Текст книги "Экспресс «Россия»"

Глава 12

«Секретное производство» ночной сторож наладил в туалете. На умывальник – канистру с вином. Пустые бутылки на пол. Втянул через резиновый шланг вино из канистры, и давай писать контора, только тару подставляй. С десяток готово – укупориваешь. Пробки пластмассовые, мягкие. Надавил и готово. «Ручная работа» – усмехался он про себя. Потом по этикеткам штемпелем пройдется, и бутылочка, как с конвейера, не отличишь.

Василий приоткрыл двери умывальника, оставив узкую щель, вздохнул и тихо произнес, – Господи, благослови, – зажал конец шланга и сильно потянул, но не рассчитал. Вино хлынуло в рот, ударило струйками в ноздри. Он ловко «укротил стихию» и наполнил первую бутылку. – Ну и гадость, одно слово – бормотуха. – Не успел полканистры разлить, как возле буфета появился молодой мужчина с темными, аккуратно подстриженными и красиво уложенными волосами, в спортивном костюме с надписью «Адидас» болотного цвета. Он осмотрел витрину, оглянулся, громко и уверенно позвал. – Хозяин, есть кто живой?

Ночной выходить не торопился. Неспеша свернул «производство», оценивая гостя. – Лицо спокойное, не жлобское. Мужик крепкий, тренированный. На бандита не похож, скорее из военных. – Неслышно подошел, поздоровался и произнес.

– Ресторан закрыт. Посторонним здесь находиться не положено.

– Доброй ночи, – обрадовался мужчина и слегка замялся. Таинственно улыбнулся. – Понимаешь, старик, дело такое. В командировку едем, сели пульку расписать, надо бутылочку коньяка.

Коньяк для Клокова – товар невыгодный, государственный, навара никакого. Но если «дать понять», могут отблагодарить. Он внимательнее присмотрелся к клиенту. – Дорогие часы, фирменные кроссовки, но смахивает на человека «казенного», чувствуется, что лишних денег у него не водится. Такой не даст, если не намекнуть.

– Я сторож, товаром не распоряжаюсь, приходите завтра. – Деликатно начал Василий.

– Дорога ложка к обеду. Сторож, брат, самая главная фигура, – протянул пачку «Мальборо». – Что охраняю, то и маю, шучу, – гость заискивающе улыбнулся.

– Мне не жалко, но из-за этой бутылки директор мне целую лекцию прочтет. Вы, случайно, не из проверяющих?

– Да ты чего, отец, я простой советский офицер КГБ. – Достал «книжечку», развернул. – Меня бояться нечего. Бутылочку армянского, «полковника», без сдачи.

Сверху получилось немного, но и на том спасибо.

Состав притормаживал. Станция. В умывальник идти не надо. Если «чужие» подсядут, проводники упредят. Приготовился к «осаде».

После Москвы, на каждой станции днем и ночью одолевают слезными просьбами женщины. Колбаски копченой или курева дешевого просят. А тронется поезд, пассажиры с вещами «достанут». Будут ходить зад назад и, столкнувшись в ресторане, станут препираться, кто кому дорогу уступать должен. Как говорит Антоныч, каждый считает, что у него галифе ширше.

Завизжали тормоза. В двери заколотили, наперебой закричали, – отец родной, колбаски бы хорошей, папиросов. Мужики забодали, курить нечего, одна Америк, будь она неладна.

– Нету, милые, нету. Ночь, закрыто.

Неожиданно вперед вышел дядька в большой кепке, резиновых сапогах и телогрейке, подпоясанной ремнем с блестящей бляхой. – Цыц, вороны базарные, – прикрикнул он. – Человека от дела отрываете. От колбаски морды треснут. – Протянув деньги, строго добавил, – две, красненького.

– Пьянь несусветная, – набросились на него женщины, – чумы на вас нет. Дня им мало, так по ночам нахлебаться не могут.

Я, мать, не пьянь, а трудящий человек. В депо работаю, в вечернюю смену. Обеспечиваю бесперебойное движение на путях. Сейчас перерыв на обед, законное время, сели с ребятами поесть, – заталкивая бутылки, пояснил мужичок. – Понимать надо. – Деловито кивнул. – Зеленого тебе, ночь.

Состав ухнул буферами, плавно взял с места. И, как по команде, щелкнули двери с обоих концов вагона, и по залу пошел гулять сквозняк. На середине, зацепившись сумками, запутавшись авоськами, чемоданами, столкнулись пассажиры.

– Ну, куда прешь? Повылазило? Я ж с поклажей.

– А я что, порожний?

– Так я ж с детями.

– А я с чертями? Гляди, трое.

– Двери! – Закричал Василий. – Люди смолкли, к нему потянулись руки с билетами. – Где наш вагон, в какую сторону?

– Вам – вперед, вам – назад, – развел он спорящих. – Не дай Бог двойники окажутся, до утра разбираться станут, кто больше прав имеет. Наслушаешься, насмотришься и смешного, и грустного. А иной раз прошмыгнет ухарь скорый на руку и прихватит, что «плохо лежит». Пачку печенья, салфетку льняную или вазочку для цветов. Однажды уволокли бочонок с квашеной капустой, в тамбуре стоял. Никому в голову не пришло, что на товар, весом не менее ста килограмм, найдется охотник. Василий тогда чай пил с Володей. Вошел проводник, возмущается.

– Народ, ребята, совсем оборзел. Прется сейчас один, как бульдозер, с кадушкой на загривке, чуть было голову мне не снес.

Никто бы на его слова внимания не обратил. Мало ли чудаков в поезде попадается, но вошла Захаровна, да с таким лицом, будто только что НЛО пролетел. – Володя, куда ты бочку с капустой из тамбура переставил? – Василий с Володей переглянулись и бегом по составу. Почти в самом хвосте нагнали похитителя. Он, увидев погоню, бросил «трофей» и ходу. Останавливать не стали, а бочку вдвоем донести не смогли, кликнули проводников на помощь.

Глава 13

Вино разлить – полдела. Надо успеть мясо прокрутить и плиту на кухне разогреть. Повар проснется и начнет бифики жарить. Умел он общепитовскую котлету приготовить так, что получался воздушный, сочный бифштекс. Пока он горячий, аппетитный, румяный, официант-разносчик должен доставить его полусонному пассажиру к утреннему чаю. В этом весь секрет. Как только бифик остынет, сразу потускнеет и начинает издавать сомнительный запах.

Василий поддал в топку уголька, пошуровал кочережкой колосники. В поддувало посыпались искорки, оно светилось густым, ярким светом. Значит плита в порядке. Пора будить Володю.

Выйдя из кухни, Клоков столкнулся в тамбуре с двумя пассажирами. Один невысокий, кругленький, второй повыше, худощавый. Оба смуглые с помятыми лицами, усталыми, красными глазами. Небриты. Одеты в жеваные костюмы. От них разило вчерашней пьянкой, нестиранным бельем, немытым телом.

– Дорогой, ты началнык? Водка есть? Дай бутылка. – Кругленький достал несколько двадцатипятирублевок. – Давай, дорогой. Вчера мало, мало посидели. Сегодня голова совсем плохой, вах, вах, – он закатил большие глаза.

– Везде болной, – поддержал приятеля худощавый и скривил губы, словно съел какую-то отраву. – Давай, родной, наша станция.

Поезд сбавлял скорость.

– Сдачи не будет.

– Нэ нада, – важно объявил маленький, подняв руку с бутылкой, и оба быстро побежали к выходу.

Василий сунул деньги в потайной карман и поспешил к повару. Чтобы не беспокоить остальных, нагнулся, встряхнул его за плечо и шепнул на ухо. – Пора, труба зовет.

– Уже иду, – промычал тот и, повернувшись на другой бок, снова заснул.

Поезд остановился.

– В ресторане никого нет, – заволновался сторож, – сильно дернул повара, опрокинув на спину.

– Уже иду, – не открывая глаз, повторил Володя. Привстал, но, упав на подушку, разразился раскатистым храпом.

– Иды, Васю, я его пидыму, – услышал он бабу Ганю.

Клоков прибежал в ресторан и только поставил кофейник, как, шатаясь и тыкаясь в стены, ввалился Володя. В сизых спортивных шароварах, оттянутых на коленях, серой застираной куртке в пятнах и шлепанцах на босу ногу он выглядел «блестяще». На полулысой голове торчали всклокоченные волосы. Глаза опухли. – Ко-фе! – Заревел повар и плюхнулся на стул.

Василий часто готовил для него утренний кофе. Володя любил настоящий, в зернах, заготавливая его для рейса заранее. Покупал, не жалея денег, самый «центряк» и долго учил ночного, как правильно заваривать «напиток Богов». Но тот, не соблюдая технологии, делал все намного проще. Володя, как не странно, ничего не замечал. Если запас «центряка» кончался, он пил «случайный продукт» и долго мучился.

– Ну разве это кофе? Это полова, дрек, кафун, как говорят кубинцы. Чувствуешь, какая гадость?

Василий соглашался, хотя никакой разницы между «мокко» и кафуном не находил.

– Несу, несу. – Зная привычку Володи, он налил ему побольше и погуще.

– Это моя вторая кровь. – Проглотив с маху полчашки обжигающего, черного напитка, повар ожил. Глаза широко раскрылись, припухлость спала. Лицо порозовело, на кончике носа заблестели капельки пота, даже волосы легли ровнее. – Для меня лучше всю ночь не спать, чем вставать такую рань. Господи, за что ты меня сделал поваром? Какая профессия может быть хуже? Все дрыхнут, а ты чуть свет – на ногах. И что же? Одному кисло, другому остро, третьему пересолил, четвертому недосолил. Сколько людей, столько вкусов. Довольных нет. А шеф? Только и зудит, – расход продуктов большой, выкручивайся. – Он допил кофе, заглянул в кружку, извлек еще «пару капель», протянул Василию. – Отлей малость.

Тот, не одолев и половины, щедро поделился.

Одно и то же изо дня в день, – причитал Володя, – уже почти двадцать два годика каторги. А до пенсии и считать не хочется. Ладно, Спасибо тем, кто покушал, приготовить каждый сумеет.

Плакался он для вида. «Повар от Бога», – не раз расхваливали его пассажиры. Заняться чем-то другим, не мыслил ни за какие деньги.

– Судьба! – Часто повторял Володя, – от нее не убежишь. А с чего все началось? Не испугайся я картошку тырить, может, не окончил бы кулинарный техникум и не бегал бы вокруг раскаленной плиты. В детстве летчиком-испытателем хотел стать, а потом космонавтом. В авиакружках пропадал. До двадцати раз подтягивался, бегал, прыгал, ледяной водой обливался. Мечтал быть сбитым в бою, как Мересьев. Потерять ноги, но вернуться в строй и погибнуть в лобовой атаке. После школы, конечно, в летное училище. Но на медкомиссии – стоп! Врожденный дефект хрусталика. Для жизни вообще – значения не имеет, но там вверху, при больших нагрузках может сказаться. Я, конечно, переживал, но духом не падал. Мересьев, думаю, без ног летал, а у меня какой-то хрусталик, прорвемся. Призвали в армеечку, попал в ГДР. Закрытый гарнизон, повышенная строгость, но бойцы, как и везде, делятся на салаг и дедов. Прибыли из учебки, осваиваемся. У одного «деда» – день рождения. По этому случаю он дает «банкет для узкого круга». А какая гулянка без жареной картошки? Построил нас, объявляет свою волю. – Заступаете на кухню, разнорабочими, заодно картошки натырите. Кругом, шагом марш. – Я, как услышал приказ, душа в пятки ушла. Раз в жизни украл – книжку о летчиках зачитал, но это и преступлением назвать нельзя. Быстро соображаю, что делать? И придумал. – Разрешите обратиться, товарищ сержант? Повара вам нужны, картошку жарить? – «Дедушка» недоверчиво глянул и спрашивает. – Умеешь? Тонкую, хрустящую, с лучком? – Так точно, – вру я. – А если честно, ни разу не жарил. – Всех отправили на кухню, а меня в спецотсек. Была в казарме такая каптерка с электроплиткой, где годки собирались. Закинули меня туда, инструктируют. – Мы закусим, а ты куховарь. Будет готова – подавай. «Пять капель» для поднятия боевого духа мне поднесли, я и осмелел. Перво-наперво, набухал на сковородку масла. Рассудил так. – Пока буду чистить картошку, лучок поджарится. – Нарубил его, как сумел, и со слезами на глазах в кипящее масло. Борюсь с картошкой, режу тоненько, соломкой, как приказали. Чую скверный запашок подгоревшего лука. Запаниковал, засуетился и вывалил всю картошку – и порезанную, и целую на сковородку. Круто посолил, крышкой накрыл, чтобы запах не распространялся. Жду и думаю – картошка скоро зарумянится. А старшие товарищи веселятся, главное блюдо ожидают. Наконец, не выдержали, стучат в стенку. – Подавай! – Я сковороду подхватил. – Пожалуйста, господа! – Володя помолчал, на губах мелькнула улыбка. – Ну, как старшие товарищи по оружию учили меня уму разуму даже сейчас вспоминать больно. Казалось бы, повар из меня не вышел. Но судьба сильнее обстоятельств. Пока ходил в молодых, наряды за «диверсию с картошкой» провел на кухне в качестве «поднеси-подай». Приглянулся начальнику пищеблока. Доверили более «тонкие» операции, чем ведро с помоями. Суп или кашу в котле стал мешать. Мне это занятие нравилось. Спрашивал, как, что, сколько, присматривался. К концу службы секреты армейской кухни постиг и часто подменял настоящих кандеев. Мечту о небе оставил навсегда. Но не жалею, нисколечко.

Глава 14

За окном разгорался первый день пути. Василий выключил свет, раздвинул занавески, опустил фрамугу. В зал ворвался прохладный, бодрящий, свежий ветер. Каждое утро, убирая ресторан, он испытывал чувство обновления. Под громкий, ритмичный стук колес неожиданно вспомнились слова песни.

 
Я тепловоз, а не дрезина,
Стрелой летят мои стальные шины.
 

Поставил на стол поднос с чистыми стаканами, насыпал в вазочку карамели, приготовившись к встрече с «писателями».

Каждое утро, на всех маршрутах в двери вагонов-ресторанов стучатся хмурые, озабоченные лица и просят одного – стаканчик красненького. Дешевого портвейна, именуемого в народе «чернилами». Оттого и называют их «писателями». Это самые безропотные, скромные, услужливые покупатели, довольные и ценой, и качеством винца. Как правило, многие из них пьют не ради развлечения или удовольствия. Вино для них такая же потребность, как вода или воздух. Ревностно они следят только за тем, чтобы не было «недолива».

Василий своих клиентов не обижал. «Насыпал» стакан под самые края да еще конфетку предлагал бесплатно, на закуску.

Первым, тяжело дыша, влетел мужчина лет сорока в пиджаке поверх майки, спортивных шароварах и туфлях на босу ногу. Толстый, с круглым животом и испуганным лицом, полным отчаяния.

Василий потянулся за стаканом, решил налить «первенцу» до упора, но тот, двинув большим кадыком, прохрипел. – Двое, черные. Один высокий, второй маленький, проходили?

Ночной мгновенно сообразил, о ком речь, но ответил уклончиво.

– Кажется, перед станцией были.

Мужчина рванулся вперед.

– Что-то здесь не так, – встревожился Клоков и потрогал карман, где лежала щедрая «награда» за бутылку.

А тем временем дружно пошли «писатели» «починить здоровье». Василий, отмеряя товар, с опаской ждал возвращения незнакомца. Скоро тот вошел в зал медленной, разбитой походкой, сгорбившись, как очень больной человек. Добрел до стола, сел напротив, смотря блуждающими, ничего не видящими глазами. – Все до копеечки унесли, – еле слышно произнес он. – Обворовали. Ехал машину покупать, понимаешь, – прошептал он и глубоко, безутешно вздохнул. – Здесь лежали, – вывернул внутренний карман пиджака и внимательно осмотрел затрепанную подкладку, будто к ней что-то прилипло. – Я же с ними по-человечески. Посидели, потолковали. Говорили, что свой ресторан на Арбате открывают. Выпили. Я им поверил, рассказал, куда и зачем еду. Семерку хотел, – сказал и словно окаменел.

– Обратитесь к начальнику поезда, – посоветовал ночной, – он с милицией свяжется, начнут искать по горячим следам. Идите, не теряйте время.

– Могут найти? – Несмело поднял голову пострадавший.

– Были случаи, – ободряюще соврал Василий. – Попробуйте. – Мужчина, судорожно ухватившись руками за стол, тяжело поднялся.

– Отец, – обратился к нему худощавый, жилистый «клиент», протянув полстакана вина. – Прими, полегчает.

– Полегчает? – Огрызнулся толстяк, глянув брезгливо, со злобой. – Пьете? Всю Россию пропили, – истерично закричал он и, резко отмахнувшись от стакана, вышел.

Все стихли.

– Кто пропил? Такие вот толстые и пропили. Гусь еще тот. Семерку ехал покупать. Разве честный человек может в наше время машину купить?

– Точно, ворюга первостатейная. Вот у вора дубинку украл. – «Писатели» засмеялись и отправились к столу «повторить». Разговор перешел на цены. О грабителях забыли. Стали критиковать политику.

Неожиданно пострадавший вернулся. Лицо его повеселело. – Начальник поезда передал, кому следует, садясь за стол, сообщил он.

– Что, поймали? – Раздались возгласы.

– Поймают! – Ободренный и довольный, толстяк протянул Василию несколько скомканных купюр. – Только и осталось. На стаканчик хватит, а то голова чугунная. Они, паразиты, мне явно что-то подсыпали. Выпили-то всего ничего да с хорошей закуской.

Василий выдал полную бутылку. – Берите, потом доплатите.

– Ну, спасибо. – Тот залпом выпил два стакана и зажмурился от удовольствия. Щеки покраснели, на глазах появились слезинки. – Эх, мужики, не пейте, с кем попало, до добра это не доведет, и не обижайтесь, если я что не так сказал.

Народ обрадовался, заголосил. – Все путем, с кем не бывает.

Мужичок встал, пожал каждому руку и, сунув недопитую бутылку в карман, вышел.

Глава 15

В зал энергично влетел директор. – Слыхал, Васыль, у пассажира из третьего вагона пятьдесят штук помыли, а у меня туфли сперли, полюбуйся, – выставил в проход ногу, – теперь буду в тапочках ходить, как в больнице. Двери на ночь открыли, бабам видите ли жарко стало, ну, туфли и зацепили. Вобщем, обули. И почему мои? Хотя, конечно, не хватать же шкары бабы Гани. Теперь до Владивостока буду в тапочках щеголять. А туфельки новехонькие, лодочки модельные, югославские. Спустят ведь за бутылку. Такие деньги взяли да еще туфли прихватили, крохоборы, чтоб они подавились, – бурчал он, перебирая накладные. – Кстати, они тебе туфли не предлагали?

– Нет, – Клоков опешил, – Я вообще не знаю, они это или нет. Один – маленький, толстый, другой худой, повыше. Черные, небритые. Этот чудак за ними погнался, но их и след простыл, ищи ветра в поле.

– Как же, дожидайся, – захихикал Чернушка. Он, остолоп, накатал Антонычу заявление в милицию. Думает, их поймают. Наивняк, неудивительно, что такого придурка облапошили. Кто искать то будет? Генерал наш, правда, и с меня заявление потребовал. Наколбасил для смеха, пусть ищут. Что у нас с вином?

Василий подсел к Сергею Николаевичу, выложил выручку. Упругие пальчики Чернушки проворно смыли пачку со стола на колени. Купюры зашелестели. – Молодец, так держать! – Спрятал в сейф. – Жми, дави, хватай, царапай. – Развернулся и закричал. – Володя, кофе, диктуй меню.

В отличие от повара, директор пил только растворимый. – Ценю за простоту, – говорил он. Чай не уважал. – Канитель, заваривать, настаивать. Пусть его китайцы хлебают, а мне некогда возиться. – Разноска, где разноска? – Быстро огляделся по сторонам.

– Здесь, здесь, – откликнулась Юлька из дальнего угла ресторана, где она тщательно «рисовала» лицо.

– Почему здесь, а не по вагонам?

– А я, я товар проверяю. Может, воры ночью чего утащили?

– Ха, утащили у нее. Пачку печенья? Не гони пургу, живо хватай бифики и в путь. За товаром ночной сторож смотрит.

– Васечка, а какие они воры? – Юлька помочила карандашик о кончик языка.

– Один маленький, толстенький. Второй повыше, худой. Оба черные, небритые, мятые.

– Они, они. Вчера я в третьем купейном их видела, водку пили. И тот мордастый с ними.

– Как это ты разглядела? Наверно сама же им водочку и продала? – Директор вперился в нее. – Смотри, красавица, не лезь в чужой огород, – он «со значением» взглянул на Василия.

– Я, продала? – Юлька покраснела, заморгала недокрашенными ресницами. Засуетилась, сгребла тюбики, коробочки, карандашики в маленькую сумочку и шмыгнула за дверь.

– Чего раскричался? – Недовольно подумал Клоков. Пусть торгует. Мне хватит.

– Видал, нет, ты видал? Она же не только тебе, но и мне торговлю срывает. Пассажиры, вместо того, чтобы выпить и закусить в ресторане, берут у нее бутылку, хватают на станции занюханные пирожки-чебуреки и сидят лопают в купе. А план горит. Не будет плана, не будет отпуска. Всем дорогу закидывает. Ничего, вернемся, я ее моментально с волчьим билетом под откос.

– Слышали, слышали? – В зале появилась Антонида Захаровна. Глаза ее выкатились. Лицо побледнело.

– Не только слышали, но и пострадали, полюбуйтесь, – директор продемонстрировал ногу. – Туфли уперли, на ходу подметки рвут.

– Господи милосердный!

– Царыца Небесна! – Из-за тучного тела шеф-повара высунулось сухонькое личико бабы Гани. Она прищурилась, наклонилась, разглядывая тапочки Чернушки.

– Говорят, в третьем купейном пассажира усыпили газом, – Антонида Захаровна потрогала колпак на голове. – Напустили из баллончика и …

– Использовали, как хотели, – развязно ухмыляясь, перебил ее Кукла. – Он балансировал между столиками с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. – Теперь, шеф, надо спать в противогазе, а то отуманят, не узнаешь, с кого алименты получать. Все это байки, никакого газа. Обычная история. Поставили на уши одного лоха и покрасили на пятьдесят штук.

– Пятьдесят тысяч! – Антонида Захаровна зажмурилась, нижняя челюсть у нее отвисла.

– Пятьдесят тысяч карбованцев! Царыца Небесна, – баба Ганя задумчиво покачала головой, пытаясь представить, сколько же надо «перецапать бурякив» за такие гроши.

– А мне ж снилось! – воскликнула Антонида Захаровна и устремила взгляд в дальний угол вагона. – Будто ты, Вася, сажаешь чеснок. Воткнешь дольку в землю, а она – порх и улетит белой бабочкой.

– Ну и что? – Не выдержал Клоков. Он не верил предсказанием шефа, но сейчас разволновался.

– К обману, потере. Потому что бабочки те, вовсе не бабочками оказались, а крупной молью.

– Так у меня ж туфли сперли, и мне должно было присниться. Какая связь между ворами, молью и сторожем? Он то причем? – Возразил директор.

– А его моль почикает по-крупному, – вставил Кукла.

Все засмеялись.

– Ты, Вася, не огорчайся. Если сон рассказать до обеда, он не сбудется, – искренне посочувствовала Захаровна.

– Жаль, мне этот лох не подвернулся, – Кукла, пустив в потолок струю дыма, мечтательно вздохнул. – Хотя я и не такие кочегарки размораживал.

– На чужом несчастье счастья не построишь, – резко рубанул голос Морозовой. – Елизавета Валерьяновна только что облилась холодной водой в умывальнике. На седых волосах блестели капельки, лицо порозовело, голубые глаза смотрели пронзительно. – Как веревочке не виться, а концу быть, – молвила она прокурорским тоном и направилась в посудомойку.

– Ох, права, Елизавета Валерьяновна, ох, права, – поддакнула Захаровна и, тяжело оторвавшись от стула, пошла на кухню.

– Кого лечишь, бабуля, – Кукла утопил в чашке окурок и пустил ее по блестящему подоконнику мойки. – Лови, праведница, – крикнул он, – и за нас не беспокойся, не такие кочегарки размораживали.

Елизавета Валерьяновна Морозова пришла в торговлю по комсомольскому набору и долгие годы работала в системе общественного питания. Жертвуя личным счастьем, отдавала все силы, душу и сердце делу, став образцом честности и порядочности. Несколько лет ездила директором вагона-ресторана и, не задумываясь, могла выйти в зал и заявить. – Товарищи пассажиры! Я директор. Моя совесть и руки чисты, но вас обманывает шеф-повар, занижая порции, обсчитывают официанты, буфетчик торгует разбавленным вином. Я не в состоянии побороть эту банду жуликов. Давайте сделаем это вместе. – Ее называли золотым фондом кадров, призывали равняться на Морозову, но глубоко ненавидели и коллеги по работе, и высокое начальство. Она, как кость в горле, торчала в сложившемся, устоявшемся процессе существования треста, не давая покоя ни себе, ни людям. Рассерженные коллеги запирали ее в туалете, устраивали «темную», подсыпали слабительных, бросали под откос, но ничто не могло поколебать ее принципов. Начальству пришлось «повысить» ее, перебросив на «голое» место инженера по технике безопасности, но и тут она проявила такую несговорчивость, что практически ни один ресторан не мог выйти в рейс из-за «полнейшей технической безграмотности» персонала. Наконец, ей выдумали должность заведующей кабинетом политпропаганды. Долго и упорно обивая пороги министерств и ведомств, она сумела узаконить положение о надбавке к зарплате работникам вагонов-ресторанов, а проще «колесных денег». Народ ее зауважал, но и только. День в день «ветерана» поспешили проводить на заслуженный отдых, но Елизавета Валерьяновна, пользуясь правом пенсионера, летом подрабатывала посудомойкой, куда ее брали с большой охотой. Человек она была исполнительный, чистоплотный, непьющий и «пахала лучше молодых».

В ресторан тяжело, но уверенно ступая, вошел начальник поезда, принеся с собой запах одеколона «Красная Москва», свежевыбритого лица, отутюженных брюк и начищенных ботинок.

– Товарищи! – Озабоченно произнес Юрий Антонович, – в составе ЧП. Пассажир, ебенть, обворован попутчиками. Подозреваемых двое, с виду кавказцы. Прошу всех, кто видел таковых, быть наготове. На станции я передам заявление потерпевшего в милицию, и не исключено, ебенть, что потребуются свидетели. В первую голову это касается тебя, Вася.

– Ну, влип, елкин гвоздь, – с тоской подумал ночной, – а все домой вернулся. Теперь спать не ляжешь. – Расстроился Василий и отправился подсчитывать выручку в туалет, подальше от чужих глаз.

Под краном плескался прапорщик. Тело его было круглым, белым, с жирной, почти женственной, грудью. Нависающий живот подоткнут вафельным полотенцем, вокруг бедер широкий офицерский ремень, кобура с пистолетом – на ягодицах. Он горстями брызгал воду и с упоением мурлыкал. – Мы на чертовом катались колесе.

– Солдат спит, служба идет?

– Чем больше спишь, тем меньше нарушений, – командир блаженно улыбнулся, – что ж у тебя, сторож, ночью поезд грабанули?

– Твою секретную почту не сперли? – Не стерпел Василий.

– Жаль, не сунулись. У меня приказ, чуть что – огонь на поражение, – он похлопал себя по кобуре. – А вообще, пить надо меньше, – назидательно произнес он и зашлепал стоптанными тапочками по коридору.

Клоков, поддав ногой тряпку, накрыл лужу под умывальником. – Слоняются все, кому не лень. Казарму нашел, вояка хренов. Туалет ведь служебный. Все Петровна, калоша старая, перед формой никак устоять не может. А уж, как дембель пойдет и вовсе не спит ни днем, ни ночью.

Ехали как-то офицеры-подводники. Ребята – загляденье. Выглаженные, начищенные, молодые, здоровые. Даже пахло от всех одинаково – новым сукном и одеколоном. Весь штабной заняли. У проводниц сразу служебные дела нашлись. Но Петровна, как курица, раскудахталась. – Нечего шастать в штаб, все вопросы решайте по внутреннему телефону. – Девчонки сговорились, смастерили «тонизирующий бальзам» из пробки и давай ее угощать. Петровна попробовала и началась у нее канонада. Подхватилась чай разносить. Ступает, будто пава, в обеих руках подстаканники блестят, мизинец на отлете, на голове башня. Бровки, губки подведены. Только вошла в купе, и вдруг конфуз, пустила ветер, да так громко, словно тепловоз сигнал подал. Испугалась и ходу, чуть пассажиров не ошпарила. Заперлась, не шелохнется. Сказалась больной, лежит, страдает. Зато девчонкам – полная свобода.

Василий посмотрел в зеркало, усмехнулся. – Вроде тех, двоих – небрит, глаза красные, губы обветрены. После станции и допроса высплюсь, а вечером приведу себя в порядок. – Разложил купюры по «званиям». – А где «их» деньги? Не угадаешь, всюду Ленин.

– Освободите помещение, станция, – раздался строгий окрик Петровны, и дробный стук в дверь.

Свидетель Клоков вышел в тамбур встречать милицию. Но, к счастью, все обошлось. Следователь принял заявление, что-то спросил у пострадавшего. Антоныч приказал «держать красный», но тот уложился в несколько минут, отпущенных по графику.

В купе на нижней полке спала Юлька. Под столиком покачивалась корзина с бификами. – Отбегала, работница, – Василий растянулся на постели. Начнет храпеть – выгоню. – Задремал. Разбудили визгливые крики директора. – Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, а товар на месте. Я тебе не Китайская Народная Республика и тысячу первого предупреждения делать не собираюсь. После рейса, чтобы духу твоего в бригаде не было. С волчьим билетом по миру пущу.

– Сергей Николаевич, у меня по-женски, честное пионерское, понимаете? Только прилегла. Правда, Васечка?

– Правда, правда. – Клоков раздраженно, застонал, заворочался.

– Оно и видно, – грозный голос директора стал ворчливым, – иди, и чтоб до обеда расторговала. – Двери, зашуршав, закрылись. Но через минуту Василий ощутил над ухом горячее дыхание и легкий поцелуй в щеку, – спасибочко, ночка, век не забуду.

– Шалава, – беззлобно подумал он, утопая в мягкости сна. Где-то в уголке сознания затеплился еле различимый голосок.

– Спит или нет? Цветик-семицветик наш разлюбезный.

– Под столом, в сумке.

– Ой, кислородик ты мой золотой. Плацкарта гудит, возмущается. Белой требуют. Полное ЧП. Пассажира то обокрали.

– Знаю, дай поспать, еще надо будет, сама возьмешь.

– Ты мой ласковый, спасибо за доверие, петушок серебряный, – ее заскорузлая ладонь легла на голову Василия.