторона принесёт присягу, „поле“ даётся и той и другой стороне.

Перед тем как стать на поле, оба целуют крест, что они правы и что каждый заставит другого признать истину, прежде чем они уйдут с поля. Итак, оба выходят в поле с оружием, обычно употребляемым в этой стране. Они всегда сражаются пешими. Сами стороны бьются редко, если только они не из дворян. Последние очень стоят за свою честь и желают сражаться только с лицами, происходящими из столь же благородного дома, как они сами.

Как только одна сторона одержит победу, она требует уплаты долга, ответчика же отправляют в тюрьму, где подвергают его самому позорному обращению, пока он не примет своих мер».

Конечно, это был весьма ненадёжный способ установить истину, рассчитанный на то, что Бог правду любит и, конечно, поддержит того, за кем она пребывает.

У истоков регулярной армии

С 1544 по 1549 год русские войска совершили три зимних похода на Казанское ханство. В последнем из них участвовал царь, который сразу пришёл к выводу о необходимости преобразования русской воинской силы. А потому летом весьма хлопотливого для него 1550 года провёл в армии ряд реформ.

Приговором государя и Боярской думы было упорядочено и ограничено местничество. В полках (большом, правой и левой руки, передовом и сторожевом) установили чёткую иерархию воеводских мест. Порядок старшинства стал учитываться только в прямом подчинении, а между теми, кто не был подчинён друг другу, местничество не допускалось. Запрещалось оно и в период ведения боевых действий.

Из этих правил исключалась молодёжь. Юные аристократы начинали служить в 15–16 лет; командовать они ещё не могли, а идти под чьё-то начало считали для себя унижением. Было установлено, что подчинение менее родовитым воеводам – их непререкаемая обязанность и «в том их отечеству порухи нет».

Слабым местом русской армии была пехота, которая собиралась из городских ополчений. Поэтому по указу царя в России впервые начали формироваться регулярные части – стрельцы. В оные было записано три тысячи «выборных», то есть лучших, отборных Пищальников.

Стрелецкое войско набиралось из посадского населения Москвы и её пригородов; попали в него и казаки, изъявившие на это желание. Пребывание в стрельцах было пожизненным. Поселили их в Воробьёве, недалеко от летней резиденции государя.

Стрельцы охраняли Кремль, несли службу в городе (караульную и полицейскую), участвовали в походах. За это получали от казны по четыре рубля в год, то есть чуть больше копейки в день (вот это была копейка!). Правда, они не порывали со своим хозяйством – занимались ремёслами, торговлей и огородничеством. То есть во внеслужебное время жили привычным укладом посадского населения.

Стрелецкие полки состояли из 500 человек. Во главе их стояли стрелецкие головы (из дворян). Они за свою службу получали деревни.

Стрельцы

Полки имели знамёна, однотипное вооружение (холодное и огнестрельное оружие) и единую форму одежды. Последнее получилось случайно. Так как стрельцы участвовали в торжественных выездах царя и встрече иностранных послов, для них закупали сукно и шили нарядные кафтаны. Закупки, естественно, делались большими партиями, и каждая – разных цветов; получилось красиво.

Ивану IV удалось значительно преобразовать русские войска. Вот что писал по этому поводу венецианский посол Марко Фоскарино, посетивший Москву в 1557 году: «Войско своё он устроил по примеру французов, из Татарии выписал превосходных скакунов, которые по величине и дикости не уступают лошадям других стран.

Когда был произведён смотр войск, то оказалось, что в них насчитывается в настоящее время 3 тысячи тяжеловооружённых и 10 тысяч лёгкой кавалерии, что представляется крайне удивительным; 20 тысяч конных стрелков на саксонский образец, из них особенно выделяются стрелки из мушкетов, которых хочется обозвать убийцами; 30 тысяч стрельцов по образцу швейцарских…

Солдаты, получающие даже небольшое жалование, называются наёмными, хотя бы они и совсем не заключали письменных условий. Юношей, способных сражаться, у них много, так что московитяне превосходят всех других численностью людей и лошадей. Я непродолжительное время своего пребывания здесь видел два конных войска, каждое в 100 тысяч человек.

Император обладает многочисленной артиллерией на итальянский образец, которая ежедневно пополняется немецкими служащими, выписанными сюда на жалование. Она в достаточном количестве снабжена бомбардирами, превосходно устроена, обучена и постоянно упражняется. Наконец, она снабжена всевозможными боевыми снарядами…»

Это – характеристика вооружённых сил Московского государства, сделанная за год до начала Ливонской войны. Характеристика человека опытного (упоминает французские войска, швейцарских стрелков, конных саксонских стрелков

и артиллерию итальянского образца), поездившего по Европе и много изведавшего. У него было с чем сравнивать увиденное в России.

Но всё же цифровым данным Фоскарино доверять не стоит – дипломат явно пугал современников угрозой Московии, главу которой именовал даже императором. При всей лояльности по отношению к нашей стране, она пугала его своими возможностями как в настоящем, так и в перспективе.

«Всё царство заложилось за вельмож»

8 сентября 1549 года Ивану IV был подан проект реформ И. С. Пересветова.

Иван Семёнович родился в Великом княжестве Литовском. Много лет служил в различных европейских армиях, был дипломатом. За десять лет до передачи своего проекта царю перебрался в Москву. По его словам, сделал это потому, что услышал пророчества многих мудрецов, что царь будет вводить в царстве своём правду великую. О последней говорил:

– Правду Бог любит, и сильнее всего правда. Коли правды нет, то ничего нет. Вера христианская добра, всем полна, и красота церковная велика, а правды нет. Бог не веру любит – правду.

Москва 1540-х годов была во власти боярских группировок, боровшихся за своё преобладание. Положение страны в это время нашло отражение в «Сказании о Константине» Пересветова. Он писал, что вельможи – виновники всех неправд в государстве: хищений, взяточничества, неправых судов и междоусобиц. А для борьбы со злом, царящим в стране, нужен меч – «царёва гроза», «ибо начальник есть слуга Божий, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое».

Как человек, немало послуживший, Пересветов советовал молодому царю создать регулярную армию. Но её нужно содержать. Где взять для этого деньги? Пересветов рекомендует «веселить» армию из казны: «Годится со всего царства своего доходы себе в казну имати, а не казны своея воинникам сердца веселити».

То есть для содержания регулярной армии необходимо ввести специальный налог.

Пересветов считал, что служебная карьера должна определяться не знатностью рода, а личными заслугами и храбростью. Армия должна держаться на дисциплине и постоянном обучении воинской науке, а воинские начальники обязаны следить, чтобы в армии не было хищений, разбоя, азартных игр и пьянства.

Предложения Пересветова были шагом вперёд по сравнению с дворянским ополчением, которое перебивалось на «подножном корму» и не удовлетворяло потребности формировавшейся православной империи, вынужденной защищаться от многочисленных врагов. Регулярная армия освобождала крестьян от участия в военных походах, отрывавших их от хлебопашества.

Кроме военной реформы Пересветов предлагал реорганизацию торговли, судов и финансовой системы государства. Конечно, все новшества, как правило, встречаются в штыки, и Иван Семёнович немало пострадал от сильных мира сего, но остался верен России и своим идеалам: «В котором царстве правда, в том и Бог пребывает, и помощь свою великую подаёт, и гнев Божий не воздвигается на царство».

«Гладко было на бумаге…»

Восхищаясь судопроизводством, введённым Иваном IV, Ричард Ченслер писал: «Жалоба подаётся в форме челобитной на имя великокняжеской милости. Она подаётся в его собственные руки и содержит просьбу о правосудии, сообразно тому, как изложено в жалобе. Великий князь постановляет решения по всем вопросам права. Конечно, достойно похвалы, что такой государь берёт на себя труд отправления правосудия».

Конечно, это было в теории или в исключительных случаях. Жалобы попадали сначала в Челобитную избу, во главе которой стоял «добродетельный» друг государя Алексей Адашев. Рядом с ним тут же оказался вездесущий поп Сильвестр, совсем недавно (летом 1547 года, во время грандиозного пожара в Москве) до смерти напугавший царя своими пророчествами.

Этот дуумвират (по сообщению летописи, «вместе сидели») и решал, какие жалобы доводить до сведения царя, а какие попридержать, отложить в долгий ящик. Сильвестр внушал Ивану хранить правду и нелицеприятный суд и по-прежнему имел на него большое влияние.

Сильвестр и Адашев создали группу единомышленников – Избранную раду. Конечно, они привлекли в неё многих бояр, а по Судебнику за Боярской думой были закреплены права, которые она присвоила себе при малолетстве царя, – её решения становились законом и без его утверждения. Поэтому боярская верхушка по-прежнему своевольничала.

В октябре 1550 года приговором Ивана IV «Об испомещении в Московском и окружающих уездах избранной тысячи лучших людей» начала создаваться царская гвардия. Она формировалась из детей боярских, должна была постоянно находиться при государе, охранять его и выполнять экстренные поручения. Будущей гвардии предназначалась роль военного училища, из которого можно было бы черпать командные кадры.

Не получилось. Для «лучшей тысячи» набрали 1078 человек, но ни в одном из уездов, близких к Москве, не нашлось земли для их содержания. Указ царя благополучно похоронили.

В практику управления десятью миллионами подданных вернулись поборы, вымогательства и штрафы.

За 1547–1555 годы налоги выросли в четыре с половиной раза. Собирали их наместники и волостели, которые перекладывали основную тяжесть податей на простых людей, освобождая от оных родных и друзей, также тех, кто откупался взяткой. Не уплативших налогов обращали в холопов. Впрочем, простолюдинов ввергали в неволю и без долгов.

Крестьяне стали бросать свои деревни: приходили во владения монастырей, шли к боярам и дворянам, находившимся в силе, бежали на юг и в Поволжье. Умножились разбои. В Москве произошло несколько бунтов – люди возмущались «оскудением жизни». Бунты подавили, активных участников сопротивления казнили. Но тут же последовали беспорядки в Новгороде, Владимире и Рязани.

Ричард Ченслер так определял положение дел России: «По моему мнению, нет другого народа под солнцем, который вёл бы такую суровую жизнь».

Тяжёлая борьба за существование подталкивала людей, потерявших надежду на лучшее, к пьянству.

«Что касается пьянства и разврата*, то нет в мире подобного. Ни в одной стране не бывает такого пьянства», – утверждал Ченслер. Ему вторил товарищ по путешествию в Россию Адамс Климент: «Когда я был там, я слышал о мужчинах и женщинах, которые пропивали в царском кабаке своих детей и всё своё добро. Когда кто-нибудь заложит самого себя и не в состоянии бывает заплатить, то кабатчик выводит его на проезжую дорогу и бьёт по ногам. Если прохожие, узнав в чём дело, почему-либо пожалеют такого человека, то они платят за него деньги, и тогда его отпускают».

Первый кабак появился в Москве в год созыва первого Земского собора. К концу 1550-х годов эта зараза распространилась по всей центральной России. «В каждом значительном городе, – свидетельствует А. Климент, – есть распивочная таверна, называемая корчмой, которую царь отдаёт на откуп, а иногда жалует на год или два какому-нибудь князю или дворянину в награду за его заслуги. Тогда последний на весь этот срок становится господином всего города, грабя и расхищая и делая всё, что ему угодно».

За взятки наместники и волостели закрывали глаза на подпольные корчмы, действовавшие там, где не было царских. Законы, выработанные первым Земским собором, не работали. Кому жаловаться? До неба высоко, до царя далеко.

Бояре не стеснялись и грабили простых людей. В холопы часто обращали не за долги, а по своему хотению, увеличивая тем самым свои владения и население в них. «Смиренный и благочестивый» Адашев, когда-то простаивавший на молитвах сутками и ухаживавший за больными нищими, превратился в могущественного сатрапа. Он сажал людей в тюрьмы,

В отношении разврата мемуарист явно ошибался. Вот свидетельство его современника: «Прелюбодеяние, насилие и публичное распутство весьма редки, противоестественные пороки совершенно неизвестны, а о клятвопреступлении и богохульстве не слышно». давал назначения и снимал с должностей, налагал на вельмож опалы и даже выдавал жалованные грамоты. Нагло вписал своё имя в «Государев родословец» (1555), на что не имел ни малейшего права, но высшая аристократия страны проглотила и эту пилюлю.

Сильвестр, напарник Адашева, по сообщениям современников, правил «аки царь», разве что не сидел на троне и не держал в руках государственных регалий. Не забывал, конечно, о своих материальных интересах – сына поставил во главе Таможенной избы.

Редко собиралась Боярская дума, Избранная рада узурпировала и её власть. Законы, принятые первым Земским собором, не действовали. Словом, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» в лице скрытой оппозиции молодому и неопытному государю, о начале самостоятельного правления которого Р. Ченслер писал: «Русские люди находятся в великом страхе».