Текст книги "Ирония на два голоса"

20. Научная романтика и конкурсная лихорадка

Романтика науки в полной мере обрушилась на меня и многих ребят моего поколения. Во второй половине XX века после чудовищных революций и войн произошел стремительный взлет оптимизма и увлекательных фантазий во взглядах на будущее. Как из рога изобилия посыпались великие достижения в науке и технике. Открытия в области атомной физики, ракетостроения и освоения космоса давали пищу надеждам и убеждениям, что мы живем в век прогресса техники и знаний. Поколение, в котором мне довелось взрослеть, вызревало в условиях длительного мира и прямиком въехало в атмосферу ключевых открытий в области генетики, микробиологии, биохимии и биофизики. Джеймс Уотсон и Френсис Крик стали для нас кумирами как первые покорители генетического космоса. В журналах и газетах, по радио и телевидению обсуждались перспективы изучения работы мозга, законы генетики и загадки структуры ДНК, шли споры об исследовании мира микробов, перспективах борьбы с болезнями с помощью антибиотиков и т. д. Стало модным уделять внимание работам нобелевских лауреатов, пионерам научных исследований, изобретателям нового. Помню, как мы с приятелями зачитывали «до дыр» книги о жизни и упорстве таких людей, как Ван Гог, Джек Лондон, Достоевский, Чкалов, Королев и т. д. Научная фантастика подстегивала воображение и переплеталась с реальностью. В это время происходили невероятные по масштабу события, связанные с первым проникновением в космос. Помню то необычное апрельское утро, когда я проснулся под звуки гимна и услышал объявление Левитана о полете Гагарина. Мои родители и все, кто еще остро помнил кошмары Второй мировой войны, вначале страшно встревожились – так это было похоже на сообщения о действиях с фронтов, захватах и освобождениях городов. Конечно, для юного поколения было больше ассоциаций с фантастическими коллизиями из литературы. Именно в XX веке осилившее грамоту человечество с головой погрузилось в разгул фантастики. Подробные описания полетов в ближний и дальний космос выглядели как изложение деталей прогулки к себе в огород. Покорение гигантских пространств и энергий представлялось чем-то неизбежным, а использование лазеров и машины времени рисовалось обыденным, наподобие установки автоматов для газировки. Все это настраивало на ожидание невероятных прорывов, по сути чудес, которые не преминули вскоре явиться.

Когда непосредственно в нашей жизни люди преодолели земное тяготение, подолгу стали жить на орбитальных станциях, гулять по Луне и управлять луноходами, произошла взрывная реакция разума на соединение фантазий с реальностью. Подтвердилось, что околонаучные прогнозы – это вовсе не сказки, а скорее предсказания потрясающего будущего. Заговорило радио, побежали цветные фигуры кинематографа, засветилось электричество, вспыхнули экраны телевизоров. Казалось, нет ничего недостижимого. Особенно тревожил космос. В авиации тоже были великие достижения, но все же в пределах нашей планеты. Они восхищали, но не трогали наше внутреннее представление о мире – мы постоянно видим летающих птиц. К проникновению в космос нас не готовила классическая литература. Шекспир, Толстой, Чехов, Достоевский, Лондон и Хемингуэй постоянно касались тем Земли, покорения природы, подвигов, любви и Бога, но никак не приближали к нам вселенную и возможность путешествий туда в реальности – это было сферой самое меньшее божественных сил, а никак не человека. Конечно, далеко не все были увлечены романтикой науки, некоторые из моих сверстников не стремились поступать учиться в университеты или престижные вузы, не искали себя в какой-то конкретной профессии, а попросту подавали документы туда, где либо был невысокий конкурс, либо вообще такового не наблюдалось. Но в отличие от них вначале моего брата, а потом в еще большей мере меня затянула с головой научная романтика. Много выпускников школ тогда ринулись покорять приемные комиссии «божественных приходов» науки, таких как Московский университет или знаменитый во всем мире «храм» физики – физтех в Долгопрудном.

Именно по этому пути устремился и мой брат. Он имел большие задатки и преимущества, чтобы поступить, например, в Московский университет. Но он выбрал самый трудный путь – подал документы в Московский физико-технический институт в Долгопрудном. Там в свое время учился весь цвет физики и математики страны, но поступить туда было нереально трудно. Хотя мой брат окончил школу с золотой медалью и имел письменные рекомендации для поступления в МФТИ, ему все равно пришлось сдавать вступительные экзамены. Но, видимо, привычка быть во всем первым и отсутствие прямой психологической поддержки кого-либо из старших подвели его. Он блестяще сдал экзамены по математике и физике, получив оценки «отлично», что само по себе было уникальным. Даже из тех, кто успешно поступил в МФТИ, две отличные оценки по профилю были нереальны наподобие северного сияния над Африкой. Казалось, что дело в шляпе, профильные оценки великолепны. Но предстоял еще один экзамен – по русскому языку и литературе. Брат был любимчиком учителей литературы, и в школе его сочинения всегда вызывали у них восхищение. Что произошло во время сдачи экзамена по литературе в МФТИ – совершенно необъяснимо. Непонятно как были найдены немалые ошибки в грамматике и «нераскрытое темы» в его сочинении, но ему «вкатили» всего три балла. При объективном подходе даже такая оценка по сочинению не могла помешать зачислению моего брата в институт. Тем не менее он так расстроился из-за провала, что немедленно забрал документы из приемной комиссии. По правилам он имел одну неделю, чтобы подать документы в другой вуз, совершить вторую попытку, и Владимир этим воспользовался. Он отнес документы в крупный политехнический институт в ближайшем от Москвы городе по специальности «Автоматика и телемеханика». Надо сказать, что конкурс и там был высокий, но когда он показал две оценки «отлично» по профилю в МФТИ, это так поразило лекторов политеха, входивших в приемную комиссию, что моего брата сразу же зачислили студентом без каких-либо еще экзаменов. Вот так, на первый взгляд счастливо, закончилась вступительная эпопея моего брата, если не считать разочарования от прокола в МФТИ. Задевало то, что многие уверяли брата в напрасной поспешности, а некоторые прямо упрекали, что он зря забрал документы, когда оставались шансы для зачисления в МФТИ. Возможно, в этом была часть правды, если вспомнить, что Владимир имел рекомендацию для поступления именно в МФТИ за второе место на Всесоюзной олимпиаде по физике в Москве. Возможно, что его жизнь и карьера сложились бы совершенно по-другому после учебы в МФТИ. Но рассуждения об этом вряд ли были бы эффективнее, чем подсчет вариантов при гадании на кофейной гуще.

21. Провалы и разочарования

Раннее развитие и похвалы взрослых сыграли со мной злую шутку. В результате множественности проглоченной литературы и знаний во всяческих разнообразных сферах у меня притупился интерес к школьным занятиям. Начиная с пятого класса, я, по примеру старшего брата, начал увлекаться всем, что казалось интересным. Но, в отличие от него, я стал пренебрегать учебой в школе. Я стал завсегдатаем Театра юного зрителя (ТЮЗа) при городском драмтеатре и по выходным участвовал в спектаклях для детей и подростков на настоящей сцене театра, с платными билетами, хотя наше участие никак не оплачивалось. Было уже совершенно обычным делом, когда меня узнавали на улицах города. Сверстники и даже те, кто постарше, в прямом смысле показывали на меня пальцем и кричали:

– Смотрите, идет Иван из сказки «Одолень-трава»! (Или некто из недавно поставленной в ТЮЗе пьесы для подростков.)

Кроме того, даже трудно перечислить то множество специальных клубов и секций, которые я посещал в ущерб школе.

Еще мне тогда довелось освоить технику показа короткометражных фильмов, и меня даже приглашали в старшие классы для показа с помощью проектора научно-популярных фильмов. Я увлекался всем: лыжами, боксом, настольным теннисом, осваивал основы радиоэлектроники, строил модели самолетов и ракет, ходил в студию живописи и графики, активно участвовал в работе специальной математической школы и даже начал писать стихи. Однажды я накатал фантастическую повесть с приключениями на далекой планете и в космосе. Рукопись этого звездного боевика я, поддавшись настроению, сжег, получив жесткую рецензию из журнала.

Несмотря на очень раннее знакомство с миром книг и знаний я стал учиться шаляй-валяй. Во многом из-за этого мой путь к университетскому образованию был настолько тернист, что я едва не отказался от решения пойти в науку. В этот период я разуверился в своем невероятном везении и вообще был убежден, что для меня наступила черная полоса. Несмотря на то, что я был очень хорошо подготовлен, особенно в точных науках, и при сдаче вступительных экзаменов набирал хорошую сумму баллов, пройти по конкурсу я все же никак не мог. Все время вмешивались некие фатальные моменты. При поступлении в престижный московский университет я сдал физику и математику на «отлично», и меня уже поздравляли другие абитуриенты, потому что по биологии и сочинению достаточно было получить «хорошо». И я чувствовал, что к этому полностью готов. Но тут, как нарочно, ко мне на экзамене по биологии было повышенное внимание – один из экзаменаторов буквально сыпал дополнительными вопросами, а потом мне вывели оценку всего в три балла. Возможно, мне и этого бы хватило для поступления, но тут в расчет брались еще оценки по сочинению и средний балл по аттестату зрелости в школе.

Конечно, оправдание моим неуспехам можно было найти и в том, что я попал именно в период, когда в школьном образовании началась реформа. Если раньше в школе было одиннадцать классов, то именно на нашем выпуске снова, как когда-то, вернули десятилетку. Выпускников в школах в тот год оказалось сразу вдвое больше. Следовательно, и конкурсы в вузах выросли вдвое. Вот так и получилось, что я пролетел мимо университета, едва коснувшись его неокрепшим крылом. Я так же, как Владимир, попытался перенести документы в другой вуз, а именно – во Второй медицинский институт на специальность «Биофизика». Но и там я получил отказ из-за огромной конкуренции. В результате всего этого мне на целый год пришлось заняться отнюдь не умственным трудом. Кроме того, я почти потерял веру в свою везучесть и способность поступить в один из столичных вузов.

Несколько месяцев я проработал в деревообрабатывающем цехе леспромхоза, вернувшись на проживание в дом родителей. Там мне пришлось освоить управление разнообразными станками для обработки дерева. Это было полезно хотя бы для физической закалки. Но, я думаю, самое главное было в том, что там я научился играть в бильярд и достиг в этом заметных успехов. В цехе деревообработки в нашем городском леспромхозе меня просто восхитил профессионально сделанный бильярдный стол. Немалую роль играло и то, как азартно к бильярду относились молодые крепкие ребята – работники столярного цеха. Каждый день в обеденный перерыв, а чаще всего после завершения рабочего дня, возле бильярдного стола собиралась группа фанатов. Однажды попробовав свои силы в этой игре, я стал ее поклонником навсегда. Иногда я даже в выходные специально приходил в здание цеха деревообработки, чтобы потренироваться. Очень скоро мои успехи в этой игре были настолько заметны, что самые успешные мастера бильярда в цехе стали считать за честь сыграть со мной в паре, а когда игра шла навылет, я часами не уступал никому место за этим прекрасным столом, покрытым зеленым сукном. Надо еще отметить, что ребята из нашего цеха были отличными мастерами изделий из дерева, и почти каждый из них владел кием собственного изготовления. Как правило, кии были наборными, из лучших пород дерева, с исключительно точно подобранным балансом. Мои успехи в бильярде были уже признанными, и я очень обрадовался, когда на день рождения умельцы цеха изготовили и подарили мне личный бильярдный кий с точно подобранным балансом. Размышляя над тем, почему мне так легко удалось достичь высот в бильярде, я все время вспоминаю, как происходило мое продвижение в этом умении. Возможно, у меня был талант и точный глазомер. Да, роль этого отрицать нельзя. Но всегда, когда я смотрел на шары и просчитывал траектории их движения, возникали своего рода чертежи и происходил перебор вариантов, пока передо мной не возникало что-то наподобие вспышки. Что же это было? Тогда я не очень стремился анализировать, но точно заметил, что мой внутренний голос не использовал своих типичных саркастических заключений. Мне даже казалось, что он затаивается и молчит, как человек, вспотевший от старания при совершении чего-то важного. Когда я прицеливался и четко видел схему движения шара, то понимал, что надо только вовремя нанести удар, отдав приказание своим мышцам. А для этого нужны были постоянные тренировки, причем не обязательно только во время игры. Я тренировал удары часами, оставаясь после работы или проводя в цехе почти все выходные дни. Нередко по праздникам туда приходили другие работники – мастера столярного дела, которые выполняли частные заказы, чтобы дополнительно заработать. Они нередко задерживались, сделав свою работу, чтобы поиграть в бильярд, и мы устраивали целые баталии.

Постепенно я узнал, что в большинстве городских и сельских домов культуры существуют хорошо экипированные бильярдные клубы, где можно было научиться играть в бильярд весьма прилично. Кроме того, нередко возникали тайные сборища, особенно при гостиницах, где можно было участвовать в играх на денежные ставки. Видимо, поэтому бильярд при советской власти начал приобретать статус азартной игры, что только увеличивало его популярность. А когда-то в царской России этой игрой увлекались дворяне, кадровые офицеры и высшая придворная знать. Однажды вкусив наслаждение от этой игры, где бы ни был, я всегда стремился найти бильярдный стол и партнеров, занятие бильярдом всегда было для меня успешным и доставляло огромное удовольствие. Только под «денежный интерес» я почти никогда не играл, потому что эта сторона бильярда притягивала к себе шулеров и криминальных элементов. Они играли между собой чаще всего на очень большие суммы.

22. Все зависит от умения учиться

Вскоре по приглашению моих сестер я поехал на Украину. Мой брат уже два года учился в политехническом институте, и по дороге к сестрам я побывал у него в гостях. Я был настроен наконец-то поступить в университет и начал читать не только учебники, но и некоторые профессиональные книги по нейрофизиологии, психологии и генетике. Мои сестры и многие другие родственники убеждали меня подать документы туда, где нет конкурса. Они утверждали, что для меня главное получить «корочку», то есть диплом о высшем образовании. Но я упорствовал в том, что, если буду вынужден заниматься чем-то мне неинтересным, не смогу ничего добиться из-за безразличия. И вот, впавши в дрожь как юная девица на первом свидании, я подал документы в рядовой украинский университет, совсем не столичный. Город казался блатным, как Одесса-мама или Ростов-папа, но не столь популярным. Это был красивый миллионник, расположенный на берегу Днепра, зеленый и вполне студенческий. Кроме колоритного рынка «Озерка», город был знаменит расположенным там огромным комбинатом, где строили ракетные двигатели. Может быть, потому и конкурс там оказался кошмаром абитуриента. Я сдал первые экзамены на «отлично», но, помня все свои провалы, решил не расслабляться. Вероятно, мой настрой наконец-то сказался, и я взял эту «крепость», чтобы увидеть свою фамилию в списках студентов. На общем собрании первокурсников нашего факультета я с интересом разглядывал тех, с кем мне предстояло прожить, почти ежедневно общаясь, пять лет. На сборище первокурсников явился будущий мой приятель Жека с третьего курса, который вместо ожидаемого рассказа поучительных историй хладнокровно и публично высморкался в огромный клетчатый платок. Это выглядело своеобразным напутствием для смотревших на него с сомнительным восторгом девушек-первокурсниц. Речь его на этом почти исчерпалась. Он лишь добавил, что студенческое время для каждого должно запомниться на всю жизнь. Как я слышал, Жеку пригласил декан факультета с целью поделиться студенческим опытом. Стилем этого оригинала с третьего курса являлся эпатаж, и еще он не прочь был выглядеть слегка мистификатором. Девиз Жеки был не нов: «Что естественно, то не безобразно», но воплощал он его иногда слишком прямолинейно. Этот парень еще выделялся любовью к сольным выступлениям под гитару в фойе общежития, привлекая всех, кому хотелось послушать в исполнении Жеки его собственные или известные полублатные шедевры. Надо сказать, что на биофаке, куда я поступил, оказалось немало следящих за собой красивых студенток, вполне настроенных на тесную дружбу, но я приказал себе не сближаться ни с кем из них. Я никак не мог забыть мою Альку и вопреки злому року все еще надеялся отыскать ее. Кроме того, у меня была цель – получить образование, а не просто «корочку», и пробиться в научную среду. Я не очень четко тогда понимал, как это сделать, но уже на первых лабораторных занятиях подошел к одному из преподавателей и стал его пытать, как стать на «ты» с научными установками при нашей кафедре, то есть освоить острые и хронические эксперименты с регистрацией активности мозга животных и человека. Преподаватель недоверчиво улыбнулся и сказал мне с сомнением:

– Вы только лишь поступили. Курсовые работы будут на третьем и четвертом курсах, а экспериментальная практика и дипломные проекты – вообще в последние годы учебы.

– Ну а вдруг у меня получится? – ответствовал я под диктовку коварного ВГ.

Преподаватель Алексей Мурзин оказался внимательным к моему интересу и поговорил с заведующей кафедрой Зинаидой Петровной – очень дородной и представительной женщиной с пышно уложенной прической, властными складками в чертах лица и высокомерными манерами. Она увидела в моем интересе позитив и «повелела», чтобы меня познакомили с опытными установками, и, если я захочу, – чтобы в свободное время меня допускали к регистрации активности нейронов в препаратах мозга животных. Это казалось мне тогда довольно крутым поворотом, хотя ВГ прокомментировал это с привычным сарказмом.

Так и случилось, что я приходил в свободное время довольно часто – в будни и уикенд – туда, где находились электрофизиологические установки, чтобы увлеченно влезать в методики и тонкости регистрации нейронной активности. Довольно скоро мне была поручена своя тема, поскольку я владел основами радиоэлектроники и изучил до деталей атласы мозга животных и человека. Мой авторитет постепенно рос, и я получил разрешение работать в лаборатории самостоятельно, но не в одиночку. Занимаясь всем этим, я тогда пришел к выводу, что не стоит мне сожалеть о провале при поступлении в столице. Главное – проявлять инициативу и уметь учиться. В правильности этого вывода я убеждался намного позже, когда узнавал о судьбах и карьерах тех ребят, которые тогда поступили в московский университет.

23. Сухие остатки благородных намерений

Первая весна в стенах университета выдалась для меня интересной и полной сюрпризов. Дело не только в знакомстве со множеством неожиданных новых личностей или в новом образе существования в общежитии, а, пожалуй, в том, что учеба здесь не требовала хождения по «струнке», хотя у нас вскоре и начались занятия на военной кафедре.

События складывались, как растущая на краю крыши сосулька, чтобы в итоге внезапно оборваться и разбиться на искристые кусочки, радующие глаз своей внезапностью и почти мгновенным преображением в капельки весенней воды. Мне как старосте группы нейрофизиологов было сказано: необходимо собрать стройотряд, чтобы поехать не только зарабатывать, но довести до пуска биостанцию и летний спортлагерь. Объект был расположен в чудном по красоте и чистоте природы месте – внутри большого заказника в тридцати километрах от города, где было запрещено строить что-либо промышленное. Там же мы как первокурсники должны были пройти свою первую практику, собирая на природе коллекции, гербарии и тренируя способность к описательной биологии с зарисовками и определением видов растений и беспозвоночной фауны. Это, конечно, крайне радовало, поскольку не просто открывало форточку свободы, а настежь распахивало все двери, заменяя скучную зубрежку учебников и текстов лекций.

Староста курса по имени Иван, лет на пять-шесть старше любого из нас, с энтузиазмом, как и я, воспринял призыв деканата собрать студенческий трудовой отряд почти перед самым началом весенней экзаменационной сессии – в конце апреля. Со своим жизненным опытом до учебы в университете Иван оказался идеальным кандидатом не только на роль старосты всего курса, но и бригадира студенческого строительного отряда. Не стоит даже говорить, насколько к месту пришлись его навыки и опыт сварщика, полученные в армии и на гражданке. Это делало его способным не только квалифицированно работать, но и построить из нас добротную, продуктивную строительную бригаду.

По замыслу Ивана все должно было начаться с ритуального сплочения бригады добровольцев вокруг лозунга «Ни грамма алкоголя в рабочие будни». Для укрепления роли командира или, вернее, бригадира, он объявил о сборе всех парней в его комнате общежития, чтобы попрощаться с былой вольницей и распить, хотя и не на брудершафт, но символично, последнюю бутылку водки, одну на всех. Это должно было стать переходом в состояние готовности слушать его команды и трудиться около трех месяцев по заданию администрации. В тумбочке возле кровати Ивана стояла обычная бутылка водки с серенькой этикеткой, с жестяной крышкой, залитой сургучом. Мы чинно расселись по стульям и на покрывалах кроватей, обратив взоры на сидевшего в центре Ивана. Он с серьезным и невозмутимым видом достал стакан с гранями и торжественно извлек символическую бутылку водки из тумбочки… Бутылка была стандартная, сургуч на ней был расплющен неким штампом, все было как надо. Наступила тишина, означавшая, что момент есть важный и непередаваемо серьезный. Иван легко и красиво открыл бутылку, поднял ее и с математической точностью, по булькам, налил дозу символической жидкости… Именно в этот момент я услышал, как ВГ прокомментировал ситуацию: «Потрясающий метод – пить алкоголь, чтобы от него отказаться. Не удивительно, что такие подходы лежат в основе многих народных традиций и обрядов. Надо поставить на поток не только традиции, но и мудрые афоризмы». «Иногда умолчание эффективнее произнесенного слова», – вставил я свои пять копеек.

А тем временем напряжение росло, все взгляды сошлись на одной точке, и если бы Иван не обладал авторитетом, то стакан бы точно лопнул. Но все обошлось, наш староста произнес дежурные слова и, взяв закуску – кусочек черного хлеба с салом, одним движением опрокинул содержимое стакана себе в горло. Тишину раскололи нервные хлопки… Все, казалось, шло хорошо. Как говорится, ничто не предвещало… Но тут Иван прибег к своему любимому обращению к массам, почерпнутому у Высоцкого.

– Жлобы-ы-ы-ы! Кто-о-о посягну-у-ул!?

Так или иначе, но нам довелось узнать, что ритуальную бутылку водки нам какие-то упыри коварно заменили аналогичной, но с обычной пресной водой…

Но все проходит, и вот мы под завистливыми взглядами остающихся погружаемся в университетский автобус и держим путь в замечательное место, называемое лесничеством или более точно – заказником «Кочережки»… Несмотря на инцидент с бутылкой, настроение у всех было приподнятое и радужное. Кроме нашей бригады из двенадцати парней туда ехали четыре девушки с нашего курса, которые должны были трудиться поварами сначала для нашей бригады, а потом и для всего курса в период биологической практики.

На территории, предназначенной для биостанции и впоследствии для спортивного лагеря, мы заложили целую улицу вместительных домиков, которые насмешники называли биобараками. Еще до нас на территории лагеря были построены кирпичные здания, где разместились биологические лаборатории и обширная столовая. Кроме того, под навесами приютились теннисные и бильярдные столы как основа спортивной базы. Конечно, вечерами мы с азартом резались в бильярд и теннис на этих столах, а также играли на волейбольных и футбольных площадках. Среди нас были также истинные фанаты зоологии, например орнитологи – любители описания и зарисовки птиц и энтомологи – собиратели разных видов насекомых. Особенно активно вели себя охотники на бабочек, они вечерами устанавливали яркие прожекторы и ждали, когда на этот свет прилетят разнообразные мотыльки, махаоны и прочие беспечные красавицы отряда лепидоптера.

Тогда же впервые я достаточно близко познакомился с гипнотизером по имени Саша. Он сам как-то подошел ко мне и спросил:

– Хочешь, я тебя загипнотизирую?

Я отнесся к этому скептически, но любопытство заставило согласиться. Надо сказать, что попытка погрузить меня в гипноз у Саши была неудачной, но зато я с любопытством посмотрел, как он внушением снял зубную боль у одной из наших сокурсниц – девушки по имени Алена. Это было впечатляюще, хотя и не совсем понятно. Саша Осинский был жгучим брюнетом, и, вероятно, поэтому он считал, что взгляд его небольших темных глаз тоже должен быть жгучим. Он проделал некоторые манипуляции с лицом и подбородком Алены, впрочем, совершенно к ней не прикасаясь. Он тихим голосом приказал смотреть ей куда-то в область своей переносицы и ни на что не отвлекаться. Затем последовала тихая тирада, призванная приковать внимание девушки к тому, что он произносил. Саша сосредоточенно смотрел ей в глаза, проникновенно и тихо бубнил нечто похожее на заклинание:

– Слушай внимательно мой голос. Сейчас я сосчитаю до пяти, и твоя зубная боль исчезнет, как будто ее и не бывало.

Он произносил цифры, начиная с единицы, сопровождая их уговором или заговором в форме зловещего шепота, тембра которого, по-видимому, должна была в первую очередь испугаться зубная боль. Когда он досчитал до пяти, то торжествующе проговорил более громким голосом:

– Боль отступает, уменьшается, исчезает. Вот она полностью исчезла! Исчезла!!!

При этом Саша, державший руку у подбородка Алены, резко сдвинул пальцы и легким скользящим движением провел по подбородку девушки. И боль, конечно, не выдержала, дрогнула. Не знаю уж, что Алёна почувствовала, но на ее лице возникло выражение растерянности. Она произнесла слегка дрожащим голоском, трогая себя за щеку:

– Ой, и правда исчезла. Вот это класс! А ведь ничего не помогало.

Это было мое первое знакомство с внушением и начальными методами проведения сеансов гипноза. Судьба на протяжении многих лет как бы специально сталкивала меня с профессиональными гипнотизерами и в дальнейшем предоставила мне возможность не только наблюдать, но и участвовать в проведении необычных психологических опытов и сеансов.