Текст книги "Хроники Раздолбая"

– Are you from West Germany or East?[30]30
  Вы из Западной Германии или из Восточной?


[Закрыть]

– Oh, West of cause! Hamburg, – с достоинством ответил Мартин. – We are selling here automatisches Melksystem… Hm, a system for milking cows.[31]31
  Конечно, из Западной. Мы продаем здесь доильные агрегаты.


[Закрыть]

– Great! – восхитилась блондинка и решила, что пришло время представиться. – My name is Albina.

– I am Stella, – назвалась брюнетка.

Мартин усмехнулся.

– Girls, I come here very often and know the reality. Tell me your real names, because I don’t like this doggy nicknames like Stella, Izolda, Michelle… Don’t fuck my mind, I bet you are Natasha or Lena.[32]32
  Девушки, я сюда часто приезжаю и знаю реалии. Скажите свои настоящие имена, потому что я не люблю эти собачьи клички вроде Стелла, Изольда, Мишель… Не парьте мне мозги! Вы наверняка Наташа и Лена.


[Закрыть]

– You know! – расхохоталась блондинка. – My real name is Olya.[33]33
  Ты знаешь! Меня зовут Оля.


[Закрыть]

– My name is Geula, – нехотя призналась брюнетка. – Sorry, we have strange names in Latvia. Fuck…[34]34
  Меня зовут Геула. Простите, у нас в Латвии странные имена. Черт…


[Закрыть] как сказать, пусть меня лучше Стеллой зовут?

– She prefers to be called Stella? – перевела Оля-Альбина.

– ОК, I see, – покивал Мартин и без предисловий выдал фразу, которую, похоже, заготовил давно: – Well, Olya and Stella-Geula, we are the best German fuckers, come to our room, money no problem.[35]35
  Я понял. Ну ладно, Оля и Стелла-Геула, мы лучшие немецкие ебари, пошли к нам в номер, деньги не проблема.


[Закрыть]

Раздолбай чуть не зажмурился. Ему так хорошо было за столом – пьянеть от шампанского и свежего запаха волос блондинки, которая по-прежнему держала у него на бедре свою электрическую лапку, и вдруг Мартин словно врезал им всем доской по морде. Сейчас девушки встанут, поджав губы, и уйдут, даже не оборачиваясь. Но девушки засмеялись.

– Нормальный подкат, сразу к делу! Hundred dollars a night is OK for you?[36]36
  Сто долларов за ночь вас устроят?


[Закрыть]

– Absolutely! And I am ordering half dozen of Asti Mondoro in the room.[37]37
  Абсолютно! И я закажу в номер полдюжины «Асти Мондоро».


[Закрыть]

«Своя жизнь» вспенилась и понесла Раздолбая горной рекой. В номере он вдохновенно шутил, рассказывал на английском «венгерские» анекдоты и, видя, как охотно смеются девушки и как сверкают от шампанского их глаза, воодушевлялся еще больше.

– You didn’t say what is your name?[38]38
  Ты не сказал, как тебя зовут?


[Закрыть] – сказала Оля, присаживаясь рядом с ним на подлокотник кресла и дотрагиваясь до его плеча.

– Кржемилек! – ляпнул он, не зная ни одного венгерского имени.

Мартин метнул в его сторону безумный взгляд, но девушки не нашли в названном имени ничего странного.

– I will call you Milek, OK? – сказала Оля, обворожительно улыбаясь. – Milek, there are three boys here and only two girls. Do you want us to call a third girl here?[39]39
  Я буду звать тебя Милек, ладно? Милек, здесь у нас три парня и только две девушки. Хочешь, мы позовем сюда третью девушку?


[Закрыть]

На Раздолбая накатила волна парализующего страха. Представляя «интердевочек» падшими вульгарными созданиями, он заранее отвел себе в этом приключении роль стороннего наблюдателя и теперь глядел на симпатичную девушку, манившую своей доступностью, вспоминал волнительное прикосновение ее руки и понимал, что очень хочет быть не наблюдателем, а участником. Хочет, но боится до одури. Подобное чувство он испытывал, когда оказывался в бассейне, и желание научиться плавать сталкивалось со страхом прилюдно раздеться и показать свое неумение. Только водная гладь не влекла его так сильно, как глубокий вырез Олиного платья, а не уметь до девятнадцати лет плавать было не так стыдно, как оставаться девственником.

– I don’t know… I am in love… A have a girl in Hungary…[40]40
  Я не знаю… Я влюблен… У меня девушка в Венгрии…


[Закрыть] – забормотал Раздолбай, удивляясь, что совсем не чувствует никакой любви. Страх и желание разрывали его, и, чтобы вырваться из этой ловушки, он бросился к радиоле:

– Let’s dance![41]41
  Потанцуем!


[Закрыть]

Заводная песня «Арабески» о полуночном танцоре подхватила всех, и даже противник танцев Мартин стал неуклюже топтаться в центре комнаты, подпевая и расплескивая из бокала шампанское. Валера и Раздолбай скакали как бабуины, а Оля, войдя в раж, улеглась спиной на закрытую радиолу и, согнув ногу в колене, стала играть на ней, как на электрогитаре. Ее длинное платье задралось и обнажило обтянутое чулком бедро до того места, где за широкой черной резинкой белела кожа. Раздолбай впился глазами в это зрелище, и восторженные мысли: «Своя жизнь! Песец, как круто!» взрывались у него в голове фейерверком до самого конца песни. Мартин снова наполнил бокалы шампанским, смахнул один из них на пол и, подобрав отколовшуюся ножку, зашелся гомерическим хохотом:

– Len… Len… Leningrad glass factory! Look, now we are pouring Western champagne in Soviet glasses![42]42
  Лен… Лен… Ленинградская стекольная фабрика! Смотрите, теперь мы наливаем западное шампанское в советские бокалы!


[Закрыть] – веселился он.

Валера и Раздолбай тоже захохотали, словно это была неистово смешная шутка, Оля с Геулой посмеялись за компанию, и все опять начали танцевать. Третья песня оказалась медленной, и девушки слились в парном танце. Раздолбай вспомнил, что на школьных дискотеках танцующих друг с другом девушек полагалось «разбить», и хотел уже пригласить Олю на танец, как вдруг Геула развернула ее спиной к себе и в одно движение расстегнула молнию на ее платье. Платье распалось на две половинки, оголяя плечи, и через мгновение упало на пол. Оля невозмутимо переступила через него, сделав два шага на своих высоких шпильках, и продолжила танцевать, оставшись в черных чулках, лифчике и каком-то поясе. Ошеломленный Раздолбай словно влетел лицом в стеклянную перегородку.

– I told you it would be like «Night dreams of Dallas», – засмеялся Мартин, хлопая его по плечу. – Intourist girls in Riga are the best![43]43
  Я тебе говорил, что будет, как в «Ночных грезах Далласа». Интуристовские девушки в Риге самые лучшие!


[Закрыть]

Мартин подошел к Оле, взял ее за руку и беззастенчиво оторвал от Геулы.

– Let’s go.

– Where?

– To the sleeping room, where else?[44]44
  – Пошли.
  – Куда?
  – В спальню, куда же еще?


[Закрыть]

Оля со смехом высвободилась из его объятий и подошла к столу, чтобы допить свой бокал шампанского. Раздолбай замечал, что раздетые люди кажутся иногда ниже своего роста, но Оля, оставшись без платья, стала как будто выше. Допив шампанское, она подступила к Раздолбаю и игриво спросила:

– Are you sure you don’t need a company?[45]45
  Ты уверен, что тебе не нужна компания?


[Закрыть]

– No, I am OK, – ответил он, изо всех сил заставляя себя смотреть ей в глаза.

– Are you absolutely sure? – еще раз спросила она и, вытянув указательный палец, три раза обвела острым кончиком длиннющего ногтя вокруг его сердца, словно хотела его вырезать. Сердце всколыхнулось и забилось таким мощным насосом, что в два удара согнало в низ живота всю кровь.

– I am… absolute… OK, – пролепетал Раздолбай, еле держась на ногах. Для головы крови теперь не хватало, и он почти терял сознание.

– As you wish.[46]46
  Как хочешь.


[Закрыть]

Оля взяла Мартина за руку и увлекла за собой в спальню. Валера тем временем сноровисто разложил диван и стал перегораживать гостиную ширмой-гармошкой. Последнее, что увидел Раздолбай, прежде чем раздвинутая шторка отсекла его, оставляя одного на половине комнаты, была Геула, снимающая через голову платье.

Раздолбай сел за опустевший стол и вылил в свой советский бокал остатки западного шампанского. Он чувствовал себя счастливым и несчастным одновременно. Счастливым, потому что последние два часа были самым вкусным куском в его жизни, и несчастным, потому что смелости у него хватило только на то, чтобы облизать этот кусок по краям. И теперь он черной завистью завидовал Валере и Мартину, которые наедались этой лакомой жизнью досыта, и судя по доносившимся из-за тонкой перегородки звукам, наедались жадно. Сколько угодно он мог убеждать себя, что любовь к Диане ценнее, чем сомнительная «company» из гостиничного бара, но обмануть подлинные желания не получалось – больше всего ему сейчас хотелось «компании», а если точнее, компании Оли, которую увел Мартин. Почему-то ему казалось, что он ей понравился, и думать об этом было приятнее, чем о цветах для Дианы. Что цветы? Нервотрепка, безнадежный жест, чтобы хоть как-то выразить свои чувства. Любовь ли это? Что в этой любви было приятного? Восхищение красотой, неутоленная жажда внимания, взгляды, полунамеки… Диана ни разу не прикоснулась к нему, ее глаза не горели, когда он шутил или что-то рассказывал. По степени удовольствия сегодняшний вечер в разы превосходил две недели его романтических воздыханий, а если бы он не боялся оказаться на месте Мартина… Раздолбай вспомнил прикосновение острого ногтя к своей груди, и его спина стала сама собой выгибаться, как подсушенный жарой ломтик сыра. Он ненавидел свою неопытность и корил себя, что не может преодолеть барьер, отделяющий его от самого желанного наслаждения. Если бы это был барьер брезгливости, как он ожидал вначале, или каких-нибудь принципов, он бы не злился, но он знал, что его удерживает только страх. Он мечтал преодолеть его и когда-нибудь так же смело, как Мартин, взять за руку полураздетую девушку и скомандовать: «Пошли в спальню».

Допив шампанское, Раздолбай послонялся по своей половине комнаты, выключил свет и лег на предоставленный ему короткий диванчик. Заснуть он не мог. Из-за тонкой перегородки доносились стоны и оханья, а перед закрытыми глазами мелькали отпечатавшиеся в памяти видения – разгоряченные лица, блестящие девичьи глаза, нога в черном чулке, переступающие через упавшее платье шпильки… Иногда Раздолбай проваливался в дрему, и тогда видения оживали, перенося его в круг танцующих девушек, горящие глаза которых были обращены к нему. Он ждал, когда они разденутся, но раньше этого просыпался от боли в затекшей шее, ворочался на своем коротком ложе и снова ненадолго задремывал… Проснувшись в очередной раз, он услышал, что Валера и Мартин ожесточенно спорят на немецком.

– Habe doch nein gesagt, dann ist es nein![47]47
  Я сказал нет, значит, нет!


[Закрыть] – твердо сказал Валера, и на этом Раздолбай заснул окончательно.

Проснулся он от громких голосов друзей.

– …я все-таки не понимаю, почему ты отказался меняться? – возмущался Мартин. – Мы им все равно заплатили за ночь и могли иметь по две качественных самки за один прайс.

– Я не отношусь к телкам как к станку, даже если им заплатил.

– Прошу прощения за подробность, но платил им я.

– Я тебе верну.

– Дело не в деньгах, я вчера угощал. Просто, не дав мне Геулу, ты уменьшил мое возможное удовольствие наполовину. Дикое свинство с твоей стороны!

– Кржемилек проснулся, – заметил Валера пробуждение Раздолбая. – Как спалось, боец?

– Хреново, – прокряхтел Раздолбай, разминая одеревеневшую шею. – То шея затечет, то хуй встанет. Телки ушли?

– Нет, ждут тебя в ванной принимать вместе душ, – посмеялся Валера. – Натягивай штанищи и пошли на завтрак, а то через десять минут кончится.

После завтрака Мартин попросил Раздолбая съездить к Мише и передать ему посылку. Огромная корзина с фруктами и бутылкой шампанского должна была, по его убеждению, загладить вчерашний скандал. На вложенной в корзину открытке с видом вантового моста было написано: «Все, что мы видели от твоего дома, – это большой плюс. Все, что твой дом видел от нас, – это большой минус. Минус на плюс дает ноль, но мы хотим, чтобы остался плюс, и поэтому дико извиняемся!»

Посылку Раздолбай повез с радостью. Он сам хотел поехать к Мише, чтобы извиниться, и посылка виделась ему гарантией прощения на случай, если Миша все же обиделся. Сам бы он такой жест не придумал, а если бы и придумал, то не имел бы средств осуществить его. Забираясь в электричку с тяжеленной корзиной, он понял вдруг, чем его одновременно привлекал и раздражал Мартин. Раздолбай часто слышал выражение «уметь жить красиво», но никогда не понимал его смысла. Мартин это выражение олицетворял. Одолжить деньги на цветы для Дианы, заказать в гостинице шикарный номер, отправить малознакомому человеку корзину фруктов – все это было для него так же естественно, как для Раздолбая вставить в магнитофон кассету с тяжелым роком. Желая перенять это умение, Раздолбай тянулся к Мартину, а сознавая, насколько его собственные возможности ничтожны, раздражался и хотел, чтобы новый друг ударил лицом в грязь. Вчера он до последнего надеялся, что «грезы в Далласе» не состоятся и Мартин попадется на вранье. Вышло наоборот, и теперь следовало признать, что его рассказы о других похождениях тоже скорее всего были правдой. Например, Мартин говорил, что время от времени летал на выходные в Берлин, где номенклатурные знакомые из правильных органов провозили его в западную часть города «походить по магазинам и подышать свободным воздухом».

«Надо учиться у него так жить, – думал Раздолбай, снова и снова прокручивая в памяти вечеринку в апартаментах. – Берлина, конечно, мне не видать, и многого другого тоже, но хотя бы чуточку… Здорово, что мы познакомились!»

Радость Раздолбая по поводу знакомства с Мартином категорически не разделял Миша, и даже корзина с фруктами не изменила его отношения.

– Я их, конечно, извиняю, но плюса у нас не получится, так что пусть остается ноль, – сказал он, прочитав открытку. – За корзину спасибо, только отвези им ее обратно. Я не девушка, чтобы от этого растаять, и видеть их больше никогда не хочу. И тебе, кстати, не советую.

– Брось, Миш! – запротестовал Раздолбай, недовольный тем, что Миша считает себя вправе судить, с кем ему дружить, а с кем нет. – Повели себя по-свински, согласен, так извинились же!

– Дело не в свинстве. Если бы твой Мартин просто напился, покричал матом или подрался, я бы все понял – бывает. Но он странный. Даже не странный, а очень плохой и опасный.

– Что в нем такого опасного?

– Как тебе сказать… – Миша поколебался, думая стоит ли заводить разговор. – Чтобы объяснить, нам придется вернуться к вчерашней теме. Понимаешь, много людей хулят веру по незнанию: «А вот – попы дремучие, бабки, суеверия…» Они про это ничего не знают, и Библия для них – китайская грамота.

– Опять ты про это!

– Подожди, скажу. Так вот, многие хулят по незнанию, а он знает, причем знает очень хорошо, я вижу это. И хулит с ненавистью, провоцирует, понимает, на что давить. Это очень странно, я таких людей не встречал даже. Не дружил бы ты ним, ничего хорошего из этого не получится.

– Миш, прости, но ты, кажется, сгущаешь краски, – ответил Раздолбай, взвешивая на одной чаше весов Мартина и красивую жизнь, а на другой Мишины суеверия. – Я твое мнение уважаю, но как ты можешь всерьез ко всему этому относиться?

– К чему?

– Ну, к Библии к этой, к тому, что Мартин там что-то хулит. Я тоже считаю, что все это древний миф. По-твоему, я тоже опасный, будешь советовать не дружить со мной?

– Ты считаешь так по незнанию и не обливаешь помоями.

– Да ладно, что я про это не знаю?! – начал заводиться Раздолбай, чувствуя, что Миша садится на любимого конька и сейчас начнет занудствовать.

– Какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот девяностый, что за вопрос?

– Тысяча девятьсот девяностый с какого момента?

– С нашей эры.

– А с чего началась наша эра?

– Миш, ты меня экзаменовать будешь? Я не помню, у меня с историей не очень. Сначала считали до нашей эры, потом стали считать с нашей, обнулили в какой-то момент.

– Странно, что ты не знаешь, но в учебниках этого, кажется, правда нет. Я тебе открою секрет – отсчет нашей эры идет со дня рождения Христа. Тебе не кажется, что из-за мифа не стали бы обнулять летоисчисление?

– Не кажется, – буркнул Раздолбай, переживая, что оказался перед Мишей таким невеждой. – Решили сделать это религией и поменяли эру.

– Кто решил?

– Ну, жрецы какие-нибудь, цари. Кто решал, во что людям верить надо.

– Христианство триста лет пытались искоренить. Римляне сохраняли завоеванным народам все их верования и ставили в Пантеон всех богов, какие тогда были. Только самых мирных христиан бросали почему-то ко львам. Не год, не десять лет – триста. Но чем больше их убивали, тем больше их становилось. Рим в конце концов стал христианским, и тогда поменяли календарь. Что это за миф, с которым триста лет не могла справиться самая великая империя мира и который победил ее? Может быть, это нечто большее?

– Не знаю… – смешался Раздолбай, поняв, что он в самом деле ничего не знает, а значит, спорить с более образованным Мишей бесполезно. – Я пытался это когда-то читать, но было смешно. Женщина из ребра, змей с яблоком… Миш, я не знаю, почему в это поверил Рим, может быть, потому, что науки не было, но ты же не хочешь, чтобы я сегодня всерьез принимал эту чушь?

– Хочешь, прогуляемся пешком до Майори? – предложил Миша. – Я вечером уезжаю, надо забронированный билет выкупить, заодно поболтаем. Я тебе расскажу, как вижу это.

– Ну, давай, – согласился Раздолбай, желая понять, почему умный человек верит сказкам.

– Ты, наверное, думаешь, как получилось, что я, современный человек, поверил в сказки? – прочитал Миша его мысли, когда они пошли вдоль длинного прямого шоссе. До Майори было несколько километров, и он начал разговор неспешно: – Я согласен, любой человек сегодня споткнется, читая про голос из горящего куста, преломление хлебов или воскрешение мертвых. Все это читается как древние мифы, и упоминания чудес, которые по идее должны вызывать восторг и укреплять веру, современных людей отталкивают.

– Ты сам в это веришь или нет?

– Давай не забегать вперед, я хочу тебе все последовательно рассказать. Думаю, многое в этих преданиях рождено людской фантазией и закрепилось, а какие-то чудеса вполне могли быть. Голос из горящего куста сегодня может устроить любая киностудия, а представь, как бы это восприняли древние люди.

– Тогда не было киностудий, и некому было это устраивать.

– А вот это как раз вопрос, было кому или не было! Тут надо понять, земное бытие – это все, что есть, или невидимый для нас высший мир существует в действительности. И это самый важный вопрос, потому что если кроме земной жизни ничего нет, то живи, как хочешь. А если есть, то надо быть дураком, чтобы не пытаться узнать, как в этот высший мир попасть, и не стремиться к этому. Согласен?

– Если там что-то есть, умрем – попадем. Сейчас-то зачем думать об этом?

– А кто тебе сказал, что если ты не будешь об этом думать сейчас, то потом тебя туда пустят?

– Ты мне про ад и рай говорить будешь?

– Нет. Все, что я сейчас скажу, – глупость и мои личные фантазии. Я тебе изложу некую модель, а потом мы эту модель отбросим как пустую фантастику, но она поможет нам двигаться в разговоре дальше. Готов?

– Ну, давай, Брэдбери.

– Сначала скажи, откуда, по-твоему, взялись люди?

– Произошли от обезьян, которые развились из более примитивных форм. Дарвин подробно писал про это, – ответил Раздолбай, довольный, что знает хотя бы фамилию Дарвина.

– Я не буду спорить, хотя идея, что жизнь зародилась сама собой, подобна идее, что если свалить в огромную коробку миллионы радиодеталей и долго трясти, то сам собой соберется радиоприемник. Но если признать, что для возникновения жизни нужна созидательная воля, то мы придем к существованию Бога сразу, а я все-таки хочу изложить свою модель. Допустим, материалисты правы и жизнь на земле развилась сама по себе. Но тогда логично предположить, что таким же образом она могла сама собой развиться еще на какой-то планете, верно?

– Могла в принципе. В инопланетян, кстати, я верю скорее, чем в Бога.

– Отлично! Представь, что эти инопланетяне обогнали нас в развитии на сто тысяч лет. Они колонизируют другие планеты, создают новые миры. У них нет агрессии, они испытывают друг к другу чувство братской любви, ими движет желание созидания и творчества. У них нет смерти, потому что каждая личность с момента рождения подключена к специальному компьютеру, который записывает чувства, мысли и опыт, чтобы в случае гибели можно было перенести эту личность в запасное тело.

– Ну, это совсем фантастика!

– Ты имел дело с компьютерами?

– В школе набивал что-то на «Бейсике».

– Но ты знаешь, что можно записать на дискету информацию в тысячу страниц и перенести с одного компьютера на другой. Теперь представь, что два компьютера в разных местах соединены по радио и с одного на другой можно отправить огромный объем информации напрямую, безо всяких дисков.

– Все исказится после такой передачи.

– Но мы же про инопланетян говорим, предположим, они могут. А теперь представь, что радиосвязь соединяет не два компьютера, а суперкомпьютер инопланетян и твой мозг. Ведь личность – это просто информация. Знания, впечатления, опыт – по сути, это записанные в памяти байты. Если бы некий сканирующий луч постоянно считывал эту информацию и отправлял ее на суперкомпьютер…

– Хорошо, я понял. Допустим, у высшей цивилизации такое возможно.

– А теперь представь, что эта цивилизация находит нашу планету несколько тысяч лет назад. Они видят нашу неразвитость, страдания, войны, жалеют нас и думают – что, если мы дадим этим бедолагам шанс на лучшую жизнь? Они запросто могут наводить на людей сканирующие лучи, копировать их личности на компьютер, а после смерти переселять в новые тела на специально приготовленной планете. Одна проблема – достойных личностей почти нет! Все живут тщеславием, жаждой власти, злобой, плотскими удовольствиями. Если переселять всех как есть, то специально приготовленная планета станет второй Землей. И тогда инопланетяне дают землянам закон, чтобы переселять лишь тех, кто будет исполнять его.

– Клонишь к тому, что Бог – это инопланетяне?

– Нет, я же сказал, что это модель, которую мы отбросим, просто дослушай. Проходит время, и выясняется, что люди соблюдают закон плохо. Их животное начало берет верх, духовного развития не происходит, приготовленная планета почти не заселяется. Тогда на землю отправляют посланника, внедрив в тело верной закону земной девы эмбрион представителя своей расы. Посланник приносит новые заповеди и специальный обряд – крещение. Теперь к сканирующему лучу подключают лишь тех, кто проходит этот обряд. Личность подключенного человека сохраняется на компьютере высшей цивилизации для будущей жизни, а связь с мозгом делается двухсторонней, чтобы человек слышал в себе «голос бога» и мог нравственно развиваться. Каждый, кто прилагает усилия к этому развитию и соблюдает заповеди, переносится после смерти в новое нестареющее тело на райской планете. Все, что я сейчас наплел, – полная ересь, но скажи, разве такая модель не возможна в теории?

– Очень фантастично, но если допустить существование доброй развитой цивилизации, то возможно вполне, – признал Раздолбай.

– Если земная жизнь, как ты говоришь, возникла сама по себе, то зарождению другой цивилизации на сто тысяч лет раньше ничто не противоречит – звезд и планет множество. Представь и такой вариант: жизнь миллионы лет назад зародилась на другой планете, развилась в цивилизацию, а на земле была создана этими инопланетянами искусственно. Представь, что инопланетяне сотворили землян не знающими зла. Сразу подключили их к своему сканирующему лучу и компьютеру, сделав бессмертными. Но один из инопланетных ученых возмутился – как так, мы тысячи лет развивались, чтобы побороть свою злобу и победить смерть, а эти людишки получат все хорошее на халяву? Нет уж, пусть проходят наш путь! И вот этот ученый тайком приводит земную женщину к терминалу компьютера и говорит ей: «Ваш разум не полноценен, вы не можете свободно выбирать между злом и добром, как мы. Загрузи эту программу, и сканирующий луч, подключенный к вашему мозгу, полностью уравняет вас с нами». Женщина соглашается, и первые люди, не имея тысячелетнего опыта проб и ошибок, скатываются к злу, раздавленные свалившейся на них свободой выбора. Эксперимент испорчен, ученого наказывают изгнанием, а людей отключают от компьютера, сделав смертными, и оставляют жить на земле без попечения. И только через много лет руководитель эксперимента, сжалившись над своим творением, отправляет к людям посланника, который возвращает им сканирующий луч в обряде крещения. Такая модель имеет право на существование? Если допустить, что высокоразвитая цивилизация существует.

– Имеет, но ты ведь придумал это, и мы знаем, что никакой высокоразвитой цивилизации нет.

– Почему ты уверен, что ее нет?

– Потому что никто никогда этих инопланетян не видел.

– Тысячи лет до изобретения микроскопа никто не видел микробов. Их тоже не было?

– Хорошо, – нехотя согласился Раздолбай, жалея, что у него нет знаний Мартина, которые помогли бы разгромить Мишу. – Сканирующий луч, копирование личности… Если бы я увидел такой фантастический фильм, то не сказал бы, что это чушь, но в реальности все не так, и ты знаешь это.

– Конечно, не так. Но представь, что тебе нужно донести эту фантастику людям, живущим в тринадцатом веке до нашей эры, когда писался Ветхий Завет. Какой компьютер, какая загрузка программы? Ничего более сложного, чем яблоко и змей люди не могли понять! И две тысячи лет назад никто не понял бы Иисуса, начни он объяснять, что обряд крещения подключает человека к сканирующему лучу, который копирует личность в какой-то там компьютер. Повторяю, все эти фантазии – полная ересь! Я просто хочу показать, что модель, изложенная в понятных тебе терминах, непостижима для людей древности. А реальность намного сложнее этой модели, и если бы всеведущий ангел открыл нам сейчас тайны мироздания, то мы поняли бы не больше, чем ветхозаветные люди про сканирующий луч и компьютеры. Я думаю, что никаких инопланетян нет, и земная жизнь – это предусмотренный создателем бытия гумус. Человек рождается здесь, как семечко, чтобы вырастить из себя духовное существо, предназначенное для жизни в нематериальном мире, а вырастит он его или так и сгинет здесь, зависит от его свободной воли. Этот нематериальный мир нам дано почувствовать, но понять так же невозможно, как древним людям физику. Попробуй, например, постичь вечность. Что это такое – бесконечно долгое время или его отсутствие? Сказочность Библии меня не смущает. Там описано, что человек обрел свободу выбора между добром и злом, склонился к злу и доступ к вечной жизни оказался для него закрыт. Так ли важно, как именно это случилось – из-за фрукта, компьютерной программы или другой какой-то непостижимой вещи? Наука все равно не может проникнуть в нематериальный мир и описать его, так пусть он остается описанным сказочными понятиями. Надо понимать содержание, а не спотыкаться об форму.

– С чего ты взял, что этот нематериальный мир вообще существует? Если о нем говорится только в книге, которую ты сам называешь сказочной, а других подтверждений нет, почему не признать это выдумкой?

– Потому что других подтверждений как раз много. И я не могу признать это выдумкой, потому что сам эти подтверждения получал. Рассказать, как я вообще оказался в церкви?

– Да, меня это больше всего удивляет.

– У меня папа много гастролирует, ты знаешь. Все мое детство они с мамой постоянно уезжали куда-то, и я оставался с бабушкой. Бабушкина квартира у нас в том же доме на три этажа ниже. Я перебирался туда, а дома у мамы с папой обычно никого не было. И вот, когда мне было семь лет и они в очередной раз уехали, у нас с бабушкой сломался телевизор. А тогда показывали первый раз «Мушкетеров», мы хотели посмотреть и пошли наверх к родителям. В гостиной там стоит рояль, папа дома занимается, поэтому сразу во время ремонта сделал мощную звукоизоляцию. Телевизор можно включить на полную громкость, а в прихожей уже совсем ничего не слышно. И вот представь, смотрим мы телевизор, па-ра-па-ра-порадуемся, вдруг дверь в комнату открывается, и на пороге стоит мужик. За его спиной еще двое. Немая сцена – мы не понимаем, кто они, а они явно не ожидали увидеть нас. Но лица у них, как сказать… Сразу ясно, что не чай пить пришли.

– Воры?

– Да. Мы поняли это потом, когда увидели, что замок взломан. А сначала не понятно было. Бабушка растерялась, спрашивает: «Вы к кому?» А мужик, который зашел первым, достает в ответ охотничий нож и направляется к нам. Молча и так целенаправленно, словно решил зарезать курицу. От него до нас шагов семь – две секунды. Я тогда впервые понял, что такое – остановилось время. Мне казалось, он к нам плывет, как в замедленной съемке. А у папы над роялем висит большая икона Богоматери – ему в Греции подарили. И вот бабушка хватает меня в охапку, падает перед этой иконой, крестится и кричит: «Матерь Божья, заступись, спаси, сохрани, помилуй!» Все, что успела сказать. Я эти слова до сих пор помню, столько в них было ужаса и мольбы. Нож остановился в сантиметрах от нас, словно мужик на что-то наткнулся. По-стоял секунду, развернулся, сказал «уходим», и все – вышли, словно их не было.

Когда Миша рассказывал эту историю, его слега трясло от волнения, и хотя это волнение передавалось Раздолбаю, он не спешил соглашаться, что чудесное спасение было вмешательством высших сил.

– Хочешь сказать, это чудо? Может, он в последний момент пожалел вас.

– Нет, само по себе это ничего не доказывает. Были случаи, особенно в революцию, когда люди молились, закрывались иконой, а их вместе с иконой топором рубили. Но я после этого задумался, что это вообще могло значить, стал задавать бабушке вопросы. Бабушка, чтоб ты понимал, не дремучая старуха, а профессор военной медицины. Она ничего не ответила. Отвезла меня в деревню к священнику, которого знала с войны, и вот с ним мы поговорили.

– Ну и, конечно, он заманил тебя в церковь. Тебе семь лет было, а они всю жизнь учатся людей дурить.

– Никто меня никуда не заманивал, просто пообщались. Я ему наш случай рассказал, он мне рассказал с войны много случаев. Он работал хирургом в полевом госпитале, через это стал верующим, потом священником. Как так, говорит, попадает снаряд в окоп, всех в фарш, а один с легкой контузией? И именно у этого одного в кармане молитва «Живый в помощи вышнего» на листочке.

– Совпадение.

– Один раз – совпадение, два раза – совпадение, а таких и других подобных случаев тысячи. Чем больше узнаешь о них, тем больше убеждаешься, что Бог есть, но сомнения все равно мешают. Я с этим священником общался несколько лет, а покреститься решил всего два года назад, после того как произошел еще один случай.

– Опять воры чуть не зарезали?

– Нет, я выступал в конкурсе, результаты которого были заранее известны. Я не входил даже в призеры и играл для «массовки». А главным призом был год владения скрипкой Гварнери, о которой я даже мечтать не мог. Сам не знаю, как получилось, но в какой-то момент я про себя сказал: «Господи, вот бы мне этот инструмент!»

– И жюри пересмотрело результаты, чтобы наградить тебя?

– Нет, скрипку получила японка, родители которой были спонсорами.

– В чем тогда случай?

– Помнишь, я говорил, что общение с Богом – это двусторонняя связь. Ты слышишь в себе его голос, который похож на твои собственные мысли, только слышны они как бы со стороны. Так вот, когда я подумал: «Господи, вот бы мне этот инструмент!», то в следующую секунду я услышал внутри: «Дано будет!»

– Просто тебе так сильно ее хотелось.

– Хотеть и чувствовать «дано будет» – не одно и то же. Мне, например, очень понравилось снимать кино, и я хотел бы снять настоящий фильм, но я чувствую, что этого не произойдет. А скрипка была для меня недостижима, как Луна, но я почему-то слышал: «Дано будет» и не мог эту мысль прогнать. А потом я случайно познакомился с той японкой, и это была моя первая серьезная любовь, первая и единственная девушка. Мы хотели пожениться, но все расстроилось, потому что ее родители были против. Мы остались друзьями, она помогает мне с концертами, и ту скрипку по ее просьбе позже передали мне. Я с ней сейчас выступаю.