Текст книги "Странствие по таборам и монастырям"

Глава восемнадцатая
Еще одни мы

Рэйчел могла бы бесконечно отвечать на вопросы полиции. Пожалуй, ничто не скажет о Рэйчел больше, чем фраза «Рэйчел могла бы бесконечно отвечать на вопросы полиции». Но полиция задавала какие-то тусклые вопросы, как показалось юной обожательнице детективов, хотя речь шла об убийстве – ведь не могут же два разных человека, пусть и братья-близнецы, внезапно умереть по естественным причинам, целуя друг друга в губы?

Действительно, полиция обнаружила следы яда в бокалах Чепменов. Оставался открытым вопрос, не сами ли они решили так патетически уйти из жизни, но подобное было совершенно не в духе покойных. Чепмены были простые, витальные, трудолюбивые, честолюбивые, деньголюбивые, задиристые, впрочем, отличные мужья и энтузиастичные отцы – дела их шли превосходно, семьи процветали, дети радовали, к тому же они получали искреннее наслаждение не только от творческих удач, славы и рабочего процесса, но и от того шока, в который их язвительные (как им казалось) творения повергали кудахчущую публику. Короче, не имелось у них ни причин, ни эстетических оснований для самоубийства.

Однако если их отравили, значит, сделал это либо кто-то из присутствующих гостей, либо один из официантов-индусов. Ситуация складывалась если и не в духе Чепменов, зато вполне в духе Агаты Кристи, и это Рэйчел очень возбуждало. Что касается Сэгама, то после злополучного дня рождения Чепменов и странного припадка, который он претерпел в ту ночь (наблюдение за этим припадком нечто перевернуло в душе Рэйчел, несмотря на то что нервы у нее были крепкие), Мо не проявлял к смерти Чепменов особого интереса. Впрочем, он тоже, как и Рэйчел, вежливо и старательно отвечал на вопросы полиции, стремясь ничего не упустить, но в целом это дело его вроде бы не занимало, а должно бы занимать, ведь они все оставались под подозрением. Но Сэгам делал вид, что дела аукционного дома Christie’s для него важнее ситуации в духе Агаты.

– Скажи, Мо, не ты ли отравил Чепменов? – как-то раз спросила его Рэйчел, когда они загорали на балконе.

– Нет, не я, – ответил Сэгам.

– У тебя есть предположения, кто это мог сделать?

– Предположения? Не люблю предположений, – заявил Сэгам, и Рэйчел не решилась продолжить обсуждение этой темы. После припадка она считала, что Сэгам – парень довольно нервный.

Естественно, Рэйчел не исключала возможность, что Мо все же отравил Чепменов, но в целом полагала, что это вряд ли. В глубине души она ждала, что расследование вот-вот будет изъято из рук заурядных полицейских личностей, и этим делом наконец займется гениальный и капризный частный сыщик, в котором сольются воедино Дюпен, Холмс, Пуаро, отец Браун, Мегрэ, мисс Марпл и Ниро Вульф. Но никто подобный не появлялся, а заурядные личности продолжали маячить.

Особа окружного следователя Уоррена казалась совершенно стертой. Еще более тусклым светом (вопреки своей фамилии) мерцал некто Джаспер Йеллоу, относящийся, кажется, к структурам Интерпола. Присутствовала также чернокожая красавица с тонкими чертами лица по имени Ома Ра, представлявшая то ли легендарные британские спецслужбы, то ли лигу «Женщины в защиту близнецов», то ли какой-то ночной интернет-портал, выходящий прямиком в звенящий космос. Несмотря на загадочную и даже по-своему прекрасную внешность, Ома Ра проявляла себя совершенно тупой и постоянно задавала одни и те же вопросы, причем ответы на эти вопросы она, судя по всему, тут же забывала, и в целом Рэйчел посетило подозрение, что Ома Ра любит курить крепкий стафф. Рэйчел лень было вникать в специфику этих персон, и, беседуя с ними, она скучала. И все же она была готова бесконечно отвечать на вопросы полиции, ее даже слегка потряхивало от лихорадочного стремления помочь следствию. Видимо, этот энтузиазм родился из смутного чувства вины: ведь она только что написала статью, направленную против близнецов, а затем, словно двуличный агент, явилась на день рождения этих людей, которые ее не знали и не подозревали в ней неприятеля, – явилась из праздного желания взглянуть на живые объекты своей критики, а стала свидетельницей их гибели.

Статью свою она в Elephant так и не отослала, и это повредило ее профессиональной репутации, зато Глэдис Пиллс, которую Рэйчел после одного неприятного лесбийского брейкдауна считала истеричной идиоткой, ликовала: ее фотография (целующиеся близнецы за секунду до гибели) облетела все средства массовой информации и, кажется, даже вошла в историю фотоискусства. Цены на работы Чепменов, и без того высокие, еще подросли, и это давало намек на мотив в отношении двух-трех личностей, присутствовавших на ужине. Но уж больно хлипко и наивно выглядели эти соображения.

Рэйчел хотелось, чтобы полицейские задавали ей гораздо больше вопросов, ей хотелось, чтобы они, как опытные психоаналитики, заставили ее вспомнить каждую деталь, которая ускользнула от ее внимания на ужине в Тейт. Да, было нечто, нечто неопределенное, нечто ускользнувшее – но не вполне ускользнувшее. Нечто она видела, но не заметила, и все же это нечто запало ей в душу, как забытое слово, которое вертится на языке, но ухватить его не удается. Это нечто тревожило воображение Рэйчел, и ей хотелось, чтобы полицейские заставили ее реконструировать это забытое нечто, что скребется своими коготками в дверь ее памяти. Коготками? Да, коготками. Но полицейские не годились на роль психоаналитиков, их вопросы не наводили ее на нужные воспоминания, они только ватно бродили вокруг да около, и казалось, что ее ответы нужны им не для установления истины, а только для заполнения каких-то нудных бумаг.

Опрашивали ее всего пару раз и очень недолго, но затем Уоррен позвонил и заявил, что хочет встретиться в кафе, чтобы уточнить некоторые детали. На встречу он явился в сопровождении неожиданного русского старичка, прибывшего из Москвы.

Этот старичок был когда-то знаменитым московским следователем, и он вдруг скромно и тихонько прилип к данному расследованию, как прилипает белая салфетка к грязному сапогу. А произошло это неброское прилипание на основании двух писем, которые старичок привез с собой из Москвы, чтоб ознакомить с ними британских коллег.

Старик получил по обычной почте два письма, в которых точно назывались время и место двух убийств, а также имена предполагаемых жертв. Оба письма были отправлены из Парижа на московский адрес старого следователя, но старик в это время путешествовал по Индии и получил оба письма с опозданием. Тем не менее даты на почтовых штампах свидетельствовали, что письма были доставлены по адресу до того, как эти убийства совершились. Обе записки блистали лаконичностью. На одном листке значилось:

KIRILL PRYGUNIN

July 22 2010

Charkov, Ukraine

На листочке из другого конверта тем же почерком от руки было написано:

DINOS AND DEREK CHAPMAN

August 22 2010

London, Great Britain

В качестве обратного адреса был указан L’hopital ephemere, Monmartre. Не так давно по этому адресу действительно существовала больница – L’hopital ephemere – обширный комплекс построек, обнесенный массивной стеной, по архитектуре напоминающий византийский монастырь. В начале нулевых годов, вскоре после образования Евросоюза, эфемерную больницу снесли, и теперь там располагается блок относительно новых жилых домов, соседствующих с полузабытым кладбищем Монмартра.

Первое письмо было доставлено по адресу бывшего следователя в конце мая, второе – в конце июля, то есть уже после первого убийства, когда российский кинорежиссер Прыгунин погиб на съемках в этот самый день, что был упомянут в письме, поскольку кто-то подменил бутафорский пистолет на настоящий.

Оба письма, а также адреса на конвертах были написаны от руки, как уже было сказано, причем написаны прописью, как писали когда-то школьники в старинных школах.

Эти письма связали воедино убийство Прыгунина в Харькове и убийство Чепменов в Лондоне. Некто знал о том, что эти убийства должны произойти, и этот некто решил предупредить об этом именно старого московского следователя по имени Сергей Сергеевич Курский. Старик располагал обширными связями в частности, кто-то из руководства Скотленд-Ярда был ему другом, поэтому поступило распоряжение не препятствовать русскому специалисту в его стремлении участвовать в следствии.

Сам же русский специалист считал это дело почти очевидным. Впрочем, не совсем. И все же, он полагал, число подозреваемых сократилось до двух. Этими двумя были актер и коллекционер Джим Совецкий и его тринадцатилетний сын Тедди, ведь только эти два человека присутствовали как на съемках в Харькове, так и на ужине в Тейт. То, что письма с предупреждениями посылались из Парижа, также указывало на эту семью: Совецкие жили в Париже. Автором писем могла быть Ванна Совецкая, мать подростка, но это была лишь свободная гипотеза Курского.

Наконец, на семью Совецких указывало и то, что письма с предупреждениями были отправлены именно Курскому. Курский, так же как и Совецкие, происходил из древнего княжеского рода, собственно, из рода князей Курбских (буква «б» потерялась в каких-то совецких передрягах). По всей видимости, он был единственным отпрыском русского княжества среди известных криминалистов, и это могло кому-то запасть в душу в недрах странного семейства князей Совецких. К тому же Курскому было известно, что эти Совецкие приходятся ему отдаленной родней. Кажется, он даже мимоходом встречался с кем-то из этой семьи на одном из дворянских собраний, куда Курский попал случайно, так как он о себе говорил всегда, что он человек стопроцентно советский, борец за социалистическую законность, и к феодальным встречам относился с такими же скукой и отвращением, как к театральным постановкам.

Оставалось, однако, ответить на следующие вопросы: во-первых, кто из Совецких убийца (или же отец и сын выступили соучастниками?), во-вторых, каков мотив этих убийств, в-третьих, кто автор писем и зачем они были посланы?

Британские коллеги смотрели на соображения Курского сквозь пальцы. Конечно, они учитывали возможную связь между харьковским и лондонским убийствами и не собирались игнорировать наличие писем-предупреждений, и все же занимались они именно делом Чепменов и в целом склонны были воспринимать это дело как изолированную закваску, на которой затем, при удачном стечении обстоятельств, могло бы пышно взойти тесто их служебных карьер. Чепмены были в Лондоне знаменитыми личностями, а на убийство Кирюши Прыгунина британским копам было насрать с высоты Тауэрского моста. Работал талантливый капитан Уоррен, работал скромный и тихий Джаспер Йеллоу (считавшийся среди специалистов гением своего дела); работала Ома Ра (вопреки впечатлению, которое эта девушка произвела на Рэйчел Марблтон, молодая сотрудница убойного отдела отнюдь не была тупой и вовсе не убивалась наркотиками: ее сонный цейлонский взгляд и внешность парящей бодхисаттвы скрывали крайне проницательную, принципиальную, трудолюбивую и наблюдательную особу).

Уоррен, Йеллоу и Ра не спешили соглашаться с мнением русского специалиста, что список подозреваемых можно ограничить семьей князей Совецких. Британцы по-прежнему считали, что разрабатывать надо всех присутствовавших на ужине, а также и тех, кто на ужине не присутствовал, но имел на Чепменов серьезный зуб. А таких людей обнаруживалось немало. Чепмены были мстительными и обидчивыми задирами, людьми хваткими, алчными и брутальными – соответственно, нажили себе врагов. Оба брата с юности занимались боксом, выглядели бугаями и любили пускать в ход кулаки. В своих делах также были резки и ни с кем не миндальничали. К тому же они работали в эстетике эпатажа, и, безусловно, имелось море людей, оскорбленных или, наоборот, возбужденных их творениями, а среди них, само собой, можно было предположить множество религиозных фанатиков, сектантов, экзальтантов и психически нездоровых персон.

Среди присутствовавших на ужине также имелись люди, чье отношение к Чепменам могло быть, мягко выражаясь, двойственным. Таким человеком прежде других мог оказаться сам сэр Николас Сорела, директор Современной галереи Тейт, господин солидный и весьма известный в мире искусства, который, собственно, и был инициатором злополучного ужина. Еще свежим в памяти у всех оставался скандал, случившийся несколько лет назад на присуждении премии Тернера. Чепмены были одними из соискателей премии, но ее присудили другому художнику. Во время церемонии сэр Николас подошел к Чепменам и произнес фразу: «Надо уметь проигрывать», за что мгновенно получил удар в лицо, опрокинувший его навзничь. Об этом инциденте говорил весь Лондон, но удивительно, что пострадавший не только не подал в суд, он, напротив, приложил максимальные усилия, чтобы замять дело. Более того, после удара он проникся к Чепменам поразительной симпатией и вскоре предложил братьям сделать представительную выставку в своей галерее. Скорее всего, сэр Николас поступил так из любви к искусству, и, по всей видимости, когда речь шла о его профессиональном чутье, он способен был стать выше личных обид. И все же нельзя было исключить, что оскорбление, нанесенное аристократу публично двумя возомнившими о себе плебеями, не было им забыто.

А Глэдис Пиллс? Все, кто ее знал (а ее знали все), отдавали себе отчет в том, что эта истовая фотоморгана готова отравить кого угодно за один исторический кадр, а тут еще полиция выяснила, что Глэдис уже более месяца как покинула лесбийскую стезю и живет теперь с тем самым лондонским галеристом, над которым Чепмены поиздевались, выставив его портрет в виде отрубленной головы с членом вместо носа.

А парочка арт-дилеров, наваривших на смерти Чепменов кругленькие суммы?

А Морис Сэгам, персонаж с отнюдь не кристальной репутацией, аукционист и специалист по антиквариату, помогавший Чепменам скупать старинные картины, которые они затем марали своими каракулями?

А его подруга, некая Марблтон, которая, оказывается, ненавидела Чепменов за истерзанного Брейгеля?

И, наконец, самые деликатные и сокровенные, но всегда представляющие наибольший интерес с точки зрения полиции – ближайшие родственники и наследники, в данном случае жены близнецов Сесили и Линда Чепмен: обе присутствовали на ужине, обеим переходило все имущество погибших, а уж какие обиды эти две женщины могли таить на своих, возможно, не всегда ласковых мужей – об этом пока что оставалось только гадать.

Ну и еще оставалась самая маловероятная, но в то же время самая романтическая версия, восходящая прямиком к истокам английского имперского детектива, версия, овеянная океаном и затрудненным дыханием королевы Виктории, версия в духе «Лунного камня» – индусы. Причем не только официанты в белом, но также повара и все, кто работал на кухне, а там все были индусы и все в белом.

Философски настроенная Ома Ра (чьи предки происходили из тех же приблизительно краев, что и официанты с поварами) даже высказала предположение, что все эти индусы – брамины, которым закон предписывает носить белое, и что они убили братьев потому, что восприняли чепменовских многоруких, многоглавых и многоногих мутантов как глумление над индуистскими богами, которые также нередко обладают множеством голов, лиц, рук и ног.

В таком пышном цветнике подозреваемых Совецкие выглядели бледно. Хотя Джим и Тедди присутствовали как при лондонском, так и при харьковском инцидентах, однако это не означало (по мнению британских коллег), что они ответственны за эти убийства. Мотив не прослеживался ни в отношении Чепменов, ни в отношении Прыгунина. Тедди вообще был ребенком, и никто никогда не примечал в нем ни какого-либо интереса к личностям погибших, ни навязчивого любопытства в отношении убийств в целом. Что же касается его отца Джима Совецкого, то о нем отзывались как о добром светском парне, большом шутнике и забавнике, пробовавшем свои силы в качестве актера в юмористических театральных постановках. Как с Прыгуниным, так и с Чепменами его связывали приятельские отношения, вроде не отягощенные ни совместными делами, ни прежними обидами, ни завистью. У Прыгунина было много друзей, а вот о Чепменах этого не скажешь: вспышками беспочвенных теплых чувств к кому-либо они не страдали, однако Джима и Ванну Совецких отчего-то любили. Они даже подарили Совецким (которые пытались коллекционировать, но не располагали большими деньгами) несколько своих рисунков, что было поступком исключительным для Чепменов. Обычно они никому не дарили своих работ. В данном случае речь шла о шести графических листах, датированных 1999 годом и изображающих похождения клоуна-убийцы.

Возможно, Чепмены любили Джима и Ванну за то, что те тоже были близнецами, однако мало ли на свете близнецов? Даже особенная красота и обаяние, безусловно присущие Джиму и Ванне, в данном случае вряд ли могли играть решающую роль, потому что Чепмены не очень жаловали людей красивых и обаятельных, скорее, их влекло все странное и патологическое. Впрочем, нельзя исключить, что в брате и сестре Совецких скрывалось нечто странное и патологическое.

Насчет патологий вопрос открытый, а странного в Джиме и Ванне было немало. Многим казалось странным, что Джим усыновил сына Ванны, а также наводило на некоторые подозрения то обстоятельство, что красивые и рослые брат с сестрой стабильно обходятся без супругов и постоянно держатся вместе. Полицейские насторожились бы еще больше, если бы знали, что Тедди – их общий сын не только юридически, но и биологически. Впрочем, Тедди был внешне не похож ни на отца, ни на мать – это избавило брата и сестру Совецких от чрезмерных подозрений в кровосмешении.

Полиция не знала о факте инцеста, но некоторые близкие друзья Совецских знали. Знали об этом и Чепмены. Им было известно, что Тедди – плод кровосмесительной любви Джима и Ванны, но заинтересовал Чепменов не сам факт кровосмешения (явление нередкое как в литературе, так и в реальности), а необычайные способности Тедди. Образ божественного мутанта, состоящего из нескольких сросшихся тел, чудовищный транскорпус (межтело), многоного наступающий обитатель постчеловеческого будущего – подобные ожидаемые существа не были для внешне брутальных близняшек из Лондона лишь спекуляцией, рассчитанной на нервозную публику. Мутанты волновали их всерьез.

Подросток Тедди не интересовался Чепменами, зато Чепмены весьма заинтересовались подростком Тедди после того, как они побывали на приватном вечере, состоявшемся два года назад в Нью-Йорке, когда Тедди согласился продемонстрировать некоторые из своих способностей избранному и очень узкому кругу друзей своих родителей. Тедди тогда было всего одиннадцать, но он смог не на шутку поразить воображение узкого круга. На этом вечере в Нью-Йорке присутствовал и Морис Сэгам (именно он и познакомил Чепменов с Совецкими), и именно после этого вечера в Нью-Йорке у Сэгама и начались те загадочные припадки, один из которых Рэйчел наблюдала в ночь после убийства близнецов.

Чепмены скрывали под грубой оболочкой впечатлительные сердца – Тедди потряс их. Пусть он и не ветвился десятками рук и ног, пусть его детское тело не обрастало множеством фаллосов и он не мог похвастаться очаровательными вагинками на локтях, коленях и затылке, пусть у него была всего лишь одна голова, но нечто в нем безусловно и пугающе присутствовало от тех мутантов, которым, как полагали Чепмены, принадлежит будущее. После вечера в Нью-Йорке Чепмены стали проявлять в отношении родителей Тедди поразительную дружественность, в целом им не свойственную. Тогда-то и случился акт дарения графической серии о клоуне с зашитым ротиком.

Близнецы Дерек и Динос Чепмены всегда хотели встретиться с Богом. Но верили они только в богов будущего. Два года назад будущее помахало им ладошкой.

* * *

В один из дней Курский вошел в кабинет Уоррена с бесстрастным, но все же торжествующим видом.

– Я не позволяю себе надеяться, дорогой капитан Уоррен, что мне достаточно будет пожелать вам доброго утра, чтобы развеять ваше хмурое настроение. Однако превосходные новости, полагаю, станут более эффективным средством, – обратился Курский к действительно внешне угрюмому хозяину кабинета, изъясняясь на аккуратном и старомодном английском, которым до сих пор пользуются живущие в Калькутте дряхлые внуки колониальных офицеров. – Моя гипотеза подтверждается. Мы имеем дело с убийцей близнецов. Только что мне сообщили из Москвы, что у Кирилла Прыгунина есть брат-близнец. Сам покойный режиссер не знал об этом, считал себя единственным ребенком в семье. Брат Кирилла еще в младенчестве был передан на воспитание в другую семью; он, по-видимому, жив. В данный момент устанавливается его местонахождение.

– Ну и что? И это вы называете превосходными новостями? – мрачно отозвался Уоррен, на которого «эффективный энергетик» явно не оказал никакого радующего воздействия. – Да вы лучше на это гляньте! – он кивнул на файлы, разбросанные по поверхности его рабочего стола. – Вот, например, – он указал на пухлую папку. – Медицинская карта сэра Николаса Сорелы. Удар, нанесенный Дереком Чепменом, перебил лорду носовую перегородку и вызвал микросотрясение мозга, а ведь речь идет о шестидесятилетнем человеке. К сожалению, последствия этого удара оказались весьма серьезными для здоровья сэра Николаса. Врачи осторожны в суждениях, но есть вероятность, что агрессивная выходка Дерека Чепмена в конце концов будет иметь для сэра Николаса довольно неприятные последствия. Что скажете? Серьезнейший мотив, не так ли? Это вам не какие-то мистические игры близняшек, размножающихся над бескрайней Россией, как бабочки-капустницы. А вот это как вам понравится? – Уоррен потряс в воздухе другим файлом. – Китайский художник, присутствовавший на ужине в Тейт. Талантище, между прочим. Из молодых да ранних. Китайцы все на свете изобрели, вот и наш парень очень разносторонний. Он не всегда был художником. Учился в военно-медицинском подготовительном училище в Шанхае, работал на фармацевтическом предприятии, уволили за пьяную драку. С детства занимался восточными боевыми искусствами. Служил десантником в армии КНР. Затем три года жил в Лос-Анджелесе – за эти три года его шесть раз штрафовали за жестокое обращение с животными. Соседи жаловались в полицию, что Чжу Бацзе истязает свою собаку. Собака в результате сдохла, соседи убеждены, что Чжу ее отравил. Сначала занимался лазерными и световыми шоу на танцевальных вечеринках, но после удача ему улыбнулась, и он сделался успешным художником. Два года просидел на стипендии в Германии, посещал лекции в школе новых медиа в Карлсруэ. Там снова штрафы за жестокое обращение с животными. Теперь третий год в Лондоне – дела нашего Чжу идут в гору. Участвует в значительных выставках, приобретает известность. Крайне честолюбив, напористый трудоголик. Регулярно употребляет кокаин и пользуется услугами садомазохистских заведений. Среди проституток получил кличку Piggy Man, потому что во время сексуальных игр он всегда надевает маску свиньи.

– Что, безусловно, связано с его псевдонимом, – отметил Курский.

– Что? Откуда вам известно, что это псевдоним?

– В Китае имя Чжу Бацзе известно каждому ребенку. Это странствующий монах с головой свиньи, драчун и обжора – персонаж старинного эпического романа «Путешествие на Запад». По этой книге в Китае снято множество игровых и анимационных фильмов.

– Вот как? И о чем идет речь в этом романе?

– В этом романе, написанном в шестнадцатом веке неким У Ченъэнем, группа буйных персонажей под предводительством Царя Обезьян совершает паломничество из Китая в Индию, в монастырь Громовых Раскатов, чтобы встретиться с Буддой и доставить в Китай священные буддистские книги. Пережив множество приключений и боевых стычек с оборотнями и горными духами, герои достигают монастыря Громовых Раскатов, встречаются с Буддой, после чего все они погружаются в нирвану. Никто не возвращается в Поднебесную с ценнейшими для империи священными книгами.

– Понятно. Проходимцы прикарманили дорогостоящие книги и свалили с ними в нирвану. Так всегда и бывает, но не это важно, Курский. Важно другое. Этот китаец много лет бредил Чепменами. Они были его кумирами, ясно? А люди иногда убивают своих кумиров. Вслед за близняшками Чжу вступил на путь арт-вандализма. Скупал, например, старинные китайские вазы и публично превращал их в осколки. Рисовал каракули на старинных свитках. Парень, говорю, страстный, но головастый, хоть и считает свою голову почему-то головой свиньи. Ну, ему виднее, как говорится.

– Покойные Чепмены, кстати, любили пририсовывать персонажам на старых картинах рожи тухлых свиней.

– Вот именно. Год назад Чжу сделал большую инсталляцию в Париже, которая имела впечатляющий успех. Выставка называлась «Тайная армия императора: тысяча ядов». Чжу заказал тысячу флаконов из матового стекла – каждый флакон представлял собой полую стеклянную статуэтку, воспроизводящую того или иного воина из знаменитой армии терракотовых фигур, найденных в могильнике императора Цинь Шихуанди. Внутрь флакончиков Чжу якобы поместил тысячу ядовитых субстанций. Каждый флакон был снабжен этикеткой с названием яда и табличкой с описанием, как именно данный яд воздействует на человеческое тело. Чепменов отравили внутри инсталляции «Комната для особо значительных ужинов – 2010», автор которой – Чжу. Именно он устанавливал алгоритм движения красных навигационных лучей, по очереди ослепляющих на мгновение всех присутствующих за столом. С Чепменами он до этого особо значительного ужина не встречался, однако страстно мечтал о знакомстве с ними по свидетельству сэра Николаса, который планирует у себя в Тейт большую выставку работ Чжу. Сэр Николас выдал Чжу пригласительный билет на праздничный ужин в Тейт, причем билет на две персоны, но Чжу явился один, хотя у него есть постоянная подруга, молодая художница из Гонконга, и нам достоверно известно, что она весьма желала попасть на этот ужин. Нам рассказали, что у китайской парочки даже возникла размолвка из-за этого ужина, но Чжу проявил упорство в своем нежелании взять с собой на ужин подругу. С чего бы это? Не оттого ли, что он не хотел впутывать близкого человека в то рискованное дело, которое он затеял? Он всем уши прожужжал о своем восхищении Чепменами, но явился на престижный ужин, нанюхавшись кокаина и опрокинув несколько шотов в барах, которые попались ему по пути. Хотел снять волнение перед убийством? На ужине он словно бы не обращал внимания на своих кумиров, с которыми так мечтал познакомиться, демонстративно флиртовал с женщинами и вообще вел себя развязно. А между тем такое поведение, как все утверждают, совершенно не свойственно Чжу – обычно он бывает на людях вежливым и сдержанным. А не угодно ли выслушать несколько цитат из интервью с китайским талантом? В последний год он давал много интервью.

Вот, например: «Люди, чей пример непосредственно вдохновил меня на занятия искусством, – это британцы братья Чепмены. Их искренняя ненависть к романтическому образу художника вызывает у меня глубокое восхищение. Мое сердце наполняется счастьем, когда я мысленно называю этих великолепных братьев своими учителями».

Трогательно, а, Курский? А вот другая цитата: «Каждый подлинный художник в глубине души мечтает убить своего учителя. Убийство любимого учителя, если бы какой-либо художник отважился на это, стало бы величайшим шедевром в истории мирового искусства».

Цитаты из разных интервью, но если смонтировать их вместе, получается интересненько.

– Художники часто привлекают к себе внимание публики эпатирующими, но пустопорожними высказываниями.

– Согласен, звучит как пустой базар. Но вот еще цитата, посерьезнее: «Мои предки изобрели порох для радостных фейерверков, но люди Запада превратили наше веселое изобретение в орудие истребления. Теперь мы приходим с Востока на Запад, чтобы превратить ваши самые невинные, самые праздничные, самые развлекательные мысли в ужас и смерть».

– Глубоко, но неубедительно.

– Не впечатляет? Вас трудно пронять, а, Курский? Болеете за вашу единокровную команду Совецких, и китайский след вас не волнует?

– Я уже сказал вам, дорогой Уоррен: как в Харькове, так и в Лондоне убийство совершил один из Совецких, Джимми или Тедди. Или же они были сообщниками.

– И все это лишь на основании того факта, что отец и сын присутствовали месяц назад при инциденте, случившемся на Украине? Чжу Бацзе на съемках в Харькове не было, зато одна его близкая подруга – тоже художница китайского происхождения – там была. Речь идет о некой Ши Тао, известной также, как Биттер Пампкин. Тоже яркая творческая личность. Она лет на десять постарше Чжу, живет в Лос-Анджелесе. В период, когда Чжу Бацзе обитал в городе ангелов и плохо обращался там со своей собакой, Ши Тао поддерживала с ним тесные дружеские отношения. Оба снимали жилье по соседству и виделись почти каждый день. Каждый день в течение трех лет – это близкая дружба, не так ли?

Ши Тао красотой не блещет, однако она женщина с харизмой и весьма образованная. Два высших образования – медицинское и философское. Она считает себя художницей, но занимается, по сути, чем-то вроде физико-социальных экспериментов. Она исследует энергию, выделяемую человеческими существами в момент секса. Разное количество пар совокупляются одновременно, чаще всего это происходит в пространствах, специально для этого подготовленных, и там некие загадочные наполовину фиктивные приборы (их Ши конструирует своими руками) производят некий загадочный анализ магнитных полей или чего-то такого.

Она опубликовала книгу под скромным названием Sexual Energy. Дама по-своему смелая и не лишенная своеобразного фанатизма. Если они с Чжу – единомышленники, она могла совершить убийство в Харькове по согласованию с ним.

– Верите в мафию китайских художников?

– Не верю. Верю просто в китайскую мафию. Но Ши и Чжу – все же близкие друзья. А как вы относитесь к птицам? – бесстрастно спросил Уоррен. – Конкретнее, к ласточкам. Обожаете? Ничего, что бумажные? – англичанин решительным движением локтя очистил свой рабочий стол, достал большой конверт и вытряхнул на блестящую рабочую поверхность небольшую стаю бумажных ласточек.

– За ужином Чжу делал ласточек и отправлял их в полет в направлении прекрасных дам. Мы нашли одиннадцать ласточек. Здесь – десять. А вот одиннадцатая, – Уоррен извлек из ящика прозрачный пакетик и помахал им в воздухе. – Видите, точно такая же ласточка, как и прочие. Но разница есть – она не из салфетки, а из более плотной бумаги. И вот еще: в нашей лаборатории на этой бумаге обнаружили пыль от того ядовитого порошка, что высыпали в пивные бокалы Чепменов. Как вам это? Чжу принес яд, завернутый в этот сложенный бумажный листок, – видите, эта ласточка раньше была сложена иначе? Она была самодельным конвертиком. Когда внесли торты, когда погасили свет и все встали со своих мест, Чжу незаметно высыпал яд в бокалы близнецов, а затем, чтобы избавиться от уличающей бумажки, он сделал из нее ласточку и пустил ее вслед прочим.