Текст книги "Экспресс «Россия»"

Глава 9

Директор ушел. – С вином лучше повременить, – решил Василий. – Это Велосипеду надо сразу, спотыкаясь. Правда, шумит и суетится он не из вредности, а по должности. Иначе нельзя. Все дела наперекосяк пойдут. С него и план требуют, и культуру обслуживания, и дисциплину, и от своего «бутерброда» обязан отломить и наверх передать. В вагоне он – большой человек, а в конторе – пешка. Посудницу труднее найти, чем директора ресторана. Вот и попробуй и честь соблюсти, и капитал приобрести. Он и вертится, бригаду не щадит – государственный план выполняет. Леваком торгует – для себя и начальства калым добывает. Но во всем меру держит. В составе знают о леваке, но молчат, потому что у каждого свои грехи. Проводники безбилетных пассажиров берут или макароны выдают – постельное белье по второму, третьему разу. У официантов свои хитрости, у кухни свои.

За окнами вагона летела мгла, рассекаемая огнями полустанков. В небе в легком мареве тысячами рыбьих глаз стояли звезды.

– Успею затарить. Тише едешь – цел и невредим приедешь. Передохну и за дела возьмусь. – Клоков сдвинул стулья. Лежать на них можно только на боку, поджав ноги и упершись головой в прохладную, подрагивающую стену вагона. Но ему было удобно и уютно. А вот дома в широкой мягкой постели он, наоборот, долго не мог устроиться. Раздражали накрахмаленные простыни, мягкие подушки, а главное места полно. Засыпая, прислушивался, как сторожевой пес, не идет ли кто. – Где сейчас жена, мальчишки? С мая их не видел. Эх, жизнь! С директором расплачусь и уволюсь, пойду сторожем на стоянку. Выгод много. Во-первых, машина на виду. Во-вторых, при семье. В-третьих, заработаешь больше, если, конечно, не лениться. Сутки дежуришь – трое свободен. Садись за баранку и халтурь. Сколько можно? Сына в первый класс проводить не могу. Сашка, старший, тот уже в восьмой ходит. А Мишутке, младшенькому, только семь исполнилось. Хорошо хоть подарки успел им оставить. – Представил, как поведет Валентина сынишку 1 сентября в школу в новом костюмчике, с ярким рюкзачком за спиной. Вещь удобная, японская. Долго выбирал. Лямки широкие, плечи не трут, карманов и кармашков много, но главное – отражатели. Шагает пацан вечером по дороге. За сто верст они шоферам сигналят. А еще часы. Особенные. Двенадцать мелодий играют, целый оркестр. Вещь необходимая. Сейчас ведь время – деньги.

Соберутся мальчишки-одноклассники, удивятся, начнут расспрашивать, рассматривая заморское чудо, а он с гордостью ответит. – Папа подарил. – От этих мыслей даже в горле запершило. – Ну, ничего, – успокаивал себя Василий, – считай, один день уже в пути, осталась самая малость – тринадцать. На восток – ночи короче, но кажутся длинными, будто в гору крутую поднимаешься, а из Владивостока возвращаешься, как на санках, вниз летишь. До океана бы дотерпеть, а обратно ноги сами побегут.

Глава 10

От воспоминаний отвлек громкий, икающий смех. Клоков привстал. Юлька, пережевывая печенье, безудержно хохотала, утирая передником слезинки. Николай, опустив голову и шурша пакетами, улыбался. Напротив, за столиком, расстегнув рубашку, развалился Кукла. На его крепкой груди блестела толстая золотая цепочка с распятием.

– Вася, – крикнула Юлька, – знаешь, как называют похороны милиционера? Мусоропровод, – и снова залилась заразительным смехом.

Ночной улыбнулся, но общего веселья не поддержал. «Дурка» явно принадлежала Кукле, которого он недолюбливал, считая мелким фраером и бакланом за манеру общаться со всеми, как с лохами.

– Не дрейфь, братан, напьемся, провеемся. Не такие кочегарки размораживали, – снисходительно говорил тот, как шелуху от семечек выплевывал. С удовольствием хвастался своими способностями. – Я никого никогда не обманываю. Ведь вокруг – лохи, дубье, дерево. Обмануть их – пара пустяков. Я их наказываю за жадность и тупость. Вариантов много. Вот простейший. Прикидываюсь пьяненьким, но козырным хлопцем с прииска «Удачливый». Мол, качу на материк, в отпуск. Три года весь полярный день, всю полярную ночь на бульдозере вкалывал, рычаги дергал. Теперь гуляю. Денег валом, но хочу зелени – долларов из Штатов, чтобы на них мамане, батяне и сестричкам гостинцы справить. Тусуюсь там, где народ продает, покупает валюту. Хожу, базарю, липну ко всем. Наконец, цепляют меня продавцы. – Много надо?

– Да с тыщенку бы взял. Вынимаю пачку бабок и мотаю перед их глазами завидущими, как красной тряпкой перед мордой быка. Они уже в экстазе. Заламывают сумасшедшую цену. Я не соглашаюсь. Дескать, многовато, братва. Слегка скашивают. Я снова мнусь для порядка, сто раз переспрашиваю не фальшивые ли и, наконец, решаюсь. А они – лохи натуральные. Моряки или рыбаки, которым зеленью платят. Даю я им «куклу» – пачку денег, где мелкие купюры сверху, а крупные – снизу. Считают, пересчитывают, но скоро убеждаются – без обмана. Потом я пересчитываю доллары, но, махнув рукой, бросаю. – Я вам верю. – Кладу деньги в карман и, как бы между прочим, спохватываюсь. – Мужики, я вас, кажется, надул, пару бумажек недодал. – Насторожились, соображают, прикидывают. Вроде все на месте. Но если этот старатель подпитой хочет добавить, надо соглашаться. Возвращают деньги.

– Будь я мелкий фраер – забрал бы все и с концами. Но я честно пересчитываю и, конечно, ошибаюсь. Кладу сверху «куклы» пару купюр. Лохи от радости чуть ли не до неба готовы прыгать. Остальное – дело техники. Отдаю «куклу», снимая снизу пачку крупных, и мигом растворяюсь. А эти слоны плоскостопные, радуясь удаче, начинают где-нибудь в укромном месте деньги пересчитывать и кричать. – Лишнее пропьем. Но бац, облом, половины-то не хватает.

– А не боишься? – Спросил его как-то Василий.

– Кого? Лохов? Это они меня, пусть боятся. Ментов? Но в милиции тоже люди работают. Поесть, попить хотят. Отстегнешь по мелочи, чтобы не мешали. А если повяжут, больше двух лет не дадут, а в первый раз вообще условно. Вот так. Не такие кочегарки размораживали.

– Ничего, – когда-нибудь разморозишь, – с неприязнью подумал Василий.

– Виноват, – прозвучало над ухом.

В лысом мужичке в линялых спортивных шароварах, застиранной майке, шлепанцах на босу ногу и кобурой на пузе, он узнал прапорщика. Еще в Москве приметил, как сели в штабной вагон два солдата с автоматами и ящиком зеленого цвета, окованным железом, а этот командир шел следом. Им отвели отдельное купе. – Секретную почту везут, – важно объявила Петровна и начала «тереться» возле служивых. – Старая бандероль, а кокарды любит.

– Виноват, – отрывисто и вкрадчиво повторил прапорщик, вскинув два пальца к виску и чуть не «щелкнув» задниками тапочек. – Три пачки Примы.

– Нет Примы.

– Как же так? А что есть?

– Пел-Мел, Кэмэл, Мальборо.

– Отставить, – командир наморщил лоб, всмотрелся в витрину, пригладил маленькие рыжеватые усики. – И Беломора нет?

– Давно не держим. Слава Богу, Яву дали.

– Одна Америка, – упавшим голосом констатировал офицер, – раскрыв ладонь с деньгами. – Пачку Явы.

– Из личной любви к армии и флоту, как член ДОСААФ – держи. – Василий протянул свой Беломор. От денег отказался.

– Когда ближайшая станция?

– Не надейся, теперь до самого Владивостока сплошная Америка. Настоящего курева днем с огнем не сыщешь.

– Безобразие, – разве нормальный человек может этой фильтрованной травой накуриться?

– С меня какой спрос? Происки ЦРУ не иначе.

– Политика, – наставительно заметил прапорщик. – Германию отдали, войска вывели, теперь радуйтесь, курите «маде ин Америка», – задыхайтесь.

– Далеко путь держите?

– Согласно приказу. – Отрезал вояка. Резко повернулся и двинулся к выходу.

– Эй, служивый, дай пушку пальнуть, – крикнул вдогонку Кукла.

Прапорщик машинально прикрыл кобуру ладонью, процедил сквозь зубы. – Когда прикажут, тогда и пальнем, – и быстро исчез за дверью.

Юлька залилась смехом до поросячьего визга. – Испугался, командир. Нажрал ряшку, а солдатики, как два прутика. И мой братик служит-тужит. Небось, такой же полкан им помыкает.

– Чего ему бояться, он при оружии, головой за него отвечает.

– Кто такому дундуку оружие доверит, Вася? У него кобура вместо кисета, а может шкалик туда прячет.

– Автоматы у солдат настоящие, – подал голос Николай.

– С холостыми патронами. Я как-то во Владике влип. «Сделал» одного моряка-рыбака и в состав, чтобы не светиться. Прилег и вдруг слышу запах скоблянки из трепангов. Я на один бок на другой, а запах все сильнее. Чувствую, хочу скоблянки, как беременный, хоть стреляйся. А раз хочу, значит, дай и прямой наводкой в «Золотой рог». Только там фирменная скоблянка, на свином смальце, мамой клянусь. Забегаю, девочки все свои. Мне, конечно, отдельный столик. Они там круглые, дубовые. Сам Александр Колчак в этот ресторан захаживал. Его место там, как в музее, показывают. Короче, икорочки, балычка, шампани бутылочку. Закусил, несут, родную. Насытился, отпал, млею. Стало вечереть. Народу тьма, музыкантики зашустрили, людишки плясать пошли, уже, значит, подпили. Ну, думаю, перекурю и домой. Хлоп, хлоп, а зажигалки нет. За спиной полный стол каких-то бесов. Пьют, жрут, бакланят. Поворачиваюсь. И того, который за мной, пальчиком по плечику. – Братан, огонька не найдется? И … мать моя, женщина. Вижу лоха, которого я днем на уши поставил. Вперились мы друг в друга, как псы перед схваткой. Он завыл, как сирена на пожаре, – вор! Бандит! Держите! Я год в морях гнил, а он за две минуты все отнял. – Дружки его, как пантеры, на меня. Я в углу – бежать некуда. Мигом ныряю под стол. Скатерти длинные, до пола. Слышу – надо мной буря. Достать не могут. Пинают ногами, но стол огромный, не дотянуться. Задрали скатерть и вкруговую рыла засунули, кто с ножом, кто с вилкой. Рвутся меня казнить. Я им спокойно. – Братва, что за базар? Знать ничего не знаю, звоните в милицию. Лох от злости плеваться начал. – Мы с тобой без милиции разберемся. – Ну, я не стерпел. Харкнул прямо в рот его вонючий. Сразу притих. Явились менты.

– Господи! – Юлька перекрестилась, откусила печенье.

– Не Господи, а, слава Богу. Стол подняли. Я сижу, как пес на присядках. Вокруг воют, – вор, грабитель, убить, растоптать. Но моя милиция меня бережет. Сама сажает – сама стережет. Всех в отделение. Я прикинулся шлангом, говорю, первый раз вижу, просто прикурить хотел. Опер глянул в упор. – Учтите, чистосердечное признание облегчит вашу вину. Иначе под пресс пустим. – Чувствую, не шутит начальник, но не такие кочегарки размораживали. – Вспомнил, – кричу, – сегодня утром нашел пачку долларов на улице. – Достаю, показываю. – Прошу принять. – Опер снова зыркнул и говорит отнеси туда, где нашел. Только осторожно. Через двор пойдешь, о мотоцикл не споткнись, многие за коляску цепляются. Ты, кажется, прикурить хотел. – Расстегивает кобуру, достает зажигалку. – Я думал у вас там пистолет. – А он мне. – В кого стрелять? Вокруг одни наши советские люди. – А ты, Вася, говоришь оружие. Понты и видимость. Пустая у них кобура, пустая.

– И тебя отпустили и денег не взяли? – Удивилась Юлька.

– Кто ж деньги в кабинете брать станет? Я вышел и сунул их под фартук коляски.

– А тот рыбак охламон? – Поинтересовался Николай.

– На то и охламон, – отрезал Кукла, – свидетели рассказывали, как он меня ударить хотел, скверными словами обзывал, а как я его на уши ставил, никто не видел. Предупредили его.

– Мы на тебя можем дело завести и на работу сообщить. Визу тебе закроют и за границу не выпустят, чтобы Родину не позорил. – Тот испугался, еще им отвалил и отбыл в моря рыбу удить. А все от жадности, – заключил Кукла.

– И ты все деньги ментам отдал? – Сокрушенно произнесла Юлька.

– Эх, Юлечка, – он ловко перегнулся через стол, обнял ее за статные бедра. Она закатила глаза, приоткрыла пухлый рот, замерла, слегка постанывая. – Не в деньгах счастье, деточка. Для меня бабки – пыль. Главное уметь их сделать, – он отлепился от Юльки, достал четвертной, зажег и прикурил сигарету.

– Ненормальный. – Пытаясь задуть купюру, Юлька аж покраснела. Но погасить не смогла.

– Как пылают, деревянные, – усмехнулся Кукла и извлек доллары. – Вот это деньги со знаком качества, а не количества.

Неожиданно он вскочил, спешно спрятал долларовую бумажку.

В ресторане появилась Настя. Быстро оглядев компанию, сдвинула брови. – Трудитесь, не спите? – бросила она на ходу и скрылась.

– Расселись, трепятся, – ворчал Клоков, – мог бы сейчас с Настеной поговорить.

К его радости, Кукла широко зевнул, потянулся и лениво протянул, – Кажется, баиньки пора. – Встал и вышел.

Глава 11

– Настя с минуты на минуту будет возвращаться, а Юлька со Студентом все торчат, – волновался Василий. – Ребята, шли бы спать, ночь на дворе.

– Золотые слова, – Юлька закрыла глаза, встряхнулась, вроде морозец ее пробрал, прижалась к Николаю и капризно залепетала. – Колюшка, миленький, девочка спать хочет, отпусти ее, а она тебе за это что-то покажет, – и, заграбастав тощую талию, прижала парня к себе, подмигнув Василию.

– Очень надо, – невнятно пробурчал Студент, дернувшись в сторону. Лицо и шею его залил румянец. – Иди, я закончу.

– Гирьку не забывай, а то пассажиры обожрутся, задницы слипнутся, – крикнула от дверей Юлька.

– А этот остолоп остался. Ладно, Студент – свидетель безобидный. – Клоков зашел в умывальник, причесался, заправил рубашку, посматривая в зал. Ожидая Настю, наблюдал, как легко, почти механически работал Николай.

Появился Студент в бригаде летом. Учился он в институте Стали и сплавов. Закончил первый курс. Умный, симпатичный, трудолюбивый, скромный, скверного слова не скажет, не зазнайка. На гитаре играет, как артист. Не пьет, не курит, из приличной семьи и директору свояком доводися.

Чернушка взял парня «на поддержку штанов заработать и жизни поучиться».

– В институтах многое узнаешь, но только не, то, что надо. Я, к примеру, всю премудрость торговли на месте постиг. Научился, как калым снимать и концы в воду в отчетах прятать. – Доверительно объяснял он Николаю «смысл бытия».

Практику тот проходил у Юльки. – Официанта-разносчика ноги кормят. Чем больше бегаешь, тем больше продаешь, а, значит, и заработок выше. Но если честно торгуешь, то сколько ноги не бей, все равно в пролете останешься. Официант-разносчик, как пчела, на каждой мелочи должен свое взять. Например, дали тебе два сорта колбасы по разной цене, а ты ее по одной, высокой продавай. Или сдача. Крупные, конечно, отдай, а мелочь – зажиль, прикинься. – Извините, мол, обратно пойду, занесу, вы только напомните. – Кто скажет, а кто рукой махнет. А для тебя прибыток. Так по капельке, по капельке горсточка наберется. Официант-разносчик должен быть языкастый, нахальный. Стучи во все двери. Не открывают, сам ручку дергай. Скажут, не надо, а ты не уходи, настаивай. Да больше с хихоньками и хахоньками. – Уважаемая публика, в ассортименте три сорта прохладительных напитков – Буратино, Буратино, Буратино. Первый – утоляет жажду, второй – поднимает аппетит и настроение, третий нормализует сон и кровяное давление, Желающие могут приобрести весь комплект. Если пассажирка в годах, называй ее девушка, а если совсем молодая – только на «вы» и больше робей, красней, смущайся. А если уж кого в форме увидишь, только генералом величай. Проводников попроси летом вагон натопить. Пить народ захочет, спрос на напитки повысится, и проводникам навар – пустые бутылки. Вобщем, хочешь жить – умей вертеться.

Сама же она быстро сообразила, кого ей в «ученики» Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово – студент. А ему объявила, – если думаешь на кармане что-то привезти – работаем в одну кружку. Значит, все поровну – и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.

Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его «оседлала». Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке – ни слова. Видать, крепко она его приврожила. И было чем.

Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и «лицо не нарисует». Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится. Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, – чего мальчикам хочется?

– А что у вас есть?

– У нас есть все кроме живых обезьян, – кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.

Как-то такой «мальчик» простонал. – Этого хочу, – и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.

На работе она будто на сцене, а среди своих – метиска. Белая женщина с черным ртом.

– Побойся Бога, – не раз возмущалась Антонида Захаровна, – у тебя ведь, что ни слово, то «родная речь».

– Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец – алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.

Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.

– Ненаглядный мой, лютик бархатный, – всплеснула сухонькими ручками.

– Сколько? – Отрезал он.

– Три, родненький, три, нежный, – поспешно сунула деньги. Достала из кармана апельсин. – Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.

Василий подставил щеку, – ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.

– Все целуетесь, милуетесь, – раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.

– Как нарочно, кочережка, навязалась. – Клоков отскочил от старушки, словно обожженный.

– Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, – Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, – точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.

– У тебя коса была? – Удивился Василий, оглядывая редкие седые волосы.

– А то! До самой задницы. – Она рассмеялась.

– Значит, ты снайпер? А почему тебя пулеметчицей кличут?

– Я? Снайпер? Господь с тобой. Я только школу закончила, а потом при штабе телефонисткой служила. – Она отставила большой палец и мизинец на манер рюмки, приставила к уху, крикнув. – Сокол, Сокол, как слышите? Прием! Немедленно налейте Ястребу, – подмигнула и, придерживая полы кителя, пошла в плацкарту.

– Все! – Устало, но торжественно объявил Николай. Повалился на стулья, но тут же медленно поднялся. – Убирать надо, а неохота. И как вы всю ночь не спите?

– Справился? Молодец, держи награду. – Клоков бросил Студенту апельсин. Тот поймал, понюхал.

– Здорово! Новым годом пахнет. Откуда он у вас?

– Снегурочка принесла.

– В августе, снегурочка? А как ее зовут?

– Марь Ивановна.

– Это скорее баба Яга, – он поспешно положил апельсин на стол. – Благодарю за приз, но лучше не надо.

– Почему?

– Меня от одного ее вида тошнит. Извините, может она ваша приятельница, но я, – он брезгливо сложил губы.

– Да тебе с твоей приятельницей до нее, как до Москвы пешком, – вспылил Василий, зло, с напором, выделив слово приятельница. Но, посмотрев на струхнувшего, притихшего Николая, сдержался. – Ты, Коля, мало ее знаешь. Она ради других в пух и прах расшибется. Добрейшая тетка. Это она сейчас невзрачная, а в молодости школу снайперов закончила, ордена, медали имеет. А было ей столько, сколько тебе сейчас. И коса у нее была длиннее, чем у Насти, но по уставу не положено, приказали срезать.

– Почему?

– Василий задумался, пожал плечами, – наверно потому, что противогаз не наденешь. – Достал перочинный нож и начал счищать шкурку с апельсина длинной цельной лентой. – О ней, между прочим, в газете огромную статью написали. А ты говоришь, тошнит.

– В газете? А что писали?

Василий разломил апельсин, половину протянул Николаю. – История такая вышла. Разносила Марь Ивановна чай. Стаканов не хватало. В одном купе выпьют, она посуду помоет и другим пассажирам несет. В спешке напутала и налила заварку в стакан, где кто-то лимон оставил. Раздала и вдруг слышит, – почему этому гражданину чай с лимоном, а остальным без лимона? – Старушка сообразила, что маху дала, но тут же нашлась. – Лимон причитается только ветеранам войны бесплатно.

В купе оказался журналист из центральной газеты.

– Сколько езжу, но такое внимание к ветеранам встречаю впервые, – удивился он и давай пытать Марь Ивановну, кто распорядился, когда, но ее за плевок не возьмешь, нагородила с три короба. Дескать, по собственной инициативе, в свете постановлений партии, правительства и министерства путей сообщения о повышении культуры обслуживания пассажиров на железнодорожном транспорте, решила начать с лимона, скоро думает добавить конфеты и растворимый кофе. Корреспондент обрадовался «сенсационному материалу» и на полгазеты статью накатал «Не черствеют душой ветераны».

– Лучше расскажите, как она на фронте воевала.

– Сам спроси. Возьми бутылочку, зайди, потолкуй по душам. Тоже решил в газету написать?

Студент помолчал и выпалил. – А вы никому не скажите?

– Никому. Я же не баба базарная.

– Вы здесь один любите музыку, инструментом владеете, поэтому меня поймете. Я в институте организовал музыкальную группу. Сами сочиняем и исполняем песни, но тянет к крупным формам, хочу написать рок-оперу. Ну, вроде, «Иисус Христос супер стар» или «Юнона и Авось».

– Ясно, – Василий понятия не имел о рок-операх, но попробовал соединить слова опера и рок. Представилась сцена Большого театра, где когда-то слушали с Валентиной «Хованщину». Вещь ему понравилась. Особенно интересные, красивые декорации и яркие, необычные костюмы. Но жена не переставала удивляться, – ох, и длинная же. Сплю, сплю, проснусь, снова «Хованщина». – Среди героев оперы он пытался представить кричащих, прыгающих, как козлы, лохматых парней с электрогитарами, но не смог.

– Необходима тема, – увлеченно продолжал Студент. – Желательно патриотическая. Я, кажется, ее нашел. Когда в первый раз ехал от Москвы до Владивостока был, как в тумане. Столько городов, рек, лесов, людей и Тихий океан. Музыка начала складываться сама по себе, понимаете? – Он застучал по столешнице ладонями. – Слышите, стук колес поезда. А сейчас, – забарабанил быстро, быстро, – это мы по мосту через Волгу несемся. – Он поднял подбородок вверх и тихо засвистел, потом завыл, – это наш электропоезд подает сигналы. Можно гитару? – Не дождавшись ответа, выхватил из рундука инструмент, подкрутил колки, настроил и, поставив ногу на стул, укрепил кузов. Сосредоточенно уставился в потолок и, неожиданно громко ударив по струнам, запел протяжным голосом.

 
Я – тепловоз, а не дрезина,
Стрелой летят мои стальные шины,
Я всех тяну, я все могу,
Я – самый главный здесь мужчина.
В груди моей горит огонь,
А не холодная, бездушная машина.
 

Николай отложил гитару. – Это наброски, эскизы. Мне нужно написать либретто, литературную основу. Желательна интрига, сильная тема, чтобы от нее оттолкнуться. Судьба Марьи Ивановны любопытна, а баба Ганя, говорят, во время войны разведчицей была. Антоныч, наверно, тоже воевал, и все они теперь работают в экспрессе «Россия». Здорово. Я сейчас пишу дуэт Антоныча и бабы Гани. – Он опять запел, но тихо, задушевно.

 
Ты помнишь, Ганка, как вдвоем, мы воевали под Орлом?
Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.
Конечно, помню, дорогой, как били фрица под Москвой,
Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.
 

– Стихи, конечно, не совсем, а как вам музыка? Ария тепловоза хуже?

– Нормально, вроде двигатель работает.

– Точно, спасибо, что услышали. Это так важно, – он нервно схватил дольки апельсина, бросил в рот и сбивчиво продолжал, – Я считаю, что должны запеть мосты, рельсы, вокзалы, проводники и мы все в ресторане.

– А танцевать будут?

Николай насупился. – Не знаю, не думал, хотя кордебалет не исключается. Спасибо за инструмент, спокойной ночи.

– Обиделся. Что я ему плохого сказал? Василий свернул из длинной ароматной оранжевой «ленты» «апельсин» и положил на стол. – Пацан, натуральный пацан, вроде моего, старшого, чуть что, губу дует. «Апельсин» качнулся, развернувшись в длинную дорожку.