Текст книги "Истории Дальнего Леса"

Но птица вдруг повернула назад, к оставленной норке ежика. С трудом протиснувшись внутрь, она стала лихорадочно перебирать вещи. Наконец она вспомнила о полке над входной дверью. Среди кусочков кожи, каких-то старых часов и перчаток она нашла заветную котомку, которая снилась ей прошлой ночью. Птицу охватило непонятное чувство встречи с чем-то родным и знакомым, но позабытым в череде быстротекущих дней, потерянным однажды и вновь обретенным. Теперь уже, как хотелось верить, навсегда. Как счастлива была эта большая и гордая птица отправиться в новую жизнь к удивительным приключениям и нести с собой крохотный кусочек своего увлечения в пешеходном прошлом.

На ручке котомки блестели две капельки воды, совершенно непонятно как попавшие туда. Ведь котомка все время стояла на дальней полке, и внутри норки ежика никакого дождя быть не могло. А может быть, это и не вода совсем? На них попал случайный луч солнца, и перед глазами птицы пронеслась странная феерия отраженного света. Птица нашла какую-то старую тряпку и тщательно вытерла все капельки с изящной ручки котомки. А потом порылась на соседней полке и, оглядев норку еще раз, унеслась прочь, крепко держа свою драгоценную поклажу. Внутри котомки лежали три иголки ежика – еще один привет от прежнего увлечения. Даже когда кажется, что мы рвем с прошлым и уходим в неведомую даль, прожитое не оставляет нас. Оно следует за нами воспоминаниями о радостях и горестях пролетевших мгновений…

Покружила птица над полянами Дальнего Леса, пролетела вдоль извилистых лесных дорожек к самой чащобе, покружила над зеркальной гладью Серебряного озера и его окрестностей. Но так и не увидела нигде хорька Василия, который к этому моменту уже должен был бы превратиться в гордого ежика, весело переваливающего с боку на бок. Не было его нигде, а уж ежика-то она бы заметила наверняка. Сама ведь была им совсем недавно и знала, где ежики любят бывать больше всего в мгновения огромного счастья и где любят прятаться в минуты особой опасности. Облетела птица пару окрестных полян, пролетела вдоль основных и любимых ежиками тропинок. Никого. Хотелось напоследок увидеть старого друга – хорька Василия. Хотя бы еще один раз перед далеким путешествием, но поняла птица, что не судьба. Она с недавних пор удивительных превращений стала верить в свою судьбу и больше не называла ее индейкой или каким-либо другим непонятным зверем.

А меж тем хорек Василий был совсем рядом, на соседней западной поляне, под большим раскидистым дубом. Он полулежал с обнимку с обычной для себя бутылкой березового сока и старой мечтою о теплой и удобной норке. Вот только иголки у него так и не выросли. Значит, на самом деле не судьба стать ему колючим ежиком-работягой. Что-то не сложилось, не срослось.

Он привычно думал о явной несуразности бытия, но совсем не собирался сдаваться на милость судьбы. Василий грустил, но понимал, что надо продолжать жить и надеяться, что и у него все однажды получится. Просто заплутало его долгожданное счастье на самых дальних подходах к их местам. Видимо, истинное счастье всегда неторопливо. Оно неизбежно придет, просто не может не прийти. Хорек пил столь любимый им березовый сок и думал, что его счастье будет огромно и изменит все вокруг. Самые простые и незаметные вещи заиграют новыми гранями. Наверное, он был прав тогда, ведь жить совсем без надежды и веры нельзя…

А на северной оконечности Дальнего Леса, у самого Серебряного озера, грустила в своей невысокой хижине молодая норка по имени Анфиса. Она искренне хотела сделать всех счастливыми – вот только не всегда знала, как же этого добиться. Ну не получается всех сразу осчастливить, даже если очень-очень хочется. Как ни крути, а выходит так, что штучная эта вещь – подлинное счастье. Редкое. Нельзя его выпускать серийно и раздавать всем страждущим оптом и в розницу, как сливочное масло, ни в сказочном Дальнем Лесу, ни в прочих больших и малых королевствах, ни в нашем жестоком и далеко не сказочном и коварном мире. Не хватает на всех удачи и счастья, так устроена жизнь. И если бы ждала удача нас за каждым поворотом, разве радовались бы ей так, разве гонялись за ней, как за сказочной и неуловимой птицей? Такова уж планида нашего недолгого земного путешествия.

Норка Анфиса, которая могла обернуться очень толстым и умным зайцем или сердитым на вид, но тонким, с ранимой душою одиноким волком и исполнять желания, была на самом деле еще очень молода и от всего сердца хотела помочь. Бескорыстно, всем-всем и сразу. Но, видно, дано ей было пока исполнять только самые высокие и светлые мечты – например, подарить счастье полета.

Потому и грустила она в своей старенькой небольшой избушке, скромно стоящей недалеко от Серебряного озера, на самой западной оконечности сказочного Дальнего Леса. Благо, что любимый малиновый чай привычно согревал ее тело, а неистребимая вера, что все получится, так или иначе, рано или поздно, но несомненно получится, согревала душу и спасала от уныния. Ее жизнь и приключения только начинались. Все еще было впереди…

Ждали обитателей сказочного Дальнего Леса и его окрестностей удивительные события и таинственные повороты судьбы, неожиданные встречи с гостями из сказочного мира и чудесные открытия, но об этом – в следующих сказках.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
Василий и божий дар

Хорек с весьма редким для жителей Архипелага Сказок именем Василий, поэт и философ волшебного и загадочного Дальнего Леса и его не менее магических окрестностей, очень любил свою меланхолию. Она, эта самая меланхолия, переливалась разными гранями сожалений и полутонами неисполненных желаний, как большая хрустальная ваза всеми цветами радуги на солнце. Вся его утонченная, неоднозначная и противоречивая натура народного художника и печального философа, резонировала с грустной возвышенностью этого состояния.

Причем само по себе слово «меланхолия» ему казалось не менее поэтичным и значимым, чем это необъяснимое состояние светлой тоски о кажущемся несбыточным счастье, которое не поддается простому и буквальному определению.

Многие слова несут в себе не просто банальный и прямой смысл, а имеют какую-то магию, таинственная аура которой меняется с неуловимым вкусом проходящего времени. Есть слова, которые приходят к нам в самом раннем детстве. Как члены семьи или стародавние добрые знакомые, они всегда рядом, под рукой. Острота ощущений от первого знакомства с ними стирается со стремительно улетающими прочь осенними дождями и белоснежными посланцами небес, укрывающими бесстыдно обнажившиеся деревья великолепием зимних одежд. Подобно всему земному, слова живут в калейдоскопе сменяющих друг друга сезонов быстротекущей жизни.

Они, эти слова, словно мельчайшие частички неспешных песочных часов, поначалу завораживают блеском изящной новизны, но потом просто перестают удивлять и поражать ко всему привыкающее воображение. Они словно тускнеют, затираются от частого употребления. Но стоит только смахнуть с них пыль времени и вставить в необычный, оживляющий оборот речи, как они снова заиграют всеми красками новизны и прежнего величавого благолепия. И есть, есть еще настоящие кудесники, которые не дают старым и кажущимся такими привычными словам покрыться толщей лет. Они умеют так просто и естественно соединить эти слова между собой, что фразы начинают играть абсолютно новыми, незаметными ранее гранями.

Один из таких кудесников – уже известный нам хорек Василий из Дальнего Леса. Его речь поражает неожиданными оборотами, накрученными из самых обычных, будничных слов. И это не от того, что он мастер художественного слова. Просто его слова и мысли часто вступают в соревнование, и нередко случается, что слова обгоняют.

Есть в речи Василия особая магия необработанного, ничем не замутненного, истинно природного великолепия. Да и нельзя объяснить чудо выверенными математическими формулами, разложить на составляющие элементы – на то оно и чудо. Вдобавок к этому, как всякий истинный философ, любит хорек Василий собирать новые чудные и красивые слова. Например, его нежно лелеемая «меланхолия». Как только ученая сова произнесла это слово в случайном разговоре о природе за кружкой березового сока прошлым летом, так Василий его и полюбил.

Раньше, до описываемых здесь невероятных событий, нравилось Василию грустно и торжественно думать о своей извечной и всеохватывающей меланхолии как об осмыслении видимого несовершенства окружающего мира. Самого себя он никак не мог признать несовершенным. Это казалось ему уж явной несуразицей. Так бывает у художников и философов не только в Дальнем Лесу.

А еще Василий отчаянно любил мечтать. На самом деле, это было его любимейшим занятием и истинным наслаждением. Ему так прекрасно мечталось в те далеко не редкие и несказанно блаженные минуты и часы, когда абсолютно ничего не хотелось делать, а неизменная бутылка березового сока как раз была под рукой.

И не то чтобы Василий был абсолютно никчемным бездельником, как это казалось некоторым его вредным соседям по норкам, но вот ни с каким конкретным ремеслом отношения у него никак не складывались. Процесс осмысления «генома целесообразности», как называл это сам Василий в минуты особого откровения, просто сковывал все его члены и абсолютно не давал полностью отдаться никакому новому делу. Хотелось хорьку Василию чего-то большого и захватывающего, а этого как раз не было. Мелкого и противного совсем не хотелось.

Сделав над собой невероятное усилие и все-таки заготовив на зиму сухих плодов, ягод и прочего съестного безобразия, Василий вдруг отчаянно загрустил. Напала на него старинная подруга и извечная беда – хандра сказочного Дальнего Леса. Своей противностью была она подобна хандре нашего несказочного мира, вот только в Дальнем Лесу была эта самая хандра особой, удивительно ехидного свойства. Но случайные встречи с хандрой не играли бы никакой роли, если бы не характер Василия. Он, несмотря на свое внешнее неброское изящество и небольшой рост, был весьма известным персонажем и даже подлинным героем сказочных мест.

А самой большой бедой Василия было то, что ему все давалось без особых усилий, но ровно столько, чтобы не испытывать серьезных жизненных проблем и неприятностей. Так бывает в жизни: что-то большое и настоящее ждет тебя где-то за углом, ждет долго и терпеливо, но у тебя все привычно и хорошо, а за окном моросит надоедливый и противный дождик-зануда, и очень не хочется выходить из теплой обжитой норки и искать что-то свое, может, и большое и прекрасное, но скрытое в туманной неопределенности где-то там, в пелене нескончаемого осеннего дождя.

Его сосед – ежик, совсем еще недавно покорно кряхтевший в соседней норке над очередным индивидуальным заказом на дизайнерскую котомку с неясной и странной мечтой о голубом небе, взял да и улетел навсегда в заоблачные дали. Нет, он не эмигрировал, подобно семейству американских бобров из восточной части Дальнего Леса, долго и упорно искавших своих родственников по всему миру и наконец обнаруживших родню на далеком североамериканском континенте. После продолжительной переписки они уплыли туда прошлым летом.

Нет, ежик просто стал выше границ и прочих земных условностей. Летает он где-то в облике большой и прекрасной птицы над землями сказочными и, похоже, горя не знает.

Тем временем в Дальний Лес и прочие королевства неизбежно должна была прийти зима. Наступало время ее ледовых феерий. Чуть раньше или чуть позже, но теперь уже это был вопрос самого ближайшего будущего. Таковы законы природы, неукоснительные даже для таких сказочных местах, как Дальний Лес и его окрестности. С приходом зимы жизнь неумолимо и драматически изменится. И хотя было еще довольно тепло, Василий живо представил, что снега заметут не только лесные дорожки, но заодно и его надежды и мечты. А без мечты жить никак нельзя.

Так бы и сидел хорек Василий в мечтательном ожидании неизбежных холодов в своей относительно теплой норке, да случайно залетела к нему в голову нехарактерная, а потому редкая мысль: уж не пройтись ли по лесу, не зарядиться ли природной бодростью да развеять хандру и меланхолию, пока еще тепло и не пришли снега, а потом с новыми силами заняться поиском подходящего высокого призвания. Вдруг придет какая-нибудь свежая идея.

С этим редким для него зарядом оптимизма вышел Василий на окраину леса, необычайно довольный своей решительностью идти навстречу судьбе. В последнее время нечасто у него было такое настроение, прямо как будто крылья невидимые выросли. Хорек Василий чувствовал огромный прилив сил и желание чего-то большого и непонятного. Впрочем, о чем-то грандиозном, вселенского масштаба он и не думал вовсе, мысли о судьбах неспокойного мира глобальной несуразности приходили к нему обычно после сытного обеда или бутылки березового сока.

Все было как обычно, но то ли само провидение, то ли нечто рангом пониже уже сделало ход конем в судьбе хорька Василия. Расклад изменился, хотя никто в Дальнем Лесу об этом пока не догадывался.

Так или иначе, но именно в это время случилась пренеприятная аномалия, настоящий рукотворный природный катаклизм в масштабах отдельно взятого сказочного Дальнего Леса и его ближайших окрестностей.

Несуразный по своей внутренней природе и уставший за продолжительный осенний сезон повышенной небесной плаксивости помощник бога дождя и прочих осадков Пафнутий замечтался о чем-то добром, благодатном и божественно высоком, что было весьма обычным делом для небожителей средней руки, и совершенно неожиданно поймал себя на том, что не заметил, как время затяжных осенних дождей закончилось. Пафнутий, то ли продолжая думать о высоком и вечном, то ли просто от полноты нахлынувшей на него всей гаммы разнокалиберных и противоречивых чувств, не остановил свой перст указующий вовремя и послал вниз лишнюю молнию среднего радиуса действия.

Огненный посланец небес, в свою очередь, удивленно озираясь вокруг и не находя привычного мокрого и суетного окружения говорливых глупых капель, неуклонно приближался к Земле, не запамятовав, однако, все-таки прихватить с собой обычное в подобных случаях звуковое громовое сопровождение средней громкости. Чтобы наземные жители всей окрестности Дальнего Леса поняли: мол, все-таки лечу к вам. Так вы уж не обессудьте за такую очевидную природную несуразность.

Меж тем Василий, выйдя на лесную дорожку и услышав гром, решил, что все это совсем неспроста. Не в его привычках было, вообще-то говоря, искать немудреные и доступные решения любых жизненных проблем. Вот и на этот раз он подумал, что все это, как пить дать, из-за глобального потепления и вредных особенностей климатического диссонанса. Было у хорька Василия предчувствие, что он столкнулся с явлением исторического и планетарного масштаба.

Да и вообще, дано было Василию мыслить крупными категориями. Нравился ему вот такой глобальный подход к жизненным проблемам. Простые и суетные каждодневные заботы обходили Василия стороной, не находя у философа и поэта Дальнего Леса должного понимания и поддержки. Зато особенно заковыристые и прочие несусветности просто притягивались к Василию, как к магниту природных несуразностей всяческих размеров и степени вредности.

Вспомнил Василий свой недавний визит к ученой сове Василисе. По правде говоря, общение хорька с Василисой всегда приносило ему большую пользу: Именно она была для Василия неисчерпаемым кладезем философских откровений и парадоксов, а также множества новых слов и выражений.

Всякий раз, проходя мимо западной оконечности леса, Василий заглядывал к ней и, если сова Василиса не спала, без стеснения, заходил, чтобы узнать что-нибудь новое. Вот и в прошлый раз услышал он про «диссонанс» от внезапно проснувшейся ученой совы, и так ему это слово ученое понравилось, что он теперь старался использовать его везде, где только мог. А тут как бы само собой нашлось долгожданное и логичное применение для слова столь диковинной красоты и загадочности. Только вот ведь какая незадача: никого рядом не было, а Василий страдал, если не мог поделиться внезапным откровением с какой-нибудь живой душою.

Обычно, в отсутствие собеседника, этап осмысления не по делу случившегося природного «диссонанса» растягивался у Василия примерно на полторы бутылки березового сока. Но тут произошло нечто необычное. Яркая вспышка озарила свод небес и окружающую хорька Василия окрестность. В то же мгновение почувствовал Василий, что и сам мир вокруг него изменился непонятным и чудесным образом. Причем хорек Василий даже и не понял поначалу, в хорошую сторону или в ехидно-противную. А виною всему был он, дар божий, а точнее, кусочек молнии, странным образом навсегда лишившийся своей престижной небесной прописки и упавший на землю из-за нелепой ошибки небожителя с незатейливым именем Пафнутий. Он и попал в философа и поэта Дальнего Леса – хорька Василия.

Совершая неблизкий перелет и озираясь по сторонам, кусочек молнии прикидывал варианты своего приземления и столько всего передумал, что даже раскалился от избытка чувств и затянувшегося сверх всякой меры мыслительного процесса. Ничего более подходящего для приземления и дальнейшей жизни, чем Василий, поблизости не было. Решил он, в конце концов, что быть для кого-то даром небес совсем неплохо. Намного приятнее, чем оказаться в болоте или попасть в старый пень где-нибудь на опушке леса. Или еще того хуже, просто пропасть со всем своим умом и талантом в обычной земле. И решил кусочек молнии выбрать Василия.

– Ты кто? – промолвил удивленный и разбуженный внутренний голос Василия, вдруг ощутив что-то новое и инородное. Он, как и всякий внутренний голос благородного происхождения, управляющий тонкой творческой натурой, был с рождения весьма капризен и самовлюблен. А в этот момент он был явно недоволен тем, что его благодушное и сонное блаженство внезапно пропало, растворилось. И все это из-за какой-то внезапно появившейся природной несуразности.

– Я… просто подарок… дар с небес, – быстро нашелся кусочек молнии.

– И в чем же силен ты, дар небес? – спросил внутренний голос Василия, поняв, что уснуть уже не получится и придется долго и нудно внушать этой поэтической натуре простые и холодные истины.

– Я расскажу потом то, что смогу. А ты пока ищи себя, просто знай, что теперь у тебя есть я, удивительный и редкий дар небес, настоящее чудо, – сказал кусочек молнии, сам удивляясь своей неожиданно проявившейся сообразительности.

Дар небес искренне не понимал, почему он должен быть в чем-то особенно сильным. Он устал от полета и своих дум и совершенно не представлял, чем же он знаменит, кроме того, что просто слетел с высоты. Поэтому счел за благо таинственно замолчать. Он справедливо решил, что быть посланцем небес почетно, и ведь не соврал ничего – а вдруг и в самом деле сермяжная правда в нем и он может принести хорьку невероятную удачу. А может быть, удача в нем самом. А точнее – в их неожиданной встрече. И принесет он счастье великое, не зря же послан. И с этими мыслями кусочек молнии абсолютно успокоился и пришел в состояние внутренней удовлетворенности. Чего нельзя было сказать о хорьке. Проснувшийся внутренний голос затевал очередной продолжительный диалог.

Василий, внутренним и очень глубоким чувством ощутив свой открывшийся нежданно божий дар, начал поиски применения своему новому небесному подарку. Не пропадать же новому таланту! Охватило его непонятное беспокойство и смятение. Показалось Василию, будто что-то большое и прекрасное ждет за порогом его норки и все не решается войти.

Так бывает в жизни и у людей, и у зверей: в душе каждого спит божий дар, спрятанный до часа заветного. Просто надо стукнуть по темечку или еще куда, чтобы помочь вспомнить про дар небесный и талант невиданный да и осознать свое истинное предназначение. Вот только не всем это удается.

Василий, меж тем, удивительным образом изменился. Намного меньше философствовать стал, появилась в нем какая-то уверенность в своем несомненно высоком и прекрасном даре. Ему даже показалось, что он с тех пор стал меньше пить березового сока, что само по себе было бы чудом. Понял Василий, что жить с даром тяжело и хлопотно, а по-прежнему уже нельзя. Вот только дар-то был скрытен и молчалив и никак себя пока не проявлял. Все больше и больше охватывала Василия какая-то непонятная, а потому особенно вредная взволнованность. А потом его охватило смятение: не знал он, что делать со своим даром. Совсем измучился Василий от этого. Что же это за напасть такая приключилась, думал он. И тут вспомнил, что живет он в особом, магическом лесу.

Решил Василий пойти за советом к норке Анфисе – все-таки настоящий маг, хотя и была у него на нее обида после истории с внезапно улетевшим навсегда ежиком, но больше-то в лесу из знакомых магических персонажей все равно никого нет. Да и степень вредности Анфисы не шла ни в какое сравнение с ее природной добротой, особенно если настроение хорошее и погода приличная.

На небосводе сияло ясное солнышко, что всегда в Дальнем Лесу считалось добрым знаком. Хорек Василий, собравшись с мыслями, пытавшимися убежать куда-то в чащобу, решился отправиться в долгий путь к самой восточной оконечности леса. И пока он шел в сторону Серебряного озера, все думал, как же ему рассказать все Анфисе. Но потом решил, что магический персонаж должен и так все понять.

Когда Василий зашел в уютный домик Анфисы, у нее на столе стояла тарелка с яичницей. Хотел было Василий начать разговор с народной мудрости про божий дар и яичницу, так удачно и к месту ему вспомнившейся, но поостерегся. Нельзя же сердить магического персонажа! Может, и есть в маленькой норке сила великая. Еще обернется волком или каким другим хищником и съест его вместе с вновь открывшимся талантом. Всяко случается в сказочных местах.

Анфиса же и не думала о магии или природных «диссонансах», хоть и не чужда была философии. Просто в эту минуту она была ужасно голодна. А всякому зверю, пусть даже и магическому, не грех подкрепиться. Солнце вон уже где, а во рту маковой росинки не было. Вся в заботах и трудах праведных.

Жителям Дальнего Леса и его окрестностей была известна такая исконно лесная примета: если пришел хорек Василий, то это надолго. Любили лесные звери этого странного поэта и философа, но далеко не всякий располагал временем, чтобы восхищаться глубиной его умозаключений, особенно когда зима не за горами. Анфиса же, несмотря на некоторую природную стервозность, свойственную всем мало-мальски отмеченным волшебным даром персонажам, и взрывной характер, присущий многим достойным жителям Дальнего Леса, равно как и прочих мест, была редким и благодарным его слушателем. То ли она чувствовала вину за давнюю историю с превратившимся в прекрасную птицу и улетевшим в далекие края ежиком-путешественником, то ли просто жалела этого немного нескладного и чудаковатого лесного философа.

Но чувство голода в этот момент было явно сильнее всех прочих. И сейчас она критически посмотрела на Василия и тяжело вздохнула, поняв, что спокойно доесть яичницу ей вряд ли удастся. Не дадут. С раннего утра ей морочил голову выдренок Константин с его внезапно нагрянувшими на Дальний Лес туманами и природными непонятностями. Теперь хорек Василий пришел как раз к утренней трапезе.

«Ну, гад такой, – недовольно подумала норка Анфиса, – как время подгадал!» И злиться на хорька Василия было глупо, и не злиться она не могла. Вот ведь напасть какая приключилась! Норка Анфиса только покачала головой, что хорек Василий воспринял как добрый знак. И не догадывался он, что у магических персонажей все не так, как у обычных зверей. Но Анфиса – это особый случай. К тому же, нравился ей Василий. Однако перекусить хотелось все-таки намного сильнее, чем долго и нудно рассуждать о высоких и непонятных философских понятиях или обсуждать его новую находку или напасть.

Норка Анфиса была вся в сомнении: ее недюжинный магический талант открыл ей, что попала в Василия молния среднего радиуса действия. Но вдруг это неслучайно совсем? Слышала она от многих, что ничего в мире не происходит случайно. Особенно в этих сказочных местах. Что есть какой-то неведомый нам замысел во всех природных сумасбродствах и безобразиях. Ведь очень может быть, что упавший кусочек обыкновенной молнии – знак особого волшебства.

Но, помимо всяких философий и волшебных знаков, занимала норку Анфису простая, практичная и удивительно приземленная мысль: если сказать этому чудаку, что у него особый дар, может, он и уйдет с этим вновь приобретенным безобразием надолго и трапеза продолжится. Уж больно аппетитно выглядела яичница!

– Знаю, – быстро нашлась Анфиса, все же надеясь доесть яичницу, которая была абсолютно к месту и времени, – вот даже и не говори мне ничего. Все про тебя знаю, ведаю и даже чувствую на особом, магическом неземном уровне. Но надо мне осмыслить такой природный феномен. Даже и не пытайся мне помешать, тебе же хуже будет. Просто наберись терпения. Иди садись на дальнюю лавку около окна и терпеливо жди, уж если пришел ко мне с такой явной несуразностью. Даже и не думай сейчас мне перечить. У меня сегодня критический магический день – так что лучше и не зли.

Василий подошел чуть ближе и молча сел на лавку. То ли на самом деле боялся он потревожить магическую и к тому же весьма голодную приятельницу в ее критический день, то ли нахлынули на него привычные философские раздумья и умозаключения, которые он счел за благо не высказывать Анфисе. Но, так или иначе, сидел он на удивление тихо. Не хотел мешать мыслительно-жевательному процессу Анфисы и счел за благо смотреть в окно на предпраздничный променад мирно бредущей по тропинке пары выхухолей.

Норка Анфиса, меж тем, пребывала в редком состоянии абсолютной умиротворенности. День начался удивительно хорошо. Проснувшись с первыми лучами солнца, Анфиса прогулялась до ближайшего озера, навестила семейство американских бобров, приехавших из заморских краев погостить в Дальний Лес. Затем она написала пару таинственных заклинаний, чтобы поддержать хорошую магическую форму и не забыть основы природного чудодейства. А потом прилетела сова Василиса, и они с удовольствием обсудили последние лесные события и новости окрестных королевств. В общем, с самого утра у нее было столь редкое и удивительное чувство, что жизнь удалась.

В конце концов, трапеза ведь тоже не сорвалась! И вот она, справившись с яичницей и почувствовав и запомнив это ощущение абсолютного блаженства, сытости и душевного покоя, удовлетворенно вздохнула и сказала первое, что пришло ей в голову:

– Вижу. У тебя новый дар прорезался.

– Ну да, – выдохнул Василий, мысленно соглашаясь с ней, – вот так и я думаю. В этом ты права. Только подожди, а почему это прорезался – не зуб ведь, поди. Был всегда у меня талант огромный, вот только мистически проснулся от климатического «диссонанса». Вышел я на улицу, а тут гром и молния, но без дождя, и внутренний голос мне говорит, что теперь у меня дар божий есть. Настоящий. Большой. Просто не совсем ясно какой, потому как только объявился, но дар определенно есть.

– Конечно, – подхватила Анфиса, – непременно дар. Не думай и не сомневайся. Ты еще только вошел, я сразу увидела: у тебя дар божий. Вижу его в тебе, но только очень широко вижу: ты – артист. Большой артист, прямо народный талант. А время для таланта ох как дорого. Так что иди и твори.

– А что творить-то? – смущенно промычал Василий.

От слов норки Анфисы что-то теплое и приятное затрепетало у хорька внутри, согревая все его существо. Как будто выпил он целую бутылку березового сока или даже две за раз. Мысль о поисках приложения таланта ушла сама собой. Вон оно как вывернулось все – артист. Глупо же искать какое-то там ремесло, если магический персонаж утверждает, что он артист! Вот только не проходила у хорька смутная тревога – что как-то странно все это и что же он будет творить?!

– Василий, – произнесла Анфиса с некоторым напряжением в голосе, увидев, что разговор неожиданно затягивается, запас ее терпения конечен, а хорька уносит по волнам самомнения и самовлюбленности очень далеко. Даже намного дальше, чем то место, куда ей хотелось бы его послать со всем его внезапно открывшимся непонятным талантом и такими понятными тревогами. – Ты смотри не вздумай даже испытывать мое терпение. Я же сказала уже, что вижу твой дар, как и все божественное, очень широко. Расплывчато и туманно. Таинственно. Говоря честно и откровенно, устала я от сегодняшних откровений и чудес. Иди и твори – а предмет искусства придет к тебе сам божественным путем и волею небесного провидения.

– Сам придет, да еще божественным путем? – удивился Василий.

– Сам, сам, – подтвердила Анфиса, выпроваживая Василия на улицу. – Иди и жди. Должен прийти твой предмет высокого искусства с минуты на минуту, недаром же у тебя такой катаклизм проклюнулся. Он на пути к тебе. А у меня сегодня еще полно дел. И сова должна прилететь с очередным важным сообщением, да и у выдренка Константина какое-то дело было. Прямо беда мне с вами!

Василий тяжело вздохнул и, выйдя из дома магической знакомой, медленно пошел через весь лес к своему жилищу. Меж тем норка Анфиса еще не совсем верила своему счастью: внезапно свалившийся на ее голову хорек со всеми его завихрениями, катаклизмами и талантами семенил по лесной тропинке и уже почти скрылся в глубине леса. И пока ее не отвлек очередной страдалец или искатель непонятных талантов, сочла она за благо заварить новую порцию чая и попробовать принесенное совой Василисой сладкое иноземное яство.

Василий, продолжая топать по старинной грибной тропе в самую глубь Дальнего Леса, искренне верил в то, что у него на самом деле есть теперь божественный дар судьбы. Он ждал, что объект для его творчества обнаружится с минуты на минуту. Вот только смутное подозрение, что он заплутал где-то на дальних подходах к Дальнему Лесу, не давало Василию никакого покоя. Решил хорек отправиться на поиски своего объекта искусства, привычно начиная с южной оконечности леса и опушек неподалеку от Серебряного озера, которое находилось почти прямо около порога домика норки Анфисы.

Василий шел необычно медленно, но ни у вековых великанов-дубов, ни у раскидистых говорливых тополей, ни у бесчисленных кустов с кисловатыми полумагическими ягодами никакой заплутавший объект не появлялся. Приходили и уходили знакомые хорьки и веселые мышата, промчался вечно куда-то опаздывающий работяга-олень. Бурый медведь грозного вида чуть не сбил его с ног, но затем мило улыбнулся и пожелал хорошего дня. «Не надо бояться тех, кто имеет грозный вид, – подумал Василий. – Надо бояться привычных и милых ехидн обоего пола…»